Глава 11

Зимой остров Манхэттен, леса на котором повырубали британцы, испытывая во время революционной войны большую нужду в топливе, выглядел уныло-грязным и беспорядочным, повсюду набирали силу тонкие молодые деревца, а между ними темнели пастбищные угодья молочных ферм, вспаханные огороды и белели застывшие под снегом водоемы. В южной его части, однако, находился второй по величине после Филадельфии город моей родины, торговая Гоморра с плохими манерами, но более значительными амбициями, чем его конкурент. За последнее десятилетие число торговцев в городе выросло в четыре раза, и его шестидесятитысячное население теснилось на узких улочках, сдавленных зданиями церквей и деловых контор, ибо архитекторов тут больше привлекали цены, чем красота строений. Колеса фургонов разворотили вымощенные булыжником дороги, и их разбитые колеи заполнились грязью и навозом, а более бедные и грязные переулки ограничивались рядами двухэтажных домиков, где в сплоченном сообществе трудились сапожники, колесные мастера, стеклодувы, котельщики и плотники, портные, скорняки и шорники, оружейники, ювелиры, ткачи и часовщики, а также торговцы мясом и рыбой, бакалейщики, пекари, зеленщики, пивовары и владельцы закусочных, таверн и букмекерских контор. Как любой другой город, Нью-Йорк пропитался жуткой смесью ароматов, вобравшей в себя запахи навоза, копоти, сточных вод, древесных опилок, пива, кожевенных мастерских и скотобоен, которые сгрудились вокруг грязного пруда под названием Коллект.

В город съехались все иноземные и начинающие дельцы — не только изначально владевшие им голландцы и англичане, но и выходцы из Новой Англии, прибывшие сюда на гребне коммерческой волны, французские эмигранты, бежавшие из охваченной революционной смутой родины, крепкие и трудолюбивые немцы и шведы, предприимчивые евреи, испанские гранды, свободные и порабощенные темнокожие африканцы, изредка попадались даже индейские вожди, китайцы или гавайские канаки, которые изумленно глазели по сторонам, вызывая в рыночной толпе не менее изумленные взгляды окружающих. После недавних невольничьих бунтов на Гаити сюда прибыло около пяти тысяч беженцев, включая «дам смешанного происхождения с мраморно-бледной кожей, черными как смоль волосами и глазами газелей», как их описал один журнал. Более того, по улицам прогуливались аристократки, полногрудые матроны, стройные барышни, смуглые служанки, напудренные шлюхи, поздно просыпающиеся актрисы и низкорослые, сутулые датчанки, причем все они так соблазнительно и оживленно покачивали бедрами, что я даже возрадовался возвращению на родину.

Сам Магнус выглядел эдаким эксцентричным оригиналом с разросшейся бородой, гривой рыжих волос, черной повязкой на глазу и огромными ручищами с толстыми, как окорока, бицепсами. Я тоже наслаждался известной славой, рожденной слухами о моем сотрудничестве с недавно возвысившимся Бонапартом. Полученное задание призывало меня ехать в нашу новую столицу, Вашингтон, но из-за шквала гостеприимных приглашений я решил не торопиться и немного отдохнуть здесь.

В зимний сезон бешеная торговая суета Нью-Йорка в основном происходила за стенами домов, деловые люди вынашивали честолюбивые замыслы, сидя возле пылающих очагов, а тем временем над Гудзоном свистели ветры, крепко промораживая городской мусор до весны, когда его смогут вывезти на свалку. Плавучие льдины с треском проносились мимо поселения Бруклин, где голые корабельные мачты отбрасывали на заснеженное русло Ист-Ривер крестообразные тени.

Разговоры велись в основном на политические темы. Судя по слухам, ожесточенная предвыборная кампания между федералистами Адамса и недавно сформировавшимися республиканцами с их двумя кандидатами — Томасом Джефферсоном и Аароном Бэрром завершилась тем, что последние собрали большинство голосов избирателей. Результаты голосования, проведенного третьего декабря, могли быть официально объявлены только после одиннадцатого февраля будущего года, но их секретность была почти такой же, как заокеанский флирт адмирала Нельсона с леди Гамильтон. Выбор президента, как завещали «отцы» Конституции, утвердит Палата представителей, но все избиратели активно высказывали мнение о том, чем завершатся выборы. Хотя Джефферсон был широко известен как интеллектуальный лидер республиканской партии, высказывались предположения, что проигравшие федералисты в Конгрессе могут отказать в президентской должности этому мудрецу из Монтичелло, предпочтя вместо него необузданно честолюбивого и безрассудно живущего на широкую ногу ньюйоркца Бэрра, который отказался от своего обещания довольствоваться ролью вице-президента. По всеобщему мнению, предвыборная борьба изобиловала обманными маневрами, ведясь — очевидно и бесспорно — непристойными и жестокими методами.

— Титан Вашингтон удалился в иной мир, и теперь к власти карабкаются мелкие людишки! — заявил бармен в таверне «Фрэнсис». — Век героев закончился, в настоящем царит разврат, а будущее чревато бедствиями!

— Тогда все нормально, — провозгласил я. — Выпьем за демократию!

На всех кандидатов вылили бочки дегтя. Джефферсона обвинили в уклонении от исполнения воинского долга во время Войны за независимость, в якобинстве и атеизме. Победившего на предыдущих выборах Джона Адамса изобразили несведущим и вздорным политиком, а также тайным союзником коварных англичан. Бэрра окрестили никудышным Наполеоном. Иными словами, все это очень напомнило мне язвительные насмешки и явные наветы парижских салонов, и я отнесся к здешним сведениям так же скептически, как к тем вздорным слухам, которые ходили о таком серьезнейшем и приятном человеке, как я. Пользовались популярностью и истории о заговоре федералистов, задумавших убийство Джефферсона, о вооружении рабов или захвате арсеналов. Некоторые даже опасались начала гражданской войны. Однако ни одно из этих диких предположений американцев о тайных мятежах не подтвердилось. Те, с кем я бражничал, гордились демократическим хаосом так же, как чайки, играющие с ветром в бурю.

— Наши конгрессмены получат одобрение, клянусь Богом, — заявил один завсегдатай кабацких застолий. — Все они изрядные мошенники, но мы сами их выбрали.

— Как опытный мошенник, могу сказать, что выборы в Америке проходят на высоком уровне, — поддержал я.

Я вдруг обнаружил, что республиканцы менее популярны. Джефферсон симпатизировал французам, и мое миротворчество в Париже сделало меня «героем Морфонтена». Из-за военных стычек на море с французами размер страховой премии увеличился до сорока процентов от стоимости самого корабля и его груза, и известие о заключении долговременного мира все встретили с бурной радостью. Каким-то образом рассказ о моем спасении из огня фейерверков умудрился пересечь Атлантику раньше нашего брига, и мне перепало много дармовой выпивки от восторженных ньюйоркцев, считавших, что я высоко поднял «факел свободы». Кто-то даже предположил, что он станет прообразом для славного памятника, хотя ничто еще, конечно, не предвещало претворения в жизнь этой идеи.

Мне хотелось в полной мере насладиться плодами популярности, учитывая, что добрая слава, как известно, весьма изменчива. Популярность тем не менее сулит обычно немногим больше, чем бесплатный ужин, зачастую в скучной компании, которая надеется, что развлекать ее будет прославленная персона. Вскоре я неожиданно обнаружил, что запас моих серебряных долларов резко сократился, и мне пришлось вернуться за карточный стол, дабы приостановить утечку средств.

Скромная слава укрепила, однако, мои шансы на знакомство с дочерьми американских дельцов, которым хотелось узнать, какие дипломатические сложности бывали в знаменитой Франции, и я с удовольствием давал им в постели практические уроки дипломатии. Я научил их восклицать «Mon dieu!» на полном скаку, в процессе завораживающего колыхания их пышных бюстов, свидетельствующих о безусловном преимуществе здоровой диеты Нового Света, основанной на употреблении мяса и сливок. Более миловидные француженки, честно говоря, казались мне чертовски костлявыми.

Магнус не испытывал желания последовать моему примеру.

— Я же сказал, что потерял любимую жену. И я не хочу порочить ее память или мучиться от потери вновь обретенной любви.

Он превращался в занудного добродетельного монаха.

— Это не любовь, а развлечение.

— Для меня достаточно воспоминаний о Сигни.

— Да ты ж так усохнешь!

— Ты развлекайся, беря на себя все опасности подобных приключений, а я займусь обследованием картографических лавок.

Несмотря на холодную погоду, Магнусу не сиделось на месте, и он, нахлобучив свою широкополую шляпу и запахнувшись в плащ, бродил по Нью-Йорку, разыскивая символы франкмасонов, реликвии викингов и собирая легенды индейцев. Сумма полученной им чепухи была прямо пропорциональна той сумме, что он позволил себе потратить на эль для своих собеседников.

Я не мешал ему, предпочитая проводить разведку в округе церкви Святого Павла, где поселились блудницы. Но когда порой я приходил домой часа в три ночи, то заставал Магнуса за штудированием томов, которые он притаскивал из четырнадцати книжных лавок, обосновавшихся на Мэйден-лейн и Перл-стрит. Норвежец беззвучно шевелил губами, бубня себе под нос незнакомые слова английского языка, словно медведь, осваивающий исторические труды Фукидида. Он собрал множество спекулятивных трактатов о библейском происхождении индейцев, масонских тайных замыслах, наряду со странными обличительными памфлетами, в одном из которых, к примеру, Уильям Коббет утверждал, что новый век начинается именно в 1800-м, а не в 1801 году, чем спровоцировал бурные, едва не доходившие до драки дискуссии на площади Бэттери.

— Меня восхищает твоя добросовестность, поистине восхищает, — сообщил я ему. — Когда-нибудь я обязательно последую твоему примеру. Но любая миссия, Магнус, всего лишь часть богатой и сложной жизни.

— Да, причем сама эта жизнь должна быть гораздо богаче и сложнее, чем кратковременные удовольствия. — Он отложил книгу о потерянных племенах Израиля. — Итан, я знаю, что ты известен как воспитанник Франклина и ученый, но вынужден сказать, что не заметил в тебе пока никакого рвения к наукам. Со времени нашего знакомства ты ведешь себя как скептически настроенный и поверхностный бездельник, и мне совершенно непонятно, как ты вообще сумел прославиться. Ты относишься к нашим поискам крайне несерьезно.

Я возвел глаза к небесам.

— В зимний сезон нас, исследователей электричества, не особо балуют громами и молниями. И для ведения международных дипломатических разговоров мне приходится ждать выбора нового президента. Так почему же не насладиться отдыхом?

— Потому что мы могли бы готовиться к испытаниям. Жизнь побуждает нас стремиться к совершенству. Если бы твой народ находился в кабале, ты смог бы понять меня.

— Я не уверен. Встреченные мной образцы совершенства оставляли за собой горы трупов, безумные идеи и финансовый упадок. Вспомни Французскую революцию. Всякий раз достигнув одной цели, они разочаровывались и тут же начинали стремиться к достижению противоположного результата.

— Философский принцип побуждает меня дождаться того времени, когда грешный мир образумится.

— Тогда давай дождемся этого в Вашингтоне, а не в этом торговом Вавилоне, полном сплетен и алчности. Чем дольше мы медлим в Нью-Йорке, тем больше шансов, что наши враги догонят нас.

— Я позаботился о наших врагах в Морфонтене, а Дания осталась за океаном. Не волнуйся, Магнус, мы же в Америке. И чем дальше будем углубляться на запад, тем безопаснее будет наша жизнь.

И все-таки критика моего бездумного отдыха задела меня за живое, и в очередной раз я дал себе слово исправиться. «Не трать попусту жизнь, — советовал Франклин, — отоспаться сможешь в могиле». Поэтому я соблазнил одну вдовушку с шикарной шевелюрой и крутыми бедрами, резвую, как годовалая кобылка, меткими выстрелами разбил вдребезги дюжину бутылок из-под рома, за дармовую выпивку дал несколько уроков французского языка тупоголовому отпрыску одного торговца в гостинице «Красный дуб» и поработал с одним американским механиком над устройством крутящегося стола для нью-йоркской версии рулетки.

— Заведи себе такую штуковину, только сам не играй, — посоветовал я ему.

Я также попытался сыграть в нью-йоркскую лотерею, собрав в итоге ожерелье из невыигрышных билетов.

Этот отрыв от реальности прервал однажды визит одного моего старого нанимателя, маниакально честолюбивого Джекоба Джона Астора. Этот эмигрант из Германии, начинавший как продавец музыкальных инструментов, вскоре переключился на пушнину, заработав на торговых сделках гораздо больше, чем я упустил, гоняясь за сокровищами. (Наглядный пример выгоды серьезного подхода к жизни.) Астор обладал напористостью дюжины торговцев, а также женой, сочетавшей в себе кровные связи с древним датским родом с корыстным взглядом на меховые изделия. Этот владелец великолепного кирпичного особняка на Док-стрит был неспособен наслаждаться чем-либо, кроме бухгалтерских счетов, соединяя свою любовь к деньгам со скаредностью проповедника. Когда он нашел меня в таверне, то именно мне пришлось платить за выпивку.

— Вот уж не думал, Гейдж, что такой игрок, как ты, доживет до четвертого десятка, однако ты не только дожил, но и заделался дипломатом и посланником, — приветствовал он меня. — Глядя на тебя, невольно призадумаешься о том, что и библейские чудеса могли быть правдой.

— Я слышал, что твои дела, Джон, тоже идут неплохо, — заметил я, занимая, как обычно, оборонительную позицию по поводу недостатка собственных достижений.

Его сюртук был из прекрасной шерсти, жилет украшали вставки из вышитого шелка, а набалдашник трости внушительно поблескивал золотом.

— Ходят слухи, что ты вновь собираешься в опасный поход на запад, — сказал Астор.

Он никогда не тратил попусту время на любезности или воспоминания.

— После совещания с избранным новым президентом. Я привез миролюбивые предложения от Бонапарта и надеюсь быть весьма полезным в деле укрепления связей между Соединенными Штатами и Францией.

— Скажи мне честно, Гейдж… Неужели твоего норвежского медведя привлек меховой бизнес? Да, я слышал, что он собирает карты и расспрашивает о дальних местах и путях передвижения. На вид он мрачноватый тип, и некоторые интересуются, что у твоего одноглазого на уме.

— Он патриот и надеется освободить Норвегию от датчан. Я сжалился над ним в Париже и предложил представить его в Вашингтоне. Ему безумно хочется надоить с козла молока, но силен он как бык. Что до меня, то в прошлом я занимался разведывательной деятельностью для Бонапарта, и теперь первый консул поручил мне наведаться в Луизиану. Нас ждут великие перемены, однако мне надлежит держать их в тайне.

— Неужели что-то наклевывается? — Его глаза загорелись ярче, чем золотые часы в жилетном кармане. — Бонапарт и Луизиана? Тогда действительно возможен новый поворот событий, если французы опять вступят в североамериканскую игру.

— Наполеон любознателен, только и всего.

— Ну конечно любознателен. — Астор пристально посмотрел на меня поверх края бокала. — Мне всегда нравилась твоя натура, Итан, несмотря на отлынивание от работы. Поэтому, если хочешь поработать после вашего прогулочного похода, можешь вести там учет меховых животных, и тогда по возвращении мы расширим наше предприятие. Будущее за Западом — от Колумбии и дальше, до самого Китая. На дворе девятнадцатый век! Торговля выходит на мировой уровень.

— А не далековат ли тот мир? Я имею в виду китайский берег.

— Корабли доставляют в Китай меха, а обратно привозят чай и специи, удваивая за год вложенные средства. Но пушнина, Итан, главное — пушнина! Она дает ключ, открывающий врата в лучшее будущее.

Да, уж что-что, а этот ключ мы почти наверняка найдем в задуманном путешествии, и предстанет он перед нами не в виде мифических молотов, а в образах небольших пушистых и весьма ценных зверей. Однако я осознал, что мне вряд ли удастся оценить пушное поголовье, вспомнив, что эти твари весьма скрытны, причем не без причины.

Я поинтересовался нынешним положением дел в пушном промысле, подвластном Монреальской северо-западной компании.

— За господство в нем борются четыре страны: Британия, Франция, Испания и Соединенные Штаты. Англичане закупают отличную пушнину в Канаде и, черт их возьми, разворовывают земли Иллинойса. На западной стороне от Миссисипи можно сколотить целое состояние. Соединенные Штаты должны удержать англичан в границах Канады, иначе они приберут к рукам все! Они уже заправляют в Северо-Западной компании и Компании Гудзонова залива. Но Луизиана… Это действительно насущный вопрос! Кто будет владеть той половиной Америки, раскинувшейся до самого Тихого океана? Именно поэтому я искал тебя, Итан, отложив крайне важные дела. Понимаешь ли ты, что тебе грозит опасность…

— Если ты имеешь в виду врагов Бладхаммера…

— Я не знаю, кто они и чего хотят, но распространились слухи, что за тобой следят какие-то бродяги. На кон поставлены миллионы квадратных миль, и человек, работавший по очереди на британцев, англичан и американцев, весьма заметная особа… успевшая нажить разнообразных врагов. Сейчас ты, Итан Гейдж, на пике славы, но тебе лучше спрятаться, залечь на дно. Нью-Йорк может оказаться крайне опасным, жестоким местечком.

— Всем моим знакомым известно, что я не держу камня за пазухой.

— Зато этот камень может оказаться за пазухой любого из твоих знакомых. Такова жизнь. Насколько я понимаю, у тебя есть винтовка?

— Да, сделанная одним мастером в Иерусалиме.

— Держи ее наготове, как фронтир, Итан. Держи ее наготове, как ополченец.