ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ

На следующее утро мы проснулись рано. Пока Шено принимала душ, я поехал в отель за газетами. Я взял «Таймс» и «Триб», чтобы нам обоим было что почитать, а затем, словно в последнюю минуту додумав, купил два экземпляра того, что, по моей прикидке, должно было стать последним номером «Сан-Хуан Дейли Ньюс». Хотя бы один мне хотелось иметь в качестве сувенира.

Мы позавтракали за столом у окна, а потом пили кофе и читали газеты. Тем утром я впервые ощутил в своей квартире настоящий покой. Подумав об этом, я как-то по-дурацки себя почувствовал, потому что в первую очередь именно по этой причине мне хотелось иметь квартиру.

Я лежал на кровати, курил и слушал радио, пока Шено мыла посуду. Дул славный ветерок, и когда я выглянул из окна, видно мне было поверх деревьев и красных черепичных крыш аж до самого горизонта.

Шено снова надела мою рубашку, и я смотрел, как эта рубашка прыгает и порхает у нее на бедрах, пока она ходила по кухне. Вскоре я встал и подкрался к ней сзади, поднимая рубашку и обеими руками хватая ее за задницу. Шено взвизгнула и резко развернулась, а затем, смеясь, прижалась ко мне. Я обнял ее и шутливо задрал полу рубашки ей на голову. Мы немного постояли там, слегка покачиваясь, а затем я отнес ее на кровать, где мы очень тихо и медленно занялись любовью.

Когда я вышел из дома, день еще только наступал, но солнце так жарило, что казалось, давно миновал полдень. Правя вдоль берега, я вспомнил, как нравились мне утренние часы, когда я только-только приехал в Сан-Хуан. Было что-то свежее и бодрящее в этих первых часах карибского дня, предвкушение чего-то радостного, что ждет тебя, может статься, просто на улице или за первым же поворотом. Всякий раз, как я оглядывался на те месяцы в попытке отделить славные времена от скверных, я неизменно вспоминал те утренние часы, когда у меня случалось раннее задание — когда я занимал у Салы машину и с ревом несся по широкому, окаймленному деревьями бульвару. Я вспоминал, как маленькая машинка подпрыгивала подо мной, как солнце внезапно жарило лицо, когда я выскакивал из тени на светлую полосу; вспоминал белизну рубашки и как шелковый галстук хлопал на ветру; вспоминал беспорядочное нажатие педали газа и внезапную смену полос — скорей бы обогнать грузовик и успеть на зеленый свет.

Дальше свернуть на подъездную аллею и ударить по скрипучим тормозам, сунуть пресс-карточку под нос охраннику и оставить машину на ближайшем участке с табличкой «Парковка запрещена». Скорее в вестибюль, стянуть плащ и остаться в новехоньком черном костюме, покачивая фотоаппаратом, пока угодливый клерк звонит моему клиенту за подтверждением встречи. Затем вверх на плавном лифте к номерам — радушное приветствие, высокопарная беседа и кофе из серебряного кофейника, несколько торопливых снимков на балконе, рукопожатие с широкой ухмылкой. Наконец вниз на лифте — и топать восвояси.

По пути в редакцию с полным карманом заметок остановиться у одного из ресторанчиков прямо на пляже ради толстого гамбургера с пивом; сидя в тени, читать газеты и размышлять над безумием новостей — или откинуться на спинку стула, похотливо ухмыляясь по поводу завернутых в яркие ткани задниц и грудей, прикидывая, на скольких до конца недели еще удастся наложить лапы.

Такими бывали славные утренние часы, когда солнце было горячим, а воздух — прохладным и многообещающим, когда Реальный Бизнес казался на самой грани зарождения, и я чувствовал, что если двинусь чуть-чуть быстрее, то успею поймать то яркое и ускользающее, что всегда самую малость впереди.

Затем наступал полдень, и утро увядало, как полузабытое сновидение. Пот становился сущим мучением, и остаток дня был загажен мертвыми останками всего того, что могло случиться, но не выдержало пекла. Когда солнце достаточно разогревалось, оно выжигало все иллюзии, и я видел Пуэрто-Рико в его подлинном свете — дешевым, унылым и показным. Ничего хорошего там в принципе не ожидалось.

Порой в сумерки, когда ты старался расслабиться и не думать про общий застой, Мусорное Божество собирало пригоршню тех приглушенных утренних надежд и болтало ими где-то у самого порога досягаемости; качаясь на ветру, они звучали как нежные стеклянные колокольца, напоминая о том, за что ты никогда толком не хватался и уже никогда не ухватишься. Единственным способом отбросить этот дурманящий образ было болтаться где-то до темноты и травить призраков ромом. Зачастую проще было не дожидаться сумерек, и тогда пьянство начиналось в полдень. Припоминаю, это не очень помогало, если не считать того, что день таким образом проходил чуть быстрее.

Грезы резко рассеялись, когда я повернул за угол на Калле-О'Лири и увидел машину Салы, припаркованную прямо у двери Эла, а рядом — мотороллер Йемона. День мгновенно скис, и меня охватила какая-то паника. Я проехал мимо Эла без остановки и все смотрел прямо перед собой, пока не свернул вниз с холма. Затем я еще какое-то время поездил, пытаясь все обдумать, но вне зависимости от разумности своих выводов все равно чувствовал себя гадиной. Не то чтобы я не казался себе совершенно правым и ни в чем таком не виноватым, — я просто физически не мог заставить себя туда войти и сесть за столик напротив Йемона. Чем больше я об этом думал, тем хуже мне становилось. «Повесь на шею табличку, — пробормотал я себе под нос: „П. Кемп, Пьяный Журналист, Прилипала и Гадина — часы приема от полудня до рассвета, понедельник выходной“».

Кружа по Пласа-Колон, я вдруг оказался зажат вслед за грузовиком торговца фруктами — и свирепо ему засигналил.

— Ты, нацист вонючий! — заорал я. — Прочь с дороги!

Настроение окончательно портилось, и даже чувство юмора ускользало. Пора было убираться с улиц.

Я отправился в «Кондадо-Бич-Клуб», где сгорбился над большим стеклянным столом на крыше под красно-сине-желтым зонтиком от солнца. Следующие несколько часов я провел за чтением «Негра с „Нарцисса“», а также за заметками к рассказу о расцвете и упадке «Сан-Хуан Дейли Ньюс». Я чувствовал себя донельзя хитроумным, однако после прочтения предисловия Конрада так перепугался, что забросил все надежды на то, что когда-нибудь стану чем-то, кроме неудачника.

Но только не сегодня, подумал я затем. Сегодня все будет по-другому. Сегодня мы загуляем. Устроим пикник. Раздобудем шампанского. Возьмем Шено на пляж и предадимся дикости. Настроение мгновенно переменилось. Я подозвал официанта и заказал два комплекта для пикника с манго и омарами.

Когда я вернулся в квартиру, выяснилось, что Шено ушла. Не было там никаких ее признаков, никакой ее одежды в шкафу. Зато в достатке там было зловещей тишины и холодной опустошенности.

Затем я заметил в пишущей машинке записку — несколько строк на почтовой бумаге «Дейли Ньюс» с ярко-розовым отпечатком напомаженных губ над моим именем.

Быстро глянув на часы, я увидел, что уже шесть пятнадцать. Поздно ловить ее в аэропорту. А, ладно, подумал я. Увижусь с ней в Нью-Йорке.

Сидя на кровати, я пил из горла шампанское. Затем накатила меланхолия, и я решил искупаться. Я доехал до Луисы-Алдеи, где пляж был совсем безлюден.

Прибой был высок, и, сбросив одежду и направляясь к воде, я испытывал смешанное чувство страха и рвения. Когда большая волна покатилась вспять, я нырнул и позволил ей засосать себя в море. Считанные секунды спустя меня выбросило обратно к пляжу на самом гребне другой мощной волны, что несла меня вперед подобно торпеде. Затем она раскрутила меня, словно дохлую рыбину, и припечатала к песку так крепко, что спина еще несколько дней болела.

Я держался сколько мог, катаясь на прибое и дожидаясь, пока следующая большая волна выбросит меня обратно на берег.

Когда я закончил, уже стемнело и повылезали мириады сикарах — микроскопических незримых комариков. Ковыляя к машине, я чувствовал вкус крови во рту.