Фрейлины Изабеллы весело болтали, глядя, как распаковывают их багаж. С тех пор как они вернулись из Виндзора, жизнь тянулась бесцветная и унылая, а теперь она вот-вот должна была заиграть всеми красками, и блеск украшений предвещал безусловный конец чумы. Завтра начнутся блистательные турниры, где их будут ждать храбрые рыцари, и придворные дамы не скрывали своего нетерпения. Только одна Адель не участвовала в общем веселье, ибо мысли ее были сосредоточены лишь на ее собственном затруднительном положении.

— Мне известно о ваших недомоганиях, но я не позволяю вам пропустить завтрашний праздник, — заявила Изабелла и настояла на этом, уверив Адель, что турнир поднимет ей настроение, а присутствие ее станет для ее высочества еще одним подарком.

«Как же я могу радоваться и веселиться, как могу стать для нее «еще одним подарком», если она сама и есть причина моих несчастий?» Несмотря на примирение, Адель не могла забыть о том, что король решил отослать ее из дома только ради своей дочери.

С горечью она поняла, что перестала доверять Изабелле и что вместо прежних дружеских чувств в ее присутствии ощущает только неловкость. «Я больше не верю в ее заступничество перед королем», — осознала Адель, когда до нее стало доходить, что на самом деле она испытывает, и в ней пробудился и начал расти гнев на женщину, которую еще недавно она любила как родную сестру.

И сердце ее точило подозрение, в каком она с трудом смела признаться даже себе самой. «Вправду ли это твой отец захотел отправить меня в Богемию, — терзалась сомнениями Адель, — или же это была твоя идея? Не решила ли ты лишить меня моего счастья, оттого что несчастна сама?»

Однако принцесса как ни в чем не бывало продолжала готовиться к празднику, словно их нежная дружба оставалась прежней. Ни слова больше не было сказано ни о предстоящей помолвке, ни об обещании повлиять на короля, чтобы он изменил решение. Обе занимались делами, избегая посторонних тем.

Старая нянька с тяжелым сердцем молча следила за происходящим. Кому как не ей было знать, что в глубине души Изабелла всегда была бессердечной, ибо не раз ей пришлось становиться свидетельницей жестокости, с какой королева обращалась с Кэт, и нянька прекрасно понимала, что Изабелла той же породы.

Адель стояла в стороне, пока остальные фрейлины одевали Изабеллу, подтыкая одни складки, разглаживая другие, поднося туфли и драгоценности.

— Остался последний штрих. Сейчас вернусь, — радостно сказала Изабелла и ушла, оставив всех фрейлин, в личный будуар.

Она сдержала обещание и через минуту вернулась с орденом Подвязки. Длинное ее платье было из бархата цвета темного сапфира, мерцавшего той же чистой, глубокой синевой, что и драгоценные камни в короне. Лиф, рукава и подол украшала тонкая вышивка серебряной нитью, а сзади на плечи и на спину спадала тончайшая серебристая вуаль. Принцесса приподняла юбку, вызвав озорное хихиканье фрейлин и показав свои крохотные ножки в расшитых серебром и украшенных драгоценными камнями туфельках.

Фрейлины захлопали в ладоши, рассматривая наряд принцессы и представляя себя в парадном одеянии, ибо на сей раз все они собирались надеть похожие, хотя и не столь роскошно украшенные платья, сшитые им в подарок на деньги Изабеллы. Наперебой они принялись хвалить искусного мастера, продумавшего каждую деталь, и лишь одна Адель не подавала голоса и оставалась в углу, борясь с вновь подступавшим приступом дурноты и отвращения к ее высочеству.

Пренебрежительное ее молчание не осталось незамеченным, и принцесса, оставив восторженных дам, подошла к своей фаворитке. Все притихли, когда она остановилась перед Аделью, вновь бледной, как полотно рубашки. Изабелла повертелась перед фрейлиной, и серебристая вуаль нежно обвилась вокруг ее стана. Адель молчала.

— Ты сегодня до странности неразговорчива. Ты все еще нездорова? — нахмурившись, спросила Изабелла.

— Хуже того, — ответила девушка, — ибо я не только нездорова, но и сердце мое разбито.

— Отчего же? — с любопытством спросила Изабелла, широко распахнув глаза.

— Кому знать, как не вам, когда мое несчастье дело ваших рук, — сказала Адель и тихо призналась в том, о чем думала: — Это вовсе не ваш отец решил отослать меня с вами. Это вы упросили его это сделать. Вы сами это придумали.

Улыбка на лице Изабеллы погасла.

— Мы обсудим это вместе с моим отцом, дорогая, а сегодня извольте праздновать.

— Что же мне праздновать? — горько ответила Адель. — Что за радостные события в нашей жизни? Вы вот-вот станете невестой человека, которого не любите, а я буду по вашей милости разлучена с тем, кого люблю. Так что же нам праздновать?

— Адель, — холодно сказала Изабелла, — мы обсудим все это в другой раз.

Но Адель не помнила себя от гнева.

— Не будет никакого другого раза, ибо я немедленно покидаю двор.

Изабелла выпрямилась:

— Я запрещаю. Мой отец тоже запретит.

— Будьте прокляты вы с вашим отцом.

Изабелла подняла руку и ударила девушку по лицу. Адель стояла, схватившись за пылающую щеку, с глазами, полными слез. Принцесса холодно улыбнулась.

— Леди Троксвуд, — сказала она. — Я все еще жду вашего мнения по поводу моего наряда. — И впилась взглядом в лицо фрейлины. — Разве я не прекрасна?

Адель, сдержав гнев, выдержала ее ненавидящий взгляд и спокойно ответила:

— Вы неподражаемы, ваше высочество.

С удовольствием отметила она бешенство, мелькнувшее в глазах Изабеллы, когда та поняла истинный смысл ее слов. Потрясенная настолько, что у нее пропал дар речи, Изабелла подхватила вуаль и отвернулась. Но не успела она сделать и шаг, как Адель, не справившись с дурнотой, горько улыбнулась, и ее вырвало прямо на серебряные башмачки принцессы.

Поднявшись на подъемный мост Кентерберийского замка, Алехандро увидел рабочих, сколачивавших трибуны на соседнем поле, где на следующий день должны были сойтись в поединке храбрые рыцари, демонстрируя перед толпой свои воинские умения. Адель рассказывала юноше о турнирах в одну из их последних ночей, подготавливая его к тому, что ему предстояло узнать.

Алехандро назвался по имени, и стражник препроводил его к капитану, который должен был знать, где король. Врач прихватил с собой сумку, а конь был оставлен у коновязи до тех пор, пока грум не получит приказ перевести его в конюшню.

— Его величество выехал из замка на учения со своими рыцарями, — сказал капитан. — Никаких аудиенций до завтра.

— Не могу ли я в таком случае увидеться с кем-нибудь из советников? Я привез подтверждение новой вспышки чумы.

От изумления у капитана отвисла челюсть.

— Святый Боже! — воскликнул он. — Понятное дело, такая новость не может ждать. Поговорите с мастером Гэддсдоном! Он врач, который следит за здоровьем младших детей его величества и только что прибыл с ними из Элтхема. Он наверняка знает, что делать.

Алехандро не без труда разыскал коллегу, с которым еще не успел познакомиться, в приемной королевских покоев и немедленно представился ему, сообщив, что привело его в замок срочное дело.

— Конечно, конечно, мастер Эрнандес! Его величество не раз хвалил ваше искусство. Большая честь познакомиться с вами.

— Ах нет, сударь, — возразил Алехандро, припомнив все правила дворцового этикета. — Это для меня встреча с вами — огромная честь.

После обмена вежливостями Алехандро немедленно выдал детальный отчет обо всех признаках появления болезни в землях, расположенных недалеко от замка, и рассказал, что знал о том, как с ней можно бороться.

— Все это я изложил в письме к королю. Думаю, он показал вам его.

— Показал, — кивнул Гэддсдон. — Но все-таки расскажите подробнее.

Он сделал вид, будто слушает, время от времени кивая, чтобы создать видимость должного внимания.

— У меня есть все причины считать, что эти случаи лишь начало новой серьезной вспышки, — наконец заключил Алехандро, — ибо в Европе чума начиналась так же, распространяясь каждый день на несколько лиг, пока не достигла океанского побережья. У меня нет оснований полагать иначе.

Гэддсдон помолчал.

— Мастер Эрнандес, — наконец изрек он, обратившись к Алехандро с тем же титулом, какой носил сам, хотя образован был куда хуже молодого врача, — мы здесь придерживаемся того мнения, что несколько не связанных между собой случаев, о которых вы сообщили, не представляют собой угрозы для жизни нашего населения и не являются причиной для беспокойства. Его величество король Эдуард желает, чтобы страна его как можно скорее вернулась к нормальной жизни, ибо доходы из-за недавних событий и так сильно снизились. Мы ведем войну, а это, насколько вам, возможно, известно, дорогое удовольствие. Боюсь, если у вас нет более веских доказательств, мы ничего не сможем поделать.

— Вымер весь монастырь! А семья, погибшая незадолго до того? Разве это не достаточно веское доказательство?

— С чего вы взяли, что монахи умерли сейчас, а не осенью?

— Там пахнет разложением.

— Любая смерть источает зловоние, в особенности в помещении. Уверен, что ни один самый тонкий нюх не уловит разницы.

— А что насчет лекарства против чумы? Смогу ли я получить позволение его величества заняться этими изысканиями?

— Его величество убежден, что сие было бы осквернением тела и надругательством над умершим. Он советовался со мной, и я сказал ему, что не слышал о подобном лекарстве и сомневаюсь в успехе ваших упражнений. Однако он намеревался подумать и сообщить вам о результате своих размышлений письмом, что, думаю, уже и сделал. Вы должны научиться терпению и спокойно ждать милостей его величества.

Тут при этих словах Алехандро кольнула одна неприятная мысль. «Он думает, будто я хочу занять его место при дворе! И из-за этого ничтожества должны погибнуть люди». Разгневанный нежеланием признать его правоту, Алехандро сухо произнес:

— Я лично поговорю с его величеством, когда он вернется.

— Разумеется, как вам будет угодно, — откликнулся Гэддсдон, — однако сами увидите: сегодня он будет занят и едва ли пожелает уделить время вашим россказням. Завтрашний день у него отведен на введение в рыцарство многих молодых людей, насколько я знаю, и вас в том числе. Вас следует поздравить, и не сомневаюсь, что вполне заслуженно. Что же касается ваших новостей, привезите новые доказательства, и вас услышат.

Алехандро не знал, как быть. Он решил разыскать Адель, чтобы та, по своему обыкновению, дала ему мудрый совет.