ГЛАВА 4

Габриель знал, кто стоит за дверью. Ее появления он ожидал уже три дня, с тех самых пор, как поговорил с Уиттингтоном. И все равно оказался совершенно не готов к встрече. Тринадцать лет — долгий срок по любым меркам.

Она опять нажала кнопку звонка.

Габриель открыл дверь и сразу уловил аромат духов — жасмин, корица и нотка незнакомого экзотического цветка. Ее вкусы изменились. Раньше она предпочитала более легкие, древесные запахи. Зато глаза остались прежними — ясные, серые, брови вразлет, словно крылья птицы. Сесилия Фрэнк… Нет, не Фрэнк. Уиттингтон. Миссис Уильям Уиттингтон Третий, если быть точным.

— Габриель…

Она нерешительно улыбнулась. Он подумал, что сейчас последует рукопожатие, но Фрэнки наклонилась и едва уловимо скользнула губами по его щеке…

— Ты не пригласишь меня внутрь?

Она снова улыбнулась, уже увереннее, хотя в глазах все еще сквозила настороженность.

Габриель отступил назад и распахнул дверь. Фрэнки вошла в квартиру вслед за ним.

— Ого… — В ее голосе звучало удивление. Гостья огляделась, оценивая размеры просторного помещения и вид из окон — цепочку огней, мерцающих на горизонте. — У тебя мило.

— Спасибо. Давай плащ.

Она обернулась и легким движением стряхнула плащ с плеч. Послышался шорох дорогой материи. Несмотря на внешнюю простоту платья, надетого на Фрэнки, было видно, что над фасоном и кроем потрудился искусный модельер.

— Располагайся.

Габриель жестом указал на диван.

Фрэнки присела на самый краешек, но затем, осознав, что выглядит слишком напряженно, устроилась поудобнее.

— Выпьешь чего-нибудь?

— Херес. Если есть.

Габриель подошел к бару, достал бокал и бутылку выдержанного амонтильядо. Еще одна перемена. Раньше Фрэнки не употребляла спиртного. Разумеется, новый стиль жизни со всеми его атрибутами — гламурными вечеринками и вращением в светских кругах — потребовал перехода к напиткам более изысканным, нежели апельсиновый сок.

Фрэнки взяла бокал, и Габриель заметил, что она не носит колец. Мягкий свет торшера золотил ее каштановые волосы. Габриель уселся в глубокое кожаное кресло, стоявшее за пределами освещенного круга.

Слегка сдвинув брови, Фрэнки неподвижно глядела на янтарную жидкость в бокале. Наблюдая за ней, Габриель удивился собственной отстраненности. В конце концов, он любил эту женщину. Более того, она была его первой любовью, и поскольку это чувство считается самым сильным и незабываемым, сейчас Габриелю полагалось испытывать хоть какие-то эмоции, по меньшей мере учащенное сердцебиение, а он ощущал буддистское спокойствие, пульс бился абсолютно ровно. С ума сойти.

— Хорошо выглядишь, Габриель. Почти не изменился.

— Спасибо.

— Эй, ты должен ответить в том же духе, — слабо улыбнулась Фрэнки. — Хотя бы из вежливости.

— Извини. Выглядишь потрясающе.

Габриель не лукавил. В лице Фрэнки появилась мягкая зрелость, исчезла детская пухлость щек, сохранявшаяся и после двадцати лет. Перед Габриелем сидела ухоженная, элегантная женщина, уверенная в себе и своих возможностях. Чужая.

Фрэнки обвела взглядом комнату.

— Я смотрю, дела у тебя идут неплохо.

— Как и у тебя.

Ирония в голосе Габриеля заставила ее вспыхнуть.

— Ты видел Уильяма. Он неординарный человек.

— Да уж. Сколько ему?

Фрэнки покраснела еще сильнее.

— Шестьдесят три.

— В самом деле? — поднял брови Габриель. — Для своих лет он хорошо сохранился.

— Да, — проговорила Фрэнки с какой-то странной интонацией.

Впрочем, Габриель не стал над этим задумываться. Хватит миндальничать, надо расставить все точки над i.

— Зачем ты пришла, Фрэнки?

Она поставила бокал на столик возле дивана и в упор посмотрела на Габриеля.

— Ты знаешь зачем.

— Тебя прислал муж.

— Нет. — Она пожала плечами. — Я пришла к тебе сама. Хотя — ты прав, от его имени.

— Почему ты сразу не обратилась ко мне?

— Мы подумали, что тебя больше заинтересует чисто деловое предложение. Ты не дал Уильяму возможности объяснить, насколько выгодным для тебя может оказаться этот заказ. — Фрэнки запнулась. — Надеюсь, я тебя не обидела?

— Деньги, как правило, меня не обижают.

На щеке, чуть выше губ, у нее была маленькая родинка, которую Габриель прекрасно помнил. Поймав его взгляд, Сесилия Уиттингтон невольно провела пальцами по лицу, и в этом слегка неуклюжем жесте он увидел прежнюю Фрэнки — застенчивую, но решительную девушку, от чьей улыбки у него перехватывало дух. Она так верила в него! Ее вера поднимала Габриеля к небесам. До того самого дня, когда в глазах Фрэнки застыло разочарование. Она разочаровалась в нем. А он думал, что она будет любить его, несмотря ни на что.

Набрав в грудь побольше воздуха, Габриель отвел взгляд и произнес:

— Тебе следует обратиться в полицию. Розыск пропавших людей — их работа.

— Полиция прекратила поиски. Нет, конечно, прямо они об этом не говорят, но все и так понятно. И… по-моему, они считают, что Робби не пропал, а намеренно скрывается.

— Почему?

— Отношения между Уильямом и Робби всегда были довольно… сложными. Робби уже один раз сбегал из дома. Уильям в конце концов выяснил, что он удрал в Калифорнию и живет у черта на рогах, в какой-то общине. Короче говоря, коммуна в стиле «нью-эйдж» — всей толпой обнимаются по утрам, выращивают марихуану и плетут корзины. Примерно представляешь, да? Это было три года назад.

— Может, он все еще там?

— Нет.

С улицы донесся настойчивый сигнал автомобильного клаксона, пронзительный и раздражающий.

— Значит, папочка и сынок не ладили? — усмехнулся Габриель, подавшись вперед.

— Можно и так сказать.

В глазах Фрэнки сверкнула враждебность. Разговор принимал опасный оборот.

— Дай-ка угадаю. Наследник не оправдал надежд? Слишком высокая планка? Чрезмерные родительские ожидания?

Она не ответила, но Габриель понял, что попал в точку.

— Я бы не пришла к тебе, будь у меня выбор. — Чувствовалось, что Фрэнки с трудом сдерживает себя. — Я прошу твоей помощи, Габриель… ради нашего прошлого.

Ради прошлого? Господи, что за избитая фраза. Чушь собачья. Внезапно Габриель пришел в ярость. Его дыхание участилось, а лицо побагровело.

— Однажды ты станешь богатой вдовушкой. Если наследник не будет путаться под ногами, вопрос с завещанием решится гораздо проще. Ты об этом не задумывалась?

— Боже мой. — Лицо Фрэнки исказилось от боли. — Да что с тобой?

Габриель рывком вскочил с кресла, Фрэнки вздрогнула от неожиданности.

— Так, хватит. Я не могу помочь твоему мужу. Не могу сделать то, чего он хочет. Ты, как никто другой, должна это понимать.

— Он умирает.

— Что?

— Уильям умирает.

Габриель изумленно уставился на Фрэнки. Его разум отказывался воспринимать смысл услышанного.

— Что значит умирает?

— То и значит. Ему остался год, максимум полтора, — с какой-то жуткой безмятежностью на лице произнесла Фрэнки. Она так сильно сжала кулаки, что на запястьях проступили синеватые вены. — Уильям хочет помириться с сыном, и, сам понимаешь, как можно скорее. Однако, боюсь, это невозможно. Я предполагаю, что Робби мертв. Точнее, я в этом почти уверена.

Габриель тяжело опустился в кресло. Замечание насчет богатой вдовушки вдруг показалось ему жутко бестактным.

— Если он мертв, чего ты от меня хочешь?

— Нужно выяснить, что с ним случилось. Уильям должен знать, почему исчез его единственный сын. Я очень хотела бы сообщить ему достоверную информацию, но, к сожалению, не могу. Ты можешь. У тебя дар.

— У тебя тоже, Фрэнки.

— У меня лишь способности, не более того. Божья искра в тебе, Габриель.

Он не отрицал; это была чистая правда. Фрэнки достаточно хорошо владела искусством дальновидения, чтобы попасть в «Глаз бури», и шлифовала свое умение, не жалея сил. И все же тренировки, старание и самодисциплина помогают развить врожденную склонность лишь до определенной степени. Александр Маллинз настаивал, что дистанционное видение — просто скрытое шестое чувство, остроту которого можно отточить упорным трудом и постоянной практикой, как рефлекторное движение или тонкий нюх, но любой дальновидящий знает, что в какой-то момент его способность выходит не только за пределы науки, но и за грань мастерства. Капризная, непостоянная энергия. Вспышки воображаемых молний, озаряющие темную сторону разума. Кому-то выход в «скачок» удавался гораздо лучше, нежели другим.

— Значит, ты пыталась найти его самостоятельно, — констатировал Габриель.

— Ну конечно, — горячо закивала Фрэнки, — поэтому и считаю, что Робби нет в живых.

— Ты ничего не почувствовала, так?

— Абсолютно ничего. Никакого «скачка». А ведь мы были близко знакомы. До переезда в собственную квартиру он почти год прожил в одном доме с нами.

Габриель знал, что когнитивный стиль Фрэнки в основном строился на личностных связях. Для получения пси-данных ей требовалось установить эмоциональный контакт с объектом дистанционного видения. Чем больше она знала о внутреннем мире объекта, тем точнее оказывалась информация, приобретенная в результате «скачка». Фрэнки довольно долго прожила с пасынком в одном доме, следовательно, межличностная база, необходимая для включения ее способности, была налицо. Если при таком раскладе она совсем ничего не почувствовала, стало быть, дело плохо. По всей вероятности, Фрэнки права: Роберт мертв.

Фрэнки потянулась за сумочкой, извлекла оттуда желтоватый конверт, а из него — фотографию.

— Это он. Робби.

С фотографии смотрело лицо красивого молодого человека. Блестящая черная шевелюра рассыпалась с высокого лба непослушными короткими кудрями. В форме глаз и носа Роберта проглядывали ястребиные черты Уильяма Уиттингтона, однако на этом сходство между отцом и сыном заканчивалось. У младшего Уиттингтона был чувственный рот и округлый подбородок, но особенно поражали глаза: в них светилась невероятная беззащитность и детская чистота. Габриель уже и не помнил, когда в последний раз видел такое безграничное доверие в глазах человека старше трех лет.

— Ты сделаешь это?..

Фрэнки не сказала «для меня», но слова прозвенели в воздухе так же отчетливо, как если бы она произнесла их вслух.

Габриель молча положил фотографию на подлокотник кресла и отодвинул ее от себя.

Уголки рта Фрэнки скорбно опустились, и на секунду она зажмурила глаза, затем стремительным грациозным движением поднялась.

— Пожалуйста, подай мне плащ, — сухо промолвила она.

Не говоря ни слова, Габриель помог ей одеться и открыл дверь.

— Прощай.

Фрэнки застыла в проеме.

— Будь ты проклят.

Ее голос был лишен всякого выражения.

— Послушай, Фрэнки…

— Я люблю мужа. Я готова на все, лишь бы дать его душе хоть немного покоя. Умоляю тебя, Габриель, помоги. Один раз, один-единственный раз подумай о ком-то кроме себя. Ты ведь всегда проявлял свой талант только из эгоистических побуждений.

Габриель начал злиться.

— Ты так говоришь, потому что…

— Я так говорю, потому что это правда. Александр не ошибался. Жизни, которые ты спасал, добро, которое ты творил, — все это было постольку-поскольку. Тебя интересовал только процесс, только сам «скачок». И всего лишь из-за одной неудачи ты решил отбросить свой дар, избавиться от него, как от негодного стоптанного башмака! — Фрэнки обернулась и теперь смотрела прямо в глаза Габриелю. — Ты хоть представляешь, как я завидовала тебе в «Глазе бури»? Что, удивлен? Как же, милая крошка Фрэнки завидует, и кому — любимому мужчине! А знаешь ли ты, что временами зависть просто пожирала меня? Посмотрите на Габриеля, с какой легкостью, с каким изяществом он выходит в «скачок», и, что самое интересное, ему самому на это абсолютно наплевать!

— Я никогда не относился к этому наплевательски, — вспыхнул он.

— Ты был надменным и высокомерным. А что касается всех остальных… В глубине души ты нас презирал, считал кучкой упертых посредственностей.

Он ошеломленно глядел на Фрэнки, чуть ли не физически ощущая ударную волну ярости, кипевшей в ее глазах.

— Почему ты решил уйти, Габриель? — Она подалась вперед, стоя на цыпочках, так что их лица оказались почти на одном уровне. — Ты действительно сбежал из-за Мелиссы Картрайт или твое уязвленное самолюбие взыграло так сильно, что ты испугался нового провала?

— Убирайся. — Габриель посмотрел вниз, на свои руки. У него тряслись пальцы. Кровь отхлынула от лица. — Выметайся отсюда.

Во взгляде Фрэнки внезапно мелькнула боль.

— Габриель, прости…

— Уходи… Пожалуйста.

Она подняла руку, словно желая коснуться его ладони.

— Если передумаешь… — Ее голос сорвался. — Номер моего телефона записан на обороте фотокарточки.

Габриель не ответил. Мгновение спустя Фрэнки безвольно уронила руку и двинулась прочь. Ее шаги отзывались гулким эхом. В конце коридора она остановилась. Сейчас обернется, подумал Габриель, однако она пошла дальше и вскоре скрылась за поворотом.

На него вдруг навалилась страшная усталость. Он попытался отключиться, выкинуть из головы недавнюю сцену, эмоции, которые истощили его силы и вывели из равновесия.

Мелисса Картрайт. Пепельные волосы, фиалковые глаза. Настоящая красавица… То есть была красавицей при жизни.

Стоп. Хватит. Это ни к чему не приведет. Нужно отдохнуть, выспаться. Завтра утром он проснется, и жизнь войдет в прежнее русло. Габриелю нравилась его жизнь. Он хорошо потрудился, чтобы сделать ее такой. В ней нет места призракам из прошлого.

Габриель уже потянулся к выключателю, но тут его взгляд упал на фото Роберта Уиттингтона. Карточка лежала там, где он ее оставил, на подлокотнике кресла. На секунду Габриель заколебался, потом резко погасил свет. Бесконечно доверчивые глаза юноши все так же грустно глядели в темноту.

3 июня

Хватить лить слезы. Р. больше нет. Пора снова встряхнуть жизнь за шкирку, вернуться к работе.

Что придает смысл существованию? Что есть страсть? Р. пытался ответить на эти вопросы.

Р. был искателем. Мы помогали ему в пути. Позволили вступить в игру — великую игру, божественный эксперимент, призванный дать ответы, которых Р. так жаждал. Но свет для него оказался слишком ярок. Р. не сумел продержаться. Он ушёл.

М. права: мы не должны терзаться чувством вины. Человек рожден для эксперимента, и если опыт закончился сокрушительной неудачей — что ж, лучше потерпеть грандиозное фиаско, нежели влачить жалкое существование и в конце осознать, что твоя жизнь была мелким бесцветным осколком.

Ко мне вернулись силы. Я еще не счастлива, но уже менее несчастна, чем раньше. Да, я скучаю по Р. Мне не хватает мужчины, который держал меня за руку и вместе со мной смотрел, как тают океаны и плавятся скалы. Но в моем сердце снова взошли алые маки с пылающей сердцевиной. И пусть Р. не нашел того, что искал, я верю, что он продолжает свое странствие, из многих дорог пытается выбрать единственно верную.

Я должна размышлять над своим истинным именем.

ГЛАВА 5

— Эй, осторожно!

Габриель резко нажал на педаль тормоза. Пешеход, грузный мужчина с большим пакетом, прижатым к груди, чуть не угодил под колеса. Габриель улегся грудью на клаксон, посигналил, затем опустил стекло и в сердцах выругался. Испуганный вид толстяка — бледное лицо и растерянно открытый рот — доставил ему злое удовлетворение.

— Идиот!

Габриель закрыл окошко и надавил на газ, машина дернулась и встала. Настроение окончательно испортилось.

Черт, поколотить бы кого-нибудь. Боковым зрением он заметил, что Исидор наблюдает за ним.

— В чем дело, братишка?

Габриель пожал плечами, хотя и сам знал, что в последние несколько дней бесился из-за любой мелочи. Естественно, от Исидора это не укрылось, тем более что свое раздражение Габриель не раз срывал именно на приятеле.

— Понимаю, — философски заметил Исидор. — Ты все думаешь о той девушке.

Габриель поморщился. Неделю назад, повинуясь внезапному порыву поделиться проблемой, он рассказал Исидору о визите Фрэнки. Следует отметить, что возникновению порыва немало поспособствовали три бутылки «Баронессы Надин». Габриеля словно прорвало. Фрэнки, «Глаз бури», пропавший наследник. Кажется, дошло даже до пьяных слез, хотя подробности того вечера заволокло туманом похмелья.

Выговорившись, Габриель почувствовал облегчение, однако теперь жалел о своей откровенности. Он видел, что приятеля разбирает любопытство, но больше не хотел обсуждать эту часть своей жизни. Нечего бередить старые раны. Кроме того, он и словом не упомянул Исидору о деле Картрайт. Выпей Габриель хоть дюжину бутылок вина, на этот счет он рта не раскроет.

Мелисса Картрайт. Долгие годы Габриель пытался не думать о ней, но она его не отпускала. Образ Мелиссы всегда был рядом, незримо паря в его подсознании.

— По-моему, вся штука в том, что в душе тебе действительно хочется это сделать, — небрежно бросил Исидор.

— О господи, сделать что?

Габриель повернул ключ в замке зажигания. Мотор лениво заурчал, машина в конце концов завелась.

— Помочь. Помочь ей и ее старику найти сына.

— Ошибаешься. Не имею ни малейшего желания связываться. И вообще, я тебе уже сказал, со «скачками» покончено. Дистанционное видение осталось в прошлом.

— Мужчина сказал — мужчина сделал.

Ирония в голосе товарища заставила Габриеля повернуть голову. Глядя на поджатые губы Исидора, он окончательно рассвирепел.

— Да о чем ты, черт побери?

Исидор перешел на нормальный язык.

— Брось, Габриель. Не темни. Думаешь, я поверю, что этот «внутренний глаз» ни капельки не усиливает твои хакерские способности? По правде сказать, теперь мне многое понятно.

— Не там ищешь. — Габриель круто вывернул руль, и лишь благодаря этому маневру «ягуар» чудом не задел сумасшедшего мотоциклиста, явно страдающего манией великого гонщика. — Давай сменим тему, а?

— После нашего разговора я порылся в Сети, — невозмутимо продолжал Исидор. — Ты в курсе, что группа дальновидящих предсказала трагедию одиннадцатого сентября за четыре года до реальных событий? Они даже выложили в Интернете свои каракули с изображением самолета, таранящего пару небоскребов, и написали открытое письмо в ФБР, предупреждая о возможной катастрофе. Естественно, никто не обратил внимания. Фантастика, парень!

Габриель промолчал. Он знал об этом случае, как и о том, что организации дальновидящих по всей стране наперебой стараются вычислить членов «Аль-Каеды» и сдать их правительству. Поговаривали даже, что ЦРУ регулярно консультируется с одной из таких организаций. Габриель, в свою очередь, сильно сомневался в эффективности подобных коммерциализированных компаний. Слишком уж часто они ограничивались весьма туманными заявлениями. В «Глазе бури» Габриеля приучили отметать такие «пророчества» начисто. Да, их группа тоже работала за деньги, но при этом строго придерживалась научных методик, разработанных американскими военными в семидесятые-восьмидесятые годы, и соблюдение регламента контролировалось очень жестко.

— Одного не возьму в толк, — не унимался Исидор. — Насчет Роберта Уиттингтона. Если чувак мертв, как ты можешь увидеть или почуять его, ну или как там это у вас называется? Я имею в виду… раз он уже умер?

— Его мысли в момент смерти могут до сих пор резонировать в пси-пространстве.

— Резонировать в пси-пространстве. Отпадно. Полная абракадабра, но звучит серьезно.

— Рад, что ты проникся.

— И как это устроено? Ты сможешь увидеть все его глазами? Точно определишь момент, когда ему перерезали глотку или тюкнули по голове?

— Тысяча чертей, Исидор, вот уж не подумал бы, что ты любитель чернухи.

— Ладно, извини. Но ты понял, что я хотел сказать? Ты сумеешь прочесть последние мысли Роберта перед самой смертью?

— Да, если получу к ним доступ.

— И узнаешь, кто его пришил.

— Исидор, ради бога, прекрати. Еще не факт, что парень мертв. Может, он сейчас балдеет где-нибудь в Гоа, покуривает гашиш и собирается вступить в секту свами-нараяни.

— В тот вечер ты утверждал другое. Ты сказал, раз Фрэнки совсем не почувствовала Роберта, значит, по всей вероятности, бедняга уже на том свете, так?

Габриель резко остановил «ягуар».

— Тут рядом метро. Выходи. Займись антенной для «Питтипэтс», а завтра поговорим, ладно?

— Ладно, — отозвался Исидор, нимало не смущенный суровым видом и сухим тоном приятеля.

Он легко выскочил из машины и на прощание бодро помахал рукой. В зеркало заднего вида Габриель наблюдал, как долговязая фигура постепенно удалялась от машины и вскоре исчезла в подземном переходе. Тяжело вздохнув, он отпустил педаль сцепления. Исидор, пожалуй, единственный человек, которого он считал своим другом, хоть это и не мешало Габриелю порой испытывать дикое желание его придушить.

Дорога домой заняла еще пятнадцать минут. Оставив автомобиль в подземном гараже, Габриель на лифте поднялся в пентхаус. Обычно он пользовался лестницей, но сегодня просто физически не мог идти пешком. В эти несколько дней любое действие почему-то давалось ему невероятным усилием. Словно в подтверждение худших опасений, Габриель громко чихнул, а в горле у него подозрительно запершило. Черт, только простуды не хватало.

Он открыл парадную дверь и бросил ключи в вазу для фруктов, которую месяц назад приобрел на аукционе «Сотби». Красивая ваза — традиционное искусство Ганы, ручная резьба, но, что называется, покупка под настроение. Скорее всего, он за нее еще и переплатил.

Габриель угрюмо сгреб со стола пачку писем. Почту он не разбирал уже больше недели. Среди писем оказалась — она фотография Роберта Уиттингтона. Вроде бы он не клал ее сюда, но вот, пожалуйста, фото завалялось между счетом от пародонтолога и уведомлением об окончании подписки на журнал «Гурман».

Не сводя глаз с фотографии, Габриель медленно опустился в кресло у окна. У паренька действительно на редкость беззащитное лицо, будто открытое всему, что уготовит судьба; в глазах — ни тени самодовольства или претенциозности. Габриель вспомнил холодную самоуверенность Уиттингтона старшего, легкую ироничную бесстрастность, с которой отец Роберта смотрел на мир. Да, у этих двоих вполне могли быть серьезные трения.

Габриель зевнул и уронил руку на колено, зажав карточку между пальцами. Его вдруг потянуло в сон. Солнечный свет, льющийся из окна, приятно согревал. Интересно, какого цвета глаза у Роберта Уиттингтона? По фотографии не определишь — то ли темно-серые, то ли синие…

Из окна подуло. Льняные занавески взметнулись и захлопали на ветру, но Габриель едва ли это заметил. Он пребывал в смутном состоянии между сном и явью. Его разум открылся, включилось внутреннее зрение.

Какой-то частью мозга он сознавал, что выходит в «скачок», что в путешествие отправляется только дух, а не тело, но, как всегда, полностью отдаваясь «скачку», Габриель быстро терял связь с человеком, который в этот момент сидел в кресле, подставив ноги теплым лучам солнца. Только что он был в кресле — голова слегка запрокинута, конечности расслаблены, немигающие глаза устремлены в потолок, — а в следующую секунду уже стоял в небольшой комнате перед закрытой дверью.

Коснувшись массивной дверной рамы, он обратил внимание на ладонь: узкую, с длинными пальцами и заостренными ногтями. Рука принадлежала мужчине, однако, не Габриелю. Он смотрел чужими глазами. Он вошел в чужой разум.

В это мгновение последняя тонкая ниточка между его собственным сознанием и сознанием реципиента лопнула, и Габриель вступил в мир чужака, растворяясь в его мыслях.

* * *

Дверь была обшита толстыми досками, древесина потемнела от времени. На двери висел герб: круг на вершине креста. Рисунок смотрелся на удивление современно и даже чем-то напоминал символ женской сексуальности. Круг и крест располагались внутри распустившейся розы. Символ был хорошо ему знаком, он давно изучил его в мельчайших подробностях. Монада. Он ощутил, как внутри поднимается волна радостного возбуждения.

Дверная ручка отсутствовала, но стоило надавить на дверь, та беззвучно распахнулась. Он перешагнул через порог и очутился в узкой комнате. Потолок уходил в такую высь, что кружилась голова. Вдоль стен тянулись полки, доверху набитые книгами. В тесном помещении пахло старой заплесневелой бумагой и подгнившими кожаными переплетами.

Каким-то образом ему были известны точные размеры комнаты: тридцать восемь шагов в длину, шестнадцать в ширину. Странно, откуда он их знал.

Негромкий звук заставил его прислушаться. Там, над головой, на полке одного из непомерно высоких стеллажей сидел ворон.

Птица была крупной, ее перья отливали иссиня-черным блеском. Несколько секунд они разглядывали друг друга. Ворон поерзал на своей импровизированной жердочке. Тень на стене тоже пошевелилась, будто неприкаянный призрак.

Он отвернулся и двинулся вперед. У него нет лишнего времени. Остановился перед двумя дверями. Ни на секунду не задумываясь, почувствовал, что должен выйти через ту, что справа. В проеме он оглянулся и увидел, что ворон летит чуть позади.

Коридор. И снова двери, целая галерея. Опять нужно выбирать, но какую? Седьмую или восьмую?

Думай. Это важно. Вспоминай. Ах да. Восьмая дверь справа. Ступня как влитая скользнула во впадину единственной каменной ступени, ведущей к двери. Щелчок, и дверь открылась.

Он стоял посреди бальной залы, переполненной бабочками. Взору предстали мириады и мириады бабочек-данаид.

Трепет их крылышек слепил, заставлял жмуриться. К сожалению, ему нельзя надолго задерживаться в этом прекрасном месте. Он должен идти дальше, открыть еще сотни и сотни дверей. Тысячи. Миллионы.

Помни порядок мест, порядок вещей. Вот и следующая дверь. Чувствуя спиной бесшумно летящего следом ворона, он осторожно двинулся вперед, аккуратно пробираясь сквозь облако янтарных крылышек. Не колеблясь, выбрал среднюю из трех дверей.

Комната, еще комната. В груди его нарастало волнение. Он двигается в верном направлении. Сегодня его память работает как совершенный механизм, безошибочно подсказывая нужную дверь. Порядок мест, порядок вещей. Он знает формулу назубок, его путь идеально выверен. Он обернулся, выискивая взглядом своего спутника. Ворон смотрел на человека агатово-черными глазами.

Дрожащими пальцами он открывал все новые двери, перемещаясь из одного фантастического места в другое, и с каждой правильно выбранной дверью все больше верил в свои силы. Сегодня у него все получится, сомнений быть не может. Сегодня его путь безупречен, а он сам неуязвим. Радость захлестнула опьяняющей волной, кровь, пенясь, играла в жилах.

Конечно, не все двери вели в комнаты, заполненные чудесными бабочками. За некоторыми скрывались существа и предметы, от встречи с коими он долго не мог прийти в себя. Тесные каморки, где из потолка росли сотни глаз, лишенных ресниц; огромные холлы, где гуляло эхо и гигантские шары из мраморного стекла с оглушительным грохотом перекатывались от стены к стене. Он миновал комнату с часами — все они громко и тревожно тикали, создавая безумную разноголосицу. За одной дверью он столкнулся с незрячим монахом, остервенело натиравшим свои пустые глазницы окровавленной наждачной бумагой. Тошнотворное зрелище заставило его отвернуться и поспешить прочь. Другая комната приютила стаю воркующих веерохвостых голубей. В тусклом свете птицы напоминали живые комочки сахарной ваты, но он знал, что должно произойти, и напрягся в ожидании выстрела. Короткий хлопок — и грудки белоснежных голубей окрасились алым.

Несмотря ни на что, он двигался вперед. Шел запутанными коридорами и взбирался по ажурным, как паутинка, лестницам. Коридоры уходили в мглистую даль, лестницы казались бесконечными. Его путешествие тоже не имело конца, миллионы и миллионы дверей ждали, когда он откроет их в строго определенном порядке…

На секунду он зажмурился, пытаясь объять разумом грандиозное великолепие, среди которого очутился. Как вообще он сумел сюда попасть? Он недостоин этого места. Этот огромный дворец, его покои и галереи, загадочные извилистые коридоры и нескончаемые лестницы — все здесь священно. В этих божественных глубинах таятся решения всех проблем во Вселенной, ответы на все вопросы прошлого и будущего, пророчества и магические формулы, содержание всех книг, уже написанных и пока только ждущих своего часа, значения самых невообразимых чисел, ноты еще не сотворенной музыки, даже история его собственного рождения и мельчайшие подробности жизни, которую он мог бы прожить, но не прожил…

Что-то коснулось его руки, он вздрогнул и открыл глаза. Это был ворон, который стремительно пролетел мимо него в другой конец помещения. Взгляд проследил за полетом черной стрелы. Здесь царил полумрак, лежали густые тени, и ворон порой исчезал из виду. Но вот птица сложила крылья и мягко опустилась на плечо женщины, которая наблюдала за ним, стоя в проеме одной из многочисленных дверей, скрытых в глубине комнаты.

У него перехватило дыхание. Что она тут делает? Это ведь его путешествие, сегодня он впервые самостоятельно отправился в путь.

Как всегда, на ней был надет плащ, а глаза скрыты под маской. Темно-зеленый бархат тяжелыми складками ниспадал до пола, капюшон полностью скрывал волосы. Она поманила его тонким белым пальцем.

Идем.

Он заколебался. Ему ведь нужно выйти в другую дверь, третью с левой стороны. Так предписывал порядок мест, порядок вещей. Она снова подняла руку и поманила его: иди за мной…

Он нерешительно приблизился, женщина удовлетворенно кивнула. Он собрался что-то сказать, но она поднесла палец к губам — жест приказывал хранить молчание. Оставив дверь приоткрытой, она растворилась в темноте. Он последовал за ней, хотя сердце нервно заколотилось. Он действует неправильно, нарушает все правила. Он должен продолжать путешествие, открывать знакомые двери, проходить знакомые места. Он понятия не имел, где сейчас находится, этот путь был ему неведом. Затем он рассердился на себя. Чего ему бояться? Рядом с ней он в безопасности. Кто лучше ее проведет его по пути? Однако, несмотря на внешнее спокойствие, дурные предчувствия колыхались в душе, словно морские водоросли под гладью воды.

Она двигалась быстро, держась немного впереди. Он чувствовал запах ее духов, тонкий шлейф аромата. Она торопилась, минуя один извилистый коридор за другим, и складки ее плаща развевались от стремительного движения. Она вела его через лабиринт, уверенно и безошибочно, мимо темных комнат и окон без штор, мимо запертых дверей и полуразваленных дорожных столбов, стрелки которых указывали бог знает куда. Чужие, незнакомые места. Он потерял все ориентиры, забыл порядок мест, порядок вещей. В груди начал царапаться ужас. Заблудиться, остаться здесь навсегда — нет, только не это…

Пытаясь унять смятение, он неотрывно следил за хрупкой фигурой впереди, похожей на призрак, едва ли более материальной, чем тень, скользившая за ней. Внезапно она остановилась и коснулась ладонью неровного каменного выступа в гладкой стене. Когда она отняла руку, он увидел, что камень вырезан в форме монады.

Поначалу ничего не произошло, затем стена тяжело поползла в сторону, открывая тускло освещенное пространство. Земля под ногами задрожала, в воздухе послышался негромкий гул. Он попал в круглую комнату с высоким куполообразным потолком, огромную и абсолютно пустую. Купол был наполнен слепящим светом, но в самой комнате царил сумрак. Тем не менее даже в этой полутьме он разглядел, что стены в комнате не сплошные, а состоят из кругов — концентрических каменных кругов, густо исписанных значками. Луны, кресты, свечи, пентаграммы — эти символы он знал так же хорошо, как предметы повседневного обихода. Однако были там и другие знаки, таинственные и загадочные.

Сердце забилось еще сильнее. Возможно ли такое? Не снится ли ему все это? Он вдруг понял, куда она его привела. Портал. Она рассказывала ему об этом месте, и по ее описаниям он даже пробовал его зарисовать, но и представить себе не мог, что когда-нибудь увидит собственными глазами. Радость захлестнула его, сердце переполнилось любовью и благодарностью, и он обернулся к ней.

Она исчезла. Его взгляд заметался между тенями, но она испарилась, словно привидение. Остался только ворон. Птица сидела на полу в нескольких шагах от него, нахохленная и неподвижная, в глазах-бусинках мерцал багровый отблеск.

На мгновение он ощутил страшное, ни с чем не сравнимое одиночество, затем сделал глубокий вдох. Она еще будет им гордиться.

Он медленно развернулся и посмотрел перед собой. Двери. Точным числом тридцать. За одной из них — великая награда. За какой именно? Он мешкал. Что с его памятью? Он должен знать ответ, хоть и попал сюда впервые. Тридцать совершенно одинаковых дверей безжалостно глядели на него. Какую выбрать? Он силился вспомнить, но знание, которое до сих пор было в нем, оставило его. Назад ему уже не вернуться. Он заблудился. Охваченный ужасом, он резко обернулся. Какая, какая же из дверей? Постарайся взять себя в руки, справиться с нарастающей паникой. Главное — сохранять спокойствие. И все-таки которая из тридцати? Он вздохнул всей грудью, освобождая разум от эмоций. Он должен решить. Как будто в ответ на его мольбу одна из дверей чуть-чуть приоткрылась. Слава богу, какое облегчение! Он сделал шаг вперед, взялся за ручку, настежь распахнул дверь и…

…Издал нечеловеческий крик: мощная какофония звуков и движений обрушилась на него, как товарный поезд на полном ходу. Натиск был таким мощным, что он не мог справиться с атакой, не мог ничего разобрать в пестром калейдоскопе образов, бьющем в лицо, точно гигантский кулак. Он ощущал себя так, будто в него со скоростью света вливают необъятный поток данных, лавину картин и эмоций, однако разум был неспособен — физически неспособен — вместить эту огромную массу. Он стоял не мигая — глаза пересохли, сведенный спазмом рот растянулся в нелепой улыбке — и чувствовал, как тяжелый молот информации, одномоментно вываленной на него, расплющивает мозг. Если бы сейчас он мог обратить взор внутрь, то увидел бы, как все его органы вместе и каждый по отдельности агонически пульсируют, сопротивляясь напору извне. Он сходил с ума и, самое ужасное, понимал это.

Его мозг лопнул, точно переспелый плод. Струйки крови окрасили белки глаз алым.

Тишина.

Безмятежность, подобная лунной дорожке на водной глади.

Вода. Бассейн. Он лежал на поверхности воды. Разум пребывал в блаженном покое.

До него донеслись звуки музыки. Скрипка. Наверху, в небе, висела луна. Тяжелая и разбухшая, она запуталась в ветвях дерева.

Он начал уставать. Одну сторону тела, по-видимому, парализовало. Вода понемногу тянула вниз. Он повернул голову туда, где на фоне антрацитового неба чернели контуры здания. Освещена была только комната с застекленными створчатыми окнами. В маслянистом свете он различил женский силуэт. Она вышла в сад. Слава богу! Он знал, что она его не оставит. Из глаз потекли слезы благодарности.

Ее лицо по-прежнему скрывала маска. Зеленый бархат платья подчеркивал белизну груди, на шее висел кулон — буква «М» на тонкой серебряной цепочке. На плече сидел ворон.

Помоги… Спаси меня.

Она протянула к нему бледные тонкие пальцы. И с силой опустила его голову под воду.

Ворон пронзительно крикнул. Громко захлопав крыльями, птица сорвалась с ее плеча и уселась на ветку дерева, склоненную над бассейном. Его рот и нос наполнились водой. Еще немного, и он утонет. Легкие обжигало огнем. Одной рукой женщина держала его за голову, другой давила на плечо. Он попытался вывернуться, освободиться от ее обманчиво мягкой, мертвой хватки. Она снова толкнула его под воду. Нет, господи, нет! За что? Он строго следовал правилам… правилам…

Он устал бороться. Она была сильнее, а его неповоротливое тело сковывала свинцовая тяжесть. Он начал тонуть. Она подняла ладонь: прощальный жест сожаления. Вода искажала очертания ее фигуры, он медленной спиралью уходил на дно, однако в какой-то миг их глаза встретились.

За что? Подобно рыбе, он беззвучно шевелил губами, и его слова тонули в толще воды вместе с ним. За что? За что?

ГЛАВА 6

Солнечный свет бьет в глаза. Тело больше не ломит от холодной воды, глаза залиты потом. Вокруг знакомые предметы, уютная обстановка комфортабельной квартиры. Несколько секунд Габриель сидел неподвижно. Отчасти он понимал, что «скачок» завершен, что он дома и в безопасности, но в то же время не мог отойти от только что пережитых ощущений.

Рот все еще был растянут в мучительной гримасе. Расслабить лицевую мускулатуру удалось лишь усилием воли. Он сидел в кресле возле окна, фотография Роберта Уиттингтона лежала на коленях. В квартире было тихо, но воздух словно гудел, как будто Габриель недавно кричал, и звук его отчаянного крика еще вибрировал в помещении.

Он неуклюже встал, сжимая фотокарточку в руке. Фрэнки. Нужно поговорить с ней, и чем скорее, тем лучше.

Чтобы разглядеть цифры, нацарапанные на обороте фотографии, ему пришлось напрячь зрение — перед глазами все расплывалось. Набрав номер, Габриель бросил карточку на стол и заметил, что на глянцевой поверхности фото остались влажные следы его пальцев. Телефонные гудки эхом отзывались у него в голове. Щелчок, и в трубке раздался несколько официозный голос вымуштрованного лакея:

— Резиденция Уиттингтонов.

— Будьте добры, пригласите к телефону Сесилию Фрэнк.

Габриель обнаружил, что с трудом произносит слова.

— Простите, кого? — с легким негодованием переспросил дворецкий.

— Сесилию Фрэнк. Я хотел сказать, Уиттингтон. Мне нужно с ней поговорить.

У Габриеля едва ворочался язык. Неудивительно, что засранец на другом конце трубки отвечает сквозь зубы. Скорее всего, он решил, будто звонит какой-то пьяница.

— Передайте, что это Габриель. И что вопрос очень срочный.

Лакей поколебался, затем ответил:

— Пожалуйста, подождите. Я узнаю, может ли мадам подойти к телефону.

Да уж, олух, узнай, и побыстрее, подумал Габриель. Приложив ладонь ко лбу, он обнаружил, что вспотел. Точнее, он практически насквозь промок от пота, а в голове… в голове вместо мозгов находилось нечто вроде картофельного пюре.

Мадам, наконец, соизволила подойти к телефону.

— Алло. Габриель, это ты?

— Фрэнки, привет.

— В чем дело? Почему ты так странно разговариваешь?

— Пожалуй, тебе стоит приехать ко мне.

— Зачем? Что случилось?

— «Скачок», — хихикнул Габриель, — я вышел в «скачок».

Этот факт вдруг показался ему очень смешным.

На этот раз ответа пришлось ждать еще дольше. Когда Фрэнки заговорила, ее голос звучал напряженно, словно она пыталась справиться с волнением.

— Никуда не выходи, я сейчас приеду.

— Не беспокойся, в моем теперешнем состоянии я вряд ли куда-то выйду.

— Он… жив? — вдруг выдохнула Фрэнки.

— Не знаю. — Габриель вспомнил, как тонул: налитые тяжестью ноги, пожар в легких, а затем блаженное чувство освобождения и уход вниз медленной спиралью. Скорее всего, это означало смерть. — Вряд ли.

— По крайней мере, «скачок» результативный?

— Результативный? — В памяти Габриеля вновь возникли картины кошмарного путешествия, безумные образы, таранившие его разум. — Не уверен. Слушай, давай поговорим обо всем у меня. Приезжай.

Он положил трубку, продолжая размышлять над вопросом Фрэнки. Результативный «скачок»? Это еще как посмотреть. Если она имела в виду «детальный, подробный», тогда да, выход получился впечатляющий, самый эффектный из всех, что он когда-либо совершал. Но если Фрэнки хотела знать, насколько четкую и здравую информацию дал «скачок», то Габриелю придется ее огорчить. Разумеется, дистанционное видение — это вам не стряпня на скорую руку. Зачастую извлеченные образы и эмоции оказываются очень неясными и расплывчатыми. Однако в такой нелепый, кошмарно-сюрреалистичный «скачок» Габриель вышел впервые в жизни. Чего стоит хотя бы его причудливое путешествие по дому, если, конечно, это огромное пространство можно назвать домом. А в итоге — убийство? Смерть? Вся сцена у бассейна была пронизана какой-то странной театральностью. Женщина с вороном на плече — подумать только! Луна в небе, как на китайской гравюре по дереву. С другой стороны, физическая агония ощущалась весьма реалистично. И вообще, как получился этот «скачок»? Габриель определенно не планировал выходить в него. Должно быть, на подсознательном уровне исчезновение Роберта Уиттингтона занимает его сильнее, чем он предполагал.

Черт, какая невыносимая головная боль, да еще это чувство полного разжижения мозгов. Неужели «скачки» и раньше давались ему настолько тяжело? Нет, обычно он приходил в себя гораздо быстрее. Габриель не мог припомнить, чтобы когда-либо прежде испытывал такое дикое изнеможение. Кроме того, в дальнем уголке разума затаился ужас, пережитый во время «скачка». Страх.

Он встал на ноги и понял, что едва может передвигаться. Пошатываясь, добрел до кухни, открыл холодильник, достал кувшин с холодной водой и начал пить прямо из горлышка. По крайней мере, это ощущение было ему хорошо знакомо: нестерпимая жажда обязательно накатывала на него сразу после «скачка». Габриель пил жадно и неуклюже, вода стекала по подбородку на грудь.

Когда Фрэнки позвонила в дверь, он чувствовал себя немного лучше. Не то чтобы хорошо, но уже лучше. Ее первые слова, однако, его не обрадовали.

— Господи, да на тебе лица нет! Тебе плохо?

— По правде сказать, да. Разваливаюсь на куски. Садись.

Не сводя с него глаз, Фрэнки присела на краешек дивана.

— Что случилось?

— Я…

Габриель запнулся.

Фрэнки взволнованно подалась вперед, но он растерянно молчал. С чего начать?

— Ну? — с нетерпением проговорила она.

Наверное, с описания двери и странного герба…

* * *

Фрэнки слушала, почти не мигая. За все время она ни разу не перебила его, но после заговорила усталым, бесцветным голосом:

— Значит, его убили. Кто-то утопил Робби. Та женщина.

— Скорее всего. Ощущения были очень неприятные.

— Не понимаю, как она с ним справилась. Телосложение у Робби не самое крепкое, но хиляком он никогда не считался. Уверена, физически он был сильнее убийцы. Кроме того, Роберт отличный пловец. В колледже он выбрал плавание как факультативную дисциплину и минимум дважды в неделю посещал бассейн в Спортивном центре королевы-матери. Робби всегда говорил, что вода — его родная стихия. Почему же он не боролся?

— Не забывай, у него был поврежден мозг. Там, в бассейне, я чувствовал, что одна сторона моего тела тяжелая и неподвижная, как после инсульта. Думаю, Робби получил мозговую травму, что и повлияло на его двигательную координацию.

— Ладно, идем дальше. Ты видел дом — это уже кое-что. Серьезный ориентир.

Дом, в котором, позволь напомнить, среди всего прочего на пути мне попадались комнаты, набитые бабочками и безглазыми монахами. И еще так называемый Портал.

— Какая-то символика? — нахмурилась Фрэнки.

— Или помутнение рассудка.

Габриель помолчал. Какими словами передать ту невероятную сенсорную перегрузку, которую он испытал?

— Понимаешь, в тот момент, когда открылась дверь в Портал, я пережил нечто неописуемое. Я чувствовал, что схожу с ума, как если бы наелся «ангельской пыли». Мой мозг будто жарился на костре.

— А если все дело именно в этом? Может, Робби принял галлюциногенный наркотик и умер от передозировки?

— Вряд ли, — покачал головой Габриель, — хотя я думал об этом. Во время путешествия меня не покидало странное ощущение, что я подчиняюсь правилам. Я переходил из комнаты в комнату в строгом порядке. Существовала некая схема, которая требовала огромной сосредоточенности. Я открывал двери не наугад, а в определенной последовательности. Некоторые двери я пропускал… сознательно. Должно быть, я открыл сотни дверей. Тысячи.

— Тысячи?

— А то и сотни тысяч. Знаю, звучит безумно. И еще у меня в голове, как мантра, постоянно звучала фраза: порядок мест, порядок вещей. Точно это был главный принцип, исходная установка или что-то в этом роде. Несмотря на хаос, в путешествии прослеживалась строгая система — никакого сравнения с наркотическим дурманом. В начале «скачка» я контролировал ситуацию и все было нормально. Я словно бы проходил испытание, и каждая правильно выбранная дверь придавала мне уверенности в собственных силах. Но в конце, когда я пошел за той женщиной, уверенность покинула меня. Потом мой мозг превратился в жидкую лаву, а вскоре я очнулся в бассейне. Черт знает что, — вздохнул Габриель. — Может, и правда, Роберт переусердствовал с ЛСД? Ощущения, точно я вышел из-под кайфа.

— Да-а, «скачок» потрясающий, — протянула Фрэнки задумчиво.

Габриель вдруг вспомнил неожиданное признание, которое она сделала в прошлый раз: «Иногда зависть просто пожирала меня». Все эти годы, которые они провели вместе — и провели счастливо, как он считал, — Фрэнки завидовала его способностям. Он до сих пор не мог увязать подобные негативные эмоции с юной и скромной Сесилией Фрэнк, которую искренне любил. Лучше бы она этого не говорила.

— Что скажешь о женщине? — нарушила молчание Фрэнки.

— Она реальна, — после паузы медленно ответил Габриель. — Я ощущал, что она реально существует. Да, точно. И это еще раз подтверждает, что о наркотиках и речи нет.

— И конечно, никаких идеограмм?

Габриель отрицательно покачал головой. Фрэнки ссылалась на практику, которой пользовались многие дальновидящие, позволяя руке во время «скачка» делать механические наброски и тем самым отражать получаемые образы. Габриель редко применял этот способ, хотя, безусловно, зарисовки иногда оказывались полезными.

Он подошел к письменному столу, достал из ящика блокнот, ручку и начал рисовать. Круг на вершине креста, полукруг меньшего размера пересекает круг, вся композиция заключена внутри раскрытой розы. Как художник Габриель был слабоват, и его роза больше напоминала облезлую маргаритку, но в целом вышло понятно. Он вернулся к Фрэнки.

— Помнишь, я упоминал про герб на двери и на стене перед Порталом? Это он и есть — насколько у меня отложилось. Может, даст тебе какую-то подсказку насчет Роберта. — Без особой надежды Габриель протянул листок Фрэнки. — О чем-нибудь тебе говорит?

— О боже!

Она изумленно уставилась на рисунок.

— Что? — насторожился Габриель. — Ты знаешь, что это такое?

— Робби сделал себе такую татуировку на правой руке — с внутренней стороны, над запястьем.

— Зачем? Он, случайно, не гомосексуалист? Эмблема чем-то схожа с символом женской сексуальности.

— Женская сексуальность здесь ни при чем, — улыбнулась Фрэнки. — Это комбинация астрологических символов, сведенных воедино. Кажется, Робби называл ее монадой. Да, монадой. Правда, какие именно элементы в нее входят, я не знаю. Габриель, тут важно совсем другое: эта символика составляет основу герба. Перед тобой герб дома Монк.

— Монк?

— Сестры Монк. — Глаза Фрэнки заблестели от волнения. — Морриган и Минналуш. Робби водил с ними близкое знакомство. Они живут в Челси, в несуразном старом особняке из красного кирпича. Я была у них всего пару раз, но герб запомнила. Его изображения развешаны повсюду. На мой вопрос Робби ответил, что история герба восходит к шестнадцатому веку и как-то связана с семьей Монк.

Габриель еще раз взглянул на свой набросок. Для шестнадцатого века композиция смотрелась на удивление современно.

— Все равно не вижу логики.

— Поверь мне, поступки Робби редко подчинялись логике. Тем не менее буква «М» на цепочке той женщины может указывать на Минналуш или Морриган, а герб — на дом сестер Монк.

— Но ведь у них нет бассейна?

Фрэнки побледнела.

— Есть. Один из немногих открытых бассейнов в Челси. Он небольшой, но глубокий. Прошлым летом сестры устраивали возле него вечеринку с купанием. В тот раз Робби нас и познакомил.

Они замолчали, обдумывая связь между открывшимися фактами.

— Сам по себе особняк очень красивый, правда довольно мрачный, — Фрэнки состроила гримаску. — В доме внушительная библиотека, но бабочек и белоснежных голубей я определенно не видела. Да и для монахов, умерщвляющих плоть, там вряд ли нашлось бы место.

— И ворона тоже не было?

— Увы.

— Ты сказала, что Робби дружил с сестрами?

— Последние восемь-девять месяцев он постоянно болтался в их компании. Я всегда подозревала, что именно они подтолкнули его к решению переехать из нашего дома в отдельную квартиру.

— Папочке, наверное, не нравилось это знакомство?

— Наоборот, Уильям относился к их дружбе с одобрением. Можно сказать, это единственное, что он одобрял в отношении Робби. Уильям считал, что сестры оказывают на него положительное влияние.

— Ты тоже так считала?

— Пожалуй, да. — Фрэнки пожала плечами. — Впервые за все время, что я знала Робби, он выглядел довольным.

Ее интонация показалась Габриелю странной.

— За что ты их не любила? — поинтересовался он, подавшись вперед.

— Я этого не говорила, — вспыхнула Фрэнки.

Она не на шутку разозлилась. Габриель спрятал улыбку. Ох уж эти женщины! Ладно, пора сменить тактику.

— Морриган и Минналуш Монк. Прямо скороговорка какая-то. Их родители определенно любили экзотику. Почему бы не назвать дочерей просто Мэри и Мэйбл?

— Уверяю тебя, сестры отнюдь не похожи на простушек Мэри и Мэйбл. Они довольно… эксцентричные создания. Робби просто бредил ими, особенно одной.

— Которой же?

— Веришь ли, не знаю. Я почему-то всегда представляла их в паре. И если честно, не слишком задумывалась на эту тему. Робби то и дело в кого-то влюблялся. — Фрэнки печально улыбнулась. — Однажды даже увлекся мной.

— Что ж, вполне его понимаю.

— Спасибо.

— Я серьезно.

Габриель украдкой бросил на Фрэнки оценивающий взор. Он действительно не шутил. Эту женщину вряд ли можно было назвать красавицей, однако ее лицо обладало невероятной притягательностью. Она сидела к Габриелю в профиль, и он хорошо видел выразительную линию ее скулы, чуть вздернутый нос и изгиб верхней губы, словно обещавший, что Фрэнки вот-вот улыбнется. В своем цветастом платье она сегодня выглядела особенно юной и свежей.

Габриель только сейчас заметил, как она привлекательна, что, в общем, было на него не похоже. С другой стороны, когда Фрэнки позвонила в дверь, он чувствовал себя так паршиво, что не отреагировал бы, даже если бы к нему в гости пожаловала Моника Белуччи. В глубоком круглом декольте на груди и ключицах Фрэнки виднелась россыпь маленьких золотистых веснушек. Когда-то давно, когда Габриель и Фрэнки еще были вместе, он называл их поцелуями солнышка. Н-да, не слишком оригинально. Он хорошо помнил, как пытался их сосчитать, обычно после занятий любовью. Маленький интимный ритуал.

Фрэнки повернула голову и поймала его взгляд. Габриель понял, что она прочитала его мысли. На скулах Фрэнки заалел слабый румянец, она непроизвольно дотронулась до шеи. Значит, непробиваемость миссис Уиттингтон — лишь маска? Габриель с улыбкой коснулся ее ладони, позволив пальцам задержаться.

— Тебе идет это платье.

— Спасибо. Уильяму тоже очень нравится. Муж привез его для меня из Милана.

Намек ясен. Габриелю не следовало забывать, что при всей своей врожденной мягкости Фрэнки никогда не была легкодоступной девушкой и всегда умела поставить нахалов на место. Он убрал руку и невозмутимо проговорил:

— Полагаю, сестер Монк допрашивали в полиции?

— Да, и очень подробно. — Было очевидно, что деловой тон Габриеля вызвал у Фрэнки явное облегчение. — Ничего подозрительного не выяснили.

— Ты сказала, Робби был влюблен в одну из сестер. Ему отвечали взаимностью?

— Нет, — категорически отрезала Фрэнки. — Во-первых, Морриган и Минналуш старше его, а во-вторых, в качестве сексуального партнера Робби не интересовал ни ту, ни другую. Скорее они видели в нем ласкового щенка, который повсюду таскается за ними. Его преданность их забавляла. — Фрэнки задумчиво постучала пальцем по нижней губе. — Я могу провести тебя к ним в дом. Напроситься в гости и взять тебя с собой.

Габриель отрицательно покачал головой и поморщился боль никак не хотела уходить.

— Мне нужен полный доступ. Если мы придем с визитом, нам подадут чай в гостиной и на этом точка, а мне надо как следует все разнюхать. Кроме того, я хочу осмотреть дом прежде, чем встречусь с хозяевами, чтобы составить непредвзятое впечатление.

Фрэнки подозрительно покосилась на Габриеля.

— Ты, случайно, не собираешься устроить «проникновение со взломом»?

— Собираюсь. Причем с твоей помощью.

— Эй, погоди. По-моему, мы заходим слишком далеко.

— Дело твое. Я могу выйти из игры в любую минуту.

Габриель лукавил. Проявление прежней способности видеть на расстоянии, да еще столь четко, в некоторой степени оказалось для него сюрпризом. Приятным или нет — другой вопрос, но, как ни крути, он вновь попался на крючок.

— Ты лжешь. — Фрэнки не так легко было провести. — По глазам вижу, на тебя подействовал «скачок». Это твой первый раз с тех пор, как… — Она тактично умолкла, затем, очевидно, прочла ответ на лице Габриеля. — Ясно. Представляю, каково тебе сейчас.

Он пожал плечами. «Скачок» отнял у него много сил, но зато вызвал прилив возбуждения. Габриелю все еще не верилось, что это произошло. По всей видимости, удачное стечение обстоятельств. В идеале для выхода в «скачок» требовалось, чтобы «видящий» управлял мозговыми импульсами с диапазоном колебаний от четырех до семи в минуту. Такие медленные тета-волны характерны для глубокой медитации и создают оптимальное умственное состояние для перехода на иной уровень сознания. Когда Габриель ушел в «скачок», его тело было полностью расслаблено. С ним обычно так и случалось: «скачок» происходил на стыке полуяви-полусна.

— Итак, приступим к разработке плана.

— Что конкретно ты задумал?

В голосе Фрэнки сквозило недоверие.

— Нужно, чтобы ты как-нибудь пригласила сестер к себе на ужин и я бы точно знал, что дом пуст.

Она с сомнением закусила губу.

— Ну же, Фрэнки. Рискнем.

— Кажется, у тебя поменялся репертуар. Воровские штучки раньше не входили в список твоих талантов.

— При чем тут воровские штучки? Я просто приду на экскурсию.

Фрэнки нахмурилась, но Габриель видел, что она постепенно примиряется с его идеей.

— Ладно, — вздохнула она. — Только Уильяму я пока ничего говорить не буду. Он очень уважает Морриган и Минналуш.

Может быть, даже чересчур уважает, подумал Габриель, и, может быть, миссис Уиттингтон это не по душе? Фрэнки взглянула на часы и взяла в руки сумочку.

— Извини, мне пора. У меня деловое свидание. Как только вернусь домой, позвоню сестрам и приглашу их в гости.

— Договорились.

У дверей Фрэнки обернулась:

— Ты сказал, что во время «скачка» ощущал эту женщину как личность. Что ты чувствовал? Ее злобу?

— Не злобу. Алчность.

— Алчность?

— Мне трудно объяснить. Не жадность как таковую, а скорее неутолимую жажду познания, любопытство. Да, пожалуй, именно любопытство. Только очень сильное, ненасытное. Так сказать, любопытство в квадрате.

— Касательно чего?

— Понятия не имею, — пожал плечами Габриель.

Когда дверь за Фрэнки закрылась, он осознал, что дал не совсем точное описание. На самом деле женщина в маске, которая так испытующе смотрела ему в глаза, излучала всепоглощающее любопытство, однако от нее исходила и другая эмоция. Более мощная и простая. У бассейна стояла женщина, чьи надежды не оправдались. Главное чувство, которое ею владело, можно было назвать одним словом. Разочарование.

11 июня

Разочарование — самое тяжелое чувство. М. согласна со мной, но говорит, что человека снедает изнутри не разочарование, но сожаление.

Вчера ночью мы закончили комнату Тота. Я рада, но в то же время ощущаю пронзительную пустоту. Как и М., я мечтаю найти нового партнера для игры. Не сомневаюсь, он обязательно появится, это лишь вопрос времени.

Интересно, каким он будет? Р. был искателем, невинным ребенком. А что, если М. права? Что, если нам действительно нужен кто-то с более горячей кровью в жилах? Не только искатель, но и воин.

Где он сейчас, наш будущий игрок? О чем думает в эту самую секунду?

ГЛАВА 7

Монк-хаус был единственным зданием эпохи королевы Виктории среди целой улицы элегантных георгианских домов. Он неуклюже громоздился на углу: нескладный и вызывающий в своей непохожести. Дом был сложен из темно-красного кирпича, а двускатная крыша с остроконечным коньком и закрытый балкон, выпирающий сбоку, недвусмысленно намекали на готический стиль. День клонился к вечеру, и тонкие свинцовые переплеты витражных окон в лучах солнца блестели медным золотом, отчего казалось, будто за стеклами пылает огонь.

Передняя часть здания располагалась вровень с фасадом соседнего дома, парадное крыльцо хорошо просматривалось из окон с противоположной стороны улицы. Дверь запиралась на два замка, и Габриель уже выяснил, что один из них — надежный механизм фирмы «Брама». Через этот вход внутрь ему не попасть. Лучше воспользоваться садом позади особняка и забраться в дом через застекленные створчатые двери, которые ведут в гостиную. Габриель мысленно поблагодарил Фрэнки за полезную информацию, так как задняя часть дома не была видна с улицы. Стена длиной в двадцать метров и не менее четырех метров в высоту обеспечивала не только полную неприкосновенность частной жизни, но и достаточную безопасность. Преодолеть такую стену — трудная задача.

Однако за углом дома располагался узкий проход, а в стене — низкая дверца. Габриель предположил, что через нее хозяева выставляют на улицу мешки с мусором, которые позже забирает машина. Несколькими днями раньше он уже изучил этот проулок, тогда же разглядел и маленькую деревянную дверку. Замок на ней был самым обычным. Габриель знал, что легко с ним справится.

Он нетерпеливо побарабанил пальцами по рулю «ягуара». Скорей бы уж вылезти из машины. Хотя солнце и растеряло почти весь свой жар, в салоне стояла адская духота. Рубашка Габриеля намокла от пота и прилипла к коже в тех местах, где спина соприкасалась с кожаной обивкой сиденья. Он пристроил автомобиль примерно за полквартала от Монк-хауса, так чтобы видеть особняк сбоку. Пока не замечалось никакого движения.

Габриель бросил взгляд на часы: без десяти семь. Сестры, по-видимому, опаздывают. Фрэнки сообщила, что они приняли ее приглашение на аперитив и ужин. Времени, чтобы осмотреться, у Габриеля предостаточно. Он также взял с собой мобильный телефон. Фрэнки позвонит ему, как только Морриган и Минналуш соберутся домой. Хотя Габриель рассчитывал справиться намного раньше, ему все же не хотелось быть застигнутым.

К дому подъехало черное такси. Водитель поднялся на крыльцо и позвонил в дверь; проговорил что-то в домофон, дождался ответа, затем вернулся в машину и завел двигатель.

Габриель ждал. Из дверей никто не выходил.

Сегодня днем он побывал в квартире Роберта Уиттингтона, воспользовавшись ключом, который дала ему Фрэнки. Габриель провел там почти час — открывал шкафы, изучал содержимое ящиков и полок. Визит произвел на него гнетущее впечатление. В квартире стоял унылый дух заброшенного жилья. Кроме того, многое указывало на то, что хозяин был беспокойной, мятущейся душой.

Книги по самосовершенствованию соседствовали с томами по астрологии, буддизму и гаданию на картах Таро. На стене висели две картины: постер телесериала «Секретные материалы» с девизом «Я хочу верить» и традиционно приукрашенный портрет Че Гевары. Полки были заставлены свечами, кристаллами и статуэтками Будды в разных видах — то пузатого и веселого, то устрашающе аскетичного.

Над кроватью висела деревянная маска, по виду африканская: пустые глазницы меж толстых век, капризно искривленный рот. Меблировка была более чем скромной, сама квартира — тесной. С трудом верилось, что здесь жил наследник огромного состояния.

На прикроватной тумбочке стояла фотография в рамке, запечатлевшая Роберта Уиттингтона подростком. Юноша с несуразно большим носом и ступнями обнимал за талию полную светловолосую женщину. Нетрудно было догадаться, что на снимке рядом с Робертом — его мать. Фрэнки как-то упоминала, что она погибла в результате несчастного случая на горнолыжном курорте, когда мальчику только-только исполнилось четырнадцать. Красавицей первая миссис Уиттингтон не была, но на ее лице выделялись кроткие глаза. Глядя на фотографию, Габриель ощутил внезапный прилив сочувствия. Смерть матери, очевидно, стала для Роберта большим ударом, особенно если отношения с отцом не ладились еще с детства.

В квартире Уиттингтона-младшего Габриеля по-настоящему заинтересовала лишь одна вещь: карандашный набросок, прикрепленный к выцветшей доске канцелярским гвоздиком. Великолепный набросок отличался почти чертежной точностью и изображал круглое помещение с куполообразным потолком и стенами из каменных колес, густо покрытых значками. Некоторые символы легко узнавались — звезда, свеча, книга; другие представляли собой непонятные закорючки и каракули. Внизу курсивом было написано: Портал; ниже стояла простая подпись — Роберт — и дата. Роберт Уиттингтон, похоже, имел настоящий талант рисовальщика.

Тем не менее отнюдь не мастерство художника заставило Габриеля затаить дыхание, а его сердце — заколотиться быстрее. Линии карандаша в точности повторяли очертания места, в котором Габриель побывал несколько дней назад, фантастического места, куда он попал перед тем, как его затянуло в кошмарный водоворот звуков и образов, в пучину безумия. Этот огромный зал со стенами из вращающихся, исписанных символами кругов служил вратами к сумасшествию и смерти. От одного воспоминания у Габриеля по спине пробежал озноб.

Портал.

Разглядывая превосходно выполненный рисунок, Габриель заметил, что у него трясутся руки. Мысль, получившая материальное воплощение. Доказательство того, что он действительно сумел переступить зыбкие границы пси-пространства и войти в сознание Роберта Уиттингтона.

Парадная дверь особняка открылась. Габриель часто заморгал, возвращаясь к реальности. Обитательницы Монк-хауса наконец приготовились к выходу. На крыльце появилась рыжеволосая женщина. Она покрутила головой, и за блестящим облаком волос, рассыпанных по плечам, Габриелю удалось разглядеть кончик изящного носа и подбородок. Женщина, по всей видимости, разговаривала с кем-то в доме.

Рыжая. Стало быть, это Минналуш. Фрэнки говорила, что Морриган — брюнетка. Вторая женщина, пока еще вне поля зрения, указывала пальцем на такси — из-за двери виднелась тонкая обнаженная рука. Рыжеволосая кивнула и стала спускаться по ступеням, кокетливо поправляя длинный легкий шарф, обернутый вокруг шеи. Прежде чем Габриель успел как следует рассмотреть ее лицо, Минналуш скользнула на заднее сиденье такси.

Вторая сестра вышла на крыльцо и захлопнула за собой дверь. В ее руке блеснул ключ. Она была чуть выше рыженькой, с черными как смоль волосами, уложенными на затылке в замысловатую прическу. Морриган заперла дверь и огляделась по сторонам. На несколько секунд она предстала перед Габриелем анфас: узкий подбородок, острые высокие скулы. Очень пикантно. Вслед за сестрой брюнетка уселась в машину. Такси отъехало от дома и, набрав скорость, скрылось за углом.

Габриель выждал еще несколько минут. Лучше не спешить и удостовериться, что все чисто. Затем он вышел из «ягуара» и нарочито деловым шагом направился к проулку. На эту сторону выходили задние окна многих соседских домов, но Габриеля это не смущало. Если идешь с уверенным видом, люди, как правило, не обращают на тебя внимания, тогда как вороватая походка, наоборот, обязательно привлечет чужие взгляды. Единственной заминкой может стать замок на двери в сад. Нужно разобраться с ним поскорее.

Габриелю не пришлось себя утруждать. Опершись плечом о дверь, он хотел достать инструменты, но под тяжестью его веса она щелкнула и отворилась. Хозяйки оставили ее открытой. Габриель нырнул в проем и запер дверь на замок.

Перед ним раскинулся длинный узкий сад, в котором царило искусственно воссозданное буйство природы. В глаза бросались каскады бледно-лилового, розового и пурпурного: лаванда, сирень и нигелла росли среди шелковых кисточек и пышных султанов высоких колышущихся трав. Бледные розы оплетали стены. Однако, несмотря на общее впечатление восхитительной запущенности, при более пристальном взгляде становилось очевидно, что над планировкой всей этой растительной роскоши немало потрудились. «Ботанический беспорядок» тщательно контролировался. Такую цветочную фантазию мог продумать и создать лишь весьма педантичный ум.

Справа, в тени горбатого дерева с яркими алыми цветами, располагался бассейн. Габриель обошел кругом, опустился на колени перед кирпичным бортиком и опустил руку в нагретую солнцем воду. Как и говорила Фрэнки, небольшой бассейн казался достаточно глубоким. Водная гладь пестрела облетевшими лепестками цветов. Рядом с фильтром на воде покачивались прозрачные скелетики мертвых насекомых.

Габриель очистил разум от эмоций и немного подождал. Не вынимая руку из воды, сосредоточился. Пустота. Если Роберт и утонул здесь, ментальные вибрации, возникшие в момент его смерти, уже рассеялись. Габриель не почувствовал абсолютно ничего. Он поднялся и вытер руку о рубашку. Может быть, в доме повезет больше.

Все окна на первом этаже были закрыты, высокие застекленные двери — тоже. Габриель двинулся по направлению к дверям, и вдруг у него в голове будто что-то вспыхнуло: он узнал герб, составленный из кусочков витражного стекла. Он видел его во время «скачка». Монада. Сочетание астрологических символов, если верить Фрэнки. Знаков, похожих на эти, Габриель раньше не встречал, но, если честно, он не слишком разбирался в таинственном мире зодиака. Исидор, напротив, каждый день сверялся с гороскопом, и неблагоприятный прогноз вгонял его в депрессию быстрее, чем Габриель успевал произнести «Сатурн в ретрограде». Кстати, неплохо бы попросить Исидора поискать что-нибудь про монаду. Это может оказаться важным, если Роберт вытатуировал ее у себя на руке.

Габриель подергал двери. Они были заперты; впрочем, тип замка не представлял сложности. Охранная сигнализация тоже вроде бы отсутствовала. Сестры огородили сад высоченной стеной, но этим их заботы о безопасности и ограничились. Возможно, им просто нечего прятать. Или они настолько заносчивы и самонадеянны — тоже правдоподобное объяснение.

Будь Габриель настоящим грабителем, он бы просто выставил одно из цветных стекол, открыл замок изнутри и вошел в дом. Однако, поскольку он не хотел оставлять явных следов своего присутствия, требовалось приложить чуть больше усилий. Из внутреннего кармана куртки Габриель вынул замшевый мешочек с отмычками и достал одну. Поковырявшись в замке, он улыбнулся. Плевое дело. И действительно, всего через несколько секунд задвижка подалась. Габриель вошел в дом и запер за собой дверь.

Какое-то время он стоял неподвижно, давая глазам привыкнуть к полумраку. Через прорези закрытых ставней в помещение проникали только узкие полоски света. Воздух был спертый и застоявшийся — ставни не столько защищали дом от жары, сколько накапливали и удерживали ее внутри. Под потолком лениво вращался вентилятор. Духоту он практически не разгонял, и шелест медленно крутящихся лопастей лишь подчеркивал тишину в комнате.

Каждый дом пахнет по-своему. Куда бы Габриель ни приходил, в первую очередь он замечал запах — не обстановку и убранство, а именно запах. Готовка, уборка, другие работы могли влиять на его оттенки, но основная составляющая всегда оставалась неизменной.

Запах этого дома был отчетливо-женским. И как ни странно, старомодным. Тальк, душистые розы старинных сортов, пряности — корица и гвоздика. Кажется, мандарины? Что-то еще. Что именно, Габриель пока не мог определить, но этот запах, горьковатый и резкий, щекотал ноздри. И разумеется, доминирующий элемент, который делает запах любого жилья столь же неповторимым, как отпечаток пальца: запах его обитателей. В данном случае обитательниц — сестер Монк. Габриель чувствовал их аромат.

Интерьер комнаты вызывал ассоциации с колониальным стилем. Кремовые стены, половицы и ставни, покрытые темным лаком, плетеная мебель и похожий на привидение вентилятор были типичны скорее для дома в каком-нибудь отдаленном колонистском поселении, нежели для особняка в центре Лондона.

Ротанговое кресло с высокой круглой спинкой и глубоким сиденьем соседствовало с потертой ширмой из лозы. Одна стена была увешана резными африканскими масками. Глядя на них, Габриель вспомнил маску, которую видел в квартире Роберта Уиттингтона. Вполне вероятно, что она перекочевала к нему отсюда. Два темно-зеленых кресла с подголовниками и растрескавшейся кожаной обивкой стояли друг напротив друга, на полу между ними лежала полысевшая шкура зебры. С одной стороны огромного пузатого дивана, обитого велюром, стоял кофейный столик из ротанга, с другой — такая же плетеная этажерка для журналов. Дальний угол комнаты занимали два длинных металлических рабочих стола, заваленные всякой всячиной.

Повсюду были розы — на полках, столах, подоконниках. Шелковистые кроваво-красные, цвета спелого абрикоса и бледные, с розоватыми прожилками, свисающие из алебастровых горшков. И что интересно, ни одного фото. Насколько Габриель знал, в домах одиноких женщин всегда много снимков — как собственных, так и близких им людей. Однако, за исключением жутковатой репродукции Сальвадора Дали, изображающей печально-красивого Христа, распятого на кресте в небесах, других картин или фотографий в комнате не было.

Комната отличалась большими размерами и, очевидно, служила не только гостиной, но и библиотекой, а также рабочим кабинетом. Одну стену занимали стеллажи, заставленные книгами под самый потолок. Книг было так много, что под их тяжестью полки угрожающе прогнулись; часть томов беспорядочно громоздилась позади передних рядов.

Габриель покрутил головой, разглядывая корешки. «О составлении образов, знаков и идей», «Тени идей», «Искусство познания», «Оккультная философия», «Книга Дзен», «Герметический свод». Прямо скажем, с таким чтением в ванне не расслабишься. Правда, не все труды относились к оккультной тематике, на многих книгах стояли логотипы университетских издательств, их авторы были признанными светилами в более строгих областях науки. Стивен Джей Гулд, Дэвид Гелернтер, Дэниел Деннет, Фримен Дайсон, Роджер Пенроуз. Назвать библиотеку эклектичной значило бы дать ей весьма бледное определение.

При всем том сестры шли в ногу с веком электроники. Две нижние полки были заняты DVD-дисками. Габриель быстро подсчитал: десять дисков в секции, двадцать секций — всего более двух сотен дисков. Он наугад вытащил один. На коробке — наклейка с аккуратной надписью «Проект "Геном человека"». Надпись на другом диске гласила «Британская энциклопедия». Одна целая и две десятых гигабайта.

Габриель удивленно вздернул брови. Если все диски записаны полностью, в них содержится огромный объем информации. В гостиной сестер Монк уместилась вся Британская библиотека.

От стеллажей Габриель перешел к металлическим рабочим столам, которые служили подставкой для многих затейливых вещиц. Взору Габриеля предстали отполированные до блеска медные компасы, астролябия, выбеленные птичьи скелеты, такие невесомые, что, казалось, коснись — и они рассыплются в пыль. Стеклянные колпаки, засушенные травы, листы самодельной мраморной бумаги, настоящие чернильницы и перья с причудливыми кончиками.

Какая необычная коллекция. В других домах кое-что из этого набора, пожалуй, было бы представлено в качестве антиквариата — к примеру, одна только астролябия наверняка стоит уйму денег, а костяшки на счетах явно сделаны из слоновой кости, но в этой комнате все инструменты смотрелись до странности рабочими, как будто ими пользовались каждый день.

Среди прочего Габриель обнаружил компьютеры «Ай-би-эм» и «Макинтош», объединенные в локальную сеть. Оба включены, на обоих один и тот же скринсейвер: женщина в развевающемся плаще, с длинными волнистыми волосами и пылающим солнцем в ладонях. Огненная сфера постепенно увеличивалась в размерах, а затем медленно уменьшалась до едва заметной искры. Зрелище двух солнц, то разгорающихся, то гаснущих, завораживало.

Габриель уселся в старенькое компьютерное кресло и нажал кнопку на клавиатуре «Ай-би-эм». Пароль не требовался. На дисплее отобразилась страница интернет-браузера.

Отлично! Он сможет получить доступ к электронной почте сестер, может быть, даже восстановить их переписку с Робертом Уиттингтоном. В квартире Роберта компьютера он не нашел, но, по словам Фрэнки, Уиттингтон-младший был владельцем достаточно современной техники, пока не решил пожертвовать ее в пользу благотворительной организации.

Это случилось незадолго до его исчезновения. Разумеется, Габриель счел бы подобный шаг как минимум неожиданным, а вот Фрэнки не находила ничего странного в том, что ее пасынок запросто отдал чужим людям вещь стоимостью в три тысячи фунтов. «Под настроение Робби мог выкинуть что угодно, — пожимая плечами, констатировала Фрэнки. — Сегодня ему взбредало в голову присоединиться к движению современных луддитов, назавтра — что-нибудь еще».

Компьютером пользовались обе сестры, но проверка почтовых ящиков разочаровала. Ничего интересного — сообщения от друзей, деловых партнеров и — насколько он определил — ни одного письма, полученного или отправленного в адрес Роберта Уиттингтона.

Надеясь, что в переписке может содержаться кое-какая полезная информация, Габриель начал открывать документы в случайном порядке. Ничего криминального. Файл с названием «Счета» содержал именно счета, то есть подробный перечень хозяйственных расходов, хотя, надо признать, итоговая цифра заставила Габриеля присвистнуть. Сестры явно не экономили.

Он двинулся вниз по списку файлов и вдруг замер. «Дневник». Есть! То, что надо. Габриель навел курсор на файл и дважды щелкнул. На этом легкая часть работы закончилась. На дисплее высветилось окошко с просьбой ввести пароль. Доступ запрещен.

Пароли, однако, не всегда обеспечивают надежную защиту. Если знаешь человека, в чей компьютер собираешься залезть, пароль порой совсем нетрудно угадать. Большинство владельцев домашних ПК используют в качестве паролей слова, связанные с повседневной жизнью и интересами. Но Габриель не общался с сестрами и понятия не имел, чем они занимаются, поэтому просто попробовал набрать их имена — кстати, еще вопрос, как правильно пишется «Минналуш», — и, не добившись успеха, признал свое поражение.

Он откинулся на спинку кресла и сцепил руки за головой. Итак, он в тупике. По крайней мере, сейчас. Однако уже сам факт того, что дневник — единственный защищенный паролем файл, говорит о многом. Нужно посоветоваться с Исидором и разработать план. Возможно, им удастся получить доступ к файлу, запустив по электронной почте «троянского коня» — специальную вирусоподобную программу. Правда, сделать это тоже непросто. На панели задач дисплея висел значок «Антивируса Касперского». «АВК» — безусловно, лучшая программа, вирусы и трояны вынюхивает не хуже ищейки. Исидору придется попотеть.

Габриель повернулся в кресле к дисплею «Макинтоша». Может быть, со второй машиной ему повезет больше. Он нажал клавишу ввода, и скринсейвер исчез, открыв экран. Странно. Во-первых, отсутствовало подключение к Интернету. Во-вторых, по всей видимости, на компьютере работали с одним-единственным документом. Файл назывался «Ключ Прометея». Так-так, занятно. В Оксфорде Габриель прошел курс истории культуры и считал себя до некоторой степени любителем классики. Если память ему не изменяет, Прометей похитил у олимпийских богов огонь и отдал его людям, открыв путь к знаниям. За это по приказу Зевса был прикован к скале и обречен на постоянные муки: прилетавший каждый день орел клевал его печень, которая за ночь отрастала снова. Да уж, с греческими богами шутки плохи.

Без особой надежды Габриель дважды щелкнул мышкой по файлу. Никаких неожиданностей — доступ к документу закрыт.

Два файла, защищенных паролями. Ими обязательно стоит заняться. Только вот в случае с «Макинтошем» есть одно существенное затруднение. Поскольку на машине отсутствует выход в Интернет, они с Исидором не смогут получить доступ к содержимому компьютера извне, через удобное широкополосное соединение. Чтобы взломать систему, Габриелю придется вернуться сюда еще раз. Перспектива его отнюдь не прельщала, он предпочитал работать на расстоянии.

Сегодня из компьютеров больше ничего не выжать, тратить время не имеет смысла. Габриель бросил взгляд на часы и удивился: прошло уже сорок минут. Он начал подниматься с кресла и застыл как вкопанный. Справа на полке, на уровне глаз, стояла стеклянная коробочка, освещенная слабым лиловатым светом. Дно коробочки было выложено галькой, песком и обломками камней. Пустыня в миниатюре, жутковатый пейзаж. На камне, изящно шевеля мохнатыми лапками, будто привидение, покачивался здоровенный паук, один из самых больших, каких Габриелю доводилось видеть.

Он сглотнул. Создание казалось нереальным, как фантом или кошмарный сон. Габриель почувствовал мощный прилив адреналина. Его мозг отреагировал на вид членистоногого нервным импульсом непосредственно из мозжечка в обход аналитической части разума.

Габриель нерешительно вытянул шею, чтобы поближе рассмотреть коробочку. В фиолетовом освещении определить цвет паука было трудно, и существо напоминало адскую тварь из тяжелого наркотического дурмана. Тело в длину не меньше десяти сантиметров, восемь шевелящихся лап, массивные клыки. Хоть и не специалист по паукам, Габриель был почти уверен, что перед ним тарантул. Ну вот, уже не так страшно. Тарантулы не опасны для людей, это он знал точно и даже где-то читал, что некоторые люди держат их в качестве домашних животных. Подумать только, тарантул — домашний любимец. Габриель не сводил глаз с паука. Существо едва заметно перебирало лапками. При взгляде на большое грязное пятно в углу коробочки Габриеля слегка затошнило: недоеденный сверчок. Господи, это уж слишком. Лучше отойти от полки подальше. Он и так убил кучу времени, рассматривая сверхъестественную зверюгу. Черт возьми, какие еще сюрпризы ожидают его в этом доме?

Далее по порядку шли: столовая, отделанная красным деревом, гостевой туалет, вероятно рассчитанный на пигмеев, и вполне современная кухня. Габриель заглянул в холодильник. Помимо бутылки дорогого шампанского «Круг» на полке стояли красивые лоточки и банки с ярлыками продуктового универмага «Харродз фуд холлз». Габриель приподнял уголок одного из белых лотков: жаркое из утки. И пускай в вопросах литературы и дизайна интерьера, не говоря уж о домашних любимцах, вкусы у сестер довольно странные, надо признать, еду они выбирают по высшему классу.

Взор Габриеля привлекли интересные репродукции на дальней стене. Это были отнюдь не натюрморты, типичные для кухонь, с изображением аппетитных томатов или кукурузных початков, а рисунки, выполненные акварелью, и притом, мягко говоря, весьма оригинальные. На фоне сельских пейзажей, в обрамлении змеиных клубков, а также многочисленных солнц и лун вокруг пылающих костров плясали толпы гермафродитов.

У стены располагался грубый сосновый стол длиной не меньше трех метров, заставленный всевозможными медными чашками и, что больше заинтриговало Габриеля, колбами с широким донышком, которые обычно можно найти в химической лаборатории. Округлые флорентийские склянки, закрепленные на кронштейнах, и фильтровальные колбы с длинным горлышком соседствовали с бунзеновскими горелками и автономными электроплитками. На узких полках вдоль стены выстроились пакеты из оберточной бумаги, подписанные беглым почерком: «можжевельник виргинский», «сумах копаловый (ствол)», «клевер красный», «омела белая», «шиповник собачий»…

Нижнюю полку занимали небольшие пластмассовые баночки. Габриель взял одну и открутил крышку. Подписано «зола», значит, внутри должен быть порошок. К его удивлению, банка доверху была наполнена липкой белой массой. Габриель понюхал: терпимо. Теперь он знал источник едковатого запаха, который уловил еще с порога.

Все эти занимательные вещицы, однако, никак не указывали на то, что могло случиться с Робертом Уиттингтоном. Кроме того, за время своей экскурсии Габриель пока не узнал ни одной комнаты из тех, что видел в «скачке». Единственным знакомым элементом была монада. Гербы с ее изображением висели повсюду, даже над кухонной дверью. Должно быть, сестры без ума от этого символа. Габриель еще раз взял себе на заметку обратиться к Исидору с просьбой разузнать о монаде поподробнее.

Кухня выходила непосредственно в передний коридор с высокими стенами и плинтусами шириной как минимум тридцать сантиметров. Коридор выполнял роль оранжереи: в горшках росли папоротники, бархатистые африканские фиалки, множество призрачно-белых орхидей на низком подоконнике и, конечно, розы. Сестры Монк питали слабость к этим цветам. Габриель и сам любил зелень, но, пробираясь сквозь эти заросли, чувствовал себя как в джунглях.

На отполированных стенных крючках висело несколько легких плащей и курток. Проходя мимо вешалки, он заметил пурпурный шелковый шарф, который соскользнул с крючка и лежал на темном деревянном полу, напоминая лужицу расплавленных драгоценных камней. Габриель поднял шарф и ощутил аромат духов. Шелковая материя благоухала даже на расстоянии: Габриель аккуратно повесил шарф на плечи нарядного вечернего жакета с блестками. У него шевельнулось воспоминание. Кажется, от женщины в маске, которую он видел во время «скачка», пахло этими же духами? На мгновение он сосредоточился, потом сдался. Запах хоть и яркий, но ниточка памяти, связанная с ним, слишком слаба. Нет, он до конца не уверен.

Габриель поставил ногу на первую ступеньку лестницы и посмотрел вверх, туда, где она разворачивалась изящной эллиптической спиралью. Узорные кованые перила ему очень понравились, однако, начав подниматься, он поморщился. Деревянные ступеньки нещадно скрипели. Это может очень помешать, если придется еще раз вернуться сюда, когда хозяйки будут дома.

На втором этаже он не обнаружил ничего особенно интересного. Там находилась комната, отделанная в мягких синих и белых тонах, очевидно гостевая, к которой примыкала ванная. Другой комнате на этаже отводилась роль просторной гардеробной. Судя по всему, ею пользовались обе сестры, что подтверждала обувь разных размеров.

Вдоль стен тянулись перекладины с развешанными на плечиках платьями и полки, на которых громоздились шляпные картонки, лежали блузки из набивных тканей и стопки свитеров. Недостатка в одежде Морриган и Минналуш Монк определенно не испытывали и уж точно покупали ее не в универмагах. На ярлычке темно-серого платья-костюма значилось: «Гуччи». На коробке с туфлями в тон стояла марка «Кристиан Лубутен». Интересно, откуда у сестер деньги? Фрэнки ничего не говорила об этом и не знала, чем они зарабатывают на жизнь. Наверное, живут на средства, доставшиеся по наследству, предположил Габриель, коснувшись вечернего платья из черного шелка с глубоким вырезом на спине и отделкой стразами. Кто-то рождается под счастливой звездой, остальные вынуждены добиваться успеха собственным трудом.

При других обстоятельствах Габриель пришел бы в восторг, оказавшись среди благоухающих шелков и кружев, но сейчас, глядя на полки, набитые женским бельем и прочими тряпками, почему-то чувствовал себя грязным извращенцем, любителем подглядывать в чужие окна. Откровенно говоря, особняк начинал действовать ему на нервы. С одной стороны, здесь очень интересно и необычно — никаких тебе мещанских стереотипов вроде мебели, обитой ситцем в цветочек, но что-то в атмосфере дома заставляло Габриеля ощущать безотчетную тревогу. Четко сформулировать причину своего беспокойства он бы не смог. Дом словно затаил дыхание, отчего Габриель непроизвольно сделал то же самое. Нелепость какая-то.

В любом случае, вряд ли удастся отыскать следы Роберта Уиттингтона здесь, среди сумок «БиркинБэг» от «Эрме» и туфелек от Джимми Чу. Пожалуй, стоит подняться наверх.

Взобравшись на верхний этаж, Габриель немного постоял, чтобы отдышаться. Справа от него находилось арочное окно. Большую часть лестничной площадки занимал высокий и очень красивый комод орехового дерева. По обе стороны от комода располагались двери, вероятно ведущие в спальни.

Габриель выбрал левую и потянулся к дверной ручке, но что-то заставило его остановиться. Откуда вдруг возникло это странное чувство, будто за ним наблюдают? Он оглянулся. На лестнице никого. Солнце уже почти село, и в обрамлении сводчатого проема виднелось пламенеющее рыжее небо, замутненное смогом. Лучи солнца пока еще освещали лестничную площадку, но когда Габриель отошел от двери и перегнулся через перила, чтобы посмотреть вниз, оказалось, что коридор практически полностью погружен во тьму. Мохнатые, словно паучьи лапы, папоротники в горшках на пристенных столиках и гербы, подвешенные на крюках, почти не отбрасывали теней. Габриель медленно выпрямился. Нет, он просто смешон. В доме никого нет. Он снова подошел к двери и взялся за ручку.

Из-за его спины с диким рычанием пролетела черная комета. Что-то метнулось с верхушки комода и скрылось за полуоткрытой дверью. От неожиданности Габриель оцепенел. Разум подсказал ему, что это всего лишь кошка, но в висках бешено пульсировала кровь, а волосы на голове встали дыбом.

Габриель осторожно отворил дверь. От скрипа петель у него свело зубы. На расстоянии фута свирепо сверкал глазами черный кот, яростно хлеща себя хвостом и угрожающе подняв переднюю лапу. Кот зашипел на Габриеля и издал жуткий горловой звук, как будто младенец под пытками.

— Тихо, киска, тихо.

Габриель попытался успокоить животное и выставил вперед руку. Все, что угодно, лишь бы унять этот нечеловеческий вой. Кот отреагировал с молниеносной быстротой, и в следующую секунду непрошеный гость Монк-хауса уже разглядывал четыре глубокие царапины на запястье. Кровь почему-то потекла очень сильно.

Вот дерьмо! Габриель одновременно ощутил приступ тошноты и легкое головокружение. Что за ерунда, в конце концов, это же не смертельная рана. Он вытащил из кармана носовой платок и, как мог, соорудил повязку на запястье. Надо быть осторожнее, чтобы не закапать все кровью. Он нащупал возле двери выключатель и зажег свет: не стоит давать адскому отродью дополнительного преимущества. Кошачьи зрачки сузились, тварь продолжала завывать, и от этих воплей Габриеля буквально выворачивало наизнанку. Он с грозным видом двинулся по направлению к зверю, но кот, должно быть, разгадал его замысел и быстро взобрался по шторе на платяной шкаф, где сжался в тугой меховой шар, не сводя с противника злобных глаз. Ладно, по крайней мере хоть выть перестал.

Так, пора перегруппироваться. Габриель глубоко выдохнул. Дома он продезинфицирует царапины, а пока нужно заняться делом, не обращая внимания на кота. Только бы не забыть перед уходом вышвырнуть его отсюда. Дверь, наверное, специально была заперта, чтобы поганое животное не пробралось в комнату.

Спальня, как и другие помещения, оказалась прелестна. Теперь, когда сердце перестало колотиться, Габриель смог как следует рассмотреть обстановку. В комнате преобладали розовый и персиковый цвета, и хотя такую цветовую гамму легко можно было счесть кричащей, здесь она отнюдь не выглядела безвкусно. На туалетном столике возвышался огромный череп кита с букетом маргариток в одной глазнице — свидетельство прихотливой фантазии хозяйки. Габриель невольно отметил и своеобразие ее юмора: прикроватная лампа с лиловым пластиковым абажуром была выполнена в форме микеланджеловского Давида. Разумеется, без головы.

На кровати валялись початая коробка конфет и салфетка с отпечатком ярко-красной губной помады. Габриель невольно улыбнулся. Милые женские штучки. Рядом с коробкой на покрывале обложкой вверх лежала книга с потрепанным корешком. «Ум к Гермесу» — наверняка захватывающий дамский роман.

Габриель взял книгу в руки, не закрывая страницы, на которой она была развернута. Судя по виду, произведение несколько раз перечитывали от корки до корки. Мелованная бумага затерлась, шрифт размазался. Внимание Габриеля привлек абзац, жирно подчеркнутый карандашом: «Если сумеешь объять мыслью все сразу — время, место, материю… сумеешь постичь Бога». На полях убористым, но округлым женским почерком было написано:

«Божественное начало изгнано из мира, в котором мы живем. Мы создаем сложнейшие машины для ума, но при этом утратили алхимический импульс и стремление трансформироваться в идеального богоподобного человека. Вместо того чтобы помочь нам объять сокровища Вселенной, машины для ума опустошают наше сознание, превращая его в смятый бумажный стаканчик, использованную салфетку, нечто, не представляющее ценности, способное лишь отражать знания мира, но не впитывать их!!!»

Габриель состроил гримасу. «Машина для ума»… компьютер? И что такое «алхимический импульс»? Сами по себе фразы довольно туманны, но горячую убежденность, стоящую за ними, не прочувствовать нельзя. Взять хотя бы эти восклицательные знаки.

Что ж, у каждого свои причуды, как говорит Исидор. В перечне жизненных приоритетов Габриеля трансформация в богоподобного человека занимала невысокое место. Скорее он придерживался девиза «Личное преуспевание — лучшая месть».

Он собрался положить книгу на место, но тут зазвонил сотовый, закрепленный на ремне брюк. От неожиданности Габриель вздрогнул.

— Алло?

— Привет, — коротко и устало выдохнула Фрэнки.

— Что случилось?

Габриель машинально бросил взгляд на часы. Он провел в доме всего час. В резиденции Уиттингтонов еще даже не подали бутерброды с икрой.

— Они едут домой, точнее, выехали с четверть часа назад.

— Что? Почему ты сразу мне не позвонила? Пятнадцать минут. Черт, сестры, наверное, уже на крыльце.

— Извини. Уильяму стало плохо, поэтому пришлось отменить вечеринку. — В трубке послышался тяжелый вздох. — Сам понимаешь, в первую очередь я думала вовсе не о том, чтобы позвонить тебе, — сухо пояснила Фрэнки.

— Понимаю. Ладно, мне пора уносить ноги. — Габриель вдруг спохватился. — Как он?

— С ним все будет в порядке. В последнее время такое часто случается. Спасибо, что спросил. Торопись!

Габриель засунул телефон за пояс. Пора сматываться. Он оглянулся на кота, который по-прежнему злобно щерился со шкафа. Выгонять адское создание из комнаты некогда, остается надеяться, что сестры решат, будто сами забыли закрыть дверь. Так, книга лежит на покрывале, как и лежала, об этом он позаботился. Что еще? Свет, нужно погасить свет.

На лестничной площадке взгляд Габриеля упал на другую дверь, расположенную с правой стороны от комода и тоже закрытую. Может, он успеет одним глазком заглянуть? Габриель осторожно открыл дверь и просунул голову внутрь. Еще одна спальня, на этот раз в сиреневых и желтых тонах. Он без труда мог все рассмотреть, так как хозяйка оставила зажженной лампу. Перламутрово-розовые вечерние перчатки были небрежно брошены на зеркало с изменяемым наклоном, в котором отражались кровать и кисейный полог. Внимание Габриеля, однако, привлекло нечто другое: дальняя стена комнаты. Он искал фотографии — пожалуйста, вот они, целая коллекция. Любительские, студийные, черно-белые, цветные — десятки фото; одни небрежно прикноплены внахлест, другие аккуратно помещены в рамки.

Фрэнки упоминала, что сестры довольно привлекательны, и, мельком увидев их на крыльце сегодня вечером, Габриель был склонен согласиться с ее мнением. Сейчас, разглядывая их лица в полной тишине, он осознал, что «привлекательные» — слишком бесцветное определение. Эти женщины оказались не просто хороши собой по общим меркам. Минналуш и Морриган Монк были потрясающе — сногсшибательно — красивы.

Минналуш — рыжеволосая — отличалась более мягкой красотой. Скулы — высокие, как у сестры, но черты лица более округлые, не такие резкие. Губы — полные и чуть бледные, взгляд светло-зеленых глаз немного туманный, как будто Минналуш только что встала с постели и смотрит на мир еще сонным взором. Формы можно назвать пышными: тонкая талия и роскошная грудь.

Морриган, напротив, обладала атлетическим сложением. Руки — тонкие и жилистые, длинные ноги — изящные, но крепкие. Глаза невероятной синевы. На одной фотографии Морриган мчалась на лошади, похожая на андалусийку в строгом черном камзоле для верховой езды и испанской шляпе с кружевным шарфом, завязанным под подбородком. Великолепное фото, сделанное в профиль: голова лошади, крутой изгиб черной шеи и бешеный глаз; руки наездницы, облаченные в перчатки, стальной хваткой держат поводья. Снимок дышит силой, сосредоточенностью, грацией.

За исключением формы лица — узкий подбородок и широкие скулы, — внешнего сходства между сестрами очень мало, подумал Габриель. Тем не менее в детстве они выглядели почти близняшками. На стене висело несколько фотографий милых девчушек с дыркой между передними зубами и тугими косичками. Мать предпочитала одевать дочерей одинаково: в платья, украшенные лентами, носочки с рюшками и детские круглоносые туфельки. В общем, довольно старомодно. Ни тебе джинсов, ни кед, ни бейсболок. На ум Габриелю пришел афоризм Джона Голсуорси: «Глаза человека отражают то, каков он от природы, рот — каким его сделала жизнь». Лица маленьких и взрослых сестер Монк не имели почти ничего общего, но, как свидетельствовали фотографии, уже в раннем возрасте в глазах обеих девочек светился на удивление зрелый ум и яркий темперамент.

Габриель продолжал скользить взглядом по веренице фотографий, и вдруг у него екнуло в груди. Он пришел в этот дом, чтобы отыскать Роберта Уиттингтона, и внезапно нашел его. Со стены на Габриеля смотрел юноша с худощавым, аскетическим лицом, доверчивыми глазами и по-детски восторженной улыбкой. Он стоял в обнимку с сестрами, очевидно, в каком-то парке. Может быть, снимок сделан в Хэмпстед-Хит? На заднем фоне виднелись зеленые газоны, цветочные клумбы и несколько разноцветных воздушных змеев в линяло-голубом небе.

Счастливый Уиттингтон смотрел прямо в объектив. Справа от него стояла Минналуш, одной рукой придерживая развевающиеся на ветру волосы. Слева и чуть позади — Морриган: тонкие пальцы лежат на плече Роберта, взгляд устремлен вдаль.

На других фотографиях Роберт почти везде был запечатлен один. То он лежит в гамаке, свесив длинную ногу, то сидит в саду, привалившись к дереву, тому самому, что растет возле бассейна, — Габриель узнал крупные красные цветки. На следующем снимке Роберт Уиттингтон в футболке с надписью «Поцелуи лучше наркотиков» смешно свел глаза к носу. Ага, это гостиная в Монк-хаусе — на стене африканские маски, за плечом Уиттингтона-младшего маячит герб с изображением монады.

Черно-белая фотокарточка размером восемь на десять дюймов, помещенная в рамку, вызвала у Габриеля странное беспокойство. Судя по всему, Роберт Уиттингтон и сестры Монк были сфотографированы на открытии выставки в какой-то модной художественной галерее. Уиттингтон задумчиво рассматривает холст, Морриган и Минналуш чуть поодаль, обе держат по бокалу шампанского. Их взгляды устремлены не на картину, а на Роберта, на лицах написан нетерпеливый азарт, предвкушение, любопытство. Габриель задержал дыхание. Вот, опять: любопытство. Как в глазах той женщины у бассейна. Сестры смотрят на Уиттингтона с настойчивой, почти жадной пытливостью, они взволнованы, увлечены, возбуждены. Чем?

Хорошо бы забрать эту фотографию с собой, но, поскольку она в рамке, пропажу, скорее всего, заметят. Габриель поколебался, потом протянул руку и снял со стены фото Роберта и сестер Монк в парке Хэмпстед-Хит. Карточки приколоты чуть ли не одна на другую, так что, пожалуй, эту можно и позаимствовать.

Пора, пора уходить. Габриель сунул снимок во внутренний карман куртки и вышел из комнаты, закрыв за собой дверь. Он быстро спустился по лестнице, выстеленной черными тенями, и уже добрался до нижнего этажа, когда внезапный звук заставил его замереть на месте — щелчок замка, в котором поворачивается ключ. Звук исходил от парадной двери. Оглянувшись, Габриель убедился, что она уже начала открываться.

Он рванулся к двери, ведущей в гостиную, но коридор с безумным количеством цветочных горшков оказался настоящим минным полем. Сердце Габриеля едва не выскочило из груди, когда он чуть не опрокинул разлапистую аспидистру. Наконец он снова очутился в гостиной, и там, на противоположной стороне, его ждал путь к спасению — створчатые двери.

В холле зажгли свет, желтый луч протянулся через весь коридор в гостиную и упал к ногам Габриеля. Послышался женский голос — слов не разобрать, но тембр низкий и приятный. Затем другой голос, более высокий, с легкой хрипотцой, произнес: «И все-таки согласись, он просто милашка!»

Габриель быстро пересек комнату, предусмотрительно обойдя стороной шаткую плетеную ширму, толкнул рукой створчатые двери и вышел в сад. После запечатанной атмосферы дома знойный воздух и шум машин подействовали на него, как ударная волна. Габриель тихонько прикрыл стеклянные створки и помчался через сад. Добежав до дверцы в стене, он остановился и посмотрел назад.

Из-за стеклянных дверей лился яркий свет, витражные вставки горели разными цветами. На одном из окон открыли ставни и распахнули его настежь. Габриель услышал музыку. В саду благоухали розы, напоенный ароматом ночной воздух кружил голову.

За освещенным окном вырисовывались силуэты двух фигур. Они стояли лицом друг к другу, почти соприкасаясь головами. В их позе Габриелю почудилось что-то тайное, даже интимное. Несмотря на то что в саду было тепло, он поежился. От запаха роз его вдруг затошнило, стало клонить в сон, руки и ноги отяжелели. Он продолжал глядеть на сестер, и ему вдруг показалось, что перед ним застывшая картина: две женщины в окне, занятые тихим разговором, чужак, наблюдающий за ними из темноты, благоуханный сад — зачарованный мир, живущий по своим правилам, далекий от Лондона, который окружает его со всех сторон, словно живое теплокровное существо. Время здесь словно остановилось, хотя за стенами сада течет ровно и гладко.

Резкий сигнал автомобильного клаксона вывел Габриеля из оцепенения. Что он делает тут до сих пор? На него навалилась усталость, болела оцарапанная рука. Внезапно он ощутил непреодолимое желание убраться подальше от этого дома. Снова посмотрел на окно — фигуры исчезли.

Габриель облегченно вздохнул, повернулся к дверце, и тут до него донесся тихий женский смех. Или это только померещилось?

23 июня

У нас все еще нет нового участника игры. М. думала, что нашла того, кого надо, но как же он нас разочаровал! В нем нет жажды познания, нет любви к приключениям. Определенно, для нашей игры он не подходит.

М. продолжает, использовать его в качестве любовника, хотя я сильно сомневаюсь, что он способен ее удовлетворить. Очень красив, но сам знает об этом, а ни одна женщина не потерпит, чтобы мужчина считал себя привлекательнее ее. Надолго он не задержится.

Кстати, об идеальном любовнике: каким он будет?

Он страстен, у него дух воителя, умелые пальцы — он знает, как нужно касаться женщины. Он покорит меня своей нежностью и познает всю, до последней шершавинки.

Утонченность. Властность. Скрытая угроза.

Где найти такого мужчину? Как его зовут?

ГЛАВА 8

— Как ты сказал, кто он?

Фрэнки повернула голову и сощурилась на солнце. По ее настоянию они выбрали столик на летней площадке, хотя Габриель терпеть не мог принимать пищу на открытом воздухе. Где-нибудь в сельской местности завтрак на природе несет в себе некое буколическое очарование, но в центре города приходится сидеть в неприятной близости от прохожих, которые так и норовят плюнуть или чихнуть тебе в тарелку, не говоря уж о выхлопных газах, изрыгаемых автомобилями.

— Исидор? Мой приятель. Отлично разбирается в компьютерах и способен из-под земли достать любую информацию. Я попросил его порыться в Сети насчет Минналуш и Морриган Монк, может, найдется что-нибудь интересное. — Габриель глянул на часы. — Пунктуальностью, к сожалению, Исидор не отличается, но скоро должен прийти. — Он махнул рукой, подзывая официантку. — Еще кофе?

Фрэнки раскрошила круассан на тарелке.

— Нет, спасибо. Вчера ночью я, кажется, напилась кофе на всю оставшуюся жизнь.

— Как чувствует себя Уильям?

— Лучше.

Габриель кивнул. Сегодня Фрэнки не склонна к разговорам, да и выглядит утомленной. Красное платье лишь подчеркивает усталость на ее лице, жизнерадостный цвет невыгодно контрастирует с мертвенно-бледной кожей, резче обозначает сухость губ. В глазах Фрэнки застыла глубокая печаль. Значит, старик действительно ей не безразличен. Габриель почувствовал внезапный — и неприятный — укол ревности. Фрэнки осталась там, в прошлом. Какое ему дело до ее чувств к мужу?

— Ты любишь его?

— Это тебя удивляет?

— Нет. Если честно, Фрэнки, ваши отношения… из разряда безумной страсти?

— Скорее из разряда взмокших от волнения ладоней и полуночных грез. — Она подалась вперед. — Я еще никогда так не любила.

— Вот как.

На лице Фрэнки промелькнула усмешка.

— Ты полагаешь, ни один мужчина в мире с тобой не сравнится?

— Ну почему же, — пожал плечами Габриель, но мысленно съязвил: что такого есть у Уиттингтона, чего нет у Блэкстоуна? Разве что нескольких сот миллионов.

— Ты неподражаем, — коротко рассмеялась Фрэнки. — Всегда считал себя самым выдающимся созданием на земле. Похоже, время мало что изменило.

Габриель смерил Фрэнки холодным взглядом.

— Ладно тебе, перестань дуться, — улыбнулась она. — Лучше расскажи про свой визит к сестрам Монк. Говоришь, за исключением фотографий, других следов Роберта обнаружить не удалось?

— Нет, — вздохнул он. — Более того, я не уловил отпечатка его присутствия в доме.

— А та женщина в маске с вороном на плече? Отпечаток ее образа ты почувствовал?

— Боюсь, нет.

— Совсем?

— Ничего конкретного, хотя я по-прежнему думаю, что мы на правильном пути. Вопрос в том, кого из сестер я видел во время «скачка» — Морриган или Минналуш? На фото я рассмотрел обеих, но лицо женщины закрывала маска, а на голову был накинут капюшон, так что я до сих пор не знаю, которая из них приходила в ту ночь к бассейну.

— Сестрички очень близки, — нахмурилась Фрэнки. — Почему не предположить, что ты видел сразу обеих?

— В «скачке» я четко ощущал одну женщину. Если произошло убийство, в нем виновна только одна из сестер. Одна женщина из плоти и крови положила руку на лицо Роберта Уиттингтона и толкнула его под воду. Возможно, другая сестра обо всем знала и впоследствии помогала замести следы, но деяние совершил один человек.

— Деяние… О господи! — Фрэнки передернуло. — Какое холодное, безличное слово. Ты понимаешь, что тебе придется еще раз выйти в «скачок», вернуться назад и разобраться в том, что видишь?

— Да, я об этом думал.

— Когда будешь готов?

— Скоро, — пообещал Габриель.

На самом деле его раздирали противоречивые чувства. С одной стороны, он был весьма заинтригован увиденным во время «скачка» — еще бы, такой эмоциональный всплеск! Разумеется, исследовательский азарт, который всегда служил главным стимулом к выходу в чужое сознание, в большой степени присутствовал и сейчас.

С другой стороны, Габриелю вовсе не улыбалось еще раз пережить собственное схождение с ума, да и в шкуре утопленника пришлось несладко. Более того, когда он вышел из последнего «скачка» и вернулся в реальность, его мозг еще долго оставался истерзанным, как футбольный мяч в конце сезона. Такое случилось впервые, и это пугало Габриеля. Решившись на второй «скачок», он будет похож на безумного ученого, который вводит себе дозу новоизобретенного, непроверенного и, возможно, опасного лекарственного средства, чтобы на себе опробовать его действенность.

— Кстати, я хотела спросить, — Фрэнки указала на забинтованное запястье Габриеля, — что у тебя с рукой?

— Поцапался с бешеным котом. Вчера вечером, в Монк-хаусе.

— Кота я помню. Если не ошибаюсь, черный как уголь?

— Милая зверюшка. Чуть не отхватил мне руку.

— Ты же сам его раздразнил, — улыбнулась Фрэнки.

— Раздразнил?

— Когда я приходила в дом, он мурлыкал и терся о мои ноги. Чудесный пушистик.

Габриель собрался возразить, но тут через столик протянулась длинная тень и на его плечо легла чья-то ладонь.

— Извините за опоздание, — широко улыбнулся Исидор.

Он был одет в розовую безрукавку и цветные пляжные трусы, из-под которых торчали тощие ноги, бледные и волосатые. В руке он держал глянцевый желтовато-коричневый портфель. Портфель в сочетании с пляжными трусами выглядел весьма импозантно.

— Ты здорово опоздал, — констатировал Габриель.

— Что поделаешь, повсюду жуткие пробки. А еще я пробежался мимо «Питтипэтс» и поставил банку. Представляешь, эти идиоты до сих пор не сменили настройки по умолчанию в протоколе шифрования! — Исидор весело подмигнул.

— Банку? — заинтересовалась Фрэнки.

Габриель предупреждающе мотнул головой. Конечно, она в курсе, что представляет собой их профессия, однако незачем лишний раз афишировать далеко не честные методы. «Банкой» у Исидора и Габриеля называлась хитроумная направленная антенна, которую они использовали для определения беспроводных систем связи.

Исидор плюхнулся на стул, вытянул руку и произнес:

— Очень рад познакомиться, миссис Уиттингтон.

Фрэнки, слегка ошеломленная, пожала протянутую ладонь.

— Я тоже. Только, пожалуйста, называйте меня Фрэнки.

— Фрэнки. Отличное имя.

Она улыбнулась, явно подпав под обаяние Исидора.

— Спасибо, что согласились мне помочь.

— Не стоит благодарности. — Исидор бросил взгляд на Габриеля и полез в портфель. — В Интернете я нарыл довольно много информации о сестрах Монк. Не знаю, насколько полезной она окажется, но, в общем, вот.

Он положил на столик оранжевую папку, раскрыл ее и по-совиному заморгал, всматриваясь в текст.

— Что-нибудь узнал про герб — про монаду?

— Это не герб, а оккультный символ.

— Чего-чего?

— Оккультный символ. Условный знак или рисунок, обладающий оккультной силой в магии и астрологии.

Исидор говорил демонстративно-терпеливым тоном учителя, объясняющего простые вещи недотепистому ученику.

— Так что же, речь идет о колдовстве?

— Какое страшное слово, «колдовство», — поморщился Исидор.

— Ради бога, не тяни, рассказывай. Что это еще за чертовщина?

— Ладно, ладно. — Исидор примирительно выставил вперед ладонь. — Во-первых, правильное название этого символа — «монас иероглифика», то есть иероглифическая монада. В тысяча семьсот шестьдесят четвертом году Джон Ди изобразил ее на фронтисписе своего трактата о мистицизме, в котором намешано всего понемножку из нумерологии, каббалы, астрологии, космологии и математики. Внушительная книженция. По некоторым сведениям, Ди умудрился написать этот поразительный трактат в умопомрачительной спешке всего за двенадцать дней. Этот парень — настоящий джедай, скажу я вам.

— Но что обозначает символ?

— Монада представляет собой несколько астрологических символов, сведенных в одно целое. Ди полагал, что монада символизирует единство космоса.

— До меня все равно не доходит.

— Да пойми ты, что это не просто закорючка, а знак, наделенный астральной силой. Он не только «говорит», но и «действует» — не просто отражает единство Вселенной, но еще и служит инструментом, с помощью которого происходит единение духа. Кроме того, монада — символ посвящения. Любой, кто носит на себе этот знак, тем самым показывает, что прошел трансформацию.

— Алхимия, — тихо промолвила Фрэнки. — Это все оттуда, верно? Трансформация личности.

Исидор бросил на нее проницательный взгляд.

— Вам знакомы эти термины?

— Алхимия была одним из самых страстных увлечений Робби. Он прочел, наверное, тонну книг. Я всегда недоумевала, зачем он сделал себе такую татуировку.

Габриель переводил взор с Исидора на Фрэнки и обратно. Он словно выпал из разговора, как будто эти двое нарочно общались на иностранном языке, чтобы он не мог ничего разобрать.

— Но ведь алхимики только и делали, что превращали свинец в золото?

— Это лишь часть науки, — покачал головой Исидор. — Гораздо больше их занимала трансформация души, а иногда и тела. Есть подтверждения, что некоторые алхимики вдруг очень быстро старились. Разумеется, те, что не умирали, отравившись химикалиями собственного приготовления.

— Кто такой Джон Ди?

— А-а, тут-то и начинается самое занятное. Джон Ди — классический образчик человека Возрождения. Гениальный математик — его работы предвосхитили труды Ньютона почти на сто лет — и великолепный картограф. Без него не случилось бы важнейших географических открытий елизаветинской эпохи. Помимо того, он служил советником и тайным агентом королевы Елизаветы Первой и носил кодовое имя «007». Круто, а? — Исидор довольно ухмыльнулся.

— Прелестно. И что дальше?

— Терпение, сын мой. Все тайны будут раскрыты, — важно кивнул Исидор, и Габриель прикусил язык. — В числе прочих своих интересов Джон Ди испытывал глубокую и неистребимую любовь к оккультным наукам, — невозмутимо продолжал Исидор, — что, поверьте мне, в те времена было весьма небезопасно. За это увлечение могли сжечь на костре быстрее, чем ты скажешь «абракадабра». Ди в буквальном смысле ходил по краю пропасти. «Иероглифическая монада» — книга, посвященная магии. Далее, Ди просто помешался на сборе информации, можно сказать, был законченным информационным маньяком. Человек небогатый, он собрал у себя дома самую большую библиотеку во всей Британии. Знания служили ему лекарством — или ядом, это с какой стороны посмотреть. Скорее всего, он немного не рассчитал дозу, потому что в итоге свихнулся. Кончил тем, что решил, будто может беседовать с ангелами, и стал всеобщим посмешищем. Весьма прискорбно, так как умом он обладал поистине блестящим.

— Все это отнюдь не объясняет, почему сестры Монк развесили монаду по всему дому. Шагу ступить нельзя, чтобы не наткнуться на эту эмблему.

— Не эмблему, а символ.

— Какая разница. Хорошо, символ.

— Думаю, в данном случае перед нами пример родовой гордости.

— Ты хочешь сказать…

У Фрэнки глаза на лоб полезли.

Исидор кивнул с самодовольством фокусника, вытащившего из шляпы особенно жирного кролика.

— Минналуш и Морриган Монк — прямые потомки доктора Джона Ди, величайшего светоча елизаветинской эпохи.

— Впечатляет.

Фрэнки медленно откинулась на спинку стула.

— Еще бы. Я и сам не отказался бы от такого предка. Гениальность подобного масштаба наверняка сохраняется в генофонде и через несколько поколений.

— Нет, меня впечатлило другое — как тебе удалось все это откопать.

Исидор застенчиво потупился.

— У меня есть кое-какие способности к…

— Вынюхиванию, — закончил за него Габриель. — Исидор — известный любитель совать нос, куда не следует.

— Неправда, это называется здоровым любопытством. Любознательностью. Если хотите, я тоже в некотором роде человек Возрождения.

Габриель взглянул на Фрэнки.

— Скромность — одно из самых привлекательных качеств Исидора. Представляешь, когда бедняга входит в комнату, ему приходится передвигаться вдоль стеночки.

Фрэнки недоуменно сдвинула брови.

— Ну, чтобы не стукнуться обо что-нибудь головой, непомерно распухшей от мозгов. — Вновь обернувшись к Исидору, Габриель произнес: — Неплохо сработано. Итак, монада — магический символ, сотворенный безумцем из шестнадцатого века.

— Гениальным безумцем.

— Допустим, гениальным. Что нам известно о его прапра-прапраправнучках?

— По-моему, ты пропустил несколько «пра». Ладно, поехали. Во-первых, сестры и сами практикуют алхимию, только менее эзотерическую ее разновидность. Они изготавливают духи, напитки и средства для ванн, руководствуясь спагирическими принципами.

— Спа-какими?

— Спагирическими. «Растворяй и сгущай». Они извлекают из сырого растительного материала активные компоненты, соединяют с неорганическим остатком — золой — и получают новое, сбалансированное целое.

Габриель вспомнил стол с химическим инвентарем на кухне сестер Монк.

— Я видел их лабораторию. И что, они продают свои зелья?

— Да, через Интернет.

— Ерунда какая-то, — поморщился Габриель. — А как насчет информации личного характера? Что-нибудь нарыл?

— Конечно. Тоже много занятного. Итак, сестры Монк: Минналуш тридцать шесть лет, Морриган на год старше. Их мать умерла, когда девочки были еще подростками…

— Как и мать Робби, — перебила Фрэнки.

— Ну да, — пожал плечами Исидор. — Габриель не ошибся в своих предположениях по поводу наследства. Судя по всему, сестры живут в достатке — «не сеют, не жнут, и Бог питает их». Прибыль от торговли через Интернет — семечки, не более чем карманные деньги.

— Дай-ка угадаю, — подхватил Габриель. — Сестры Монк занимаются благотворительностью и посещают все мероприятия лондонского светского сезона — оперный фестиваль в Глинденборне, Уимблдонский теннисный турнир, Хенлейскую регату, чемпионат Картье по поло; допоздна засиживаются в ресторанах Гордона Рамзи или в «Скетче», лето проводят на юге Франции, зимой катаются на лыжах в Аспене, так?

— Не совсем. Благотворительностью сестры не брезгуют, однако не лишены амбиций, что, в общем, нехарактерно для «отчаянных домохозяек». В случае с Минналуш гены прадедушки Ди работают на всю катушку. Она имеет докторскую степень, присвоенную Императорским колледжем науки, техники и медицины. Защитила диссертацию на тему памяти.

— Она — врач-невролог?

— Нет, чистой воды теоретик, ее области — математика и философия. В то же время Минналуш готова посвятить научным изысканиям всю жизнь. Никогда не преподавала, но опубликовала несколько работ. Кое-что я скачал и распечатал специально для тебя. — Исидор вручил Габриелю тонкую папку. — Дерзай. Чтение на сон грядущий для самых отважных.

Габриель равнодушно забрал папку.

— Спасибо. Не терпится приступить к изучению.

— Насколько я понял, оценки теорий, выдвинутых Минналуш Монк, весьма разнятся. Некоторые признают ее вторым Эйнштейном, хотя большинство коллег считают, что она совершенно чокнутая. Проблема частично заключается в том, что она пытается привязать религию или как минимум духовность к тому, что почти все ученые называют элементарными мозговыми функциями.

— Опять сказывается наследие дедушки Ди?

— Называй как угодно. За последние пять лет Минналуш не опубликовала ни одной научной статьи.

— И чем же она сейчас занимается?

— Взбивает пену для ванн и ведет еще один домашний бизнес — продает африканские маски.

Габриель вспомнил увешанную масками стену в гостиной сестер Монк. Тогда он еще задался вопросом, как это люди могут жить под постоянным взглядом десятков пустых глазниц.

— Бизнес небольшой, но чрезвычайно доходный, — продолжал Исидор. — Я зашел на сайт, где проводится интернет-аукцион, и выяснил, что некоторые маски стоят не одну тысячу долларов. Правда, в деньгах леди не нуждается, прибыль с продаж для нее всего лишь приятная мелочь.

— А Морриган? Чем увлекается старшая сестра?

— Защищает окружающую среду, причем очень активно. Страшно переживает за состояние матушки-Земли.

— Только этого не хватало, — недовольно пробурчал Габриель. — Еще одна любительница пообниматься с деревьями. Помнишь Даниель?

Целых полгода он встречался с девушкой, которая среди прочего уговорила его принять участие в пикете против строительства эстакады. В течение пяти дней в середине промозглой слякотной зимы Габриеля привязывали к стволу дерева. Крайне неприятные ощущения, и затея совсем не в его стиле. В памяти сохранились яркие воспоминания о том, как он стоял, мокрый и продрогший, да еще застудил колено, которое до сих пор давало о себе знать в холодную погоду. Габриель не забыл и приятелей своей девушки, устрашающе-доброжелательных и напрочь лишенных чувства юмора. Удивительно, как он смог выдержать Даниель почти шесть месяцев. Наверное, только из-за секса.

— Разумеется, я помню Даниель, — многозначительно подмигнул Исидор, — но ты, наверное, меня не совсем понял. Тебе на ум приходят бригады добровольцев с изуродованными грибком ногтями в плетеных сандалетах. Морриган совершенно из другого теста, истинный борец за экологию. Она съест твою Даниель на завтрак и выплюнет косточки. Морриган — член общественной организации, состоящей из одних женщин, притом крайне воинственных. Эти дамочки пленных не берут и смелют в муку любого. У Морриган внушительный послужной список: трижды попадала под арест, в последний раз сломала челюсть офицеру полиции, из-за чего заработала кучу проблем. — Исидор вытащил из папки страницу с шероховатой цветной фотографией. — Я распечатал это из Интернета. Морриган — та, что в красной кепке.

— Ничего себе, — присвистнул Габриель.

На фото две девушки в боевом снаряжении, словно акробатки-камикадзе, спускались на веревках с крыши огромного стеклянного небоскреба и разворачивали чудовищных размеров полотнище с какой-то надписью. На снимке можно было разглядеть только первое слово: «Бойкот».

— Что они бойкотируют?

— Корпорацию «Борджесс», которая финансирует компании, непосредственно связанные с производством генетически модифицированных продуктов, и одновременно является их собственником.

Габриель еще раз посмотрел на фотографию.

— Стало быть, Морриган любит риск, а также имеет склонность к насилию. Интересно.

— Я не сомневался, что она тебе понравится. Правда, в последние два года она ведет себя прилично. Не знаю, чем она занималась, но в газетные заголовки ее имя не попадало. Вот и все, что мне известно.

Фрэнки дотронулась пальцем до распечатки.

— Минналуш столь же деятельна, как старшая сестра?

— Ммм. — Исидор загадочно улыбнулся. — Скажем так: Минналуш меньше внимания уделяет физической активности. Впрочем, нет, ее интересы можно назвать вполне физическими.

Теперь Исидор ухмылялся во весь рот.

— Что ты имеешь в виду?

— Думаю, тебе лучше выяснить это самому. Увидеть — значит убедиться. Ты найдешь ее вот по этому адресу… — Исидор бросил взгляд на запястье, — через час.

Габриель вчитался в строчки на листе бумаги.

— Общество «Вино жизни»?

— Да. Я забронировал для тебя место участника.

— Участника чего?

— Не важно. Главное, не опоздай. Извини, Фрэнки, — оправдываясь, произнес Исидор, — входной билет только на одного.

— Ничего страшного. Я должна вернуться домой к Уильяму. — Фрэнки встала и подхватила сумочку. — Кстати, а как насчет мужчин? У сестер есть постоянные связи?

— Связи, безусловно, есть, но вряд ли их можно считать постоянными. Морриган и Минналуш — довольно ветреные девицы. Если верить сайтам, посвященным светской хронике, за сестрами тянется вереница брошенных кавалеров. Очевидно, ухажеры им быстро наскучивают, поэтому они меняют мужчин, как перчатки.

— Все, мне пора. — Фрэнки протянула руку Исидору, затем передумала и запечатлела у него на щеке легкий поцелуй. — Спасибо, что занялись этим делом ради меня. Не могу передать, как я признательна вам за помощь.

— Рад быть полезным, — потупился Исидор.

Фрэнки обратилась к Габриелю:

— Позвонишь?

— Конечно.

Она послала еще одну улыбку Исидору и, стуча каблуками, удалилась с гордо выпрямленной спиной. В ее осанке всегда была величавость. Габриель уже забыл неизменное тихое мужество Фрэнки — черту, которая так привлекала его, когда они были вместе.

— Милая девушка. — Исидор коснулся щеки. — Очень милая. Странно, почему у вас с ней не сложилось? На твоем месте я пошел бы за ней на край света. Она из тех женщин, рядом с которыми мечтаешь состариться. Не понимаю, и как ты ее отпустил?

Хороший вопрос. Почему он отпустил Фрэнки? Потому, что больше не мог смотреть ей в глаза. Потому, что женщина по имени Мелисса Картрайт вмешалась в их жизнь со скоростью и силой метеорита.

— Дело прошлое. — Габриель опустил глаза и снова сверился с листком: — Лиссон-стрит, дом три. Это в Челси?

— Угу. Всего в паре кварталов от особняка сестер Монк.

— «Вино жизни», хм. Может, все-таки объяснишь, что это за общество?

Ни в коем случае, — замотал головой Исидор. — Не хочу испортить впечатление. — Он расплылся в улыбке. — Приготовься к сюрпризу!

Назад: ДОМ МИЛЛИОНА ДВЕРЕЙ

Дальше: ГЛАВА 9