Глава 32
ГЕРМАНИЯ ПРИХОДИТ НА ПОМОЩЬ
Таковы обстоятельства моей первой аудиенции у герцогини Ангулемской.
Хотя если быть точным до конца, самая первая аудиенция имела место четырьмя годами ранее — третьего мая 1814 года.
За кругленькую сумму мы с матерью арендовали место у окна таверны с видом на улицу Сен-Дени, желая вместе с четырьмя миллионами граждан приветствовать короля Людовика Восемнадцатого.
Счастливейший из дней. Корсиканца сослали на Эльбу, изгнание Бурбонов кануло в Лету. Да начнется забвение! В каждом окне трепещет что-то белое — белый флаг, белые цветы, занавески, коврики, постельное белье. Как будто парижские дома от радости вывернулись наизнанку.
Ровно в десять экипаж короля, влекомый восьмеркой белоснежных скакунов, проезжает сквозь триумфальную арку ворот Сен-Дени.
«Да здравствует король!» — ликует толпа.
«Да здравствуют Бурбоны!»
Затем все глаза, словно по приказу, обращаются к маленькой хрупкой женщине в королевском экипаже. В последний раз, когда она видела такое количество парижан, ее тащили в Тампль. Теперь бывшие граждане простирают к ней руки. Она пережила Директорию, Консульство и Империю. Она была нашей Антигоной, нашей Клио, нашей новой Марианной.
И все же когда она семенит по улице Сен-Дени — с белым зонтиком в руке, отворачивая голову от взглядов толпы, — вслед ей не несется ничего, кроме глухого бормотания. Моя мать, проводив глазами герцогиню Ангулемскую, произнесла лишь:
— Ну и капор!
Герцогиня, проведя последние восемь лет в Бакингемшире, по английской моде носит маленькие шляпки. Никто не сообщил ей, что парижанки предпочитают капоры размером с погребальную урну.
Капор, само собой, всего лишь предлог, он не значил бы ничего, если бы лицо под ним соответствовало нашим ожиданиям. Но мы видим суровое, закаленное в скорбях лицо женщины, еще молодой (ей за тридцать), но уже отошедшей от света. Мадам Рояль (как ее называли с детства), может быть, и вышла из Тампля, но Тампль остался в ней.
Ее брак с кузеном, сыном графа д'Артуа, оказался бесплодным во всех отношениях, и после возвращения во Францию герцогиня стала воздерживаться от светских развлечений, посвятив себя благотворительности. Она посещает больницы и работные дома, молится за души заблудших, а дважды в месяц совершает паломничество из Тюильри в Сен-Дени — неизменно с самой скромной свитой, — где навещает могилу родителей.
Однако в этот конкретный день ее планы нарушаются появлением двух неизвестных мужчин, самонадеянность которых не остается безнаказанной — их швыряют на землю.
— Пожалуйста, — заикаясь, произношу я. — Приносим наши извинения. У нас не было дурных намерений.
Но мои жалкие слова тонут в облаке звуков, пока, наконец, не заглушаются полностью голосом человека прямо надо мной — того самого, который угрожал мне.
— Кто вы такие? — сурово осведомляется он.
Это произносится столь властно, что ни о каком противодействии не приходится и думать.
«Это голос французского государства», — думаю я.
— Как вы здесь очутились? — продолжает он.
Из мрака доносится ответ:
— Меня зовут Шарль Рапскеллер.
Похоже, он совсем близко! Прищурившись, я различаю его голову, прижатую к замшелому камню.
— А это Эктор, — продолжает он. — Не надо его ни в чем подозревать, он всего лишь хотел помочь. А я иной раз могу заблудиться, просто со мной такое случается, с этим ничего не поделаешь.
— Заблудиться — это одно, — отвечает гол ос. — Но спуститься сюда по крутой лестнице, в полном мраке, можно только преднамеренно.
В итоге нас спасает еще один голос. Нас зовут.
— Так вот вы где!
Высокий ломкий голос, пропитанный водами Рейна. Столь идеально подходящий немецкому банкиру, что лишь когда Видок оказывается в непосредственной близости, я понимаю, что это он.
— Ха! Стоило на минуту отвернуться, и вы скрылись, как пара разбойников с большой дороги! Ну, погодите, вот расскажу вашей маме, как вы безобразничаете.
— А вы кто такой? — спрашивает строгий голос.
— Алоис Герраузен. Представитель банка Шаффенхаузен.
— А это ваши сыновья?
— Бог мой, нет! Племянники, месье. Моя дорогая сестра, узнав, что у меня дела в Париже, упросила взять их с собой в Сен-Дени, чтобы вознести молитвы об их выздоровлении.
— И от чего они выздоравливают, месье?
— О, это… они немного… — Падает завеса смущенного молчания, разрываемая, наконец, театральным шепотом: — Их, видите ли, ударили головками, обоих, при рождении. По недосмотру повивальной бабки. С одним и тем же результатом.
— На вид они вполне разумны.
— В этом-то и трагедия, месье. На поверхности все вроде бы в порядке. Но стоит копнуть… — Легкий свист. — Дома никого, кроме крыс.
В этот момент раздается еще один голос. Женский, он звучит осторожно и в то же время сурово. Словно ворона зовет вороненка.
— Я уверена, они не причинят вреда.
Это одна из самых незаметных опасностей чтения. Если вы достаточно часто видите чье-то имя напечатанным, у вас возникает иллюзия, что вы хорошо знаете этого человека. Этот эффект сыграл свою роль между мной и Мадам Рояль. У меня появилось чувство, будто я вломился в ее жизнь подобно тому, как иные вламываются в уборную, решив, что это отдельный кабинет.
Поэтому когда стражник ослабляет хватку и позволяет мне подняться — и когда бледное, строгое лицо герцогини опять приближается ко мне, — я опускаю глаза из опасения, что она прочтет мои мысли.
— И в самом деле, — замечает она, — не было никаких причин так кричать. Я просто опешила.
— Но разве можно вас винить, мадам? — Видок выразительно щелкает каблуками. — В подобном месте если и ожидаешь кого-то встретить, то разве что привидение или гоблина, а никак не парочку Taugenichts. Примите мои извинения. Они не хотели ничего дурного.
Тут внезапно голос французского государства обретает плоть и кровь. То есть в полосу света вступает человек лет примерно пятидесяти. Смуглый, с полными губами. Торс слегка откинут назад, словно бы отрицая угрозу, выражаемую выдвинутой вперед правой ногой. Он подтянут — так, как в наше время уже не ждут от аристократов, кудрявые от природы волосы острижены довольно коротко, одежда сидит ладно, во всем облике ощущается порода.
— Я бы попросил вас, — произносит он, — в будущем получше следить за вашими племянниками.
— О чем может быть речь, месье! Завтра утром они с первой же почтовой каретой отправятся в Страсбург и больше не побеспокоят вас, клянусь Богом. Слышали, лоботрясы? А ну-ка пошли, у нас как раз осталось время помолиться…
До молитвы руки так и не доходят, но карета Видока стоит на том же месте, где мы ее оставили, и оттуда мы направляемся прямиком к городским воротам. Только когда мы отъехали от Сен-Дени, Видок стучит по крыше экипажа и приказывает кучеру остановиться.
— Шарль! Выйди, поиграй.
Он выходит. Окунается в луговые травы с видом студента-медика, отпущенного с последнего экзамена.
— Так-так, — произносит Видок, мрачно наблюдая за резвящимся Шарлем. — Наш юноша не так прост, как кажется.
— С чего вы взяли?
— Я, в отличие от вас, за ним наблюдал. Говорю вам, он выбрал момент. Дождался, когда вы отвернетесь, и бросился кратчайшим путем к герцогине.
— Ему просто не терпелось уйти, вот и все. Я сказал ему, что уйти можно будет только после того, как мы встретимся с ней. Он… он хотел ускорить процесс.
— Неужто?
Мы еще с минуту наблюдаем, как он ползает во ржи, изучая каждую былинку.
— Он даже, по-моему, ее не узнал, — рискую я предположить.
— Правда.
— И она его тоже.
— И это правда. Ее вниманием завладело лишь одно лицо — ваше, Эктор.
Наклонившись, он срывает цветок клевера и растирает его между пальцами.
— Ваш отец встречался с Мадам Рояль?
Я киваю.
— Насколько вы похожи на него, Эктор?
— Ну… довольно сильно, как мне говорили.
— Очень хорошо. В таком случае объясните, почему вид вашего отца должен вызывать у герцогини слезы.
3 жерминаля III года
Шарль неоднократно спрашивал о сестре. Я объяснял, что состояние его сестры не в моей компетенции, но в последнее время он заговаривает о ней все настойчивее. Мне думается, что добрые известия о сестре могут чрезвычайно поспособствовать поднятию его духа и улучшению состояния здоровья.
Сегодня утром спрашивал у Леблана, возможно ли получить аудиенцию у принцессы. Он говорит, что только с согласия Комитета общественной безопасности. Обратиться туда непосредственно? Учитывая негативный характер моего предшествующего опыта общения с Комитетом, я решаюсь обратиться лично к ген. Баррасу — он часто принимал мои петиции благосклонно.
Сегодня же я посетил его. Был удивлен тем, что получил желанную аудиенцию сразу — а также тем, что отношение генерала к просьбе явно положительное. Он спросил, не соглашусь ли я поужинать с ним у него дома — завтра веч. — для дальнейшего обсуждения вопроса. Я с готовностью согласился.
5 жерминаля
У меня появилась причина пожалеть о приглашении Барраса. Детали нашей встречи слишком вульгарны, чтобы их описывать. Достаточно сказать, что его заявления вызвали у меня немалое отвращение. Утешает лишь то, что теперь у меня на руках письмо, за личной подписью Барраса, содержащее позволение навещать мадемуазель Рояль на регулярной основе.
Но только подумать, какую цену пришлось за это заплатить! Прав мой друг Юниус, утверждая: «Мы живем в гибкие времена».
6 жерминаля
1-я беседа с принцессой имела место сразу после посещения нами Шарля. Она живет на 3-м этаже башни — в помещении, где прежде содержались также ее мать и тетя. Мы с Лебланом застали ее за вышиванием, сидящей у окна. Это, как мне сказали, единственное занятие, которое ей разрешено.
Мадемуазель Рояль сейчас, по нашим подсчетам, 16 — она очень юная девушка. Волосы у нее не напудрены, собраны в пучок. Головной убор = платок, которому придана форма розетки. Платье у нее одно, шелковое, красновато-коричневого цвета. Шляпу ей носить не разрешается.
В целом здорова, но выражение лица выдает чрезвычайную угнетенность. Увидев нас, она не сделала ни одного приветственного жеста и не произнесла ни слова. На наши многократно повторенные вопросы не отвечала.
Как напомнил мне Леблан, принцесса в тюрьме более двух лет. Время, проведенное в помещении без света и отопления… на диете из ежедневных оскорблений со стороны стражи… троекратных обысков каждый день, а часто и посреди ночи… без каких-либо удобств. Карты, даже книги запрещены из опасения, что с их помощью она станет передавать зашифрованные сообщения, получать роялистскую пропаганду и т. д.
Размышляя обо всем этом, я проникся к ней сочувствием. Уходя, я подчеркнуто низко ей поклонился. Леблан, после некоторого колебания, последовал моему примеру. Я видел, как это ее поразило. Прошло много месяцев с тех пор, как ей оказывали подобные знаки почтения.
7 жерминаля
2-й визит к принцессе. Как и в первый раз, она не произнесла ни слова. Однако, наблюдая за движениями ее глаз, я заключил, что причина ее молчания находится рядом: она опасается, что стража подслушивает. Поэтому я воспользовался моментом, когда мы покидали комнату, чтобы прошептать ей на ухо:
«Дайте знать, если вам нужно что-нибудь».
И достал из кармана бумагу и карандаш. Она некоторое время смотрела на эти предметы. Потом взяла их и быстро написала:
«Сорочки и книги».
9 жерминаля
Вряд ли стоит ожидать, что комиссары выделят средства на приобретение новой одежды. Так что я позаимствовал пару сорочек у моей жены Беатрисы. Принцесса, кажется, осталась вполне довольна. С книгами возникла некоторая неловкость. Я принес повесть Вольтера «Микромегас»: одна из моих любимых книг, к тому же ее содержание не противоречит сегодняшним политическим требованиям. Всем своим видом выражая сожаление, она покачала головой и вернула книгу (подчеркнуто вежливо).
Я извинился за ошибку и поклялся, что принесу что-нибудь более подходящее завтра утром (попрошу совета у Юниуса).
11 жерминаля
В конце сегодняшней встречи мадемуазель Рояль впервые заговорила с нами:
«Как там мой брат?»
19 жерминаля
Леблан (что за чудесный человек!) совершил открытие. Благодаря форме помещения и расположению предметов в камере она с точки зрения акустики представляет собой полный ноль — то есть если беседовать тихо, стража не услышит. Это чрезвычайно положительно сказалось на нашем общении. Теперь принцесса говорит с нами. Искренне благодарит за посещения.
Мы с Лебланом по-прежнему серьезно ограничены в том, что можем ей сказать. Никаких подробностей относительно состояния Шарля. Никаких новостей из внешнего мира. Нам не разрешается даже сообщить ей, что ее мать и тетя мертвы!
Сегодня утром мадмуазель Рояль поведала мне, что хочет ухаживать за братом. Я ответил, что был бы счастлив поспособствовать, но мне строго запрещено устраивать им встречи. Комиссары не разрешают даже, чтобы они издалека видели друг друга во время прогулок.
Принцесса настаивала.
«Мать и тетя Элизабет умоляли меня заботиться о нем», — сказала она.
«Они ведь не рассчитывали, что вы пророете ход сквозь каменную стену?»
Она не ответила. Однако ее решимость нисколько не ослабела.
28 жерминаля
Сегодня утром мадемуазель Рояль загнала меня в угол. Без каких-либо приветствий и околичностей она прошептала:
«Мы должны вывезти Шарля отсюда».
Притворно спокойным тоном я принялся объяснять ей, почему это совершенно исключено. Сотни солдат охраны, смертная казнь для любого, кто рискнет помогать королевской семье, и прочее. Я выразил надежду, что переговоры с иностранными правительствами принесут какие-то плоды и его могут освободить, если определенные условия…
Весьма бесцеремонно она оборвала меня.
«У нас нет времени на переговоры, — заявила она. — Он очень болен, доктор. О нет, не отрицайте, я вижу все по вашим глазам. Если мы не вывезем его из этого адского места, он погибнет. Так скажите же мне, что нам делать?»
Увы, следует признать вопрос уместным. Что делать?
Надеяться, что власти поступят по справедливости, больше не приходится. От нас самих зависит правильный выбор. Я так решил, а Леблан меня поддержал. Да поможет нам Бог.
Назад: Глава 31 МЕРТВЫЕ КОСТИ
Дальше: Глава 33 СИРЕНЬ РАСТЕТ В САДАХ ТЮИЛЬРИ
