Книга: Клон Дьявола
Назад: Книга первая ГРЕНЛАНДИЯ
Дальше: Книга третья ОСТРОВ ЧЕРНЫЙ МАНИТУ

Книга вторая
ОСТРОВ БАФФИНОВА ЗЕМЛЯ

 

7 ноября. Хочу тебе присниться
«Остановитесь, руки!»
Она смахнула пальцами волосы с глаз. Волосы упрямо опустились — медленно и плавно, будто паря, и она вновь откинула их. Ее маленькие ладони двигались будто по собственной воле — хватали, протыкали, делали стежки.
«Остановитесь, руки», — хотелось ей сказать, но она не могла говорить. Она могла только наблюдать.
Это было неправильно и опасно.
И тем, что она заслужила, заслужила тем, что была скверной. Ее рассудок наполнялся смутным страхом, серо-металлическим туманом обреченности.
Ее руки держали пушистую, пухлую черно-белую панду. Но она помнила, что ее любимая игрушка была немножко другой. Да, тело было панды, но отсутствовали лапы — передние, задние — и голова.
Руки как одержимые потянулись куда-то вниз и вернулись с оранжево-черной лапой плюшевого тигра; ткань оторвана в том месте, где лапа когда-то соединялась с плечом, белый пушок свисал длинными прядями. Руки Цзянь Дэн начали шить. Быстро замелькала игла. Лапа тигра вернулась к телу.
Она почувствовала, что укололась иголкой. Посмотрела на одержимую руку. Струйка крови побежала по ее крохотному пухлому пальчику. Капелька скопилась меж пальцев и упала на тело панды, испачкав пушистый белый мех.
Страх волной едва ощутимых укольчиков прокатился по телу — как укусы миллиона хищных бактерий. Ее миниатюрное тело содрогнулось.
Рука вновь потянулась вниз. На этот раз она подняла длинную, болтающуюся серо-белую ногу носочной обезьяны.
Замелькала иголка. Еще стежки. Одержимые руки приставили ногу к телу панды: теперь на черно-белое легла строчка тонких красных прожилок.
— Shou, ting xia lai, — удалось наконец выговорить ей. «Перестаньте, руки». Но те ее не слушались.
Почему она заговорила на китайском? Сейчас она так редко говорит на нем. Хотя нет, это не так, потому что ей пять лет и это единственный язык, который она знает.
Желто-коричневая лапа тигра.
Опять укололась.
Снова кровь.
Розоватая рука от пластмассовой куклы.
Опять больно.
Снова кровь.
— Shou, ting xia lai, — молила она с полными слез глазами. — Qing ting xia lai.
«Перестаньте, руки. Пожалуйста, перестаньте!»
Руки не слушались и опять потянулись вниз, но на этот раз не нашли искусственный мех или пластмассу. На этот раз они принесли ей что-то холодное и твердое.
Оторванная маленькая голова. Грязная черная шерсть, скользкая от крови. Широкий рот, мертвые черные глаза. Совсем не похожее на существо, когда-либо жившее на свете или которому суждено на свете жить. Если только кто-то не сотворил его.
Цзянь зарыдала.
А руки продолжали шить.

 

Видеофон вспыхнул раздражающе резким светом: Пи-Джей Колдинг вздрогнул и проснулся. Он прищурился на светящиеся красным цифры часов на базе видеофона: шесть четырнадцать утра. Поганое время, но и дата тоже — седьмое ноября.
Черт. Он надеялся, что сегодня весь день будет спать. Колдинг медленно протянул руку и нажал кнопку «ответить».
Плоский дисплей явил усталое, грустное лицо Гюнтера Джонса: пухлые губы и сонные глаза неизменно создавали впечатление, будто он под кайфом.
— У нее опять, — сообщил Гюнтер голосом лишь чуть менее сонным, чем у Колдинга. — Пятьдесят два года, а ночные кошмары как у ребенка.
— Ничего ей с этим не поделать, Гюн. Не будь с ней так строг. Дай-ка мне картинку из ее комнаты, может, на этот раз все не так плохо.
Гюнтер посмотрел вниз, руки отыскали несколько кнопок. Он предпочитал ночные смены. Удобно устроившись на посту охраны, Гюнтер «мониторил» два десятка камер, покрывавших голую территорию комплекса «Генада» на острове Баффинова Земля, большого ангара, приютившего и коров, и транспортные средства, переходы и лаборатории главного здания. Восемь жилых помещений главного корпуса также были оборудованы камерами, но Колдинг распорядился их отключить. За исключением комнаты Цзянь — в ней камеры работали постоянно. Гюнтер почти все ночные вахты напролет сочинял любовные вампирские романы, не сводя, однако, глаз с Цзянь. Это было главной обязанностью ночного дежурного — следить, чтобы та не пыталась покончить с собой.
Лицо Гюнтера на дисплее сменила черно-белая картинка с высоко расположенной камеры: очень полная женщина, ворочающаяся на постели, густые черные волосы закрывали большую часть лица. Колдинг разглядел, как двигаются ее губы, увидел ее испуганный взгляд.
Выспаться сегодня не удастся.
— Ладно, Гюн. Я позабочусь о ней.
Он нажал «отбой», и экран потемнел. Колдинг выскользнул из постели, голые ноги ощутили неприятно холодный пол. Как бы сильно в помещении ни топили, пол всегда оставался ледяным. Он влез в потрепанные шлепанцы, натянул халат и вставил в левое ухо крохотный наушник. Затем легонько постучал по нему кончиком пальца, включая связь.
— Гюнтер, проверка связи.
— Вас слышу, босс.
— Хорошо, я уже иду. Если она очнется до моего прихода — кричи.
«Беретту» Колдинг хранил в ящике прикроватной тумбочки. Пистолет сегодня не нужен. Он направлялся к Цзянь.

 

Ее кровоточащие пальцы превратили панду из черно-белой в черно-красную. Тельце панды, лапа тигра, нога носочной обезьянки, рука пластмассовой куклы и черная голова с полным заостренных зубов ртом. Ее непослушные руки держали странное существо, уродца вроде Франкенштейна доктора Сьюза, собранного из нелепо подобранных частей тела.
— Не надо, — прошептал голос маленькой девочки Цзянь. — Пожалуйста, хватит.
Она молила и в то же время, словно наблюдая знакомый старый фильм, знала, что последует дальше. Она начала кричать чуть раньше, за мгновение до того, как черные глаза распахнулись и впились взглядом прямо в нее: первобытные, бесчувственные, но вне всяких сомнений — голодные.
Что-то потрясло ее, потрясло. Неведомое животное с телом панды раскрыло рот в жуткой улыбке. Дьявольской улыбке. Непарные конечности — розовая пластмасса куклы и тигровая оранжево-черная полосатость — дрогнули и потянулись к ней.
Как только существо раскрыло рот, чтобы укусить, это что-то потрясло ее еще сильнее…

 

Колдинг еще раз легонько потряс Цзянь. Та моргнула, просыпаясь, но выражение ужаса оставалось на заспанном лице. Шелковистые черные волосы слиплись от пота и слез.
— Цзянь, все хорошо.
Он наблюдал эту женщину уже два года, пытаясь помочь ей — и потому, что это было его работой, и потому, что она стала ему добрым другом. Для Цзянь дни делились на плохие и хорошие. Плохие дни причиняли страдание Колдингу, вынуждая чувствовать себя некомпетентным и бессильным. Однако он всегда напоминал себе, что Цзянь все еще жива и это кое-что значило. Дважды та пыталась покончить с собой — обе попытки он пресек лично. Цзянь моргнула еще раз, возможно пытаясь глядеть сквозь волосы, и, выбросив руки, порывисто обняла Колдинга. Он обнял ее в ответ, похлопав по спине и этим как бы отгоняя ее страхи, — как свою дочку, а не женщину пятидесяти двух лет.
— Я опять видела сон, мистер Колдинг.
— Все хорошо, — ответил Колдинг. Он чувствовал ее слезы у себя на щеке и плече. Цзянь всех мужчин звала «мистер»: с ее сильным акцентом это всегда звучало как «мии-ста». Ему так и не удалось уговорить ее называть его по имени.
— Все хорошо, Цзянь. Может, еще поспишь?
Она подалась назад, отстраняясь от него, и вытерла слезы тыльной стороной ладони.
— Нет. Только не спать.
— Да ладно, Цзянь. Просто попытайся. Я же знаю, последние три дня спала не больше шести часов.
— Нет.
— Ну, хоть попробуй, а?
— Нет! — Она повернулась и выбралась из-под одеяла, удивительно грациозная для женщины, весившей 250 фунтов и ростом пять футов шесть дюймов. До Колдинга слишком поздно дошло, что на ней лишь только верх пижамы. Он смущенно отвернулся, но Цзянь будто ничего не замечала.
— Поскольку я встала, надо поработать, — заявила она. — Сегодня утром у нас очередной тест иммунной реакции.
Колдинг потер глаза, отчасти для того, чтобы не выглядеть, будто старается не смотреть. Он уставился на знакомую шахматную доску на комоде. Цзянь выиграла у него девяносто семь раз кряду, но кто считал?
Бутылочка с ее лекарством соседствовала с шахматной доской. Прозрачная полоска, бегущая вниз по боку бутылки, позволяла видеть, сколько жидкости оставалось. Поперек полоски черными аккуратными буквами были нанесены даты в убывающем порядке: вверху — первое ноября, тридцатое ноября — внизу. Уровень жидкости был сейчас на отметке «7 ноября».
— Да, лекарства я принимаю, — сказал Цзянь. — Может, я и сумасшедшая, но не дура.
Но принимала ли она их на самом деле? Состояние только ухудшалось, частота и интенсивность кошмаров росли.
— Не говори так о себе, Цзянь. Я тебя сумасшедшей не считаю.
— А еще вы не считаете себя симпатичным, — сказала женщина. — Это доказывает, что ваше мнение спорно.
«Вжик» молнии ее брюк подсказал ему, что можно смотреть в ее сторону. Цзянь натягивала гавайскую рубашку — цвета лайма с желтыми азалиями — поверх белой футболки с пятнами от пота. Густые черные волосы по-прежнему влажно свисали, закрывая лицо, но сквозь эти волосы Колдинг видел черные круги под налитыми кровью, испуганными глазами.
Она прошла к своему причудливому компьютерному столу, села и включила питание. Семь плоских мониторов вспыхнули, окутав ее беловатым свечением: три на столе, два по бокам и четыре над ними в ряд — все мониторы чуть наклонены и установлены полукругом так, что Цзянь приходилось вертеть головой слева направо, чтобы видеть их все.
Колдинг поставил бутылку с лекарством на место и подошел к ее рабочему месту. Все семь экранов изображали плавающую ленточку букв «A», «G», «T» и «C». Время от времени буквы меняли цвета, иногда переливались яркими полосками, иногда и то и другое одновременно. У Колдинга это ассоциировалось с многоцветной цифровой рвотой.
Иммунная реакция являлась препятствием, которое научная троица генадских гениев — Клаус Румкорф, Эрика Хёль и Цзянь — элементарно была не в состоянии преодолеть. Это был последний серьезный теоретический барьер, ставший между «Генадой» и перспективой спасения сотен тысяч жизней в год. Сейчас, поскольку Цзянь проснулась, она приготовится к тесту или, скорее всего, к очередной неудаче и, как водится, — к ярости и возмущению доктора Клауса Румкорфа.
— Тебе что-нибудь надо? — спросил Колдинг.
Цзянь покачала головой, ее внимание уже было сосредоточено на одном из больших мониторов. По опыту Колдинг знал, что она его, скорее всего, уже не слышит. Не отрывая взгляда от монитора, Цзянь открыла небольшой холодильник, прятавшийся под ее столом, и вытащила бутылку «Доктора Пеппера». Ее рука чуть заметно дрожала, когда она открывала бутылку и делала большой глоток.
— Ну а я, пожалуй, пойду досплю, — сказал Колдинг. — Если что надо — кричи, хорошо?
Цзянь что-то пробурчала, но Колдинг не понял, была ли это реакция на его слова или на какие-то данные с экрана.
Он был уже на пороге, когда она окликнула его:
— Мистер Колдинг?
Он обернулся. Цзянь показывала на один из мониторов.
— Сегодня седьмое ноября, — сказала она. — Простите. Очень жаль, что я не была с ней знакома.
К глазам тотчас подступили слезы. Он проглотил ком в горле, крепко сжал зубы от боли в груди.
— Спасибо, — проговорил он.
Цзянь кивнула и отвернулась к своим мониторам. Колдинг вышел, прежде чем она успела заметить, что он плачет.
В этот день три года назад умерла Кларисса. Порой ему казалось, что часы успели тикнуть лишь раз с того мгновения и он поцеловал ее буквально вчера. А иногда ему с трудом удавалось вспомнить ее лицо, будто он никогда прежде не знал ее. Но всегда, каждую минуту следующего дня, боль ее отсутствия не отпускала его.
Колдинг притворно закашлялся — чтобы вытереть глаза на тот случай, если за ним в настенную камеру наблюдает Гюнтер — и зашагал к своей комнате. Исследовательский комплекс напоминал здание школы: шлакобетонные стены, окрашенные в нейтрально-серый цвет, пестрый плиточный пол, огнетушители в паре с пожарными топорами на каждой стене. Были даже маленькие ручки с маркировкой «тянуть» на высоте плеча, хотя предназначались не для подачи пожарной тревоги, а для закрытия воздушных шлюзов на случай вирусного заражения.
Колдинг добрался до своей комнаты и захлопнул за собой дверь.
— Все спокойно, Гюн.
— Мне понравилась та часть, где она сказала, что не дура, — сказал Гюнтер. — Преуменьшение века!
— Кто бы говорил.
— Поспите, босс. Я присмотрю за ней.
Колдинг кивнул, хотя был в комнате один. Не ляжет он спать сегодня. Сны становятся все хуже. Последние два раза, когда подобное случалось, через две недели у нее начинались галлюцинации, и в итоге она пыталась убить себя. В недавней своей попытке Цзянь заперлась в уборной и наполнила помещение газообразным азотом. Ее ассистент, Тим Фили, понял, что она делает, и позвал на помощь. Колдинг ворвался задолго до «последнего момента». Но дело не в том, как близко она подошла к этому моменту, — дело было в тенденции. Ночные кошмары, галлюцинации, затем попытка суицида. Доктор Румкорф уже подкорректировал минимально эффективную дозу лекарства для нее, но кто знает, поможет это или нет?
Колдинг обязан доложить. Клаус Румкорф блестящий ученый, Эрика Хёль — легенда, но без Лю Цзянь Дэн проект просто прекратит существование.

 

7 ноября. Холод собачий
Ссутулившись, Колдинг вошел в кабинет засекреченной связи и уселся за стол. Он заранее оделся потеплее: поверх джинсов зимний полукомбинезон, теплые башмаки и большой черный пуховик с эмблемой «Генады» — красной «Г» слева на груди. Не стоит общаться с начальством в халате.
Этот терминал — единственное место в комплексе, откуда можно было позвонить или получить вызов. Причем связаться можно было только со штаб-квартирой «Генады» за пределами Лиф Рэпидз, Манитоба. Заставка экрана прокручивала на мониторе логотип «Генады». Колдинг стукнул по «пробелу». Компьютер был сконфигурирован для единственной задачи, поэтому логотип исчез, и запустился процесс установки связи. Сейчас мобильный телефон Данте выдал особый звонок, сообщая о необходимости подойти к терминалу закрытой связи.
Колдинг терпеливо ждал, пытаясь подобрать нужные слова для сообщения. Минуты через две на экране появилась улыбающаяся физиономия Данте.
— Доброе утро, Пи-Джей. Как погодка?
Колдинг выдавил усмешку на затасканную шутку. На Баффиновой Земле, широта шестьдесят градусов, были только две температуры — «колотун» и «холод собачий».
— Терпимо, сэр. Заметьте, я нечасто выбираюсь наружу, но по крайней мере здесь, внутри, у нас все отлично.
Данте кивнул. Колдинг давно знал, что шеф любил слышать что-нибудь позитивное: такой процесс Колдинг называл «подслащиванием». Он не осуждал Данте за это: вложи он сам почти полмиллиарда долларов в проект, ему бы тоже хотелось слышать добрые вести.
Благородный загар Данте выдавал богатого мужчину, который мог частенько позволить себе спа даже в такой глуши, как Манитоба. Густые, цвета воронова крыла волосы создавали впечатление, будто он только поднялся с кресла парикмахерской где-нибудь в Голливуде, а ослепительно-белая улыбка — о тщательном уходе за зубами со студенческих лет. Его непропорционально крупная челюсть всегда фигурировала в карикатурах и политических комиксах. Это было лицо биотехнологической компании-миллиардера, державшее инвесторов в тонусе и восторженном энтузиазме.
— А я только собрался тебе звонить, — сказал Данте. — Мы приобрели еще несколько геномов млекопитающих. В настоящий момент Валентайн вылетает с ними и будет у тебя минут через тридцать. Пожалуйста, будь готов встретить его, мне нужно, чтобы он сразу же вернулся.
— Считайте, сделано, — ответил Колдинг.
Данте подался чуть ближе к камере, на лице — выжидание:
— Ну, раз уж вы позвонили мне, полагаю, у вас добрые вести о последнем тесте иммунной реакции?
— Как раз сейчас начали, — сказал Колдинг. — Узнаем через несколько часов.
— На этот раз должно получиться. Должно. В противном случае, думаю, придется вовлечь больше народу — людей топ-уровня.
Колдинг покачал головой:
— Я по-прежнему настоятельно рекомендую воздержаться от этого. Сейчас мы в безопасности. Вовлечете больше людей — откроете дверь для агента ЦРУ.
— Но у нас есть специальная проверка сведений…
— Да бросьте, Данте, — перебил Колдинг, не желая вновь начинать этот разговор. — Вы же для этого меня и наняли. Мы работаем с минимальными затратами. Четверо ученых, четверо охранников — вот и все, что нам надо.
— А по-моему, совершенно очевидно, что это не все, что нам надо! — Лицо Данте трансформировалось в злобную узкоглазую маску.
— Я знаю эту команду. И однажды спас этот проект, помните?
Данте, выпрямившись, отодвинулся от камеры, сделал глубокий вдох, затем выдох.
— Да, Пи-Джей. Это ты спас проект. Отлично. Ну, раз ты звонишь не с добрыми вестями, значит — с плохими.
— Цзянь. Она… У нее опять кошмары. Я хотел, чтобы вы знали.
— Так же плохо, как тогда?
Колдинг покачал головой:
— Нет. Во всяком случае, пока.
— Что говорит Румкорф?
— Корректирует дозу ее лекарства. Он не считает галлюцинации большой проблемой и уверен, нам удастся держать ее состояние под контролем.
Данте кивнул, мускулы его огромной челюсти чуть заметно подрагивали:
— Эта старуха меня бесит. Неудивительно, что китайцы сбагрили ее нам.
Вот урод. «Сбагрили»? Данте едва ли не умолял китайцев разрешить включить Цзянь в состав сотрудников «Генады».
— Да ладно, Данте, вы же знаете, мы только выгадали от этой сделки.
— Выгадаем мы только в случае, если ее вдруг осенит и мы получим прибыль. А если не осенит — много людей погибнет ужасной смертью.
— Я очень хорошо представляю себе последствия неудачи, Данте.
Сердитый взгляд Пальоне чуть смягчился.
— Разумеется, Пи-Джей. Простите. Но мы не можем без конца вваливать средства в эту бездонную яму. Наш инвестор требует результатов. Позвоните, если что выяснится.
— Да, сэр, — сказал Колдинг и прервал связь.
Крутящийся логотип «Генады» вернулся на экран. У «Генады» много инвесторов, но волновался Данте лишь по поводу одного — китайского правительства. Раз уж Данте так вышел из себя, китайцы, наверное, настаивают на возвращении своих значительных — и, по-видимому, секретных — инвестиций.
А это означает, что времени в обрез.

 

7 ноября. Тасманские волки
Колдинг вышел из воздушного шлюза главного здания на утренний холод. Даже спустя много месяцев он не привык к местным температурам. Он неловко побежал словно человек, старающийся высовывать из пальто как можно меньше себя, — и быстро преодолел пятьдесят метров до ангара.
Ангар совершенно не вписывался в снежный унылый ландшафт и казался здесь инородным телом. Семь этажей вверх, 150 ярдов в длину, 100 ярдов в ширину. Две широченные откатные двери, в которые свободно прошел бы самолет, который никогда не прилетит, оттого и использовали ангар как коровник и как гараж для двух машин комплекса. В левую откатную створку была встроена простая, в рост человека входная дверь. Колдинг вразвалочку подбежал к ней и скользнул внутрь.
Внутри — тепло. Спасибо власть имущим. Он подошел к одному из обогревателей и нажимал кнопку «теплее» снова и снова — до упора и, пока стягивал перчатки, держа руки над решеткой, с удовольствием вслушивался в шипение природного газа в хлорвиниловой трубке. Компьютер в помещении охраны управлял этим подогревателем и пятьюдесятью или шестьюдесятью такими же, установленными по периметру пола и потолка, но временный перегрев был настоящим блаженством.
— Эй, завязывай, — окликнул его высокий голос. — Ты что, добавил жару? Здесь и так тепло — очуметь.
— Это потому, что ты мутант из Канады! — крикнул Колдинг через плечо. — Тебя, наверно, родили в иглу… — Он отдернул руки: их едва не опалило. Ну вот, полегчало.
Колдинг вновь натянул перчатки, удерживая тепло, испускаемое его согревшейся кожей. Он повернулся и увидел упитанного Брэйди Джованни, запускающего дизель маленькой автоцистерны, которую они использовали для заправки вертолета Бобби Валентайна.
В ангаре было не так уж «тепло, очуметь», как заявил Брэйди, но заметно выше точки замерзания. В здании в семьсот квадратных футов жили пятьдесят голштинских коров — в дальнем его конце. До них было больше шестидесяти ярдов — доказательство размера здания. Крупные черно-белые животные мирно жевали.
Изредка одно из них издавало «му-у», эхом отражавшееся от листового металла крыши на высоте семи этажей.
На этом же конце ангара приютились автоцистерна и «Хамви». Последний использовался очень редко. Кроме еженедельных визуальных проверок резервного сервера, который располагался в конце взлетной полосы комплекса, длиной в милю, также раз в неделю на нем возили Эрику Хёль инспектировать два комплекса с резервными стадами Баффиновой Земли. Каждый находился в тридцати милях. Шестьдесят миль туда и обратно с Хёль — это так же весело, как клизма из колючей проволоки.
Брэйди выбрался из автоцистерны, оставив двигатель работать на холостых.
— Для Бобби все готово, — сказал он. — Как только чоппер сядет, сразу начну заправлять.
— Сегодня там дьявольский холод, — сказал Колдинг. — Когда откроешь двери, убедись, что добавил жару — чтобы коров не заморозить.
— Само собой. Добавлю им жару. Так сказать, «в нашем городишке наступают горячие деньки»… сегодня утром.
Брэйди, по обыкновению, засмеялся собственной шутке. Колдинг улыбнулся и неопределенно кивнул, тактично пытаясь уловить юмор. Смех Брэйди звучал почти так же, как и его голос: высокий и резкий, скорее характерный для пятнадцатилетней девушки, чем для мужчины шести футов четырех дюймов ростом и трех сотен фунтов весом. Как охранник Брэйди производил сильное впечатление. Никто не понимал его шуток, даже Гюнтер или Энди Кростуэйт, служившие с ним в канадских спецслужбах.
Кстати, об Энди… Колдинг взглянул на свои часы. Чуть за десять тридцать утра. Подумать только, Энди «Отморозок» Кростуэйт опаздывает.
— Брэйди, Энди не объявлялся?
Тот покачал головой.
— Черт. Значит, скоро появится, поможет тебе заправлять. Я выйду ненадолго. Держи оборону. — Брэйди пронзительно рассмеялся. — Держи оборону. Отлично сказано!
Колдинг улыбнулся и кивнул. Он с трудом понимал юмор Брэйди, — а сейчас, похоже, тот не понял собственной шутки.
Он вышел из маленькой двери служебного входа ангара в морозное ослепительно-белое утро. Утрамбованный снег скрипел под ногами, пока те не стали утопать по щиколотку в нетронутых заносах. Колдинг стоял один, обводя взглядом белый простор Баффиновой Земли. Не считая лаборатории за спиной, в пределах видимости не было ни единого строения.
Три года сегодня. К черту сон, сегодня надо напиться. Может, с Тимом Фили — после утреннего эксперимента. Тим всегда готов выпить, и всегда у него найдется под рукой бутылочка.
Три года.
— Как же я хочу, чтоб ты вернулась… — пробормотал Колдинг.
Но Кларисса не могла вернуться, как бы сильно он того ни хотел. Ему не удавалось притупить боль, надолго поселившуюся в груди. Но что он мог сделать — так это заниматься этими чертовыми проектными работами… И тем самым спасти сотни тысяч людей от возможности испытывать такую вот боль, как у него.
Он повернулся взглянуть на жилой комплекс, почти на два года ставший его домом. Ярдах в пятидесяти к юго-западу от ангара стояло еще одно здание комплекса. Квадратное, из шлакобетонных блоков строение выглядело незамысловатым. Оба его входа были оборудованы воздушными шлюзами, в которых поддерживалось давление чуть ниже атмосферного. Отрезвляющая мысль: дом Колдинга был местом, предназначенным для хранения смерти.
Под крышей здания размещались самые передовые лаборатории для генетиков, компьютеры и ветеринарные медикаменты, а также маленький кафетерий, комната отдыха и девять квартир по шестьсот квадратных футов. По размаху — солидный комплекс, но после двадцати месяцев изоляции даже в «башне Трампа» разовьется клаустрофобия.
Между ангаром и главным комплексом стояла металлическая платформа, поддерживавшая десятифутовую спутниковую тарелку. Платформа, ангар и сооружения объекта — вот и все признаки цивилизации Баффиновой Земли.
Эхо принесло отдаленный низкий стрекот лопастей. Колдинг повернулся и увидел темную точку на горизонте. Точка быстро выросла в знакомый контур вертолета «Сикорский S-76C». Колдинг восхищался этой машиной. Если взять типичный вертолет ТВ-новостей, убрать все эмблемы и логотипы и выкрасить в черный цвет, то получится близнец «Сикорского» Бобби. С двенадцатью местами и дальностью полета более четырех сотен морских миль, он был способен в критической ситуации доставить весь личный состав комплекса в безопасное место.
Вертолет приблизился и, как шумная тень, нырнул вниз к взлетно-посадочной полосе длиной в милю, взбивая облака снежной пыли. Вышли шасси. Бобби Валентайн аккуратно посадил машину.
Чуть погодя над снежным ландшафтом разнесся металлический скрежет. Массивные двери ангара — 240 футов шириной и 70 высотой — медленно расползлись ровно настолько, чтобы прошла автоцистерна. Брэйди вывел ее и остановил рядом с «Сикорским». Колдинг направился к вертолету, поглядывая на ангарные двери: закроются или нет.
Двери остались открытыми. Значит, закрыть их некому: Энди Кростуэйта в ангаре нет.
Воздушный шлюз главного здания открылся. Колдинг ожидал увидеть Энди, но на холод выскочил Гюнтер Джонс. При шести футах двух дюймах он стоял «глаза в глаза» с Колдингом, но был намного худее; его черная куртка с эмблемой «Генады» болталась на тощем теле, как просторная рубашка на плечиках.
— Гюн, где, черт побери, Отморозок?
— Дрыхнет. Не хотел вас, ребята, оставлять недоукомплектованными, — он протянул Колдингу «уоки-токи». — Он врубает видеофон в комнате Энди.
Колдинг вздохнул и нажал тангенту.
— Энди, ответь.
Ответа нет.
— Энди, ответь. Я буду тебя доставать, пока не ответишь.
Динамик проскрипел в ответ:
— Ты мне мешаешь. Я пытаюсь заснуть.
— Давай, шевелись, Энди, топай сюда. Гюнтера пора менять.
— А Гюн здесь?
— Здесь, прикрывает твою ленивую задницу.
— Ну, тогда разрешаю всем расслабиться… Отстань, Колдинг.
— Черт возьми, Энди, давай сюда и делай свою работу.
— Не, я пас. В данный момент мой уровень по шкале GAF крайне низок.
GAF? Колдинг взглянул на Гюнтера.
— Это значит, ему все пофиг, — перевел Гюнтер.
Колдинг считал Энди здесь лишь чуть более полезным, чем собачье дерьмо суточной свежести. Отморозок когда-то служил вместе с Магнусом, и это было единственной причиной, по которой вредный маленький ублюдок вообще получил работу.
— Энди, я…
— О, — донесся голос Энди, — похоже, эта штуковина сломалась…
Щелчок, и разговор прервался. Колдинг решил его не возобновлять.
— Да ладно, не парься, — сказал Гюнтер. — Плевать. Дай мне поздороваться с Бобби, а потом закрою ангар и добавлю тепла. Лады?
Колдинг кивнул. Они с Гюнтером подошли к «Сикорскому», когда вращение лопастей замедлилось и из кабины спрыгнул Бобби Валентайн.
Бобби был частным пилотом братьев Пальоне и универсальным курьером на все случаи жизни. Он откинул густые светло-русые волосы с глаз и сверкнул улыбкой, которая всюду служила ему пропуском. В левой руке Бобби держал металлический ящичек размером с коробку для обедов, правую протянул Колдингу, и тот крепко пожал ее.
— Пи-Джей, ну, как ты тут?
— Отлично, Бобби-Ви, — ответил Колдинг. — Долетел нормально?
Бобби кивнул:
— Все бы ничего, да только бы успеть унести отсюда ноги до прихода циклона. — Бобби протянул руку Гюнтеру. — Гюн, старина, как тебе пишется?
— Хорошо пишется, честное слово! Третью книгу почти закончил. Стефани Мейер никак не узнает, что ударило ее.
— Ну, ты гигант, — похвалил Бобби.
Гюнтер кивнул и потрусил к ангару. Он пробежал мимо Брэйди, который тащил заправочный шланг к «Сикорскому».
Бобби осторожно, словно фамильную ценность, поднял металлический ящик и вручил его Колдингу.
— Вот здесь очередной каталог вымирающих, — сказал Бобби. — Карибский тюлень-монах, стеллерова морская корова, свиноногий бандикут и тасманский волк.
— Тасманский волк? Они же вымерли еще в тридцатых?
Бобби кивнул:
— Мы нашли чучело одного в Окленде. Вытянули ДНК из шерсти или еще откуда… Ну, ладно, посылка доставлена, я — обратно.
— Так сразу? Доктор Румкорф умирает хочет полетать с тобой.
Бобби бросил взгляд на часы:
— А может герр доктор сделать это сию минуту?
— Сию минуту у него самый разгар эксперимента с иммунной реакцией эмбриона.
— Тогда прошу прощения: ждать не могу, — сказал Бобби. — К тому же доку Румкорфу вряд ли нужны еще уроки. Я захвачу его в другой раз.
Колдинг взглянул на свои часы: без десяти одиннадцать. Румкорф и компания трудятся уже три часа и скоро должны закончить. Колдинг поспешил внутрь, оставив Брэйди и Гюнтера, торопящихся поскорее отправить Бобби.
В этот раз, по счастью, в отличие от последних пятнадцати эмбриональных тестов, Колдингу удастся сообщить Данте хорошие новости.

 

Вот это характер!
Крохотный плавающий кластер клеток не был способен мыслить, не был способен реагировать или чувствовать. А если б мог, то чувствовал лишь одно…
Страх.
Страх к монстру, подплывшему слишком близко. Бесформенный, вероломный, безжалостный монстр дотянулся гладкими, как бы струящимися усиками, которые коснулись сгустка клеток, пробуя поверхность.
Плавающий сгусток чуть вибрировал каждый раз, когда одна из его клеток завершала митоз, деля одну клетку на две дочерние. Все это происходило быстро… гораздо быстрее, чем в любом другом животном, иной биологической форме. Ничто на свете не делилось с такой скоростью и такой эффективностью. Именно с такой скоростью живые сгустки начинали вибрировать каждые три или четыре минуты, клетки делились, с каждым разом удваивая количество.
Бесформенный монстр? Макрофаг, охотник-убийца, белая кровяная клетка, взятая из крови какой-то коровы и упавшая в чашку Петри с гибридной яйцеклеткой.
Усики монстра тянулись вперед — гибкие, бесформенные, струящиеся, словно обладающая интеллектом вода. Они гладили быстро делящееся яйцо, распознавая химические вещества, пробуя яйцо с одной лишь целью: узнать, было ли яйцо своим.
Оно им не было. Яйцо было чужим.
А все чужое должно быть уничтожено.

 

Даже на этой ранней стадии Цзянь знала: их вновь постигла неудача.
Она, Клаус Румкорф, Эрика Хёль и Тим Фили смотрели на гигантский монитор, занимавший всю стену плотно забитой оборудованием генетической лаборатории. Верхний правый угол монитора показывал зеленые цифры: 72/150. На поле широченного экрана светилась сетка квадратов, десять в высоту, пятнадцать в ширину. Больше половины из них были черными. В каждом из остальных квадратов застыло изображение зернистой черно-белой онлайн-картинки сильно увеличенного эмбриона.
Число 150 обозначало количество эмбрионов на момент начала эксперимента. Пятьдесят коров, три генетически модифицированные яйцеклетки от каждой коровы, каждая яйцеклетка вовлечена в воспроизведение без оплодотворения. Как только оплодотворенная клетка, называемая зиготой, делилась на две дочерние клетки, она становилась эмбрионом — растущим организмом. Каждый эмбрион сидел в чашке Петри, заполненной богатой питательной средой и элементами иммунной системы от «родной» коровы: макрофаги, натуральные клетки-убийцы и Т-лимфоциты — элементы, скомбинированные для того, чтобы выполнять функции, образно говоря, «киллеров специальных сил», нацеленных на вирусы, бактерии и другие болезнетворные микроорганизмы.
«72» — количество оставшихся в живых эмбрионов, пока еще не уничтоженных ненасытными лейкоцитами.
Цзянь заметила, как изменились цифры на счетчике: 68/150.
Румкорф, казалось, вибрирует от ярости; частота этой вибрации немного увеличивалась всякий раз, как уменьшалась первая цифра. Ростом он был чуть выше Цзянь, но в весе она превосходила его фунтов на сто. За толстыми стеклами очков в темной оправе глаза ученого очень напоминали глазки жука. Чем больше он кипел, тем больше его трясло. А чем больше его трясло, тем больше расходился зачес на его темени, обнажая поблескивающую лысину.
65/150.
— Скандал… — обронила Эрика, ее интеллигентный голландский акцент сочился раздражением.
Цзянь глянула на чопорную женщину. Она ненавидела Хёль не только за то, что та была законченной стервой, но еще и за то, чем не обладала сама Цзянь: Эрика была хороша собой и женственна. Волосы с серебристой сединой Хёль затягивала в тугой узел — это открывало надменное лицо. У нее были неизбежные для любой сорокапятилетней женщины морщинки, но ни одна из них даже не напоминала морщинку от смеха. Хёль была так бледна, что Цзянь частенько спрашивала себя, видела ли эта женщина последние тридцать лет что-нибудь, кроме бессолнечного лабораторного интерьера.
61/150.
— Время? — спросил Румкорф.
Цзянь, Тим и Эрика автоматически посмотрели на свои часы, но вопрос предназначался Эрике.
— Двадцать одна минута десять секунд, — сообщила она.
— Уберите с экрана «неудачников», — процедил сквозь зубы Румкорф. Тим Фили тихонько набрал на клавиатуре несколько клавиш. Черные квадраты исчезли. Шестьдесят один квадрат, теперь большего размера, остались.
Тим числился ассистентом Цзянь, биологом с впечатляющими биоинформатическими навыками. Разумеется, до уровня Цзянь он недотягивал, но его мультидисциплинарный подход к решениям задач служил мостиком через провал между компьютерным мастерством Цзянь и биологической квалификацией Эрики. Он был крупнее Румкорфа, но ненамного. Цзянь бесило, что даже если на проекте мужчин и женщин по двое, она всегда оказывалась самой крупной из присутствующих в помещении.
Цзянь пригляделась к одному из квадратов. Крохотный эмбрион — беспощадный, серый, полупрозрачный кластер клеток, очерченный белесым кругом. В шестнадцати клетках критерий оценки изменился с эмбриона на морулу — в переводе с латинского «шелковица», названную за его схожесть с плодами тутового дерева. Обычно эмбриону млекопитающего требовалось несколько дней для достижения стадии морулы, но создания Цзянь добирались до этой стадии всего за двадцать минут.
Оставшись одна, морула продолжит деление до тех пор, пока не превратится в полый пузырек клеток, известный как бластоциста, или зародышевый пузырек. Но чтобы развиваться, бластоцисте придется внедриться в материнский околоплодник. А это невозможно до тех пор, пока иммунная система коровы воспринимает эмбрион как вредное инородное тело.
54/150.
Цзянь сфокусировала внимание на этом квадратике. С левой стороны морулы начал «вытекать» в поле зрения макрофаг, двигаясь как амеба и в процессе движения удлиняя-вытягивая ложноножку.
По всей ширине огромного монитора один за другим мигали и гасли белые квадраты.
48/150.
— Черт, — прошипел Румкорф, и Цзянь удивилась, как это ему удается столь отчетливо выговаривать слова сквозь крепко сжатые зубы.
Макрофаг воздействовал на химические вещества, захватывая молекулы из окружающей среды и вступая с ними в реакцию. Внешняя оболочка морулы, или вителлиновый слой, была оболочкой той же яйцеклетки, взятой от коровы. Это означало, что она была на 100 процентов натуральной, родной для коровы, то есть являлась тем, что микрофаги, по идее, не должны атаковать. Но то, что находилось внутри наружной оболочки, было творением Цзянь… Цзянь и ее «Машины Бога».
34/150.
— Еще раз уберите, — велел Румкорф.
Тим пощелкал клавишами. Черные квадраты вновь исчезли: оставшиеся серые выросли еще больше.
И почти в то же мгновение увеличившиеся квадраты стали мерцать и чернеть.
24/150.
— Блин! — воскликнула Эрика намеренно грубо.
Внутри морулы затрепетала клетка. Ее края ужались, форма изменилась с круга на песочные часы. Митоз. Усик макрофага протянулся к моруле, коснулся ее, будто лаская.
14/150.
Все аморфное тело макрофага появилось в поле зрения — сероватая бесформенная масса.
9/150.
Квадраты неуклонно мерцали и чернели, будто насмехаясь над Цзянь и напоминая ей о недостатке опыта, тупости и неудаче.
4/150.
Макрофаг еще приблизился к моруле. Делящаяся клетка еще раз содрогнулась, и одна клетка стала двумя. Прирост, успех, но было слишком поздно.
1/150.
Усики макрофага протянулись к кластеру, затем коснулись тыльной стороны, окружая его, соединились и поглотили жертву.
Квадрат почернел, оставив лишь белую сетку и зеленый номер.
0/150.
— Что ж, это было впечатляюще, — сказал Румкорф. — Глаз не оторвать.
— О, прошу вас, — сказал Эрика. — Я не желаю этого слышать.
Румкорф развернулся к ней:
— Нет, уж послушайте. Мы обязаны выдать результаты. Ради бога, Эрика, ведь вся ваша карьера строилась на основе этого процесса.
— Не сказала бы. Квагга и зебра генетически почти идентичны. А то, что мы пытаемся создать здесь, Клаус, — искусственное, то есть неестественное. Если Цзянь не может выдать правильный геном, значит, эксперимент некорректен с самого начала.
Цзянь мучительно захотелось куда-нибудь спрятаться. Румкорф и Эрика были любовниками — когда-то, но не сейчас. Сейчас они воевали, как разведенные супруги.
Эрика резко показала большим пальцем на Цзянь:
— Вот кто виноват. Все, на что она способна, — это дать мне эмбрион с 65-процентной вероятностью успеха. Мне же, чтобы иметь хоть какой-то шанс, нужно по меньшей мере 90 процентов.
— Да вы обе виноваты, — парировал Румкорф. — Мы что-то проглядели. Иммунную реакцию вызывают сигналы конкретных белков. Вам надо выяснить, какие гены вырабатывают белки, являющиеся причиной срывов.
— Мы пытались, — ответила Эрика. — Проверяли все от и до, снова и снова. Компьютер продолжает анализировать, мы продолжаем вносить изменения, но всякий раз происходит одно и то же.
Румкорф медленно провел рукой по волосам, почти вернув зачес на место.
— Мы приблизились почти вплотную. Надо попытаться сменить направление наших рассуждений. Я точно знаю, критическая ошибка — вот она, перед нашим носом, и мы просто никак не можем разглядеть ее.
Тим встал, потянулся и быстро провел обеими руками по коротким, но густым светлым волосам, одновременно глядя прямо на Румкорфа. Интересно, подумала Цзянь, это он специально в насмешку над выпадающими волосами Клауса?
— Сто раз проделывали, — сказал Тим. — Я уже, помимо своей, проверяю всю работу Цзянь и Эрики.
Эрика взвилась:
— Как будто ты в состоянии хотя бы понять мою работу, идиот.
— Замолчите! — сказала Цзянь. — Не смейте так говорить с Тимом.
Эрика ухмыльнулась — сначала Цзянь, затем — Тиму:
— Ты такой большой мужчина, Тим. И тебе не обойтись без заступничества старой толстухи?
Тело Тима не шелохнулось — за исключением его правой руки: он вытянул ее и средним пальцем щелкнул Эрику.
— Хватит, мистер Фили, — вмешался Румкорф. — Если вам недостает ума полностью отдаться работе, меньшее, что вы можете сделать, — это захлопнуть рот и сфокусировать свой никчемный мозг на своем маленьком компьютере.
Руки Тима сжались в кулаки. Цзянь стало очень жаль его. Тим Фили, вероятно, привык быть всегда «самым умным человеком в комнате». Здесь же он был самым безгласным: Клаус никогда не давал ему забывать об этом.
— Понимаю, все разочарованы, — сказал Румкорф. — Но мы должны найти способ начать мыслить в новых направлениях. Мы так близко к цели, неужели вы не чувствуете?
Его большие, как у жука, глаза обвели взглядом комнату, ловя запоздалые кивки согласия. Они были близко, так раздражающе близко. Цзянь просто не удавалось найти этот недостающий штрих. Это почти заставляло ее мечтать о днях до начала приема лекарства — тогда идеи приходили свободнее и быстрее. Но нет, так нельзя — она знала слишком хорошо, куда это могло завести.
Цзянь, Тим и даже Эрика смотрели в пол.
— В бою все средства хороши, — продолжал Румкорф. — Чего бы это ни стоило, мы добьемся своего. Мы провалили тест иммунной реакции всего лишь в шестнадцатый раз… Так, все сейчас отправляйтесь по своим комнатам и продолжайте работать по отдельности. Может, если мы перестанем кидаться друг на друга, то хотя бы найдем препятствие и устраним его.
Цзянь кивнула, вышла из лаборатории и направилась обратно в свои крохотные апартаменты. Шестнадцать тестов иммунной реакции, шестнадцать провалов… Она должна найти способ заставить семнадцатый получиться, обязана, потому что миллионы жизней зависели от нее, от нее одной.

 

8 ноября. «Game… over»?
Данте сидел за своим массивным столом из белого мрамора, смотрел и ждал. Его брат Магнус устроился по другую сторону стола, откинувшись на спинку одного из двух кожаных кресел — мобильный телефон прижат к левому уху, глаза чуть прищурены. Ноздри Магнуса раздувались. Большой палец беспрестанно крутил перстень Кубка Грея на правой руке. На гладко бритой голове бликовали лампы кабинета.
Любому в этом мире Магнус показался бы абсолютно спокойным. На самом деле он и был спокоен. Всегда, по крайней мере внешне. Но Данте знал Магнуса всю свою жизнь и мог сказать, когда что-то глодало брата изнутри.
— Продолжайте, — сказал Магнус в телефон.
Данте посмотрел на стену кабинета, разглядывая серии эскизов — подлинников Леонардо да Винчи. Работы художника были воплощением контроля, спокойствия и выдержки, методичного совершенствования. Принципов, за которые Данте бился на всех этапах своей жизни.
— Исполняйте, — завершил разговор Магнус. Ноздри опять раздулись — едва заметно. Он стал медленно выпрямляться, пока его спина не сделалась идеально прямой.
Разделенные лишь полутора годами, Данте и Магнус были очень похожи: у обоих фиалковые глаза, массивные челюсти, оба высокие и крепко сбитые, но Магнус намного больше времени проводил в тренажерном зале, и это было заметно.
Хотя оба были мгновенно узнаваемы как братья, младший обладал еще одним ключевым отличием: он выглядел опасным — по большей части благодаря тонкому шраму, тянувшемуся от левой брови вниз к левой щеке. И в те мгновения, когда Магнус бывал сосредоточен, как, например, сейчас, устремив взгляд в никуда, его холодный разум перерабатывал информацию; правда была в том, что младший брат Данте выглядел просто зловеще.
Магнус сложил телефон, небрежно опустил его во внутренний карман сшитого на заказ спортивного пиджака, затем медленно откинулся на спинку и забросил левую ногу на правую:
— «Новозим» в Дании взорван.
— Взорван? Активисты «Прав животных» наседают?
— Покруче, — сказал Магнус. — Наш маленький друг хакер из АНБ не уверена, но она полагает, что это был боеприпас объемного взрыва.
Магнус медленно выдохнул. Не было нужды переспрашивать, что это значило. Существовала только одна причина сжигать дотла комплекс стоимостью миллиард долларов: вирус перескочил на людей.
— А Мэтал и его команда?
— Мертв, — ответил Магнус. — Он находился в комплексе. Весь персонал погиб.
Данте кивнул. «Новозим» — основной конкурент «Генады». Мэтал был их ответом на Клауса Румкорфа. Новый комплекс можно всегда отстроить, вот только уже не заменишь такого таланта, как Румкорф или Мэтал. В гонке за жизнеспособной ксенотрансплантацией «Новозим» можно было больше не учитывать.
— Это нам на руку, — сказал Данте. — «Новозим» выбыл из игры.
Магнус улыбнулся — одними уголками губ.
— Боюсь, это игра закончена. Для всех и каждого. «G-8» сделает все, чтобы закрыть нас всех. Фермерша говорит, исполнитель у них Фишер, а начнет он с нас.
Фермерша — псевдоним их человека в АНБ. Своего настоящего имени не раскрывает, общается с ней только Магнус. Информация Фермерши была всегда достоверной, права она и сейчас: перспектива столкновения с Фишером сулила им серьезные проблемы.
Гнев, раздражение и беспокойство — все разом полыхнуло в груди Данте. Фишер начал охоту за «Генадой», когда Галина Порискова попыталась устроить публичный скандал, обнародовав материал об экспериментах с эмбрионами суррогатных матерей. Данте нанял Пи-Джей Колдинга и Тима Фили, чтобы избавиться от всех улик. Если б эти двое не справились, Фишер точно прихлопнул бы компанию, а Данте и Магнуса упрятал бы за решетку.
Улыбка Магнуса увяла, вернулся пустой взгляд.
— Иронично, не находишь?
— Что именно?
— То, что нас закрывают в связи с опасностью распространения вируса, в то время как конкретное направление нашей работы гарантирует, что этого не может произойти. Если б ты не держал исследование в тайне, «G-8» оставила бы нас в покое.
— Мы не могли анонсировать наш метод. Иначе б и «Новозим», и «Монсанто», и остальные наверняка попытались бы скопировать его.
Магнус пожал плечами и поднял брови, что означало у него уступку.
Это было плохо, но, возможно, и не совсем: Данте мог найти иной способ справиться с этим.
— А если мы им сообщим сейчас? Я могу позвонить Фишеру. Или нет, лучше пусть Колдинг. У них обоих было что-то в прошлом.
Магнус рассмеялся.
— Они вообще-то не партнеры по покеру. Да в любом случае — уже поздно. Нам не поверят, что наши методы безопасны, особенно после инцидента в «Новозиме». Все кончено.
Данте глубоко вздохнул. Затем медленно выдохнул. Выход всегда есть. Он не сделал «Генаду» одним из крупнейших биотехнологических центров в мире тем, что сидел и ждал, пока что-то произойдет. А преуспел потому, что всегда продумывал все наперед.
— Мы предполагали такой вариант событий, — сказал Данте. — Поэтому у нас есть план.
Магнус несколько секунд молча смотрел на него. Правой рукой он тер левое предплечье — в тишине комнаты негромко шуршала ткань. Ноздри его вновь раздувались.
— Данте, я не верю, чтобы ты всерьез говорил об использовании этой штуки.
— Всерьез. Думаешь, мы потратили пятьдесят миллионов долларов на что-то такое, что не используем, когда больше всего в нем нуждаемся? Румкорф на пороге успеха. Они могут получить эмбриона уже через пару недель.
— Обещания, обещания… — вздохнул Магнус. — Просто смешно, вот уже полгода, как я слышу одну и ту же фразу: «через пару недель».
— Румкорф дает результаты, Магнус. Синтетическая бактерия Вентера, спасшая кваггу от исчезновения… Каждый проект, к которому он прикасается, обречен на успех. Он выдает работу нобелевского качества с десятилетнего возраста.
— А миллиардные долги делал тоже с десяти лет?
— Да плевать на долги, — сказал Данте. — Мы инвестировали слишком много денег, чтобы сейчас все бросить.
— Инвестировали? Ты так это называешь? Мы без гроша. Колодец сух. Ты хоть представляешь себе, сколько стоит получить разрешение на это хитроумное изобретение?
— Знаю.
— А как насчет Сары Пьюринэм и ее команды? Четыре новых носа, глубоко засунутых в наш бизнес. Чем больше народу, тем больше шансов для инфильтрации.
— Говоришь прямо как Колдинг.
Легкая улыбка вернулась:
— Редкий случай, уверяю тебя, но иногда Колдинг прав. Каждый дополнительный сотрудник — риск. Или ты уже забыл о Галине?
Данте почувствовал, как горит лицо. Он не любил говорить об этой девушке, особенно с братом.
— Нет, я не забыл ее. Но Пьюринэм и ее команду взять придется. Выбора у нас нет.
— Есть у нас выбор. С Галиной мы же нашли его.
Дело было не в том, что сказал Магнус, в том, как он это сказал. Данте несколько раз мигнул.
— Не смешно.
— Странно, — сказал Магнус. — Мое чувство юмора известно довольно широко.
Данте покачал головой. Наверняка Магнус предложил такое не всерьез.
— Разные вещи. Эти люди лояльны к нам, так что можешь больше не упоминать об этом.
— Ты уверен? Колдинг и Фили — они ведь оба служили в USAMRIID, где сейчас работает Фишер.
— Если б не Колдинг, у нас бы не было даже компании.
— А Фили? — Магнус пожал плечами. — Откуда ты знаешь, что он у Колдинга не на коротком поводке?
Данте потер виски.
— А какой у нас выбор? Колдинг говорит, Фили — единственная причина, по которой Эрика и Цзянь могут работать вместе.
— Думаю, пора с этим заканчивать.
— И что потом? Поставить китайцев перед фактом, сказав, что Цзянь умерла? Что плакали их денежки?
Магнус взглянул на эскизы да Винчи.
— Что касается денег, китайцы перекрыли кран еще до инцидента в «Новозиме». Больше никаких дорогих покупок для вас, бледнолицые. Вся компания по уши в долгах из-за проекта Румкорфа, а мы сейчас только увеличиваем расходы с Пьюринэм и самолетом — чем мы будем за это расплачиваться?
— У меня запланирована презентация для инвесторов. Пять невероятно богатых особ. Я вынужден запросить больше, чем планировал изначально.
Магнус повернулся взглянуть на Данте. Магнус редко проявлял эмоции, но Данте знал, как подметить такие черточки, которые выдавали признаки гнева и разочарования. Магнус обладал еще одной привычкой, которую проявлял, кажется, только в разговорах с братом, — наполовину приподнятые в изумлении брови.
— Пять? — переспросил он. — И думаешь заполучить их всех?
— Само собой.
Магнус вновь улыбнулся — на этот раз искренне. Он умел многое, чего не было дано Данте, но он не был способен очаровать миллиардеров настолько, чтобы заставить их раскошелиться. А Данте мог. В любое время.
— Этот проект слишком важен, чтобы сейчас останавливаться, — сказал Данте. — Речь ведь идет о сотнях тысяч жизней.
— Сотнях тысяч? Это ты для красного словца, да? А подразумеваешь, наверное, жизнь одного конкретного человека, верно?
Данте зарделся.
— Да я не об этом, — сказал он, отлично зная, что, когда дело доходит до сути, эта одна жизнь — его жизнь — и была именно тем, о чем шла речь. — Мы стремимся вперед и продвигаемся, Магнус. Это несет пользу всему человечеству. И мне плевать, если мы понесем убытки. Этот проект вознесет «Генаду» на вершину, именно этого хотел бы наш отец.
Магнус смотрел в никуда, но взгляд его смягчился, самую малость, и он кивнул.
Магнус, сейчас просто тяжелый период, но крепчайшая сталь выплавляется при высочайших температурах. Ну что, мы вместе?
Тот глубоко вздохнул, затем выдохнул и расслабился.
— Ну конечно, вместе. Как всегда. Ты же знаешь, мог бы и не спрашивать. Я просто не собираюсь механически подтверждать, что все сказанное тобой — истина в последней инстанции.
— Если б ты так делал — грош цена нам как команде. Пожалуйста, подготовь Пьюринэм и ее людей, поедешь с ними. Загрузите в самолет одно стадо из местных резервных. Переброска пройдет быстрее, если нам не придется грузить скот Баффиновой Земли. Через полчаса после взлета позвони Колдингу и скажи, чтоб собрал персонал для срочной эвакуации. Даже если Фишер что-то пронюхает, не думаю, что у него будет время среагировать.
Магнус встал и вышел из кабинета. Данте придется понаблюдать за ним. Брат делает свое дело, вопросов нет, но в стрессовые периоды, как, например, этот, он может сделать ошибочные заключения.
Как то, что он сделал по Галине Порисковой.

 

8 ноября. Бег — отстой
— Ненавижу бегать, — сказал Гарольд Миллер между глубокими вдохами.
— Блин, а я-то как ненавижу, — ответил Мэтт «Каппи» Капистрано.
Сара Пьюринэм покачала головой, затем вытерла пот с глаз:
— Три круга осталось. Вперед.
Снаружи ангара зимние ветры неслись над снежными полями Манитобы. Однако внутри поддерживалось комфортное тепло. Большой самолет занимал почти все пространство, но Сара убедилась, что все оборудование размещено как минимум в шести футах от стен ангара; таким образом, в их распоряжении была полноценная беговая дорожка по периметру здания. Штатские или военные, ее мальчики должны оставаться в форме.
— Бег — отстой, — не унимался Гарольд.
— Полный отстой, — вторил Каппи.
Двойняшки, как звали Гарольда и Каппи, усовершенствовали свою способность выглядеть достойными сожаления до актерского мастерства. Оба бежали трусцой, чуть опустив головы, руки не работали ритмично в такт, а безвольно болтались. Двигались оба одинаково, и выражения физиономий имели одинаковые, и повторяли друг друга, как попугаи-подхалимы. Они и в самом деле сошли бы за двойняшек, если б не тот факт, что Каппи был черен, как карикатура старого Эла Джонсона, а кожа Миллера, будь хоть немного белее, показалась бы прозрачной.
Сара посмотрела на дальнюю стену. Алонсо Барелла, последний член ее команды, обошел всех на полкруга.
— Давайте, ребятки, догоним Со.
— Без меня, — сказал Гарольд: темп его жалкой трусцы упал до шага.
— Ага, — подхватил Каппи. — Сама догоняй.
Одно дело жаловаться и стонать, а другое — отказаться выполнять. Сара собралась было «власть употребить», но спохватилась: они больше не в вооруженных силах и она для них — не старший по званию. Они все партнеры. Друзья.
Орать на ребят она не стала, только удвоила шаг, оставляя Двойняшек за спиной. Сара добежала до угла и свернула налево. Может, на этот раз она догонит Со.
В отличие от Двойняшек, Алонсо Барелла любил бегать. Этот худой парень мог быть на ногах день напролет. Сара еще прибавила ходу, наполовину сокращая расстояние, затем стала медленно снижать темп: зазвонил ее телефон. Не стандартным звонком, а мелодией Дарта Вэйдера из «Звездных войн» — особый рингтон, которым она обозначила Магнуса Пальоне.
— Со! Стой!
Бежавший впереди Алонсо остановился и повернулся, продолжая бег трусцой на месте. Он даже не вспотел.
Сара ответила. В течение нескольких секунд она выслушивала приказы. После года получения зарплаты за сплошное безделье — за исключением разве что техобслуживания, — пришло время «выгулять» Фреда и отработать содержание экипажа.
И — тотчас пришло ей в голову, — может, она наконец вновь увидит этот кусок дерьма, Пи-Джей Колдинга.

 

8 ноября. Не такая
В лаборатории ветеринарной медицины сидела Эрика Хёль и тихонько ругалась сквозь зубы. Шестнадцать откровенных провалов в тестах иммунной реакции. Клаус уже давно бесится, но в этот раз его лицо так побагровело, что Эрика встревожилась, не хватил ли удар ее бывшего любовника.
Клаус. Какой же он кретин! Эрика ненавидела научные неудачи и все-таки невольно ощущала в себе чуточку удовольствия, видя Клауса таким взбешенным. Таким… удрученным.
А ведь она любила его — когда они работали вместе над проектом квагги. Клаус хотел невозможного — чтобы Эрика любила его одного. Но она не такая. У нее были свои нужды, отправные стимулы, побуждения и мечты, которые невозможно было игнорировать и которые не нуждались в корректировках. С ней все было в порядке. Она любила мужчин. И женщин тоже. Если бы Клаус был тем, кто ей нужен, он бы понял это и принял. Но — нет, несмотря на все свои таланты, на его благочестивое эго и успехи, глубоко внутри он был малодушным, мечтающим управлять остальными. Человеком, желающим быть единственным.
Она по-прежнему любила Клауса.
И по-прежнему любила Галину.
И потеряла обоих. Несчастье — штука сама по себе скверная, а уж двойная его доза — растущая в геометрической прогрессии мука.
Галина была ассистентом куда лучше Тима Фили. Дело вовсе не в том, что Тим тупой: просто некоторые люди действуют на другом уровне. Тим был достаточно компетентен, он также был вполне способен выполнять другие функции, а Галина — нет.
Эрика уже была влюблена в Клауса, когда Данте взял на работу Галину. Родилась вторая любовь. Эрике следовало рассказать Клаусу, но она слишком хорошо знала, как он отреагирует. Поэтому хранила тайну, и все закончилось настолько плохо, насколько возможно: Клаус застал их в постели.
Клаус заставил Данте выкинуть Галину из проекта. И тогда Порискова попросила Эрику тоже уйти, чтобы они могли быть вместе. И что выбрала Эрика? Проект. Тогда она сказала себе: это куда важнее, чем романтические развлечения. Ох, тот разговор с Галиной, тот последний разговор — как он ранил сердце девушки…
Галина не собиралась принять это безропотно. Она решила бороться за Эрику. По крайней мере, так она сказала. Галина пригрозила предать огласке информацию об экспериментах над людьми в «Генаде», но через несколько недель Данте и Магнус откупились от девушки. За молчание они дали ей миллионы и выслали обратно в Россию. Похоже, любовь, как и все на свете, имеет цену.
«Я выбираю проект». Именно это и сказала себе тогда Эрика. За последний год она все же поняла истинную причину, из-за которой осталась: Клаус. Она хотела быть с ним. Но он так и не простил ее. Она умоляла его дать ей еще один шанс, но он не уступал. Он никогда не упоминал об инциденте. Когда они вместе работали в лаборатории, держался с Эрикой так же, как и раньше. Во многих отношениях это было даже хуже — теперь Клаус обращался с ней, как с коллегой, с подчиненной, словно не существовало сотни их чувственных ночей.
Эрика выбрала проект, и теперь это стало единственным, что у нее осталось.
Принцип стандартных проектов клонирования был отчетливо предсказуем. Первое: выделить клетку у животного, которое хотите клонировать — как правило, стволовую, — и энуклеировать ее, то есть удалить из нее ядро. Второе: взять яйцеклетку у суррогатной матери и также ее энуклеировать. Третье: поместить ядро стволовой клетки в вылущенную яйцеклетку, подвергнуть электрическому шоку, чтобы «сплавить», объединить их, и затем ждать, когда единая клетка начнет делиться в процессе, называемом митозом. Если это произойдет — внедрить гибридную яйцеклетку в суррогатную мать и предоставить ей развиваться естественным путем.
Этот метод взял начало от легендарного клонирования Долли, шотландской овцы. Вскоре последовала лавина клонированных образцов: рыб, птиц, коз, крупного рогатого скота, даже собак и кошек. Процесс сделался настолько корректно сформулированным, что его элементы уже преподавали в средней школе.
Главным во всех методах клонирования было использование того же самого или схожего вида и для яйцеклетки, и для существа, которое будет клонировано. Для проекта предка, однако, последний близкий родственник умер приблизительно 260 миллионов лет назад. Компьютерная программа Цзянь, которую они все прозвали «Машиной Бога», воспроизвела геном, который фактически создал жизнеспособный эмбрион, самостоятельно делящийся, подвергаясь нескольким циклам митоза. В чашке Петри этот этап, этот невозможный этап, уже был преодолен. Но в чашке Петри вырастить животное невозможно: до тех пор, пока не удастся изловчиться и заставить иммунную систему коровы принять эмбрион как «родной», как самое себя, он не мог развиться до плода. И проект застрял на месте.
С кваггой все получилось относительно просто. Животное приходилось зебре близким родственником. Как только они культивировали хромосом квагги из ДНК, «вытянутой» из волоса и других останков, они ввели его в энуклеированную яйцеклетку зебры, а затем внедрили яйцеклетку назад в суррогатную зебру-мать.
Поначалу не сработало. Иммунная система зебры отторгла эмбрион. Эрика нашла решение проблемы путем изолирования нуклеотидной последовательности гена, которая вырабатывала антигены — вызывавшие нарушения белки, — и затем заменила последовательность аналогичным сегментом из ДНК зебры. Это была крохотная секция ДНК, и они были не вполне уверены, для чего она была закодирована, но метод сработал. Без устраненных белков-аллергенов тело зебры нормально справлялось с беременностью, и животное разрешилось первым жеребенком-кваггой на Земле, спустя почти столетие после вымирания последнего взрослого экземпляра.
Все дело в том, что ДНК зебры и квагги на 99 % идентичны. Сейчас, однако, у их ученой группы не было генетически «близкой» матери. А были спроектированный с помощью компьютера геном и живая корова.
«Машина Бога» Цзянь задавала «рейтинг жизнеспособности» для оценки шансов гибридного зародыша пройти тест иммунной реакции и затем в процессе суррогатной беременности развиваться вплоть до рождения. Она оценивала продукты известных последовательностей ДНК в сравнении с менее известными или даже совсем не известными. Пока что 65 процентов были их высшим достижением. Где-то в тех остававшихся 35 процентах присутствовали белки, которые приводили в действие иммунную систему коровы. Эти 35 процентов состояли из миллиардов нуклеотидов, миллионов последовательностей — слишком много, чтобы устранить их путем проб и ошибок. Никто не знал точно, какие гены закодированы и для каких признаков. Эрика и Цзянь продолжали менять неизвестные последовательности, но не могли сказать наверняка, каким будет результат: то ли изменится белок, влияющий на цвет глаз животного, то ли белок, являющийся критическим компонентом развития его мозга. И они не могли это знать, пока животное не вырастет из грозди недифференцированных клеток. Чтобы сработал эксперимент с иммунной системой, им необходимо получить показатель рейтинга жизнеспособности в 80 процентов, а возможно, и больше.
Когда они только начали проект с геномами млекопитающих, доступными «онлайн» в общественном достоянии, рейтинг был низким. Первая тысяча геномов выдала рейтинг в 11 процентов. Следующая тысяча подняла их на порог 20 процентов. После обработки четырех тысяч геномов млекопитающих они преодолели барьер в 45 процентов жизнеспособности. С этого момента бездонные ресурсы «Генады» приступили к генетическому секвентированию редких млекопитающих, даже исчезнувших биологических видов, и с каждым рейтинг чуть поднимался.
А может, именно четыре новых вида Бобби Валентайна помогут преодолеть барьер 80 процентов? А если нет — что она может изменить? Может, новый подход и дополнительные геномы — все это вместе привнесет перелом? Одна половинка Эрики верила в успех, другая, более сильная, — в неудачу. Последнее, что она хотела бы видеть, — доктора Клауса Румкорфа, награжденного за то, что все это время он был нудным, мелочным болваном.

 

8 ноября. У каждой фотографии своя история
Магнус сложил мобильный телефон и опустил в левый карман пиджака. Сделал глоток «Юкон Джека». Тихонько брякнули кубики льда. Он поставил стакан и положил обе руки на стол. Медленно вздохнул и выдохнул. Вдох — выдох.
В контраст к эскизам да Винчи брата и бесценным шедеврам в оформлении кабинета Магнуса преобладали личные мотивы: десятки фото и даже настенный выставочный стенд.
На нескольких снимках был запечатлен улыбающийся после завершившейся операции Магнус в различных униформах: маскировочной желтовато-коричневой, зеленой, а на одной — в толстом «мокром» гидрокостюме. На всех он позировал с другими такими же перемазанными, улыбающимися, опасного вида мужчинами. Четыре физиономии то и дело повторялись: Энди Кростуэйт, Гюнтер Джонс, Брэйди Джованни и Бобби Валентайн. Это были фотографии тех лет, когда Магнус служил во Второй объединенной оперативной группе — контртеррористическом подразделении канадского спецназа. На большинстве тех фотографий он улыбался. Тогда жизнь имела смысл.
Самый крупный снимок — из той поры, когда Магнус играл тайтэндом в «Калгари Стэмпедерз» Канадской футбольной лиги: в красно-белой форме, вытянувшийся в струнку, чтобы поймать мяч за мгновение перед приземлением в конечной зоне. Самое беззаботное время — время между уходом из армии и началом работы с Данте в «Генаде».
Не все снимки были времен КФЛ или службы в спецназе. Вот Магнус и Энди Кростуэйт держат охотничьи ружья, стоя на коленях перед старой стеной черного камня; кровавая вереница отрезанных оленьих голов протянулась перед ними. Данте всякий раз просил эту фотографию убрать, добавляя, что ей не место в кабинете, но Магнус любил ее и потому оставил. Были здесь, конечно, и «открыточные» фото: снимки Магнуса и Данте, рыбачащих нахлыстом в Монтане, на деловом собрании в Брюсселе, вдвоем на яхте на юге Франции. Эти фотографии с братом были настоящим сокровищем: семья — святое. Данте был единственным родным человеком, оставшимся у него.
Данте также просил Магнуса убрать отсюда деревянный стенд, но тот об этом и слышать не хотел. В левой части стенда красовались награды Магнуса и знаки отличия. В правой — выстроились десять боевых ножей «Ка-Бар», закрепленные кончиками лезвий вниз, заточкой вправо. Каждый хранил свою историю. На пяти ножах было заметно обесцвечивание металла, раскаленного огнем. Оставалось достаточно места для трех-четырех ножей в правой части стенда: какие-то истории еще ждут своего начала или продолжения…
Магнус вновь сделал глубокий вдох, сфокусировался, медленно выдохнул, затем повернулся к компьютеру и открыл электронную таблицу.
Множество красных пометок.
Его брат просто изматывал «Генаду» ради какой-то альтруистической фантазии. И во имя чего? Замененный орган покупал вам что — десять лет? Может, двадцать? Вселенной как минимум тринадцать миллиардов лет — существуют ли даже десятичные знаки, чтобы измерить соотношение двадцати против этой цифры?
Все умирают. Кто-то раньше, кто-то позже.
Данте обладал глубоким умом, ловкостью, деловым чутьем. Именно поэтому папа оставил компанию Данте, а не Магнусу. Мудрое решение, верное. Но вот чего не было у Данте — настоящей силы воли. Хотя не так страшно: именно для этого и существуют братья. Когда настанет час для тяжелых решений, Магнус защитит своего брата. Магнус убедится, что все сделано как надо.

 

8 ноября. Игры, в которые играют люди
Колдинг постучал в дверь обиталища Тима Фили.
— Войдите, — донесся голос Тима.
Колдинг подергал ручку — заперто.
— Закрыто, балбес.
— Ты знаешь код.
— Тим, кода твоей двери я не знаю.
— Пароль моего компьютера помнишь? Такой же, шеф.
Колдинг вздохнул. Пароль он знал — его все знали: 6969. Методы высокой безопасности их компьютерного эксперта, проживающего по месту службы. Колдинг набрал комбинацию на клавишной панели на стене рядом с дверью.
Тим сидел на диване своей крохотной гостиной, лэптоп стоял на кофейном столике перед ним. Также на кофейном столике полупустая бутылка скотча «Талискер». Тим любил этот скотч.
Его апартаменты выглядели точно такими же, как у Цзянь и как каждые вторые в комплексе: около шестидесяти квадратных футов уютного пространства, разделенные на гостиную, кухоньку, ванную и спальню.
— Слушай, Тим, а почему это ты работаешь здесь, а не с Цзянь?
— А потому, что наш Маленький Господин Румкорф хочет, чтобы мы думали по отдельности и нестандартно.
— Тест опять провалился?
Тим кивнул. Колдинг подошел к дивану и заглянул в экран лэптопа Тима.
— Приятель, — сказал Колдинг, — а что, скотч и тетрис — неотъемлемые части процесса нестандартного мышления?
Тим пожал плечами:
— Очевидно, мой мозг действительно ни на что не годен. Я с одинаковым успехом мог бы исследовать новые территории, как хорошее пойло или высшую сумму баллов.
— Да брось ты. Твой лопатник должен быть украшен вышивкой «наглый ублюдок». Как Румкорф перенес это?
Тим поставил игру на паузу и глотнул виски.
— Румкорф — сволочуга, каких поискать.
— Не уверен, — сказал Колдинг. — Он просто упертый мужик.
— Да он продаст тебя в мгновение ока, если это даст ему то, что он хочет. Продаст с потрохами любого из нас. — Тим и Румкорф конфликтовали с самого начала. Тим молодец, ему удалось приглушить неприязнь и играть свою роль. По большей части. — Знаешь, что на самом деле жжет мне задницу?
— Что?
— Что именно Цзянь делает настоящую работу. Как и Эрика. А Румкорф собирается заполучить львиную долю заслуги.
— Да бог с ним, — сказал Колдинг. — Мы здесь, чтобы спасти человеческие жизни и изменить историю. Не ради славы.
— Ха. А я здесь за денежки.
Колдинг почувствовал прилив гнева, но подавил его. Тим, наверное, шутит. А может, и нет. Какая разница. Поскольку Тим способствует успеху проекта, он волен иметь какую угодно мотивацию.
— Мне заглянуть к Румкорфу?
Тим пожал плечами:
— Если нравится торчать на глазах у ходячего говорящего придурка — твое дело. Он будет в генетической лаборатории, не сомневаюсь. Вот только зачем, если можно припарковать ненадолго свою задницу и опрокинуть стаканчик со мной, братишка?
— Я должен для начала обойти всех. А вечерком, может, и опрокинем.
Тим покачал головой:
— He-а, вечером не смогу. Я… Я сейчас немного отдохну, но через несколько часов закроюсь тут. С головой окунусь в поиск, веришь? Тиму надо поработать в одиночестве. И прежде чем ты спросишь, к Цзянь я заглядывал — она в порядке. И еще, пока ты не спросил — чуть позже я обязательно прослежу, чтобы она приняла лекарства.
— Черт возьми, у тебя никак прорезался дар экстрасенсорного восприятия или как?
— Оно самое, или базисная кратковременная память, — сказал Тим. — Если не собираешься надраться со мной, будь добр, свали, а я окунусь в цифровые дебри… «Тетриса».
Колдинг небрежно отсалютовал и вышел из квартирки.
Как и предсказал Тим, Румкорф стоял в одиночестве в генетической лаборатории, неотрывно глядя на экран во всю стену, заполненный одними только черными квадратами.
— Как дела, док?
Румкорф повернулся, налитый яростью взгляд как будто чуть смягчился при виде Колдинга:
— Боюсь, сегодня я не готов отвечать на приветствия в таком же бодром духе, мой друг.
— Суккоташ не прижился, — сказал Колдинг. — Все плохо?
— Плохо, плохо. Мы в тупике. Убежден, мы упускаем что-то в общем и целом очевидное.
— А не пробовал выключить, а затем опять включить?
Румкорф сердито зыркнул и следом рассмеялся:
— Если б все так просто… Бобби еще здесь? Я бы немного полетал — надо развеяться…
— Извини, ему пришлось почти сразу стартовать. Если это тебя утешит — он оставил четыре новых образца.
Маленький человек вздохнул:
— Да кто его знает. Может, в одном из них найдется ответ. Попроси, пожалуйста, Тима заняться ими прямо сейчас.
— Тим очень занят, — сказал Колдинг. — Ломает над чем-то голову.
Румкорф закатил глаза:
— Ну, ты и здоров врать! Опять «Тетрис»?
Колдинг кивнул.
Румкорф устало потер глаза:
— Тогда пусть ими займется Цзянь. Работа, конечно, не ее масштаба, но, может, это как-то разнообразит ей жизнь.
— Кстати, о Цзянь: ее кошмары все хуже.
— Да? А что — участились? Стали более интенсивными?
Румкорф выстреливал слова стремительно и отрывисто. Он как будто чуть оживился. Интересно, частенько думал Колдинг, видел ли он в Цзянь человека или набор симптомов, очередную научную проблему, которую предстояло решить?
— Три ночи подряд, — ответил Колдинг. — Насчет интенсивности ничего не могу сказать.
— Галлюцинации были?
— Не думаю. Вы хотите еще раз поменять ей дозу?
Румкорф покачал головой.
— Нет, нам надо довести до конца курс после последней смены, посмотреть, скорректирует ли он ситуацию, прежде чем вносить изменения.
— Но спит она все меньше и меньше. Мне очень тревожно за нее.
— Тебе тревожно за все и за всех, — сказал Румкорф. — Доверься мне, я внесу поправки до того, как она вновь начнет думать о самоубийстве. Нам нельзя терять Цзянь, верно?
Колдинг пожевал нижнюю губу. Румкорф здесь был врачом, он и раньше помогал Цзянь. Может, маленький человек прав и в таких случаях просто нужно время?
— Хорошо, — сказал Колдинг. — Я отдам образцы Цзянь. Ну а ты как — что я могу для тебя сделать?
— У тебя Нобелевская премия в кармане?
— Нет, это не Нобелевская премия, просто я на самом деле рад тебя видеть.
Румкорф вновь рассмеялся и вытолкал Колдинга из лаборатории.

 

8 ноября. Перспектива длиною в жизнь
Пятеро собравшихся в шикарном конференц-зале «Генады» были одними из первых в рейтинге Fortune 500. Двое мужчин и женщина из Америки, британский плейбой-делец и китайский транспортный магнат. Оба американца заработали миллиарды на технологии — один на программах, другой на поисковой системе, — в то время как женщина превратила скромный семейный гостиничный бизнес во вторую в мире сеть отелей.
Транспортный магнат представлял самый большой риск. Если информация дойдет до Госсовета КНР, Данте за многое придется отвечать. В Госсовете полагали, что останутся единственным инвестором этого проекта. По его удачном завершении китайское правительство сможет помочь полутора миллионам своих граждан, ожидающих трансплантации органов. Всего лишь с сотней тысяч потенциальных доноров ежегодно Народная республика отчаянно искала способ помочь своему народу. Ситуация оборачивалась настолько тревожной, что правозащитные организации требовали умерщвления заключенных и использования их тел в качестве доноров. Китай остро нуждался в решении. Таким решением был проект Румкорфа.
Однако транспортный магнат не стал бы одним из богатейших людей на планете, лишь разглагольствуя об исключительных инвестиционных возможностях. Он не пропадет. Данте, по крайней мере, надеялся, что не пропадет.
Пальоне приветствовал миллионеров, выдав из набора улыбок самую обаятельную, и перешел к сути вопроса:
— В финансировании решающего проекта «Генады» сложилась критическая ситуация. Нам необходимы денежные средства, и как можно скорее. Это даст вам «окно возможности». Все вы подписали соглашения о неразглашении, так что я просто перейду к делу.
Он взял пульт и нажал кнопку, включив огромный плоский монитор на стене. Экран отобразил диаграмму с поднимающейся зазубренной красной линией.
— Красная линия символизирует возрастающее количество людей в Соединенных Штатах с неизлечимыми заболеваниями, ожидающих трансплантации органов. В настоящий момент их более ста тысяч; пять лет назад было восемьдесят тысяч и десять лет назад — пятьдесят три. Каждые десять минут к списку добавляется новое имя. В этом году доступными для трансплантации будут всего лишь около пятнадцати тысяч органов, из них, по грубым подсчетам, 55 процентов от умерших доноров, остальные — от живых. Средняя продолжительность ожидания донорской почки в США — четырнадцать месяцев. Разница между спросом органа и его доступностью возрастает приблизительно на 20 процентов ежегодно. И приблизительно четырнадцать тысяч американцев умрут уже в этом году, не дождавшись органа.
Это цифры только по Соединенным Штатам. В мировом же масштабе, по данным некоторых источников, семьсот пятьдесят тысяч человек нуждаются в пересадке почки. Не говоря об остро нуждающихся в пересадке сердца, легких и печени.
По оценкам «Генады», средняя стоимость замены органа будет около пятидесяти тысяч долларов. Это означает, что ежегодная продажа достигнет тридцати семи миллиардов. И это текущие продажи. С повышением уровня жизни и медицинского обслуживания в Индии, Китае и так далее в условиях развивающегося мира мы полагаем увеличение нуждающихся в трансплантации органов в ближайшие десять лет вдвое. Вы позволите продолжить?
Головы пятерых инвесторов склонились в синхронном кивке.
— Некоторые компании пытаются разрешить этот дефицит с помощью процесса, известного как «ксенотрансплантация»: пересадки органов либо тканей от животного одного биологического вида к другому.
— Органы животных, — проговорил маленький человек с толстыми стеклами очков и всклокоченными волосами, один из магнатов американской индустрии компьютерных программ и, по некоторым стандартам, богатейший человек на земле. — Сердца бабуинов, свиные печенки и все такое.
Данте кивнул и улыбнулся:
— С нынешней технологией ксенотрансплантат может поддержать кого-то в живых несколько дней, самое большее — недель, и лишь при условии постоянного нахождения пациента в стационаре. Видите ли, иммунная система человека, как правило, отторгает орган. Подавление этой иммунной реакции является задачей большинства компаний, но ее решение ведет к более масштабному риску. Ксенотрансплантация раскрывает возможность вспышки вирусной инфекции. Когда вы внедряете чужеродный орган в тело человека, вместе с ним вы также внедряете и вирусы, которые содержит этот орган. Как правило, такие вирусы быстро погибают, поскольку не приспособлены к атаке клеток хозяина-человека. Но в случае, если они адаптируются и смогут проникать в клетки человека, мы можем получить инфекцию, против которой у людей не найдется природных антител.
— Вирус H1N1, — сказал транспортный магнат. — Свиной грипп, атипичная пневмония, птичий грипп. Вы об этом?
— Или нечто похожее на только что случившееся в Гренландии, — сказала единственная женщина. — Мне это не кажется ценной инвестицией. Скорее способом убить миллионы.
Ее комментарий застал Данте врасплох. Четверо мужчин посмотрели на женщину: о Гренландии они явно не слышали, но их уверенность тем не менее растаяла. По-видимому, «Генада» была не единственной компанией со связями «наверху». У Данте промелькнула мысль, не приторговывает ли Фермерша информацией с другими партнерами.
— В «Генаде» найдено решение, — сказал Пальоне. — Мы, наверное, единственное ценное инвестирование в этой области, поскольку наш процесс исключает всякую возможность передачи вирусной инфекции от донора-животного к человеку.
Он нажал кнопку на пульте. На экране появилось меленькое существо, сидящее на гнилом бревне, окруженном экзотической растительностью доисторических джунглей. Форма тела существа напоминало каплеобразную: толстое посередине, сужающееся к тонким бедрам и заканчивающееся коротким, заостренным хвостом. Задние лапы торчали под углом сорок пять градусов от худощавых бедер, далее — колени и лапы, расположенные дальше от тела по сравнению с кошкой или собакой. Передние лапы тоже были оттопырены, но под меньшим углом. Редкая серебристая шерсть покрывала маленькое гибкое тело. Хотя оно обладало чертами современных животных — например, длинными усами, торчавшими из заостренного носа, — выглядело существо безошибочно первобытным.
— Это тринаксодон, живший около двухсот миллионов лет назад. Один из подкласса синапсидов, также называемых предками млекопитающих. Что-то вроде тринаксодона дало начало всем остальным. Это «что-то» приходится далеким предком вам, мне, собакам, дельфинам — всем видам млекопитающих. Этот предок, друзья, является тем, что воссоздает «Генада» и что даст вам заработать очень-очень много денег.
Человечек с всклокоченной шевелюрой встал, улыбаясь от уха до уха, глаза возбужденно заблестели:
— Позвольте уточнить: вы создаете этого нашего предка для того, чтобы пересаживать его органы людям, спасать им жизнь и в то же время исключить возможность заражения этими опасными вирусами?
Данте кивнул.
— Мы создадим животное, подобное прародителю млекопитающих. Поскольку предок будет создан из основы ДНК, мы можем гарантировать, что получившееся в результате животное не будет носителем естественных вирусов, способных адаптироваться к тому, чтобы инфицировать человека. Каталогизация и обработка этих компьютерных данных есть наука, которая называется биоинформатикой. Проект «Геном человека» и компания «Целера Геномикс» установили последовательность всего генетического кода человека, вплоть до каждого последнего нуклеотида, но люди были только началом. Ученые расшифровали последовательности тысяч млекопитающих, внося данные цифрового анализа в общедоступные базы данных — таких, как Банк генов. Эти геномы в сочетании с геномами животных, которые мы расшифровали самостоятельно, дают «Генаде» полный генетический код почти каждого млекопитающего нашей планеты.
— Я не понимаю, — подал голос транспортный магнат. — У вас есть геномы современных животных, но не этого ископаемого?
— Генетическая мутация является основополагающим принципом эволюции, — сказал Данте. — Но не все гены мутируют со «скоростью». В то время как виды ответвляются от общего предка, некоторые гены мутируют быстрее, а некоторые не мутируют совсем. Используя «молекулярные часы», так сказать, мы можем рассчитать, какие последовательности изменились, и, сравнив этот ген с таким же, но другого млекопитающего, сможем сказать, какая последовательность старше, ближе к генетическому коду прародителя.
Женщина улыбнулась.
— Нет слов, насколько элементарна концепция! Просто используй наименьший общий знаменатель. Выбираем все, что «индивидуально», и остаемся со всем «общим».
Данте кивнул. Кажется, доходит. Женщину убедить было сложнее всего. Софтверный магнат «созрел», Данте не сомневался, что, если женщина даст денег, оставшиеся трое сделают то же самое.
— Наши сотрудники создали компьютерную лабораторию эволюции, — продолжил Данте. — Ее программа производит статистический анализ геномов, основанных на вероятной функции каждой генной последовательности. Компьютер работает с нашим представленным в цифровой форме геномом предка, прогнозируя окончательный внешний вид и функции, затем вносит изменения, вновь прогнозирует и оценивает возможность для ожидаемых признаков. Эволюция в миниатюре, только в обратном порядке и в миллион раз быстрее, чем в природе. Мы создаем существо в компьютере, один нуклеотид зараз. А поскольку оно создано «с нуля», то свободно от любого вирусного заражения.
— Но это животное на экране… — заговорил китаец. — Оно слишком мелкое. Вы не можете пересадить мне его сердце.
— Совершенно верно, — ответил Данте. — Но животное на экране было создано только «в силиконовом чипе», то есть в компьютере, чтобы нам было с чего начинать, от чего отталкиваться. И мы это сделали. С этого момента компьютер добавил виртуальное специфичное генное кодирование для «подгонки» размера и совместимости с человеческим органом. Наше первое живое «потомство» идеальным не будет, но мы в состоянии проанализировать фенотип — размер животного и его внешний вид — на фоне генотипа, фактического кодирования ДНК. Имея на руках эти результаты, мы продолжаем модифицировать геном до того момента, пока органы животного не станут идеально подходить для трансплантации человеку.
Всклокоченный человечек опустился на стул:
— Но если вы обладаете такой технологией, почему бы просто не выращивать органы индивидуально?
— Некоторые компании работают исключительно над этим проектом, но пока такое невозможно. А когда станет возможным, для выращивания отдельных органов потребуется дорогостоящая лаборатория или производственный центр. Короче, стоимость органа будет астрономической. Предки «Генады», с другой стороны, будут стадными животными. И что самое важное, их можно будет разводить. Все, что от нас потребуется, — это предоставить им пастбище и корм. Спрос на органы растет? Не проблема: увеличим поголовье.
— Как насчет ЛЕОЖ? — спросила женщина. — Как насчет «Фронта освобождения животных»? Они давно точат зуб на ксенотрансплантационные исследования.
— Мы полагаем, что и в этом вопросе у нас конкурентоспособное преимущество, — ответил Данте. — Предки в природе не встречаются. Мы их сделали, вплоть до самых последних нитей ДНК. Мы даже сможем использовать этот факт, чтобы вынудить другие компании прекратить исследования на свиньях и приматах. Раз уж «Генада» уже решила проблему, значит, больше нет нужды продолжать потенциально опасные исследования.
Софтверный магнат рассмеялся:
— Мечтаете о монополии? Монополии на человеческую жизнь?
Данте кивнул.
— Леди и джентльмены, ничто не продается так, как сама жизнь. Когда мы добьемся успеха, мы станем единственным вендором. Мы сможем назначить такую цену, какую только выдержит рынок. А поскольку миллионы людей не вполне готовы к смерти, рынок выдержит очень много.
Час спустя все пятеро ушли и вынесли единое решение: «да». Это дало «Генаде» достаточно капитала: по крайней мере, еще на год.
Магнус будет просто счастлив.

 

8 ноября. Точка-точка-точка…
Наручные часы зажужжали. Это было жужжание не будильника, потому что будильник пищал. Жужжание означало лишь одно.
Контакт.
Жужжание являлось пятиминутным предупреждением, сигналом уйти куда-нибудь, где можно остаться наедине, прежде чем придет полный текст сообщения. В комнате он был один. Пять минут тянулись долго-долго.
Спрятанный в часах микрочип принял строго зашифрованные сигналы со спутника. Чип расшифровал эти сигналы и «прожужжал» их азбукой Морзе:

 

 

 

«Уничтожить коммуникации».

 

 

«Уничтожить все транспортные средства».

 

 

«Уничтожить все данные».

 

 

«Поддержка приземляется в 17:00».

 

То есть команда приступить к действиям. Спустя столько времени! Как странно: сейчас, когда проект так близок к завершению, к продлению жизней миллионам людей. Нет, не «когда»… правильным словом было «если». Не оставалось никакой гарантии, что они вновь когда-либо подавят иммунную реакцию.
Да, собственно, кого это колышет? Кто-нибудь когда-нибудь все же выяснит это. Поскольку Румкорф не получил кредита, значит, не судьба.
Будет опасно, но план готов и не так уж труден. Без лишнего шума вывести из строя транспортные средства и средства связи с целью полной изоляции объекта. После чего уничтожить данные — текущие и резервные. А потом? «Включить дурака» и дожидаться прибытия полковника Фишера и его головорезов.
Последовательность нажатий клавиш вывела на экран монитора компьютера секретное меню. Несколько готовых к запуску программ спрятаны внутри потока заархивированного генетического кода длиною в мили. Безусловно, было небезопасно прятать программы в готовом к использованию формате, имея в команде Цзянь. Эта женщина взаимодействовала с компьютерами способом, не поддающимся логике: если хакерные программы просто «сидели» там, Цзянь непременно отыщет их.
Программы эти нанесут незначительный вред. Порция его будет зависеть от того, спит Цзянь или бодрствует. Она была единственной действительной переменной, а это означало, что с ней необходимо было что-то сделать, иначе план не сработает.
Несмотря ни на что, сегодня ночью все будет кончено… так или иначе.

 

8 ноября. Рюмочка с «прицепом»
A
G
C
T
Снова и снова бесконечные цепочки бежали сверху вниз по экрану, некоторые сегменты подсвечены желтым, некоторые — зеленым, какие-то — красным и другими цветами. Специальный язык. Истинный язык жизни. Язык, который по какой-то причине лишь она одна могла по-настоящему видеть и понимать.
Биологическая поэзия.
— Цзянь?
Она моргнула. Поэзия вновь обратилась в бегущие по экрану буквы, а сама она сейчас в лаборатории биоинформатики. Цзянь подняла глаза и увидела стоявшего перед ее столом Тима.
— Мистер Фили, — не успела она сказать это, как поняла, что он стоит здесь уже несколько секунд, снова и снова негромко зовя ее по имени. Часть ее рассудка слышала Тима, но не пожелала выходить из того особого состояния.
— Вы мой босс, — сказал он. — Подумайте, может, наконец хватит называть меня «мистером»?
Та покачала головой. Нет, она так не может. Она иногда пыталась, пыталась сказать «Пи-Джей», или «Тим», или «Клаус», но всякий раз получалось «мистер Колдинг», либо «мистер Фили», либо «доктор Румкорф».
Компьютерная рабочая станция в семь мониторов была точно такой же, как и в комнате Цзянь. Тим показал ей бутылочку и стаканчик для приема лекарства и протянул ей из-за боковых мониторов.
— Вы кое-что забыли.
Ее лекарство.
Она взглянула на бутылочку, затем — на свои часы. Опоздала с лекарством на два часа.
— Ох, простите, — Цзянь взяла бутылочку и пластиковый стаканчик.
Тим обошел стол и стал рядом с ее креслом.
— А чем это вы занимаетесь? Вы же должны быть в постели. Может, все-таки пойдете спать?
Она покачала головой, поставила бутылочку на стол и потянулась к холодильнику под столом.
— Запивка, — сказал Тим и вытащил из кармана лабораторного халата банку «Доктора Пеппера». Цзянь уловила запах алкоголя в его дыхании.
— Мистер Фили, вы пили?
— Всего пару рюмочек, — ответил он. — Кстати, о рюмочках: лекарства — твои рюмочки, а эта банка — твой «прицеп». Так что — вперед!
Тим заставил ее рассмеяться. Он был хорошим помощником, хотя и не таким, каким была Галина. Но если Галина почти все свое время проводила с Эрикой, Тим следил за тем, чтобы Цзянь вовремя принимала лекарства, спала, даже ела. Порой Цзянь и в самом деле забывала о еде, когда с головой уходила в работу и минуты превращались в часы, а те — в дни.
Цзянь налила в стаканчик лимоннокислый натрий до отметки в пять миллиметров, выпила лекарство и следом сразу же осушила банку «Доктора Пеппера». Газировка пузырилась во рту, смывая противный натриевый вкус. Но дурной привкус стоило потерпеть — он делал ее нормальной, способной функционировать, не видя… их. Лекарство давало ей возможность работать.
Она вновь потянулась к холодильнику, но Тим вытянул из другого кармана вторую банку.
— Запивка, — повторил он.
Цзянь чуть зарделась. Тим и Пи-Джей так трогательно о ней заботятся, и это делало ее пребывание здесь довольно сносным, несмотря на давление Румкорфа и постоянные гнусные злобные подначки этой злобной стервы Эрики.
— Цзянь, да ладно вам, — сказал Тим. — Мы же не первый раз проваливаем иммунный тест. Отдохните немного: работа не волк. А утром возьмемся за дело.
— Нет, мы должны работать. Есть новости?
— Ага, — ответил Тим. — Офигительный новый счет в «Тетрисе».
— Вы, наверное, очень гордитесь им.
— Не сказать, чтобы очень. Я его перепрограммировал, чтобы победить. Вам, может, тоже стоит попробовать поиграть — в видеошахматы. Дайте своему разуму ненадолго другое занятие.
Цзянь пожала плечами. Она не собиралась читать взрослому человеку лекцию о пользе напряженной работы.
— Ну же, Цзянь. Идите спать.
— Пойду, — сказала она. — Вот только закончу секвентирование четырех новых образцов и — сразу спать.
— Обещаете?
Цзянь кивнула.
— Ну и ладно, — сказал Тим. — Что-то я выдохся. Дуреж «Тетриса» отнимает последние силы. Спокойной ночи.
Фили повернулся и вышел. Цзянь потерла глаза. Как же она устала! Однако завершить процесс времени займет немного.
Они уже давно собрали образцы каждого живого млекопитающего, известного людям. После этого Данте начал обзаводиться образцами вымерших видов. Каждый раз, когда они оцифровывали один из тех дополнительных геномов, индекс жизнеспособности «Машины Бога» поднимался. Поднимут ли их привезенные Бобби новые образцы к порогу 80 процентов?
На Земле несметное количество разновидностей животных, но каждое из них состоит из простого набора четырех нуклеотидов: аденина, гуанина, цитозина и тимина. Эти четыре основных нуклеотида создают структуру двойной спирали — дезоксирибонуклеиновой кислоты, или ДНК. Некоторые люди не понимают, что такое «двойная спираль», зато всем понятно любимое название Цзянь — «винтовая лестница».
Различие между нитями, по обе стороны «ступенек» лесенки ДНК, еще более ограничено — всего лишь до двух комбинаций: аденин может быть связан с тимином, а гуанин — с цитозином. Но количество комбинаций вдоль «сторон» лестницы — четыре буквы А, G, Т и С — может быть бесконечным.
Эти бесчисленные комбинации и являлись тем, что собиралась Цзянь анализировать и оцифровывать — так, чтобы «Машина Бога» могла увидеть полный геном каждого животного и сравнить его с последовательностью главного предка.
Первым делом она выделила клеточную ДНК каждого вымершего млекопитающего и поместила в отдельные пробирки. В каждую пробирку добавила свой мастер-микс. Микс состоял из полимеразы ДНК, случайных праймеров и четырех основных нуклеотидов. В микс также входили дидезоксинуклеотиды, или нуклеотиды с чуть отличной химической структурой, содержавшие флуоресцентный срез и имеющие решающее значение в финальной стадии процесса.
Для проведения цепной полимеразной реакции Цзянь поместила пробирки в амплификатор — устройство, предназначенное для производства миллиардов копий ДНК-мишеней. Сначала ПЦР-машина «раззиповала» ДНК, нагрев ее до температуры 95 °C, тем самым разорвав водородные связи между двумя цепями ДНК. Затем машина охладила смесь до 55 °C, и вступили в действие праймеры. Праймер для цепочки ДНК — что фундамент для кирпичной стены: цепочки ДНК не могут формироваться случайно, им необходимо начать с праймера. Понижение температуры позволило праймерам прикрепиться к комплементарным срезам на одной цепочке ДНК — так, чтобы праймер с комбинацией ACTGA образовал связи с комбинацией TGACT на противоположной стороне «винтовой лестницы». А связывается с С, Т соединяется с G, и одним кликом мышки выставляется точка отсчета.
А потом еще раз подогреть.
Пока температура поднималась до 72 °C, ДНК-полимераза началась с произвольных праймеров и двинулась вниз к открытой цепочке, фиксируя свободные нуклеотиды в незавершенные однонитиевые ДНК — наподобие поезда-строителя, оставляющего за собой готовый путь. В результате получались две идеальные копии исходной, оригинальной цепочки ДНК. С этого момента процесс начинал быстро повторяться снова и снова: две копии становились четырьмя, затем восемью, шестнадцатью — и все выливалось в быстрый экспоненциальный рост.
За прошедшие годы Цзянь пришлось преодолеть немало этапов, но теперь весь процесс сделался автоматическим. Ее машина создала миллионы точных копий, отмеченных крохотными флуоресцентными пятнышками, обозначавшими срезы. Чтобы заставить эти пятнышки светиться, компьютер применил лазер, затем отсчитал срезы. И в результате? Анализ ДНК животного, нуклеотид за нуклеотидом. Миллионы копий, выполненных с высочайшей точностью.
Итоговые данные автоматически поступают в суперкомпьютер, известный как «Машина Бога», и здесь за их обработку принимались программы Цзянь. Она задвинула крышку ПЦР-машин и запустила их в автоматическом режиме.
Всего через несколько часов четыре новые последовательности ДНК присоединятся к тысячам уже секвентированным. Она вывела на экран базу данных обрабатываемого генома.
Секвентирование генома А17: в процессе
Алгоритм коррекции: в процессе
Прогнозируемая вероятность жизнеспособности: 65,0567%
Снова и снова мощная «Машина Бога» обрабатывала триллионы комбинаций ДНК, выискивая уникальный набор, который породит жизнеспособный эмбрион. Еще несколько новых образцов, может, несколько видов млекопитающих, и они его получат.
Цзянь продолжала свой секретный эксперимент — тот, о котором Румкорф даже не подозревает. Колдинг приказал уничтожить все компоненты программы по человеческой суррогатной матери. Цзянь сохранила самую-самую малость. Особую малость. Геном предка с 99,65 процента вероятности выживания — тот, что наверняка подавит иммунную реакцию.
Иммунную реакцию не коровы, а… ее собственную иммунную реакцию.
Это был ее маленький секрет еще на этапе создания суррогата человека. В качестве основного рабочего шаблона Цзянь использовала свою ДНК. Ирония заключалась в том, что настойчивое требование Колдинга уничтожения человеческих суррогатов спасло компанию, но если б они могли использовать суррогат человека, им бы удалось успешно провести имплантацию с первого же раза. Цзянь сохранила собственные модифицированные яйцеклетки, спрятав их внутри высокой — по грудь — емкости с жидким азотом, в котором также хранились последние шестнадцать циклов геномов «Машины Бога». Это были, в конце концов, ее яйцеклетки, и она не находила в себе сил расстаться с ними.
Возможно, если эксперименты с коровами в конце концов провалятся, она использует их. Миллионы жизней балансируют на грани смерти. Не исключено, что даже сам Румкорф поможет. Он так отчаянно надеялся на успех, так рассчитывал заставить Цзянь образумиться и прекратить быть такой тупой, такой неудачницей…
Столько людей. Столько людей умирает каждый день, умирает из-за ее некомпетентности.
Надо расслабиться. Возможно, Тим прав… Может, немного поиграть? Буквально несколько минуток. Если она прервет работу, никто даже не узнает. Цзянь осторожно развернулась к левому нижнему монитору и запустила шахматную программу «Chess Master». Сейчас совсем не время играть! Но она так растеряна… Ну, давай, уровень Каспарова, покажи, на что способен.
Она всегда побеждала на уровне Каспарова. По крайней мере, компьютерная программа была достаточно сильна, чтобы заставить ее продумывать свои ходы. Среди всех участников проекта в этом равных ей не было. Бедняга Пи-Джей всякий раз так силился выиграть, но не мог продумать больше чем на пять-шесть ходов вперед. Цзянь видела все партии наперед еще до того, как сделан первый ход.
Она глядела на черно-белые квадратики, аккуратно выстроившиеся на виртуальной шахматной доске. Компьютер ждал, пока она сделает первый ход, но по какой-то причине Цзянь находила в себе силы лишь смотреть на клетки. Черные клетки. Белые клетки. Черные и белые.
Черные и белые.
Они могли бы быть и других цветов, но игра осталась бы прежней. Голубые и красные, желтые и фиолетовые — без разницы, потому что роль самой доски от этого не менялась.
Доска, что лежала под черно-белыми клеточками. Черными и белыми…
…как коровьи шкуры.
— Нашла… — прошептала она. — Нашла!
Цзянь закрыла игру и вывела на экран геном коровы. Ведь все ясно же как день! Почему же это раньше не приходило ей в голову? Если самым важным были внутренние органы — то, что было «под», она могла исключить сотни потенциально проблемных генов устранением того, что было над: оболочки, наружного покрова.
«Машина Бога» могла обработать это изменение даже в процессе обсчитывания геномов четырех вымерших млекопитающих. Достаточно ли будет всего этого, чтобы поднять уровень жизнеспособности до 80 процентов?
Главный терминал рабочей станции выдал сигнал ошибки, требовавший ее внимания. Цзянь щелкнула по иконке сообщения. «Ошибка удаленного резервного копирования».

 

Внешнее хранилище данных, десятипетабайтный массив накопителей, находящийся в кирпичном здании с постоянной температурой в конце взлетно-посадочной полосы… вышел из строя. С момента установки четырнадцать месяцев система работала без единого сбоя. Массив был спроектирован так, чтобы выжить в любой ситуации и сохранить эксперимент в случае наихудшего развития событий в главном корпусе. Поломка компьютеров, пожар, электромагнитное излучение… Цзянь говорили, что он выдержит даже сильный взрыв так называемой «топливной бомбы», хотя она не могла представить, зачем кому-то понадобится сбрасывать столь разрушительную штуку на совершенно безобидный научный комплекс.
Ну как же некстати! Цзянь чувствовала вдохновение, именно которого ей так не хватало, чтобы решить проблему иммунной реакции. Но она очень сомневалась в случайности выхода из строя резервного сервера: это дело чьих-то рук. И сейчас ей надо было сделать две вещи сразу: разобраться с ошибкой сервера и одновременно ввести генетический код, осенивший ее, как порыв горного ветра. Цзянь отключила компьютерную лабораторию от сети комплекса и следом запустила программу диагностики.

 

8 ноября. Миссис Сэнсом
«Руки Маргариты двигались сами по себе, будто одержимые невидимым демоном страсти. Она освободила лямочки лифа, неторопливо обнажая нежные полукружья грудей. Когда ночной воздух ласково коснулся сосков, она тихонько охнула… Откуда в ней столько смелости?
— Да, миссис Сэнсом, — пылко кивнул Крейг. — Позвольте мне взглянуть.
— Позволю, Крейг, — чувственно проворковала она.
Она смотрела на него глазами, потерявшими от страсти фокус. Она хотела его. Но он был вампиром! Причем вампиром-конюхом! Она взлетела так высоко, начав со служанки, завоевав руку Эдварда и став миссис Эдвард Сэнсом — герцогиней Тетшир и очень богатой женщиной с деньгами, драгоценностями и многочисленными личными слугами. Она поступает неправильно, разве нет? Это зло! Надо бежать! Бежать к пастору Джонсону и что-то делать, иначе она обратится в зловещего обитателя ночи и возжаждет крови невинных.
Однако повернуться и убежать она не успела: Крейг поднялся и легко высвободился из штанов. Его пенис сверкнул в лунном свете, словно был усеян толчеными рубинами».
Гюнтер Джонс откинулся на спинку и перечитал написанное. Недурно, надо сказать. Как тебе, Стефани Майер, а? Каково? Немного симпатичных вампиров, немного романтики, чуток запретного плода, который оборачивается сексом, и — бац: вампирский роман.
Лучше всего ему творилось в ранние утренние часы. Один, в комнатке поста охраны, никто его не беспокоил, особенно в 03.00. Нет, от работы он не отлынивал… просто ее, работы, было немного. Помимо наблюдения за тем, чтобы Цзянь не попыталась что-нибудь сотворить с собой, Гюнтер выполнил все процедуры по регламенту и проверил, что системы сигнализации находятся в подключенном режиме. Если вдруг требовалось на что-то взглянуть воочию, он будил Брэйди или Энди, в зависимости от того, кто дежурил.
Камеры системы видеонаблюдения перекрывали все внутренние помещения комплекса, предоставляя ему вид с любого возможного ракурса. После почти двух лет, проведенных здесь, Гюнтер научился прямо-таки виртуозно держать мониторы в периферийном зрении: если на них происходило какое-то движение, он тотчас замечал это. Только никогда ничего не двигалось. Это означало, что Джонсу платили чертовски хорошие деньги в основном за то, что он часами сидел и строчил.
Гюнтер уже завершил два романа в серии «Жаркие сумерки»: «Жаркие сумерки» и «Жаркий вечер». Как только он допишет эту, «Жаркую полночь», — придется подыскивать агентов, чтобы протолкнуть улетную трилогию.
Компьютер пропищал, выдав сигнал предупреждения. Гюнтер уменьшил окно редактора — не забыв, однако, прежде всего сохранить текст романа и не потерять тех изумительных слов, — и увидел пульсирующую табличку сообщения:
«Падение уровня сигнала спутниковой связи».
Он вывел на дисплей программу настройки и нажал кнопку «переподключиться», затем подождал, восстановится ли связь, как это обычно происходило. Колдингу не нравилось, когда пропадал сигнал космической связи, хотя время от времени это случалось по причине, им не понятной. Появилось новое сообщение:
«Сигнал отсутствует. Ошибка переподключения».
Ничего себе! Что-то новенькое. Гюнтер повторил команду и стал ждать.
«Сигнал отсутствует. Ошибка переподключения».
«Вот Колдинг взбесится», — подумал Гюнтер и запустил программу диагностики.
«Отказ оборудования».
Он уставился на экран. Отказ оборудования? Такого здесь еще не бывало. Согласно инструкции по ремонту оставалось сделать только одно — отправить кого-то посмотреть. Он повернулся к видеофону и послал вызов в комнату Брэйди.

 

8 ноября. Горячие деньки в старом городе
Брэйди Джованни не боялся холода, но это не означало, что он не придавал ему значения. Он был из тех, кто в детстве всегда слушался маму. А слушаться в детстве маму, живя в Саскатуне, означало одеваться тепло.
В часы дежурства одеться тепло значило спать в теплых кальсонах и носках, дабы сократить время на одевание в случае экстренного вызова. Когда его разбудил звонок Гюнтера, Брэйди понадобилось всего несколько секунд, чтобы натянуть черный генадский пуховик, зимний комбинезон в цвет, армейские теплые перчатки, шарф и штуковину, из-за которой Отморозок Кроссуэйт без конца дразнил его, — шерстяную шапку, связанную не кем-нибудь, а матерью Брэйди. Шапка была ему впору, плотно облегая большую голову вместе с гарнитурой — микрофоном и наушником в ухе.
Брэйди набрал код доступа на выходной двери воздушного шлюза. Та открылась. Он шагнул в камеру, закрыл дверь и выждал пять секунд, пока не уравнялось давление. «Би-ип» от двери просигнализировал о завершении цикла.
— Гюн, это Брэйди, уже выхожу.
— Принято, — проговорил ему в ухо голос Гюнтера.
С «береттой» в руке Брэйди открыл тяжелый запирающий механизм выходной двери и вышел на морозный ночной воздух. Прожекторы периметра освещали территорию. Тыльная сторона спутниковой тарелки была ему видна уже от двери. Никаких там шевелений. Он припустил бегом сквозь снег и ударивший в грудь ледяной ветер. Пусть себе дует, сколько влезет, Брэйди хорошо подготовился. Может, даже чуть перестарался: струйки пота побежали вниз от подмышек, несмотря на мороз.
Он не переставая зорко смотрел на тарелку, пока нарезал вокруг нее широкий круг. Да что вообще может случиться в таком изолированном комплексе? Даже такая невидаль, как неисправность оборудования, вызвала здоровое возбуждение, дала ему шанс проявить себя добросовестным служакой.
Спутниковая тарелка пятнадцати футов в диаметре смотрела на звезду, в сторону от Брэйди. Круговая пробежка привела его к фронтальной ее части — отсюда был виден ресивер, укрепленный на металлических лапах, тянувшихся внутрь и вверх от вогнутой тарелки. Во время движения Брэйди постоянно менял угол обзора слева направо, затем справа налево.
Голос Гюнтера пропищал ему в ухо:
— Ты еще там?
— Я в двадцати футах от тебя, и ты прекрасно это знаешь, — ответил Брэйди. — Ты же глазеешь на меня по тепловизору, а?
В крохотном наушнике смех Гюнтера прозвучал тоненько:
— Ага, просто балдею от этой штуковины. Первый раз врубил. Все стоит, один ты бродишь, чувак.
Брэйди подошел поближе к фронтальной части тарелки. Не видя никакого движения, он приблизился, чтобы проверить ресивер. И смотрел на узел полных три секунды, не веря своим глазам.
Баффинова Земля перестала быть скучной.

 

Видеофон вновь замерцал резким цифровым светом. Колдинг застонал, перекатился на другой бок и взглянул на экран — 3.22 утра. Опять Цзянь? Господи, здесь дадут человеку хоть немного поспать? Колдинг нажал кнопку «соединение».
Назад: Книга первая ГРЕНЛАНДИЯ
Дальше: Книга третья ОСТРОВ ЧЕРНЫЙ МАНИТУ