ГЛАВА 10

Очевидно, ребе заболел где-то между Фениксом и Викенбургом. Спустя полчаса после того, как старик пошел размять ноги, в вагон явился носильщик и тихонько попросил Эйлин пойти с ним. Через несколько минут она вернулась и попросила фляжку спиртного — Бендиго не собирался отказываться от своей, — потом снова вышла из вагона с фляжкой, позаимствованной у рабочего сцены, и своей сумочкой с гримом. Какая женщина может обойтись без этого, а уж тем более актриса?

Когда они покинули поезд в Викенбурге, Эйлин настояла на том, что сама будет ухаживать за ребе Штерном, предупредив остальных членов труппы, что болезнь, которая с ним приключилась, может, не приведи, конечно, господь, оказаться заразной. Этого предостережения более чем хватило для того, чтобы заставить актеров держаться на почтительном расстоянии. Бендиго наблюдал за тем, как Эйлин и высокий, худощавый человек в плохо сидящей форме помогают ребе Штерну спуститься по ступенькам вагона.

Штерн шел медленно, на негнущихся ногах, сильно сутулясь, опираясь на поддерживающие его руки. Голову его прикрывала неизменная шляпа, плечи, несмотря на палящий зной, были укутаны в одеяло, поверх которого торчала длинная седая борода. Кроме нее, между одеялом и полями шляпы ничего не было видно. Эйлин и высокий пассажир, добровольно вызвавшийся помочь и, вот ведь удача, оказавшийся доктором (хотя если он доктор, то где же его медицинский саквояж?), проводили ребе в зал ожидания вокзала, где и оставили отдыхать на лавке возле кассы. Что-то в облике этого доктора и костюме, который на нем был, показалось Бендиго неуловимо знакомым, но любые догадки и сомнения так и остались где-то на задворках сознания: у руководителя труппы хватало своих дел, куда как более важных.

Реквизит и костюмы были перегружены с поезда на переселенческие фургоны, так называемые «шхуны прерий», арендованные Римером у местной фирмы, на которых «Антрепризе» и предстояло проделать оставшиеся шестьдесят миль пути, заночевав по дороге в перевалочном пункте с очаровательным названием Каньон Черепа. Поначалу Бендиго был против того, чтобы ребе Штерн ехал с ними и дальше, но в споре с ним Эйлин легко взяла верх.

Да, Иаков достаточно здоров, чтобы путешествовать, и если Бендиго ему откажет, она тоже останется в Викенбурге, пропустив представление в Новом поселке, или как там бишь называется это место, значит, такова цена, которую Ример должен заплатить. Он бы и заплатил, но дублершей Эйлин была истеричка с затуманенными мозгами, которой редко удавалось доиграть роль до конца без нервного припадка, а поскольку они приближались к концу гастролей, Ример и думать не смел о том, чтобы выложить наличные на замену ведущей актрисы.

Ох уж эти актрисы! Из всего сделают мелодраму! Непонятное ослепление страстью поражает так же безжалостно, как желтая лихорадка или тот таинственный недуг, от которого страдает этот ребе. Никогда в жизни, дал себе зарок Ример, он не отдаст себя на милость женского настроения. И уж тем более после того, как он вернется и завоюет Бродвей… Минуточку: это идея! Почему бы ему не найти какого-нибудь приводящего в восторг юношу, чтобы играть Офелию, да! Разве не так поступал Шекспир в свое время: все великие женские роли были изначально написаны для юношей. Вот оно, возрождение великой традиции! И зачем останавливаться на этом? Почему не могут мужчины играть и Гертруду, да и другие женские роли? Почему бы вообще не избавиться от капризных, надоедливых актрис? Все равно от них одни лишь хлопоты, а критики наверняка будут стоя аплодировать его уважению к классике! Блестящая идея! Нет худа без добра.

Правда, все это дело будущего, а сейчас Эйлин выдвинула еще одно невыносимое условие: отдельный фургон для перевозки ребе Штерна. Ему нужен карантин, логично заявила она. Никакие другие симптомы, слава богу, пока не проявились, все артисты здоровы, но разве может Бендиго позволить себе риск заразить всю труппу? Ладно, так и быть, Ример согласился на фургон, подумав про себя, что эта уступка ничего не значит: все равно скоро он избавится от этой нахальной шлюхи.

Так и получилось, что «больничный» фургон тащился, замыкая караван из пяти запряженных мулами подвод. С выезда из Викенбурга Эйлин весьма успешно исполняла роль Флоренс Найтингейл. Как только они выехали из города, высокий, худощавый доктор — который, как оказалось, тоже направлялся в пункт их назначения — обернулся на козлах, сдвинул трясущуюся вместе с повозкой джутовую занавеску и взглянул на сиделку и ее пациента.

— Прошу прощения за ухабы, — сказал он, — но, хотя возница я неопытный, не думаю, что эту тряску можно приписать лишь моему неумению. Не худо бы им здесь, в Аризоне, асфальтировать дороги.

— Нет-нет, Иаков, никаких претензий, — отозвалась Эйлин. — Все в порядке.

— А как насчет моего костюма? Никто из твоих коллег не узнал его?

— Я скомпоновала его из трех разных костюмов, причем тех, которые в предстоящих спектаклях использоваться не будут. Думаю, никто ничего не заметил, иначе уже пошли бы разговоры.

— Костюм — ладно, главное, чтобы никто в труппе не захворал, — вздохнул Иаков. — А то обратится кто за помощью, а моих познаний в медицине явно недостаточно, чтобы сойти за настоящего врача.

— Ничего, если кого-нибудь припечет, я скажу, что перепутала и с нами едет не настоящий доктор, а ветеринар.

— Это неплохо, в том смысле, что мулы оспаривать мои познания не станут. Хуже другое: если занедужит животина, а я даже не буду знать, с какой стороны к ней подступиться.

Хмыкнув в ответ, Эйлин повернулась, сняла с головы больного круглую шляпу Иакова, протерла ему лоб влажной салфеткой.

— Спасибо, — промолвил Канацзучи, подняв на нее свои странные матовые глаза.

— Как борода? Не слишком тревожит? — спросила она. — Боюсь, я использовала для ее закрепления на месте слишком много клея, но при такой жаре иначе было нельзя. Мы не могли рисковать тем, что она отвалится и вся наша затея пойдет насмарку.

Канацзучи покачал головой, нащупал рукой «косца», лежавшего рядом с ним под длинным черным плащом, и закрыл глаза, предоставив кочкам, на которых подскакивал фургон, унести его к медитации. Рана была промыта, очищена, перевязана, признаков инфекции не наблюдалось, и сейчас ему требовался только сон. Даже дневная жара пустыни ощущалась успокаивающей. Он положился на мудрость тела, чтобы оно позаботилось обо всем остальном.

Эйлин наблюдала за японцем, пока тот не заснул, все еще пытаясь переварить все то, о чем рассказали ей он и Иаков: похищенные книги, навязчивые сны о башне в пустыне, которая, по слухам, строилась в городке, куда они направлялись. Когда он заснул, она перебралась в переднюю часть фургона и устроилась рядом с сидевшим на козлах Иаковом. Тот тряхнул вожжами и обратился к упряжке:

— Спасибо вам, славные мулы, за то, что едете прямо и позволяете мне почти вами не заниматься. Вы самые лучшие мулы на свете, у меня просто слов нет, как я вами доволен.

— Как самочувствие? — спросила Эйлин.

— Великолепно! Управляться с мулами — весьма простая процедура: натягиваешь поводья влево, они идут налево, натягиваешь направо, они идут направо, — ответил Иаков, после чего подвинулся к ней и заговорщическим тоном добавил: — Никогда раньше никому в этом не признавался, но у меня всегда было тайное желание стать ковбоем.

— Эта страшная тайна умрет вместе со мной, — заверила его Эйлин.

Иаков провел рукой по своему гладко выбритому лицу, которое без ветхозаветной растительности, каковую Эйлин старательно наклеила на Канацзучи, стало выглядеть на пятнадцать лет моложе.

— Я ношу бороду с юности. С шестнадцати лет. Это входит в религиозные требования. Нам нельзя прикасаться бритвой к коже; считается, что это слишком напоминает языческие кровопускательные обряды.

— Слава богу, что на сей раз удалось побриться, не порезавшись.

— Слава богу, что я не стал бриться, подпрыгивая в этом тряском фургоне. Представляю, какая бы у меня была физиономия.

— Зато сейчас она выглядит весьма привлекательно. Того и гляди, женщины станут гоняться за вами по всей пустыне.

— Правда? — промолвил он, помедлив, чтобы обдумать эту мысль. — Хм, наверное, это было бы более чем своеобразно. Кстати, как дела у нашего пациента?

— Отдыхает.

— Вот и хорошо. Какое приятное ощущение: чувствовать, как по коже снова гуляет ветерок. Я чувствую себя голым, как новорожденный младенец. Честно говоря, взгляни я на себя в зеркало, вряд ли узнал бы, чье это лицо.

«Твое, — подумала Эйлин. — Только твое, дорогой, славный человек».

Мулы замедлили шаг, ожидая, когда вожжи передадут им дальнейшие указания.

— О… Но! Так ведь им говорят? Но! Вперед!

Специальный поезд, на котором ехали Фрэнк Оленья Кожа и его мстители-добровольцы, добрался до Викенбурга только после заката. В связи со всяческой волокитой снарядить и отправить состав из Феникса удалось лишь через четыре драгоценных часа после того, как он обнаружил на путях кровь. Привлеченные объявлением о награде в пять тысяч долларов, добровольцы валили валом, отряд разросся до сорока человек. По мере того как они катили по Аризоне, свежие полчища новоявленных крестоносцев приставали к нему, как собачья шерсть к половой тряпке, не говоря уж о чумовой своре газетчиков. В результате такая незатейливая процедура, как опрос персонала станции Викенбург, превратилась в подобие строительства Вавилонской башни: каждый волонтер и репортер сам норовил провести собственное расследование, и Макквити, чтобы унять их раж, пришлось пальнуть в воздух из карабина.

Выяснилось, что никто на станции не видел, чтобы китаец сходил с полуденного почтового поезда, но сам состав все еще стоял на запасном пути, и, хотя кто-то и пытался ликвидировать следы бойни, Фрэнк нашел изрядное количество крови, пролитой в грузовом вагоне. Улик обнаружилось достаточно, чтобы двигаться дальше, и более чем достаточно, чтобы раззадорить эту стаю любителей-охотников за головами предпринять ночную поездку в Каньон Черепа, куда должна прибыть труппа.

По совету Макквити отряд не стал посылать телеграмму на телеграфную станцию Каньона Черепа из опасения, что местные жители захватят беглеца сами и похитят их славу. Убедить преследователей в необходимости такого шага было легче легкого. Ведь если Чоп-Чоп (прозвище, присвоенное убийце-китайцу газетчиками и быстро прижившееся) где-то под рукой, было бы глупо делиться с кем-то славой его поимки.

Итак, вдоволь попозировав перед фотокамерами, обвешавшись таким количеством оружия и боеприпасов, что нетрудно было сойти за армию Панчо Вильи, волонтеры направились в единственный салун Викенбурга, для того чтобы как следует выпить. В заведении Маккини разговор зашел о том, что актеришки наверняка прячут убийцу. Они сами недалеко ушли от преступников. Всякому здравомыслящему человеку ясно, что театральному люду доверять нельзя, ведь не кто иной, как артист Джон Уилкс Бут, на памяти многих из этих самозваных служителей закона застрелил президента. Актеры, все как один, — лгуны и мошенники, а бродячие актеры опасны вдвойне: если где появились, нужно запирать на замок дочерей и прятать столовое серебро. Нет чтобы принять закон… ну и так далее. Во множестве мест на Западе такие законы уже есть, указал шериф Томми Баттерфильд в своей обычной обходительной, педантичной, уклончивой манере; по прибытии актеры обязаны уведомлять местные власти о своих целях, намерениях и передвижениях. Не в Аризоне, заметьте, но во многих других местах. И за что, черт возьми, мы платим нашим выборным представителям, если не за то, чтобы они оберегали нас от такого рода рыскающих банд актеров-проходимцев… Таким образом, разговор перескочил с актеров на бездействие властей, а поскольку любителей хулить власть хватает всегда, сделался еще более пылким. Виски, которое в поезде текло тонкой струйкой, потекло как река Колорадо, и надежда на то, что отряд отправится этой ночью, рассеялась быстрее, чем угасающие сумерки.

Оленья Кожа, пребывавший в настроении отнюдь не питейном и по природе своей не принадлежавший к любителям вести пустопорожние споры, уразумел, что внутри разгорается пожар, на тушение которого уйдут часы и море виски, а потому под шумок незаметно выскользнул за дверь.

Для него уже было очевидно, что ловить преступника с этой ордой тупиц — затея бессмысленная. Они ведь так и поедут всей оравой, как на параде, распугивая всех и вся. Фрэнку это было даром не нужно, да и тащиться с ними по солнцепеку ему не улыбалось. Нет, когда речь идет о деньжатах, многие из них соображают совсем неплохо, но вот выслеживание преступников в пустыне для этих ребят даже не хобби.

Он закурил, огляделся по сторонам и вдруг понял, что в первый раз с тех пор, как отперли дверь его камеры, остался в одиночестве. На улицах ни души, весь городок чешет языком в салуне. Лошадей отряда доставили из Феникса на поезде, его чалый, свежий как утро, дожидался под седлом в конюшне, менее чем в пятидесяти ярдах от того места, где он стоял. Макквити охватило дикое возбуждение. Может быть, ему стоит рвануть в Мексику прямо сейчас?

В голове зазвучал голос Молли: «Фрэнки, приятель, пораскинь мозгами. До границы надо еще добраться и за нее тоже выбраться, а если вся эта орава пустится за тобой, то они, с их-то вооружением, понаделают в тебе больше дырок, чем в губной гармошке. Стоит ли рисковать, если можно поступить умнее: спроси себя, с какой карты лучше пойти, чтобы ход получился умным?»

Фрэнк понимал: гарантировать ему свободу может только китаец, а если этот китаец — малый явно не промах и уже оклемался, то самый верный способ поймать его — отправиться в каньон в одиночку, а не в составе это бродячего цирка уродов. Все, что ему нужно, — это один меткий выстрел. Ну а если под выстрел попадет не тот китаеза, беда невелика. Они все на одно лицо, а вопросов к покойнику ни у кого не возникнет. Лучше не придумаешь.

Фрэнк был не из тех, кто, даже приняв решение, все еще мнется да топчется. Сказано — сделано: он отправится туда нынче же ночью, пока все дрыхнут. Небо ясное, позднее появится луна; возможно, ему удастся добраться до их лагеря до того, как эти актеры поутру уберутся из Каньона Черепа.

Перед тем как отправиться в путь, он прибил к стене конюшни записку: «Уехал вперед на разведку. Встретимся завтра в Каньоне Черепа. Планы прежние. Искренне ваш, Фрэнк Оленья Кожа».

Чикаго, Иллинойс

После того как они сошли с поезда на Юнион-стейшн, майор Пепперман настоял на том, чтобы показать Дойлу и Иннесу весь Чикаго. Майор родился и вырос в этом городе, а потому раздувался от гордости за свое родное гнездо и решимости во что бы то ни стало поразить чужестранцев его чудесами и красотами. Если это ему не удастся, значит, он утратил чутье одного из выдающихся импресарио Америки.

И снова, как это свойственно американцам, основной упор он делал на масштабы. Вот универсальный магазин: тринадцать акров площади! Вот дом: пятнадцать взлетающих к небу этажей сверкающего стекла! Фабрика Ригли: самая популярная жвачка в мире, возьмите пластинку «Джуси фрут». К тому времени, когда они добрались до отеля «Палмер-хауз» — самый большой отель между Нью-Йорком и Сан-Франциско! — энтузиазм майора довел обоих братьев почти до изнеможения.

Как они договорились еще в поезде, Спаркс, Штерн и Престо поселились в гостинице поменьше неподалеку от «Палмер-хауза», а Херонскую Зогар поместили в сейф отеля. Перед тем как расстаться на станции, Спаркс и Дойл несколько раз оставались наедине, но ни тот ни другой ни словом не помянули состоявшийся прошлой ночью разговор. Дойлу было не по себе и от гнетущего содержания признаний Джека, и от того, как он сам на эти признания реагировал. Он не знал, как найти выход из этого тупика, а Джек, по-прежнему подавленный стыдом, старался не встречаться с ним взглядом.

В течение дня, пока Дойлы исполняли свои обязательства в связи с турне Артура, остальные трое нанесли визит в синагогу ребе Исаака Авраама Брахмана, результаты которого сообщили братьям в тот же вечер перед камином в апартаментах отеля. Правда, рассказывали Лайонел и Престо. Джек сидел в стороне и, не будучи расположен к разговору, помалкивал.

Ребе Брахман больше не получал вестей от Штерна, а поведение Иакова во время его визита не позволяло прийти к каким-либо заключениям относительно его возможного местопребывания. Он был бодр, весел, слегка рассеян и более озабочен абстрактными вопросами, чем житейскими проблемами, — то есть оставался самим собой. Конечно, как и всех ученых, его весьма обеспокоила кража Тикуней Зогар, по каковому поводу Брахман не смог сообщить ему ничего утешительного. Об этом деле было сообщено в полицию, которая, может быть, и исполняла свои обязанности, но вряд ли там способны были понять истинную ценность утраты. Вот если бы увели лошадь или утащили старинные часы с кукушкой, тут все было бы ясно, но значимость какого-то там религиозного манускрипта, да к тому же нехристианского, похоже, была недоступна их пониманию.

Факты были скудными. Книга просто исчезла, скорее всего ночью. Брахман работал с ней вечером, запер в шкафу в библиотеке синагоги, а на следующее утро она пропала. Никаких следов, взлома и проникновения, замок был аккуратно открыт. Наверняка поработал профессионал. Они решили не обременять ребе Брахмана, хрупкого, дышащего на ладан семидесятипятилетнего старца, информацией относительно возможного участия в похищении Ганзейского союза или пропажи других священных книг, а лишь порадовали его сообщением о том, что, по крайней мере, Херонская Зогар находится у них и защищена от посягательств.

К общему разочарованию, ребе не мог вспомнить высокого нервного проповедника-евангелиста, который присутствовал на парламенте религий. Встреча собрала более четырехсот представителей духовенства со всего мира, и по прошествии года человеку его возраста, со слабеющей памятью, было почти невозможно вспомнить одно лицо из толпы. Правда, старый раввин с готовностью вызвался просмотреть все свои записи и постараться что-нибудь отыскать, но на это уйдет примерно день.

Короче говоря, дело заходило в тупик, но тут Престо догадался спросить Брахмана, не было ли у него странных посетителей в период, близкий по времени к пропаже. Старик сообщил, что перед ограблением к нему никто не заходил, но странно, что они об этом заговорили, ибо в то самое утро к нему заходил коллекционер редких религиозных манускриптов. Немецкий бизнесмен, высокий, привлекательный, элегантный блондин с изысканными манерами, он пришел выразить сочувствие относительно кражи Тикуней Зогар. После подобающих событию общих слов гость упомянул, что недавно приобрел в Нью-Йорке редкую религиозную книгу, и спросил, сможет ли ребе удостоверить подлинность манускрипта, если он принесет его. Хотя этот человек держался с ненавязчивым дружелюбием и производил приятное впечатление, инстинкт посоветовал ребе Брахману придержать язык. Откуда этому типу известно о краже? За пределами синагоги об этом знали лишь несколько человек, не было даже газетных публикаций.

Жаль, но зрение его слабеет, оказать помощь в вопросе, требующем такого обстоятельного рассмотрения, совершенно не в его силах. У него есть друг, который мог бы помочь, но сейчас этот человек в отъезде. Они поговорили еще, совершенно невинно, потом немец ушел, оставив Брахману визитную карточку с просьбой не счесть за труд дать ему знать, если друг скоро вернется.

Тут Престо жестом волшебника извлек точно такую же визитную карточку, которую он уже показывал им в Нью-Йорке: Фридрих Шварцкирк, тот же самый коллекционер из Чикаго, с которым Престо уже пересекался раньше.

— Уловка с книгой Зогар сработала, — сказал Дойл, — охотник за книгой получил подделку, но у него также возникли подозрения. Если информация на карточке соответствует действительности, то до конторы мистера Шварцкирка от «Палмер-хауза» можно дойти пешком.

Кратчайший путь туда проходил мимо водонапорной башни, но тогда никто из них и не думал, что это может иметь какое-то значение.

На протяжении всего дня голоса в голове Данте Скруджса твердили ему, что именно нынче вечером ему должна улыбнуться удача. Индейская сука почти всю неделю дни напролет торчала перед чертовой башней, почти до сумерек, и убиралась в свой пансион до наступления темноты. Работы она не искала и ни разу не задержалась ни у одной витрины, что совершенно необычно для женщины. Единственное, что она делала у башни, — это стояла и пялилась на проходящих мимо людей, каждый час меняя местоположение и все время держась в толпе, не оставляя ему ни единого шанса сделать свой ход. Были моменты, когда Данте начинал задумываться, уж не почувствовала ли она, что он выслеживает ее: индейцы искусны в этом, как звери.

Раздражение начало закипать в нем, как пар в локомотиве; может, он не ту выбрал? Если у этой суки не все дома, она для него не представляет особого интереса и радости от нее будет мало. Может быть, лучше подыскать для охоты другой объект? Но нет, голоса в то утро звучали так уверенно, а они не ошибаются: он не мог припомнить случая, чтобы голоса направили его не туда, куда нужно.

Уже стемнело, фонарщики завершили свой обход, а она осталась стоять перед башней. Данте не мог знать о том, что индианка тоже слышала голоса, на которые полагалась, — голоса ее предков, — а сегодня вечером они посоветовали ей подождать до наступления темноты. Когда улицы и тротуары опустели, она остановилась перед газовым фонарем близ входа в башню. Семь тридцать, потом восемь часов. Близится час «зеленой реки». Данте Скруджс наблюдал за ней с противоположной стороны улицы, не попадаясь на глаза; его предвкушение и возбуждение мало-помалу возрастали, руки были засунуты в карманы брюк. Одной он держался за свой «ивер-джонсон», другой — за нож.

И вновь Данте, не сводивший глаз со своей жертвы, не замечал, что из экипажа на дальней стороне улицы точно так же, не сводя с него глаз, ведет наблюдение высокий блондин.

Церковные колокола пробили девять часов, и, когда отзвенел последний удар, женщина, видимо, решила больше не ждать. Разочарованно опустив голову, она побрела прочь. Данте встрепенулся — видимо, пришло его время. Нужен только знак.

Переходивший улицу человек уронил газету. Ну вот, голоса подали сигнал.

Отвинтив колпачок с бутылочки с хлороформом, Данте брызнул немного на носовой платок, вернул колпачок на место, переместил руку с носовым платком во внешний карман плаща и ступил вперед, собираясь перейти дорогу. Если она направится, как обычно, в пансион, то, свернув на первом повороте налево, окажется на безлюдной боковой улочке, окаймленной складами, где газовых фонарей раз-два и обчелся, и один из них не работал уже три дня, с тех пор как Данте перекрыл подачу газа. Там, под негорящим фонарем, самое подходящее место.

Да, она свернула. Он прибавил шагу, его туфли с мягкими подошвами не производили никаких звуков. По всем расчетам, он настигнет ее именно в тот момент, когда она окажется в темном промежутке. Хорошо, что не потребуется догонять рывком, это могло бы ее насторожить. А так все складывается прекрасно: плетется себе, повесив голову, ни на что не обращая внимания.

Его мышцы пронизывали электрические импульсы нетерпения, руки в карманах судорожно сжались в кулаки. Осталось десять ярдов. Ради таких моментов предвкушения стоило жить: мог ли кто-нибудь чувствовать себя более прекрасно, чем он в этот самый момент?

Скво не обернулась и так и не услышала его приближения. Ступив в темноту, Данте достал правой рукой из кармана носовой платок и быстрым движением положил его женщине на лицо, тогда как левая схватила ее за волосы. От неожиданности и испуга она неизбежно вдохнет, и пары хлороформа сделают свое дело.

Конечно, в таких случаях поначалу всегда следовало какое-то сопротивление, но такого отпора Данте не ожидал: чертовка дралась, как дикая кошка. В первый же миг она нанесла удар локтем назад, в солнечное сплетение, ее каблук больно впечатался ему в голень. Острые ногти расцарапали его лицо, и он едва успел отпрянуть, чтобы удар коленом не расплющил ему яйца.

Многих его жертв страх парализовал в первые же мгновения, и этот затапливавший их поток ужаса был одним из любимейших, приятнейших аспектов его работы. Он упивался их страхом, впитывая через кожу, втягивая из глаз жертв. Но во взгляде этой чертовки страха не было вообще, одна ненависть. Проклятая сука, она все испортила!

Хорошо еще, что в ходе этой яростной борьбы ему удавалось удерживать платок прижатым к ее лицу, что он и продолжал делать. Она пиналась, пыталась укусить, не выказывала ни малейшей слабости, но никто, тем более в ходе такой схватки, не в состоянии слишком долго удерживать дыхание, а первый же вдох будет для нее началом конца.

Сменив тактику, проклятая стерва располосовала ногтями его запястья, силясь оторвать его руки от своей головы. На сей раз боль его проняла; чтобы не застонать, Данте прикусил язык. Господи, ну кто мог подумать, что женщина может оказаться такой сильной! Почти как он сам, если не сильнее. Все руки ему разодрала, и хлороформ, черт возьми, еще не подействовал. Ткнуть бы ее ножом, но полезть в карман — значит хоть на миг ее выпустить, а она опасна. Горячая жидкость брызнула в его здоровый глаз, затуманив зрение. Черт, это его собственная кровь, она ему лицо расцарапала! Будь она проклята, треклятая сука, он с ней за все посчитается!

Но вот ее руки начали терять хватку, глаза быстро заморгали, потом закатились под веки. Повинуясь упорному инстинкту, она продолжала оказывать сопротивление, брыкалась и царапалась, но силы стремительно убывали. Она обмякла, Данте придержал ее за талию, но на всякий случай еще продолжал прижимать платок к лицу даже после того, как аккуратно опустил бесчувственное тело на тротуар. Ее кулаки разжались, мускулы абсолютно расслабились, и только тогда, почувствовав себя в безопасности, Данте убрал носовой платок.

Она лежала, распростертая у его ног, в его власти, неподвижная — делай с такой все, что хочешь. Он опустился на колени рядом с индианкой и прощупал руками тело. Конечно, на его вкус она слишком тощая и жилистая, но ничего, здесь есть с чем поработать…

Иисусе, у нее нож, прикрепленный к внутренней стороне бедра! Скорее всего, она умела им пользоваться.

Ладно, что было, то было; стадию ухаживания на этом можно считать законченной. Не слишком удачную стадию; от раздражения Данте едва не пнул скво по черепушке. Раны его были неопасными, но голоса жалили яростью: «Попробуй вытащи теперь свой нож, а, сука?»

Данте вытер кровь со лба; уловив запах хлороформа от носового платка, он раздраженно отбросил его в сторону.

«Сейчас эта тварь узнает, что значит разозлить нас!»

Он подхватил тело под мышки и потащил в темный переулок, к двери заброшенного склада. Территория была присмотрена и разведана: с наступлением темноты сюда никто не совался. Кромешная тьма, полное уединение — идеальные условия для работы. И склад находится в хорошем месте, откуда можно будет переправить тело на встречу с «зеленой рекой». Там его уже дожидается припрятанный саквояж со свечами и всеми необходимыми инструментами: за столь гнусное поведение ее ждут особо изощренные наказания. Может быть, он даже нарушит привычный порядок: когда затащит ее туда и засунет в рот кляп, можно будет подождать, пока она очухается, прежде чем приниматься за работу. Пусть посмотрит. Может быть, даже стоит найти зеркало.

Тело ощущалось хрупким, легким как перышко, непонятно, откуда взялась у нее такая силища. Впрочем, не важно: мясо вот и все, что она теперь собой представляет. Он был художником, который работал не с маслом, а с мясом, и его ждало новое полотно. При одной мысли о предстоящем развлечении его снова охватило отступившее было возбуждение.

Голоса радостные, счастливые, ласкающие, довольные тем, что он совершил: «Время веселиться, все сюда!»

— Эй, ты!

Данте вскинул голову. Черт! Люди бежали в его сторону, менее чем в пятидесяти ярдах. Мужчины, высокие тени на фоне зданий, их было как минимум трое, а может, и больше. Просчитывая свои возможности, он торопливо затолкал «мясо» в прикрытие переулка.

— Стой!

Решение было принято даже без их окрика: он бросил тело и припустил что было сил. Кто бы ни были эти люди, они не разглядели его. Как ни жаль после стольких усилий бросать работу незавершенной, но главное сейчас — убежать. Мясо он раздобудет другое, лучше этого.

Данте слышал позади шаги преследователей, одного точно, а может быть, и двоих, но в этом квартале он знал каждый дом, каждую подворотню, любой проходной двор, лаз и тупик. То была неотъемлемая часть его подготовки. Здесь он как рыба в воде, и им нипочем его не поймать.

Он завернул еще за два угла, пробежал через пустынную открытую площадку, устремился в очередной проулок, вжался в тени двери и застыл, неподвижный и настороженный, прислонившись к кирпичам. В руке его появился нож с широким поблескивающим лезвием. Пусть кто-нибудь сюда сунется — мигом располосую глотку!

Ага! Все как было задумано. Топот шагов, удалявшихся мимо проулка, перекликающиеся голоса — и вот они удалились. Данте подождал на десять минут больше, чем требовалось, и убрал нож. Можно идти домой, он оторвался от погони.

Но что это? Щелчок взводимого курка кольта — этот звук ни с чем не спутаешь — раздался совсем рядом с его головой. Ствол уткнулся прямо в висок.

— Не двигайтесь, мистер Скруджс, — произнес вкрадчивый голос ему на ухо. — У меня нет желания застрелить вас после всех тех усилий, которые мы положили на встречу с вами. Считайте меня своим другом. Понятно?

Голос звучал с акцентом, каким? Немецким?

— Угу.

— Хорошо. Теперь вы можете повернуть голову.

Голос определенно принадлежит немцу; в армии, в его взводе, служили иммигранты, говорившие точно так же, как этот тип.

Данте повернулся и глянул на незнакомца здоровым глазом: тот выглядел молодым, примерно его лет, высокий, с густыми светлыми волосами. Голубоглазый. Широкоплечий. Хорошо одетый. Один из преследователей?

Данте так не думал: этот щеголь даже не запыхался.

— Чего вы хотите, мистер? — спросил наконец Данте.

Незнакомец повел стволом кольта вдоль лба Данте, вниз к пустой глазнице, где и остановился. Легкая улыбка играла на его глазах.

— Можешь называть меня по имени — Фридрих.

— Чего тебе нужно, Фридрих?

— Мне? Я хочу вам помочь, мистер Скруджс.

— Помочь мне? Каким образом?

— Начнем с того, что я восхищаюсь твоей работой. И хочу помочь исполнять ее дальше.

— Что тебе об этом известно?

— Ну, мы уже некоторое время и с немалым, замечу, интересом наблюдаем за этой… любопытной деятельностью.

— Правда?

— О да. Наблюдаем, и честно скажу: то, что мы видим, нам нравится. Очень нравится.

— Но если кто-то намерен помогать мне, то что он сам будет с этого иметь?

— Это справедливый вопрос, мистер Скруджс: помощь… в ответ на помощь.

— Каким образом я могу помочь?

— О, это может показаться неожиданным. Так, в двух словах, и не объяснишь. Почему бы нам не пойти сейчас вместе куда-нибудь, где можно будет все это обговорить.

В глубине светлых глаз Фридриха таилось что-то мрачное, вкрадчивое, пугающе непонятное.

«Он нам нравится», — зазвучали вдруг голоса.

Данте удивился: необычно, чтобы они прониклись доверием к человеку, с которым он только что познакомился. Но ему и в голову не пришло возражать.

Этот немец понравился и ему.

Когда они увидели, как кто-то затаскивает в переулок бесчувственное тело, Дойл закричал первым, и он же первым подбежал к жертве нападения. В то время как Лайонел Штерн чиркал спичками, чтобы немного ему посветить, Дойл энергично старался привести в чувство женщину в скромном хлопчатобумажном платье. Джек с Иннесом бросились вслед за нападавшим, Престо, выхватив из своей трости рапиру, принялся обыскивать место происшествия.

Когда был найден окровавленный, пахнувший хлороформом носовой платок, стало понятно, как она лишилась чувств, а с обнаружением в соседнем складском помещении саквояжа, набитого веревками и примитивными хирургическими инструментами, открылось и то, что несчастная была на волосок от ужасной, мучительной смерти.

К тому времени, когда с пустыми руками вернулись остальные, дыхание женщины стало глубже и пульс стабилизировался, но она не пришла в себя и угроза жизни еще не полностью миновала. Предчувствуя возможное заявление Джека насчет того, что им не следует отвлекаться на посторонние дела, Дойл, опережая возражения, заявил, что пострадавшую нужно перенести в безопасное место, причем не мешкая.

Джек возражать не стал, и Дойл понял, что теперь, когда он выслушал его признание, Спаркс не хочет открыто выступать против него. Теперь у Дойла появились козыри, однако пускать их в ход следовало осмотрительно.

Престо подозвал экипаж, и по прошествии не столь уж долгого времени они вошли в «Палмер-хауз» с заднего входа; в окружении четверых спутников Дойл занес женщину в пустой служебный лифт. Когда они вышли из кабины и направились по коридору к апартаментам Дойла, из-за угла появился майор Пепперман; привычное для него восторженное выражение сменилось испугом.

— Я решил было заглянуть к вам, спросить, не желаете ли пропустить на ночь стаканчик, — пробормотал, запинаясь, он. — Привел парочку газетчиков, они дожидаются внизу, в баре…

— Простите, старина, — отозвался с улыбкой Дойл, проходя мимо него с обмякшим женским телом в руках. — Как-нибудь в другой раз.

Иннес отпер дверь. Дойл внес женщину внутрь, и остальные быстро зашли следом за ним. Выглядела их компания, мягко говоря, подозрительно. Один смуглый, почти как негр, вырядившийся щеголем, другой со зловещей ухмылкой и шрамом, достойным пирата. К тому времени, когда перед носом Пеппермана захлопнулась дверь номера, все его мысли уже занимали скандальные заголовки («СОЗДАТЕЛЬ ХОЛМСА ЗАСТИГНУТ В ЛЮБОВНОМ ГНЕЗДЫШКЕ!») и катастрофические последствия таких публикаций.

Пораскинув мозгами, Пепперман пришел к выводу, что Дойл с самого прибытия в Америку затевал что-то неподобающее: этим объясняется его странное стремление к уединению и непроницаемая сдержанность. Конечно, можно было и раньше догадаться. Чем занимаются Дойл и его спутники с той женщиной в своем номере? Майор не был гением, но сложить два и два он умел: извращенцы!

В ожидании лифта майор понурился и, досадуя, едва не ткнулся косматой головой в стену. Дернуло же его вложить деньги в это турне; теперь впору думать о том, как не потерять деньги! Придется сделать все, что в его силах, чтобы обезопасить свои вклады: никто не должен узнать о таинственных привычках Дойла, в чем бы они ни заключались. А ведь казалось, что может быть безопаснее и надежнее, чем вложение денег в турне столь знаменитого, служащего живым воплощением респектабельности английского писателя? И почему он не поставил на цирк?

Лишь после того, как Дойл уложил женщину на кушетку, ее смогли как следует рассмотреть.

Около тридцати лет, смуглая кожа, темные волосы, широкая кость, резкие черты лица; совсем не красавица, но обращающая на себя внимание и привлекательная, лицо, даже в беспамятстве, отражает стойкость и силу духа.

— Индианка, — заявил Джек, когда они с Престо внимательно ее рассмотрели.

— Вы знаете эту женщину? — спросил обоих наблюдательный Дойл.

Джек неуверенно покачал головой.

— Откуда мне ее знать? — ответил Престо. — Если только она не бывала в Лондоне, что маловероятно. Однако… что-то в ней кажется мне смутно знакомым.

Дойл откупорил флакончик с нюхательной солью, поднес ее к носу незнакомки, и та отдернула голову. Глаза распахнулись, в тревоге уставившись на лица склонившихся над ней пятерых мужчин. Дойл с невозмутимостью врача успокоил ее, представил своих спутников, рассказал, что они нашли ее на улице, объяснил, где она находится сейчас и каких последствий можно ожидать в связи с тем, что ее подвергли воздействию дурманящего средства. Женщина внимательно слушала, проявляя огромное самообладание и усиленно латая дыры в собственной памяти. Перед ее мысленным взором возник безжизненный, как мрамор, голубой глаз напавшего на нее маньяка.

Индианка говорила мало, пила воду, дивясь, что даже не помышляет о бегстве. Впрочем, она чувствовала, что никакой угрозы от этих людей не исходит. Более того, она уже выделила среди них Джека и Престо, на пытливые взгляды которых отвечала равным любопытством.

— Как вас зовут, мисс? — спросил Дойл.

Она внимательно вгляделась в его лицо, прежде чем ответить.

— Меня зовут Мэри Уильямс.

— Встречались ли мы раньше, мисс Уильямс? — поинтересовался Престо.

— Нет.

— А нет ощущения, будто мы встречались?

— Да.

— Почему вы так думаете?

Ответ был ей хорошо известен, но озвучивать его пока не хотелось.

— Откуда вы родом, мисс Уильяме? — осведомился Дойл.

Она ответила им.

— Значит, вы индианка.

— Да. Лакота.

— Правда? — оживился Иннес. — Как интересно!

Дойл сделал протестующий жест, и Иннес отступил.

— Видели ли вы напавшего на вас человека раньше? — спросил Дойл.

— Он ходил за мной по пятам с тех пор, как я приехала в Чикаго.

— Вы знаете, как его зовут? — спросил Джек.

— Нет. Я вообще ничего о нем не знаю.

— Почему вы не обратились в полицию? — спросил Дойл.

— Он ничего мне не сделал.

— И все же, вам могли бы помочь…

— Я сама могу постоять за себя.

Этим все было сказано.

— Сегодня ночью я допустила ошибку, отвлеклась, размышляя о других вещах, — продолжила индианка. — Это был единственный момент, когда он мог навредить мне.

— А другого ему и не требовалось, — указал Джек.

— Если он появится снова, я убью его. — Тон ее голоса не оставлял в этом сомнений.

— И все же вам очень повезло, что вы остались в живых, мисс Уильямс, — заметил Престо.

Он показал ей содержимое найденного в помещении склада саквояжа. Вид пыточных инструментов, похоже, не произвел на нее особого впечатления и даже не удивил (от обладателя того кошмарного пустого глаза и следовало ждать чего-то подобного), но она вынуждена была признать: да, ей повезло.

— Извините, что спрашиваю, но в данных обстоятельствах это может иметь значение: что вы делали там сегодня ночью одна? — спросил Дойл.

— Кое-кого ждала. Они не пришли. Разочарование ослабило мою бдительность. Тогда-то он и застал меня врасплох.

— Кого вы ждали? — уточнил Дойл.

— Думаю, этих двух джентльменов, — ответила она, переводя взгляд с Джека на Престо и обратно.

Эти слова, похоже, произвели эффект разорвавшейся бомбы; Дойл, Штерн и Иннес выглядели потрясенными.

— Вы так думаете? — удивился Дойл. — На каком основании?

— Пусть она скажет, — кивнул Джек. Поразмыслив, Ходящая Одиноко решила, что может признаться.

— Я видела тебя во сне. — Она пристально смотрела на Джека. — Вы оба, — она указала на Джека и Престо, — знаете, я говорю правду. Потому что сами видели этот сон.

Джек и Престо опасливо переглянулись.

— Что за сон? — спросил Престо, желая ее испытать.

— Темная башня в пустыне. Туннели под землей, алтарь или храм. Собираются шесть фигур, я среди них. И там присутствуете вы оба.

— Да, — подтвердил Джек.

— Черный демон поднимается над землей. В облике человека, чем-то похожего на него, — сказала она, указав кивком на Джека.

— Верно… Скотч. — Дойл направился к бару.

— Я присоединюсь, — заявил Лайонел Штерн.

— Мне двойной, — сказал Иннес Дойлу, когда тот налил.

— Вам снился этот сон, — утвердительно произнесла она. — Вы оба видели эту башню.

И Престо, и Джек молча, почти одновременно кивнули.

— Это началось три месяца тому назад, — продолжала женщина. — Сначала видения были редкими, но теперь приходят каждую ночь.

Джек опять кивнул. Дойл наблюдал за ним через комнату и, заметив, что в его глазах снова вспыхнул огонь, пусть лихорадочный и тревожный, подумал, что это какой-никакой, а все-таки признак жизни.

— Два или три раза в неделю, — отозвался Престо. — Просыпаюсь в холодном поту.

А вам понятно, что это значит? — спросил Джек.

— Нет, — нерешительно ответила она, решив, что вряд ли стоит пугать их своими толкованиями.

Подкрепившись выпивкой, Дойл снова вернулся к ним, вынул из кармана рисунок Иакова и показал женщине. Башня в вашем сне похожа на эту?

— Это та самая башня.

Дойл снова посмотрел на Лайонела Штерна, который залпом осушил бокал и дрожащими руками налил себе еще.

А еще она похожа на башню, которую строят в этом городе, — сказала она.

— Башня здесь? В Чикаго? — уточнил Дойл.

— Нет, башня из сна похожа на эту, но она больше и построена из черного камня.

— О какой башне речь? — запутался Дойл.

— Ее называют водонапорной или водяной башней. Там я и ждала вас. Ждала по указанию сна.

— То есть ждать нас там было велено вам во сне? — переспросил Престо.

Она медленно кивнула.

— А вы можете отвести нас туда? — подался вперед Джек.

— Да, это недалеко от того места, где вы нашли меня.

— Идем, — сказал Джек и направился к двери.

— Мисс Уильямс, вы прошли через большое испытание, я настоятельно рекомендую вам отдохнуть, прежде чем… — начал Дойл.

— Нет, — произнесла она с непреклонной решимостью в голосе и встала с кушетки.

Майор Пепперман сидел за столиком рядом с дверью; он пудрил мозги двум репортерам из Милуоки, распространяясь о мужественной притягательности и обаянии доктора Артура Конан Дойла.

— Послушайте, а не он ли это? — спросил один из репортеров, увидев мельком человека, выходившего из отеля.

— Не может быть! — торопливо заверил его Пепперман. — Дойл давно спит.

— Я все же думаю, что это был он, — стоял на своем репортер.

— Невозможно, — возразил Пепперман, улыбаясь сквозь стиснутые зубы.

Когда два такси остановились перед башней, Дойл попросил водителей подождать. Ярко и эффектно освещенная газовыми фонарями, башня была похожа на сказочный замок, вздымающийся из темноты. И Джек, и Престо сошлись на том, что она, безусловно, очень напоминает строение из их снов; Дойл достал рисунок Иакова Штерна, и они нашли множество черт несомненного сходства.

— Это объясняет рисунок, — сказал Дойл Лайонелу Штерну. — Ваш отец, должно быть, видел ее, когда участвовал в работе парламента религий.

Тем не менее Джек, Престо и Мэри Уильямсы чувствовали: что-то не так. Водонапорная башня казалась моделью или шаблоном для башни из сна: та была выше, мрачнее, более зловещая и угрожающая. И уж никак нельзя было принять центр Чикаго за пустыню. Их надежды не оправдались, тайна осталась нераскрытой.

Как вообще следовало трактовать подобное пересечение их снов? Как-то Дойл расследовал случай с тремя медиумами в разных частях мира, одновременно принимавшими одни и те же духовные послания, но каждый из них получал информацию, пребывая в состоянии транса, и то было лишь простое письменное сообщение, а не сложный, но бесспорно единый комплекс таинственных образов.

Из того, что они узнали, казалось вероятным, что этот общий сон видел и Иаков Штерн. Почему для получения этого конкретного послания были избраны эти четверо? Если насчет Мэри Уильямс, с ее даром и шаманским опытом, все было более-менее понятно, то Джек никогда не проявлял задатков медиума, хотя его брат обладал оккультными способностями и, возможно, они пробудились у Джека под влиянием наркотиков. Но уж Престо, с его рационализмом и до крайности приземленной профессией юриста, совсем не укладывался в классический образ медиума.

Другая общая нить: у каждого из этих людей есть некая связь со священной книгой, имеющей центральное значение для их религии или культуры. Правда, Мэри Уильямс ни к какой книге отношения не имела, но она принадлежала к народу, не обладавшему письменностью, а лишь устной религиозной традицией.

Ничто из перечисленного не давало ответа на самые существенные вопросы. Каков смысл и цель этого сна? Какое отношение имеет он к пропавшим книгам?

Для себя Артур решил, что, хотя ему лично, по какой-то причине, сон ниспослан не был, он может и должен найти ответы. И тем самым помочь им исполнить то, к чему призывало видение…

Дойл повернулся, посмотрел на Спаркса, стоявшего в стороне и молча глядевшего на башню, и вдруг понял, что, пока не найдет способа вернуть Джека в его прежнее состояние, у них ничего не получится.

В нескольких кварталах к западу от водонапорной башни, в то самое время, когда Дойл и остальные внимательно осматривали сооружение, Фридрих Шварцкирк сопроводил Данте Скруджса в свою контору на пятом этаже. На дверной табличке рядом с его именем значилось только одно слово: «коллекционер». В столь поздний час во всем здании признаки жизни обнаруживались лишь в конторе Фридриха. Здесь кипела бурная деятельность: с полдюжины людей в черном раскладывали книги и бумаги в коробки, которые выносили в коридор. Переднюю комнату уже расчистили: остался только массивный дубовый письменный стол в центре. На нем стоял телеграфный аппарат, от которого тянулась полоска бумаги с точками и тире принятого сообщения.

— Я только что вернулся из зарубежной деловой поездки, — сообщил Фридрих. — И, как можно увидеть, мистер Скруджс, нахожусь в процессе передислокации своего штаба.

Данте кивнул, улыбнулся и промолчал. Еще в экипаже он для себя решил, что чем меньше задавать Фридриху вопросов, тем лучше; от этого человека исходила аура уверенности и силы, отчего Данте чувствовал себя тупым как пень, но в то же самое время ощущал заботу — как о любимой собаке. И голоса продолжали твердить, что ему не о чем тревожиться: можно расслабиться и ввериться этому человеку, который позаботится о его безопасности. В компании Фридриха Данте чувствовал себя тепло и уютно, как змея в спальном мешке.

Даже не подумав представить Данте остальным сотрудникам, Фридрих оставил его одного, а сам направился руководить работой во внутреннем помещении, отрывисто выкрикивая указания на немецком языке.

Когда один из этих людей с коробкой в руках проходил мимо него по коридору, Данте приметил на внутренней стороне сгиба его левой руки, как раз под линией закатанного рукава, странную татуировку: разорванный круг, пронзенный тремя зигзагами.

Чтобы пропустить еще двух человек, толкавших нагруженную коробками тележку, Данте пришлось посторониться, и он, ненамеренно оказавшись рядом со столом и полоской телеграфной бумаги, не устоял перед искушением взглянуть на символы: как-никак ему довелось послужить в армии телеграфистом. Он успел разобрать фразу: «ДОСТАВИТЬ КНИГУ НЕМЕДЛЕННО», — когда услышал скрип половицы. Вошел Фридрих.

Данте отпрянул от стола, опустил голову и с видом полнейшей невинности уставился на носки своих башмаков. Немец прошел мимо него и уселся за стол.

— Шалунишка, — промолвил Фридрих, шутливо погрозив ему пальцем.

Данте хихикнул и смущенно улыбнулся, признавая свою провинность.

— Ты шалун, мистер Скруджс, непослушный мальчик.

— Да, сэр.

— Непослушных мальчиков порой наказывают, — заметил Фридрих, взяв телеграфную ленту и быстро просматривая ее между изящными пальцами.

Данте чувствовал себя растерянным и туповатым, но при этом не испытывал ни малейшего страха. Немец закончил читать ленту, поднес к ней спичку, затем бросил горящую полоску на пол, после чего взялся за ключ и начал отстукивать на телеграфе послание.

Глаза Данте сузились, дрожь возбуждения пробежала по его телу, когда до него, пусть при неполном понимании некоторых слов, дошел смысл сказанного.

— Да, сэр. Весьма заманчивое.

— Мы набираем рекрутов по всему миру, — пояснил Фридрих, — но лишь немногие соответствуют нашим высоким требованиям. Однако после долгих наблюдений я могу сказать с уверенностью: Данте Скруджс подходит нам по всем статьям.

— А как вы меня вообще нашли?

— У нас повсюду глаза и уши, и люди, обладающие интересующими нас качествами, непременно попадают в наше поле зрения. Некоторое время за ними наблюдают, присматриваются, изучают и, если находят кандидата достойным, переходят к той стадии, на которой мы находимся сейчас.

Данте сглотнул: он чувствовал себя маленьким и исполненным изумления, словно ему явился и коснулся его спустившийся с небес ангел.

Закончив выстукивать сообщение, Фридрих наклонился, вырвал телеграфные провода из стены и вручил аппарат Данте.

— Могу я, если тебя не затруднит, попросить положить это в коробку?

— Конечно.

Данте огляделся по сторонам: коробок в комнате не осталось.

— Э-э…

— Там, — сказал Фридрих, указав на внутренний кабинет. Он выгребал бумаги из ящиков стола и на Скруджса не глядел.

Данте кивнул, прошел с телеграфным аппаратом за дверь и тут же оказался схвачен дюжиной рук; его подхватили и положили навзничь на письменном столе. Сначала Данте показалось, что он не может разглядеть лиц нападавших из-за того, что сквозь жалюзи просачивается лишь смутный свет, но потом понял, что они в масках. Черных масках, с прорезями для глаз. Руки в перчатках закрыли ему рот, заглушив рвущийся крик. Побуждаемый выбросом адреналина, он отчаянно забился, но оказался бессилен сдвинуться хотя бы на дюйм.

Коровы на скотобойне — вот что пришло ему на ум: головы, просовывавшиеся сквозь решетку, ожидающие, когда кувалда обрушится на их черепа. Что это за запах? Что-то едкое, горячее, с примесью серы.

Лицо Фридриха появилось над ним: теперь он не улыбался, но выглядел суровым и целеустремленным. Наклонившись, немец вытащил из кармана брюк Данте его собственный нож, в то время как сильные руки его приспешников закатали пленнику рукава. С закрытым ртом он замычал от ужаса, его мочевой пузырь непроизвольно опорожнился.

Фридрих осмотрел нож и прочел надпись на клейме производителя: «Зеленая река. Вайоминг». Как приятно. Эти ножи — одни из лучших в мире. Если уж играть на скрипке, то пусть это будет Страдивари.

О чем, черт возьми, он толкует? Что ему нужно? Что они собираются с ним делать? Взгляд Данте дико метался по комнате. Где голоса? Почему ему никто не помогает?

Фридрих расстегнул пуговицы на штанах Данте и слегка пробежал острием ножа по его промежности.

— Ты когда-нибудь задумывался о том, что испытывали женщины, которых ты убивал, мистер Скруджс? Что они должны были чувствовать, когда ты проделывал свою работу? Низменный ужас? Страх смерти? Боль, когда ты наносишь первые разрезы? Я видел памятные кусочки, которые ты держишь в своей квартире; ты весьма придирчиво отбираешь сувениры. Меня это заинтересовало. Скажи, как коллекционер коллекционеру, каким образом ты производишь отбор? Что побуждает тебя сохранить одно и выбросить другое? Внешний вид, тактильные ощущения? Форма или текстура? Функция? Может быть, ты не знаешь или не задумывался над этим, — да, пожалуй, что так. Это просто магия. Плоть говорит с тобой, и ты просто вынужден внимать ее зову. Да, подозреваю, что так всегда и было. Когда звучит этот голос, ты обязан слушать и повиноваться. Данте скулил и стонал.

— Расслабься, — разве не это ты говорил всегда своим девушкам вначале?

Он легонько потыкал лезвием; Данте почувствовал, как тонкая струйка крови сбежала вниз и собралась лужицей между его бедер. Фридрих наклонился рядом с его ухом и заговорил вкрадчиво, почти шепотом:

— У каждого удовольствия есть своя цена, за каждый грех есть своя награда. Ритуалы инициации, древние и таинственные, непостижимы для нас подобно лику Бога. И все же мы продолжаем их исполнять, потому что именно так производится прием в наше братство. Ты крещен и вновь рожден в воде собственной крови и страха. Никаким другим образом ты не можешь стать полезным для нас; только так можешь ты стать более полезным, чем когда-либо себе представлял. Имей в виду, что отныне смерть всегда смотрит тебе в затылок, ибо братство не терпит неповиновения. Насилие может быть применено к тебе с быстротой мысли, а твои собственные мысли тебе уже не принадлежат. Твой разум и дух принадлежат высшей силе. Служение всегда было твоей целью и теперь стало твоей реальностью. Поверь, что твоя жизнь привела тебя сюда вовремя, и ты получишь именно то, чего желал всегда, тогда как от тебя требуется лишь признание этого факта и полная покорность.

Фридрих снова кольнул Данте ножом, вызвав более сильное кровотечение.

— Стань одним из нас и живи вечно.

Страшная боль пронзила Скруджсу левую руку, и когда он, наполовину ослепленный слезами, взглянул туда, то увидел дымок, еще поднимавшийся на том месте бицепса, куда был приложен раскаленный металл, и оставшееся клеймо — ожог в виде кружка, пронзенного тремя зигзагами.

Сознание покинуло его.

ГЛАВА 11

Каньон Черепа представлял собой не более чем скопище жалких лачуг, разбросанных вокруг истощившегося серебряного рудника. Некогда его население достигало аж трехсот пятидесяти человек, но потом жила иссякла, и железная дорога решила не тянуть ветку к этому бесперспективному поселению. В последнее время число постоянных жителей сократилось до двух человек, шестидесятипятилетних братьев-близнецов Барбоглио, старателей, живших тем, что им удавалось соскрести со стен в заброшенной шахте. Остальные обитатели городка были временными работниками, посменно приезжавшими для обслуживания станции дилижансов и здешней гостиницы, сущего клоповника, но единственного места, где могли заночевать путники.

Накануне вечером, с прибытием «Антрепризы», население городка выросло до тридцати одного человека. Гостиница всех вместить не смогла, так что рабочим сцены и молодым актерам пришлось заночевать в фургонах. Вообще же там собрались даже тридцать два человека, если считать Фрэнка Макквити, который объявился как раз перед рассветом и нашел себе местечко среди скал, откуда через прицел его ружья для охоты на бизонов хорошо просматривались городок и гостиница. Оставалось лишь дождаться появления китайца.

Пять фургонов, один из них грузовой, припарковались позади гостиницы, тягловых животных разместили в конюшнях. Едва первые солнечные лучи коснулись утесов, закопошились люди, над гостиничной трубой появился дымок. Оленья Кожа поплотнее закутал плечи в попону, очень жалея, что не находится внизу, перед огнем, с кружкой горячего кофе в руках. К тому же он так проголодался, что, когда порыв ветерка донес что-то похожее на запах бекона, у него свело желудок.

По ночам в пустыне стоял собачий холод. Фрэнк в пути промерз до костей, и если раньше, в молодости, переносил это легко и отогревался быстро, то сейчас дело обстояло иначе: чертов холод буквально угнездился в его косточках. Еще на полпути от Викенбурга он решил, что, пожалуй, слишком стар для всего этого дерьма и, может быть, зря не отправился в Сонору. И вообще, его грызла досада: это ведь сколько чудесных, ясных, безоблачных дней своей жизни он бездарно потратил таким образом, на какой-нибудь высотке, в ожидании того, что из дома, пещеры или вигвама появится какой-нибудь ничего не подозревающий придурок, чтобы Фрэнк мог пустить в него пулю. Такого рода ожидание приводило к нездоровому копанию в себе, каковым за пять лет в каталажке он наелся по горло. Нет, эта долбаная работенка не для него; единственное, чего ему хотелось в столь ранний час, — это хорошая, теплая койка и бабенка с крепкими сиськами под боком. Впрочем, мысль о том, что от подобной благодати его, возможно, отделяет всего один выстрел, помогала не заснуть.

Когда в гостинице зазвонили к завтраку, актеры и вспомогательный персонал стали выбираться из своих фургонов, причем молодые артисты, заспанные, с опухшими физиономиями и затекшими конечностями, все равно пытались держаться самоуверенно и с достоинством, что свойственно людям, привыкшим работать на публику. Впрочем, отливая в кустах, они и не подозревали, что зритель, в лице Фрэнка, у них и вправду имеется.

Народ в труппе был самый разнообразный. Но китайцев не наблюдалось.

Прошло полчаса, завтрак закончился; конюхи вывели и запрягли лошадей, а из гостиницы стали выходить женщины и актеры постарше. Макквити внимательно рассмотрел в окуляр каждое лицо; четыре женщины, двенадцать мужчин — все белые — забрались в три из четырех фургонов; один грузный, длинноволосый малый, который вел себя так, будто был тут начальником, сел на козлы фургона, в котором, по догадкам Фрэнка, везли реквизит. Караван, похоже, готов был тронуться; задержка произошла из-за того, что в пятый, самый маленький фургон так никто и не сел.

Наконец из гостиницы вышли еще три человека. Фрэнк едва заметно подался вперед, положил палец на спусковой крючок и приклеился глазом к окуляру. Темноволосая женщина — настоящая красавица, долговязый мужчина в темном официальном костюме, а между ними согбенная фигура с длинной белой бородой в весьма странном облачении: круглой шляпе, черном костюме и длинном черном плаще. Эти двое, поддерживая под руки, подвели чудака к последнему фургону и помогли ему взобраться.

Что-то в нем было не так; Фрэнк напряженно искал детали. Лица старца, между бородищей и шляпой, было не разглядеть, а когда он забирался сзади в фургон и плащ колыхнулся, сбоку на его белой рубашке открылось темное пятно. Уж не кровь ли? Стоит ли ему рискнуть?

Палец плотнее лег на спусковой крючок.

«Подумай хорошенько, приятель!»

— Молли, это ты?

«Ты все еще каторжник, и твоему делу ни на йоту не поможет, если ты проделаешь дырку не в том человеке на глазах у двадцати свидетелей».

Он подался назад.

Зазвучали громкие голоса, и Фрэнк перевел окуляр на звук. Длинноволосый хвастун соскочил с козел грузового фургона, размахивая руками, и принялся орать на темноволосую женщину, которая тоже в долгу не осталась. Слов с такого расстояния было, конечно, не разобрать, но то, что разговор шел на повышенных тонах, было очевидно. Наконец мистер Волосатик поджал хвост и убрался к себе на козлы, а чернявая красотка взобралась на задок того фургона, куда они засунули старика. Похоже, эта актерка — особа с характером.

Фургоны начали выкатываться из каньона и подниматься по склону к дороге, ведущей на запад. Владелец конюшни в Викенбурге, сдавший им в аренду фургоны, сказал Фрэнку, что актеры направляются в религиозное поселение в пустыне, место под названием Новый город, в двадцати пяти милях к северо-северо-западу от Каньона Черепа. Городок действительно новый, возник несколько лет назад и еще не нанесен на карту, но растет быстро. Тамошние святоши не мормоны и, по всей видимости, христиане, но ничего больше об их взглядах владелец конюшни сказать не мог. Клиентами они были добросовестными, платили всегда полностью и в срок, казались вполне безобидными, хотя и несколько эксцентричными, как и все фанатики. Вроде бы они там у себя в пустыне строят из добываемого в горах камня какой-то замок.

Фрэнк прикинул, что в лучшем случае, то есть если они точно последовали его инструкциям и не заплутали в пустыне, волонтеры доберутся до Каньона Черепа не раньше второй половины дня. Он не мог ждать так долго. Может быть, китайца с этой компанией и нет, но инстинкт подсказывал, что стоит пристальнее приглядеться к этому старику в последнем фургоне; в конце концов, это актеры, а актеры могут вытворять с гримом все, что угодно.

Имелась у него, хоть он и не хотел в этом признаваться, и еще одна причина следовать за ними — желание присмотреться поближе к еще одному пассажиру из последнего фургона. Та темноволосая красотка заставила его глупое сердце забиться, как барабан. И она была похожа на Молли, точно ее родная сестра!

Фрэнк вылез из укрытия, сел на лошадь, поехал к гостинице и задал несколько вопросов. Нет, старика никто толком не рассмотрел. Один малый, правда, сказал, что он похож на еврея: такие порой приезжают из Старого Света, и на востоке их видят довольно часто. Тут, конечно, возникал вопрос, какое отношение старый еврей может иметь к театральной труппе и как оказался с ней посреди пустыни, но об этом узнать было не у кого. Вроде бы старика лихорадило, служителей гостиницы предупредили, что болезнь может быть заразной, и они держались от него подальше. А он как завели его в комнату, так оттуда и носа не высовывал.

Черноволосая женщина? Красавица, не правда ли? Она заботится о больном еврее, она и тот тощий малый. Кто-то сказал, что ее зовут Эйлин.

Есть ли там, куда направляются актеры, телеграф? Да, сэр.

Фрэнк оставил в гостинице запечатанное послание с указанием передать волонтерам, когда они приедут, чтобы отряд ждал в Каньоне Черепа, пока не получит по телеграфу дальнейшие указания.

Да, и если кто-то из этой братии спросит, то он будет очень признателен, если им скажут, что Оленья Кожа уехал на северо-восток, в сторону Прескотта.

Фрэнк покормил свою лошадь, съел остывший завтрак и направился на запад, к Новому городу.

Когда в тот вечер в одиннадцать часов Дойл, Джек и компания прибыли в контору Фридриха Шварцкирка, они нашли дверь открытой, а две комнаты пустыми. Четверо, каждый из которых был в своем роде детективом, — Джек, Дойл, Престо с его цепким взглядом судебного юриста и Ходящая Одиноко с ее навыками следопыта — обшарили там каждый дюйм, в то время как Иннес и Лайонел Штерн несли караул в коридоре.

Осмотр показал, что контора была покинута не так уж давно, в тот же вечер. Следы сожженной бумаги в корзине для мусора, моток телеграфной ленты в выдвижном ящике, пыльные очертания предмета, вынутого из письменного стола, вырванные из гнезд провода. Джек пришел к выводу, что здесь работал телеграфный аппарат, незаконно подключенный к внешней линии.

Ровный слой пыли на полках во внутренней комнате подсказал, что книги, там хранившиеся, никогда не перемещали, пока не унесли вовсе. Престо высказал предположение, что они были выставлены исключительно напоказ.

От письменного стола поменьше, стоявшего в дальней комнате, как установила Мэри Уильямс, исходил запах человеческой мочи. Она также обнаружила следы свежей крови в древесине столешницы, и, хотя окна были оставлены открытыми, в воздухе витал неприятный смрад обугленной плоти. В течение последнего часа здесь происходило что-то отвратительное и странное.

Дойл пришел к выводу, что эта контора существовала в качестве прикрытия деятельности похитителей священных книг. А значит, к этому причастен Фридрих Шварцкирк, уцелевший член группы, которая напала на них на борту «Эльбы». Правда, оставалось непонятно, какое отношение это имело к общему сну, особенно в связи с тем, что Шварцкирк означает не что иное, как «черная церковь». В этом отношении, равно как и в том, куда скрылись преступники, оставалось лишь строить догадки.

— Давайте зададимся вопросом, — сказал Дойл, когда они снова вышли наружу. — Если они и прикрыли свою лавочку, следует ли из этого, что их здесь больше ничего не интересует?

Всем одновременно пришла в голову одна и та же мысль: их вполне можем интересовать мы, и совсем не исключено, что за нами наблюдают прямо сейчас.

Налетевший с озера холодный ветер заставил их поднять воротники.

— Ребе Брахман… — с тревогой начал Джек.

— Они хотели показать ему фальшивую книгу, — закончил его мысль Престо.

— Дойл, ты, мистер Штерн и мисс Уильямс не мешкая возвращайтесь в гостиницу, — распорядился Джек, как будто в нем пробудилась прежняя властная энергия. — Престо, Иннес и я нанесем повторный визит в синагогу Брахмана.

Джек запрыгнул в первый поджидавший экипаж; Престо и Иннес последовали за ним.

— Книгу заберите к себе в комнату, не открывайте дверь никому до нашего возвращения.

Когда необходимо действовать, Джек возвращается к жизни, тогда как в остальное время он инертен, как восковая фигура. Дойл бросил взгляд на севшую рядом с ним во второй экипаж Мэри Уильямс, и в голове его сформировалась идея.

В окне над колоннадой синагоги горела одна единственная лампа.

— Это жилые помещения Брахмана, — пояснил Джек. — Следующее окно — его библиотека, откуда была похищена Тикуней Зогар.

— Внушительная постройка, — заметил Иннес, осматривая фасад здания.

— Похитители воспользовались задним входом, — указал Престо.

— Там они и предпримут следующую попытку, — подытожил Джек.

Все трое стояли в тени, на другой стороне улицы. Направляясь сюда, они заскочили в гостиницу, и Джек захватил саквояж, полученный им от Эдисона.

— Кто-то там есть, — сказал Иннес, указав на освещенное окно.

Между лампой и тенью окна показалась фигура; чья именно, было не разобрать, однако, судя по росту и ширине плеч, это не мог быть семидесятипятилетний раввин. В руках у нее была большая книга.

Джек отпер саквояж и, держа содержимое подальше от любопытных глаз своих спутников, извлек оттуда тяжелое продолговатое приспособление, похожее на бинокль, но снабженное креплениями, позволявшими носить прибор на голове как своего рода шлем. Надев его, Джек стал похож на огромного жука.

Некоторое время он молча наблюдал за окошком сквозь окуляры. Престо и Иннес за его спиной неуверенно переглядывались.

— Э-э… видишь что-нибудь? — спросил Иннес.

— Да, — сказал Джек, поводя головой из стороны в сторону.

— Что-нибудь… конкретное? — спросил Престо.

Джек замер, затем снял оптическое устройство, положил обратно в саквояж и закрыл его, невероятно раздражая Иннеса.

— Следуйте за мной, — велел он.

Они перебежали улицу и обогнули синагогу. У задней двери Джек извлек из кармана куртки набор инструментов и вручил квадратную коробку Престо. Снова открыв саквояж, он достал какую-то штуковину величиной с обувную коробку с округлым серебристым куполом, внутри которого находилась стеклянная лампочка. Купол был не цельным, а состоял из набора подвижных фрагментов, которыми можно было манипулировать, чтобы увеличить или уменьшить отверстия вокруг лампочки. Держа устройство в одной руке, Джек вручил саквояж Иннесу.

— Направь отверстие на замок и держи его ровно.

Престо выполнил его указание. Джек сузил отверстие, нажал маленький тумблер на боку коробки; послышалось тихое гудение, и спустя мгновение тонкий колеблющийся луч света, вырвавшись из отверстия, осветил пространство вокруг замочной скважины.

— Господи! — прошептал Иннес. — Что это?

— Впечатляет? — спросил Джек, опустившись на колени со своими отмычками и начав работать с замком.

С тихим щелчком замок поддался. Джек повернул дверную ручку и мягко толкнул дверь в темноту; скрипнули дверные петли.

— Выключите свет.

Престо выключил свет. Джек снова достал и надел оптический прибор.

— А нам точно не следовало просто позвонить в дверной колокольчик? — прошептал Иннес.

Джек приложил палец к губам, призывая к молчанию, и они стали медленно пробираться внутрь. Иннес и Престо двигались на ощупь, держа руку на плече шедшего впереди. Джек провел их через первое помещение — кухню и остановился под сводом. Иннес и Престо ждали, пока приспособятся их глаза, но тьма оставалась столь же непроницаемой, как и окружавшая их гнетущая тишина.

Взяв у Престо коробку, Джек быстро включил и выключил лампочку; в мимолетном свете они увидели лестницу в центральном холле, которая вела на второй этаж. Двойные двери из холла находились слева от них, а стоявший на полу рядом храмовый семисвечник обозначал вход собственно в синагогу. Джек снова двинулся вперед и остановил процессию уже у подножия лестницы.

Наверху кто-то ходил, причем в мягкой обуви, очень стараясь, чтобы его шаги по ковру не были слышны. Джек прикосновением дал им понять, чтобы они остались на месте, а сам двинулся вверх по лестнице.

Время остановилось; Иннес и Престо, не решаясь шевельнуться, ощущали присутствие друг друга лишь по дыханию. Чтобы сориентироваться, Иннес протянул руку и коснулся стены возле лестницы, где, пошарив, нащупал круглую ручку выключателя.

Наверху снова послышались шаги, а в следующее мгновение раздался грохот падения. За ним последовал шум борьбы.

Иннес включил свет.

Две фигуры в черном с грохотом скатились вниз по лестнице и на миг замерли, ослепленные светом люстры.

Престо выхватил рапиру из ножен-трости и ринулся им навстречу. Первый из незнакомцев перепрыгнул через перила, упруго, по-кошачьи приземлился на ноги и с черной сумкой в руках метнулся к выходу. Второй вытащил из рукава нож. Престо с большой ловкостью выполнил выпад, пронзил человеку в черном ладонь, а когда тот выронил нож, нанес ему удар в челюсть. Незнакомец отлетел, ударился затылком о балюстраду и упал без чувств.

Иннес вылетел за дверь спустя миг после человека с сумкой, но его уже нигде не было видно; решив, что разделяться сейчас было бы неразумно, он вернулся в помещение и запер дверь.

Поднявшись наверх, Престо обнаружил на покрытом ковром полу третьего человека в черном, валявшегося со сломанной шеей. С клинком наготове он подкрался к полуоткрытому проходу, где продолжала гореть лампа, которую они видели снаружи.

Иннес, сжав кулаки, осторожно переступил через неподвижное тело, но успел сделать лишь два шага вверх по лестнице, когда упавший грабитель вскочил и бросился наутек. Младший Дойл перемахнул через перила и в прыжке обрушился прямо на спину беглеца, отшвырнув его к стене. Его противник, коренастый и мускулистый, бешено завертелся, стараясь сбросить всадника, как лошадь на родео. Однако Иннес сжал шею неприятеля мощным захватом и закричал, призывая на помощь.

— Держись! — отозвался Престо.

Человек в черном пятился назад, ударяя Иннеса о стену, пока они не ввалились через открытую дверь в молитвенный зал, где рухнули на пол в центральном проходе. Коренастый противник оказался сверху. Под тяжестью его тела у Иннеса перехватило дыхание, и пока он, приподнявшись на четвереньки, пытался набрать воздуха, а Престо спешил ему на выручку, фигура в черном уже исчезла в глубине помещения, откуда донесся звон разбитого стекла.

— За ним! — выдохнул Иннес, жестом указывая направление.

Престо, включив фонарь, бросился в погоню; он забежал в хранилище, осторожно прокрался мимо ковчега, где хранилась Тора, направил свет на колыхавшуюся занавеску и вонзил в нее свою рапиру. После чего отдернул занавеску в сторону и обнаружил за ней разбитое окно, в которое и выскочил человек в черном.

К возвращению Престо Иннес уже сидел, почти выровняв дыхание.

— А вы ловко умеете управляться с этой штуковиной, — заметил Иннес, кивнув на трость-клинок Престо.

— Три года подряд был чемпионом Оксфорда по фехтованию. Правда, никогда раньше никого ею не пронзал. Намеренно, я хочу сказать.

Они быстро взбежали по лестнице в освещенную лампой комнату.

Тело ребе Брахмана мирно лежало в кресле у стола, навалившись на столешницу, как будто за работой старика сморила усталость и он решил отдохнуть. Горевшая лампа освещала его открытые глаза, белый пергамент его кожи.

Джек, когда вошли остальные, стоял напротив, изучая письменный стол.

— Сбежали?

— Двое из них, — сказал Престо.

— Не без повреждений, — добавил Иннес, остро чувствуя свои.

— Предполагаю, это ваша работа, — сказал Престо, плавно опустив клинок в трость. — Тот, что в холле.

Джек кивнул.

— Надо же! — восхитился Иннес. — Свернуть шею голыми руками! Блестящая работа.

— Никудышная, — холодно возразил Джек. — Не собирался его убивать. От мертвеца нет никакого толку.

Иннес только сейчас заметил Брахмана.

— Господи, он тоже умер?

— Вижу, дар к дедуктивному мышлению сильно развит во всем вашем семействе.

— Они убили его? — спросил Иннес, слишком ошеломленный, чтобы заметить насмешку.

— Смертельная инъекция, — ответил Джек, указав на красную метку на руке раввина. — Тот же метод они использовали, чтобы убить Руперта Зейлига на борту «Эльбы».

— Бедный старик, — вздохнул Престо, искренне опечалившись. — Двенадцать внуков, так, кажется, он говорил.

— Артур склоняется к мысли о том, что Зейлига они просто до смерти напугали, — сказал Иннес.

— Артур ошибся, — раздраженно отреагировал Джек. — Эта инъекция создает впечатление сердечного приступа, и именно в этом они и хотели убедить нас. Идите осмотрите того, что в холле. И будьте начеку: вдруг нападавшие вернутся. А мне тут есть чем заняться.

— Если не будет возражений, я немного задержусь, чтобы почтить ушедшего, — отрывисто произнес Престо. — Он был хорошим человеком и того заслуживает.

Джек уставился на него. Иннес тоже, дивясь этой его внезапной вспышке.

— И еще: никому не приходит в голову, что, не задержись мы, чтобы дать Джеку возможность забрать этот чертов саквояж, Брахман мог остаться жив?

Джек, побагровев, уставился в пол. Иннеса поразило столь пылкое негодование, хотя он готов был признать, что гнев в данном случае оправдан. Престо бережно закрыл ребе Брахману глаза, опустил на миг взгляд, беззвучно прочел молитву, перекрестился и вышел из комнаты. Иннес направился было за ним, но Джек неожиданно попросил его остаться.

— Зачем?

— Нужно.

Иннес медленно кивнул, заложил руки за спину — так обычно делал, размышляя, Артур — и неторопливо подошел к столу со стороны Джека.

— Нес ли кто-то из тех беглецов что-нибудь в руках? — осведомился Джек.

— У одного была черная сумка, — сказал Иннес и спохватился. — Так это…

— Поддельная Зогар, — подтвердил Джек его догадку. — Они показали книгу ему, чтобы узнать мнение специалиста. Значит, у них были сомнения относительно ее подлинности.

— Маловероятно, чтобы ребе пошел им навстречу. Наверняка он отказался; я хочу сказать, зачем еще было им его убивать?

— Ну, они могли это сделать, услышав внизу наши шаги… но нет, думаю, он ничего им не сказал.

Джек подошел поближе к телу.

— Брахман работал за этим столом, когда услышал, что они вошли; есть свежие чернильные отметины на его ладони, чернильница оставлена открытой. На какую мысль это наводит?

Иннес призадумался.

— Ну, он, как и было замечено, работал….

— Нет, — оборвал Джек, досадливо закрыв глаза. — Что это говорит о состоянии его стола?

Иннес оглядел место происшествия, нервничая, как студент на итоговых экзаменах.

— Здесь не видно бумаг. Возможно, он что-то спрятал.

— В такое место, которое даже эти профессиональные воры не смогли легко найти. Где оно может находиться?

Молодой человек, нахмурившись, медленно обвел взглядом комнату, задумчиво кивая, прежде чем признался:

— Не имею ни малейшего понятия.

— Будем исходить из того, что в распоряжении ребе с того момента, как он услышал чужие шаги, и до появления этих людей в комнате было в лучшем случае десять секунд.

— Значит, где-то под рукой, в самом столе?

— Там я уже искал. Тщательно.

— Неплотная половица? Под ковром?

— А не слишком ли это очевидно? — буркнул Джек, скрестив руки на груди.

«Он меня испытывает. Артур рассказывал, что это особенный человек».

Он изучил стол, заглянул в отделения для бумаг, пытаясь представить себе, куда сунул бы их в крайней спешке. Внимательно рассмотрел чернильницу. Поднял пресс-папье, нашел сбоку щель.

— Ага!

— Нет, я туда смотрел, пусто, — сказал Джек.

Иннес отступил назад, для лучшего обзора подбоченился и… локтем сбил со стола лампу. Упав на пол, она разбилась вдребезги, маленькие язычки пламени принялись расползаться по лужице пролившегося масла. После того как их затоптали, комната погрузилась во тьму.

— Прошу прощения.

Джек включил портативный фонарь, осветивший разбитые осколки на полу.

— Вот дело и сделано.

— Я же извинился…

— Я не про свет. Я про найденные бумаги.

Иннес посмотрел вниз и действительно увидел бумаги среди осколков лампы.

— Ну, этого следовало ожидать! — воскликнул Иннес, обрадовавшийся тому, что оправдал доверие. — Я имею в виду, лампа прямо под рукой. Секунда — и все спрятано.

Джек поднял бумаги, поднес к свету и стал их изучать.

На одном листке был напечатан список участников парламента религий. Другой листок содержал написанные от руки заметки.

— Все в порядке? — спросил Престо, вернувшись.

— В полном, — ответил Иннес, безуспешно пытаясь разобрать текст записки через плечо Джека.

— Почему вы стоите в темноте?

— Я уронил лампу. Нечаянно сбил ее на пол.

— У этого человека в холле клеймо на внутренней стороне левой руки: кружок, пронзенный тремя линиями. А что это вы там раздобыли? — спросил Престо, подойдя поближе.

— Ответ, который искали. Увы, ценой жизни Брахмана.

— Я хочу узнать ваше мнение о моем друге Джеке, — осторожно начал Дойл.

Ходящая Одиноко долго смотрела на него. Потом кивнула.

— Он очень болен.

— Можно мне узнать, в чем дело?

Женщина понимала озабоченность этого человека состоянием своего друга и не хотела расстраивать его без нужды. А потому ответила с оглядкой, тщательно подбирая слова:

— Я вижу в нем болезнь. Это как инородное тело или… тень здесь. — Она указала на свой левый бок. — В нем она очень сильна.

Они сидели перед камином в апартаментах Дойла в «Палмер-хаузе». Индианка устроилась, скрестив ноги, на полу, поближе к огню, Дойл — в кресле, смакуя бренди. Выбившийся из сил Лайонел Штерн прилег и заснул. На столике между ними стоял ларец с книгой Зогар.

— Вы говорите как доктор, мисс Уильямс, — заметил Дойл.

— Меня обучал мой дед, он имел могучий дар целителя. Но наше врачевание сильно отличается от вашего.

— В каком смысле?

— Мы считаем, что болезнь приходит извне и входит в тело; она может прятаться там долгое время и расти, прежде чем даст о себе знать.

— Каким образом? Я сам доктор, — промолвил Дойл, неподдельно заинтересованный и решивший, что, рассказав побольше о себе, сможет заручиться ответным доверием. — Точнее сказать, меня обучали на доктора. Правда, по моему разумению, врачевание действительно требует некоего особого внутреннего таланта, каковым сам я, увы, похвастаться не вправе. На поприще медицины я работал старательно и добросовестно, но все-таки эта стезя не для меня.

— Значит, вместо этого вы стали писать книги.

— Нужно же чем-то зарабатывать на хлеб. А вы, значит, среди своих считаетесь лекарем?

И снова Ходящая Одиноко ответила не сразу, хотя, в целом не доверяя белым, к этому белому человеку почему-то отнеслась иначе. Разумеется, он, как и все они, понятия не имел относительно сущности ее умений, но отнесся к ее словам с непривычным уважением. Кроме того, он, опять же в отличие от большинства белых, обладая несомненными силами, похоже, не испытывал потребности ими похваляться. Интересно, много ли таких людей в его стране? До сего случая англичан ей встречать не доводилось.

— Да, — прозвучал наконец ответ.

— И что, болезнь моего друга видна так ясно?

— Более того, его жизни угрожает опасность.

Дойл выпрямился в кресле: ее слова он воспринял вполне серьезно.

— Стало быть, это физический недуг.

— Сейчас болезнью поражен его дух, но однажды проникнет в его тело. Скоро.

— А можно его исцелить, пока этого не произошло?

— Трудно сказать: мне нужно получше к нему присмотреться.

— Но все-таки это возможно?

— Мне не хотелось бы говорить сейчас.

— А каким способом можно излечить такую болезнь?

— Убрав ее из больного.

— Но как это делается?

— У нас принято, чтобы лекарь изгонял недуг из тела больного, принимая его в свое тело.

— Создается впечатление, что это может представлять опасность для самого лекаря.

— Да.

Дойл внимательно смотрел на нее — серьезная, искренняя, доброжелательная женщина. Невольно вспомнились хвастливые, самодовольные разглагольствования Рузвельта, считавшего индейцев тормозом на пути прогресса. Его даже передернуло при мысли о тех дурацких клише, по которым судят другие народы, хотя и сам он, наверное, бывал в плену стереотипов. Но взглянуть хоть на эту Мэри — да, она совсем другая, и внешне и внутренне, но это не основание, чтобы бояться ее или презирать. И он, несмотря на полученное им традиционное медицинское образование, искренне поверил, что она обладает силой исцелять.

— А что нужно делать с болезнью дальше, после того как она изгнана из больного?

— Я посылаю ее куда-нибудь в воздух, воду или землю. Иногда в огонь. Это зависит от того, какая болезнь.

Дойл припомнил рассказы Джека про энагуа в Бразилии.

— А травы, корни и все такое — они используются у вас, чтобы составлять снадобья?

— Да, — сказала она, удивившись, что он знает это. — Иногда.

— А что вызывает болезнь такого типа, раз мы признаем, что она приходит извне?

— Когда мир вокруг нездоров, он порождает больше болезней. Они выходят из мира и входят в людей.

— А как становится больным мир?

— Люди сделали его таким, — простодушно ответила она. — Когда болезнь входит в них, она лишь возвращается туда, откуда пришла.

— Выходит, до появления человека мир был здоровым?

— Я бы сказала так: он пребывал в равновесии.

— Выходит, если человек заболевает, — доверительно глядя на нее, продолжил свои расспросы Дойл, — это лишь отражение того, что уже находится у него внутри?

— В большинстве случаев это так.

— Мисс Уильяме, я прошу сказать мне откровенно: есть ли шанс вылечить моего друга?

— Трудно сказать. Начать с того, что я не знаю, хочет ли этого он сам.

— Как это?

— Иногда человек настолько сживается с болезнью, что она кажется ему реальнее его самого.

— Это то, что случилось с моим другом?

— Думаю, что да.

— Значит, его нельзя исцелить. Никто не может.

— Нет, если эта привязанность так сильна. Нельзя, пока он сам не решит, чего он хочет. А он слишком любит смерть.

«А ведь она, несомненно, видит его насквозь, — констатировал Дойл, допивая свой бренди. — Да, пожалуй, Джека можно диагностировать как безумца с точки зрения канонов любой медицины. Остается лишь посмотреть, способна ли хоть какая-то медицина вернуть ему здоровье».

Резкий стук в дверь заставил их встрепенуться. Артур осторожно приоткрыл ее.

— Послушайте, Дойл, нам нужно поговорить, — заявил с порога Пепперман, судя по смертоносному выхлопу, основательно принявший на грудь.

— Прошу прощения, майор, придется подождать до утра…

Но не успел Дойл отреагировать, как Пепперман вставил гигантский сапог в щель, отжал дверь пошире и шагнул внутрь, где обнаружил Ходящую Одиноко у камина и Лайонела Штерна на кушетке.

— Я так и знал! — воскликнул импресарио, указав пальцем на женщину. — Вы затеваете здесь что-то неподобающее, мистер Дойл. Я буду настаивать на своем праве быть информированным…

— Майор, пожалуйста…

— Сэр, мне кажется, вы недооцениваете риск, на который я пошел, привезя вас в эту страну. Я вложил более пяти тысяч долларов собственного капитала в это предприятие, и, если вы не можете выполнять обязательства по нашему соглашению, я оказываюсь на краю пропасти!

— Майор, но я намерен выполнить все свои обязательства.

— Как бы не так! Я точно знаю, что вы затеваете!

— Неужели?

— Вы болтаетесь ночи напролет в компании подозрительных личностей, тайком притаскиваете к себе женщин, лишившихся чувств, — мне с трудом удалось уговорить гостиничных детективов, чтобы они не ворвались к вам в номер!

Пепперман расхаживал, бурно жестикулируя. Дойл обменялся беспомощным, виноватым взглядом с Лайонелом Штерном, прикрывшим собой ларец с Херонской Зогар. Ходящая Одиноко то и дело поглядывала на прислоненную к камину железную кочергу.

— Мне нужны гарантии, сэр, я должен получить соответствующие гарантии, иначе мне придется передать это дело на рассмотрение моему адвокату! Слава богу, у нас в Америке на такие случаи есть законы! У меня жена и пятеро детей!

Дверь за его спиной открылась, Джек, Иннес и Престо влетели в комнату, и Джек с порога, не успев заметить огромного майора, сообщил:

— Ребе Брахман убит.

Первым на это сообщение отреагировал Пепперман.

— Убийство! — простонал он. — О господи, мне конец!

— О господи! — вторя ему, воскликнул Штерн.

Престо подошел к Штерну, чтобы успокоить его, а Иннес — к Пепперману, чтобы при необходимости придержать. Джек отвел Артура в сторону.

— Что здесь делает этот человек? — шепотом спросил он.

— Право же, сам не пойму.

— Успокойтесь, майор, — сказал Иннес. — Все не так плохо.

— Мне остается только устраивать гастроли бродячего цирка уродцев с силачами и бородатыми женщинами… — выдохнул сквозь рыдания Пепперман, медленно опустившись на колени и колотя кулаками об пол.

— Надо его выпроводить, сможешь? — спросил Джек.

— Он очень расстроен, — заметил Дойл.

Ходящая Одиноко подошла к рыдающему гиганту и взяла его за руку; он поднял на нее глаза, как шестилетний ребенок, оплакивающий умершего щенка. Она издала тихий, бормочущий звук, несколько раз погладила его по шее, и рыдания постепенно утихли. Когда он расслабился, она положила руку ему на лоб и тихонько прошептала на ухо несколько слов. Глаза Пеппермана закрылись, тело обмякло, завалившись в сторону, и он заснул раньше, чем его голова опустилась на пол. Громкий храп сообщил всем, что происходящее его больше не тревожит.

— Я видел, как такое проделывали со змеями, — изумился Престо, — но чтобы с людьми — никогда.

— Теперь он проспит долго, — сообщила индианка.

— А что нам с ним делать? — спросил Иннес.

— Вытащить его в коридор, — предложил Джек.

— Бедняга не сделал ничего худого, — возразил Дойл. — Давайте положим его на кровать.

Чтобы поднять и отнести Пеппермана в спальню, потребовались усилия всех шестерых. Дойл набросил на него одеяло, закрыл дверь и вернулся в гостиную, где Джек и Престо быстро рассказали товарищам о событиях в синагоге: о людях в черном и попытке установить подлинность книги, об убийстве ребе Брахмана.

«С прежним Джеком такого бы не случилось, — сразу пришло в голову Дойлу. — Он бы догадался об их намерениях, нашел бы способ это предотвратить».

— Они такие же, как люди на «Эльбе», вплоть до отметины на левой руке, — заметил Джек. — Это клеймо, выжженное на коже, как у домашнего скота.

— А в той конторе нынче вечером пахло горящей плотью, — добавила Ходящая Одиноко.

— Скорее всего, это какой-то тип инициации, — предположил Престо.

— Давайте попробуем подвести итоги, — предложил Дойл, пытаясь навести порядок.

Джек выложил два листочка бумаги.

— Перед смертью Брахман спрятал интересующие нас сведения в настольной лампе, где их обнаружил Иннес.

— В общем-то, ничего особенного, — скромно потупил глаза молодой человек.

— Как он узнал о Ганзе? — спросил Штерн.

— Проживая в Англии, Александр установил связи с преступными организациями по всему миру, — ответил Дойл. — С такой осведомленностью выйти на них было совсем не трудно.

— Но зачем? Зачем вашему брату понадобились эти книги?

— Это очень хороший вопрос, Иннес, — сказал Дойл.

— Спасибо, Артур.

— Мы не можем ответить на него… пока, — буркнул Джек.

— Он не пытался запросить за них выкуп, это нам известно, — указал Престо.

— Может быть, он ищет в них… мистическую информацию, — предположил Штерн.

— Сокровенные тайны, — поддержал его Дойл. — Какие предположительно содержит каббала.

— Вроде того, как создать голема, — подал голос Иннес.

— Возможно, — не стал спорить Дойл.

— От такого гадания лучше держаться подальше, — резко бросил Джек.

Снова молчание.

— А знаем мы, где находится этот брат сейчас? — спросила Ходящая Одиноко.

— Мы знаем, что из их конторы выходила телеграфная линия, — заметил Престо. — Вероятно, это их способ связи.

— Можно каким-то образом проследить эту линию? — спросил Дойл.

— Сейчас нет, — сказал Джек.

— Скорее всего, они использовали какой-то код, — согласился Дойл. — И та линия, которая существовала между ними, наверняка уничтожена.

— Башня, — неожиданно произнесла Ходящая Одиноко. — Именно там он и находится.

Все посмотрели на индианку, не понимая, что она имеет в виду.

— Человек из сна, тот, который похож на тебя, — пояснила Джеку Ходящая Одиноко. — Твой брат был в Чикаго, он видел водяную башню, точно так же, как видел ее твой отец, перед тем как сделал этот рисунок, — обратилась она к Штерну.

— Господи! — воскликнул Штерн. — Может быть, они встретились здесь, мой отец и Александр, ведь это вполне вероятно.

— Возможно. Продолжай, — кивнул Дойл.

— А что, если как раз твой брат и строит эту башню? — спросила индианка. — В каком-то смысле по образцу той, которую он видел здесь.

— Шварцкирк — «черная церковь», — сказал Престо. — Все сходится.

— Где-то на западе, — подхватила Ходящая Одиноко. — В пустыне, которую мы видели во сне.

— Может быть, именно туда отправился мой отец! — воскликнул Штерн с радостным возбуждением.

— Вы хотите сказать, что эта черная башня, которую вы все видели, существует на самом деле, а не просто символ из сна? — уточнил Дойл.

— Да, — уверенно заявила Ходящая Одиноко.

— А почему бы и нет? — Престо явно взволновало это предположение.

— Не знаю, но полагаю, что это возможно, — признал Дойл.

— А если это так, насколько трудно найти сооружение такого размера и конструктивных особенностей? — поинтересовался Престо.

— Совсем не трудно, — ответил Дойл. — Мы отправим телеграфные запросы во все карьеры и каменоломни во всех западных городах.

— Ему потребуется огромное количество квалифицированных работников, — указал Престо.

— И огромное количество денег, — дополнил Штерн.

— Инструментарий, поставки припасов и оборудования… — добавил Престо.

— И, — вставил Дойл, — известия о столь масштабном проекте не могли не просочиться в газеты. Иннес, составь список: мы пойдем на телеграф и начнем посылать запросы.

Иннес взял со стола лист и начал писать. Дойл глянул на Джека, который сидел один, уставясь в пол; он единственный остался в стороне от дискуссии.

— Может кто-нибудь из вас вспомнить больше деталей из сна, которые могли бы подсказать нам, где находится эта башня?

— Мне кажется, больше всего в снах открылось Мэри, — сказал Престо.

Ходящая Одиноко кивнула и закрыла глаза.

— Шесть человек собираются в подземелье, — медленно произнесла она.

— Подземный храм, да, вроде бы я тоже его видел, — поддержал Престо.

— Каждый раз, когда Черный Ворон исходит из земли и возносится в небо из пламени.

— Как феникс, — сказал Дойл.

— Феникс! — воскликнул Штерн.

Его глаза встретились с глазами Дойла, и обоих одновременно осенило.

— Феникс, Аризона! — Дойл повернулся к брату. — Отправь первые телеграммы туда! Господи…

Дойл быстро пролистал свою записную книжку, чтобы найти образец знака, который они обнаружили на стене каюты Руперта Зейлига, и клейма на руках похитителей.

— Мы все время считали, что это эмблема воровского сообщества.

— Ну и что? — спросил Престо.

— Может быть, мы заблуждались, — сказал Дойл. — Может быть, дело совсем не в этом.

— А что еще это может быть? — удивился Иннес. Дойл перевернул рисунок и показал:

— На что это похоже сейчас? Эти разорванные линии?

— Точки и тире? — догадался Престо.

— Азбука Морзе, — подхватил Иннес.

— Именно, — сказал Дойл, положив блокнот и взяв карандаш. — Кто-нибудь знает, как это расшифровывается?

Тем временем Джек, незаметно для других, пересек комнату и остановился прямо над Дойлом, глядя на листок.

— Буква «О» и ряд цифр, — сказал он. — В средней линии тринадцать и одиннадцать, в последней линии тринадцать и восемнадцать.

— Значит, это не дата, — сказал Дойл.

— Может быть, географическое месторасположение, долгота и широта, — предположил Иннес.

Джек покачал головой.

— Если так, то это середина Атлантического океана.

— Может быть, библейская ссылка, — сказал Штерн. — Глава и стих.

— Иннес, в ящике рядом с моей кроватью есть Библия. Молодой человек рванул к двери.

— Не разбуди майора.

— А как нам узнать, какая это книга Библии? — спросил Престо, когда Иннес вернулся с книгой и вручил ее Дойлу.

— Та, что начинается на букву «О», я думаю, — сказал Дойл.

— В Библии только две книги на букву «О», — быстро ответил Иннес. — Книга пророка Осии и Откровение.

— Что такое Откровение? — спросила Ходящая Одиноко.

— Последняя книга, — сказал Штерн. — Ряд видений, явленных апостолу Иоанну.

— Пророчество о конце света, — добавил Джек. — Эту книгу еще называют Апокалипсис.

— Вот это, — сказал Дойл, найдя нужную страницу. — Откровение, глава тринадцатая, стих одиннадцатый: «И увидел я другого зверя, выходящего из земли; он имел два рога, подобные агнчьим, и говорил как дракон».

— И восемнадцатый: «Здесь мудрость. Кто имеет ум, тот сочти число зверя, ибо это число человеческое: число его шестьсот шестьдесят шесть».

Назад: КНИГА ТРЕТЬЯ ЧИКАГО

Дальше: ГЛАВА 12