Девять
«Если Иисус был у них бедным плотником, то зачем они ему теперь строят такие дворцы», — подумал Алехандро, потрясенный роскошью убранства папского дворца с его великолепными коврами и гобеленами в каждом зале. По стенам висели картины, искуснее которых Алехандро не видел ни разу в жизни. Статуи пышнотелых, почти нагих богинь его взволновали и потрясли: никогда раньше он не сталкивался с таким эротичным изображением женского тела. Да ему и негде было такое видеть, не в медицинских же книгах, где изображения хотя и присутствовали, но они были всего лишь обыкновенными рисунками и не шли ни в какое сравнение с этими шедеврами. «Это у них называется священный дом», — в недоумении подумал Алехандро, ожидавший найти здесь если и красоту, то смиренную, благочестивую, а не откровенно мирскую. Мог ли он в тот момент проникнуться почтением к христианам, чьих путей он не понимал, или же столь явный отказ от простоты веры заслуживал презрения?
«Узнаешь в свое время», — ответил он сам себе.
В руке у него был пергамент с приказом Папы явиться во дворец. Он поискал глазами, у кого бы спросить, и решил подойти к стражнику в роскошных доспехах, который стоял у стены.
— Прошу прощения. — Он показал стражнику пергамент. — Меня сюда вызвали этим приказом. Куда я должен идти?
— Туда, в эти двери, — показывая направо, ответил вооруженный до зубов стражник, мрачного вида бородач, больше смахивавший на бандита, чем на священника.
Второй стражник стоял возле новых дверей, украшенных причудливой резьбой и отполированных до блеска. Таких огромных дверей Алехандро тоже никогда не видел. «Сколько стражей, — подумал Алехандро, продолжая недоумевать. — Зачем бедному плотнику целая армия?» Он опять показал пергамент, и второй стражник распахнул перед ним тяжелую дверь в огромную комнату, похожую, как подумалось Алехандро, на зал суда. В этом зале он оказался среди других, таких же, как он, растерянных приглашенных.
Подавленный великолепием дворца, он присоединился к небольшой группе гостей, собравшихся посередине зала и с благоговейным трепетом взиравших на роскошное убранство. Они оглянулись все одновременно, услышав шум у дальней стены. Огромные резные двери распахнулись, и вошли два еще более вооруженных и закованных в броню стражника. Каждый нес церемониальный жезл, а между ними по-королевски величественно выступал высокого роста человек. По рядам ожидающих пробежал шепот.
Вошедший был облачен в длинную красную рясу, отделанную у ворота и по обшлагам горностаевым мехом, с золотой пряжкой на поясе, в которой сверкали алмазы и жемчуг. Он прошел на середину и встал, молча ожидая, когда все заметят его появление. Несмотря на все свое нетерпение, Алехандро сообразил, что этот человек, пристально и с неприкрытым неодобрением изучающий толпу стоявших перед ним людей, привык завладевать общим вниманием, где бы ни появлялся. Пронзительный взгляд его умных глаз, близко посаженных у тонкой переносицы, перебегал от лица к лицу, на мгновение задержался на Алехандро, а потом еще на двоих. Губы его тронула едва заметная усмешка, он отвел взгляд и кивнул одному из стражей; тот громко ударил жезлом об пол. Собравшиеся немедленно замолчали, и человек в красном заговорил:
— Если среди вас есть евреи, сделайте шаг вперед.
Алехандро обмер от страха. «Значит, испанские солдаты добрались и до Авиньона? Неужели меня вот-вот схватят?» Он с тревогой оглянулся вокруг. «Почему велено выйти только евреям?» В городе не витало слухов об отмене папского эдикта. Стоя в огромном зале, полном чужих людей, юноша постарался скрыть свои чувства, хотя справиться с дрожью было непросто. Заинтересуйся им кто-нибудь, обрати пристальное внимание, он не выдержал бы и непременно выдал себя.
В ужасе он смотрел, как евреи один за другим выходят на середину зала, кое у кого на рукавах были нашиты желтые кружки. Этим людям не нужно было принимать решение, за них уже все решили. Они встали отдельной группой, не зная, какая им уготована судьба.
Алехандро видел страх в их глазах, но кроме страха в них читался и гордый вызов, и молодой врач устыдился своей трусости.
Высокий человек в красном посмотрел на евреев с презрением.
— Можете идти, — сказал он.
Евреи переглянулись, не веря своему счастью. Страх на их лицах сменился чувством облегчения. Они повернулись и торопливо последовали к дверям, не веря столь благополучному исходу.
Поздно было идти за ними, и Алехандро лишь проводил их печальным завистливым взглядом. Высокий человек сделал знак всем располагаться, и оставшиеся несмело заозирались, не зная, куда сесть. К величайшему изумлению Алехандро, им были предложены роскошные мягкие кресла, которыми он любовался до начала аудиенции.
Когда все заняли свои места, человек в красном проследовал к возвышению, где стояло великолепное золоченое кресло, и, усевшись, обратился к собравшимся:
— Просвещенные врачи, коллеги. Меня зовут Ги де Шальяк. Я имею честь состоять личным врачом его святейшества Папы Клемента Шестого и действую с его ведома и поручения. Его святейшеству потребовалась ваша помощь в одном деле, чрезвычайно важном для Святой Церкви и королевства Франции.
Вам и самим известно, что сейчас мы терпим страшнейшее, невиданное бедствие от поразившей нас чумы. Насколько нам известно, эпидемии подверглась вся Европа, и каждый день уносит тысячи жертв. Возлюбленный брат наш во Христе король Эдуард Третий написал, что беда достигла и берегов Англии, отчего почил в бозе архиепископ Кентерберийский, и мы скорбим о его кончине.
Король Эдуард скорбит также о кончине дочери своей Джоанны, которую болезнь настигла на пути к ее избраннику, отпрыску королевского дома Кастилии…
Свадебный поезд с прекрасной дамой! Алехандро вспомнил первую историю, услышанную в таверне по пути в Авиньон.
— Его святейшество, — продолжал де Шальяк, — с огромной заботой и беспокойством следит за судьбой королевского дома Англии, полагая, что Англия играет важнейшую роль в установлении политической стабильности во всей Европе. Несмотря на временные противоречия, возникшие между нашими двумя странами, его святейшество желает вдохновить благородное дворянство, английское и французское, забыть разногласия и всемерно способствовать созданию новых родственных союзов, чье значение для мира и процветания невозможно переоценить. Воля Господа такова, что английский королевский дом должен быть связан родственными узами с другими дворами Европы. Ибо если высочайшие семейства сейчас будут ослаблены бедствием, то под угрозой окажется весь наш миропорядок, что стоит вразрез с интересами Святой Церкви.
Оглянувшись, Алехандро увидел, с каким восхищением слушают собравшиеся врачи эту напыщенную речь.
— Лично мне вверено заботиться о здоровье и благополучии, охраняя их величества от постигшей нас напасти. У меня есть собственный метод, и, хотя мой пациент недоволен наложенными на него ограничениями, едва ли кто-то станет оспаривать целесообразность моих действий.
Возлюбленный брат наш, его святейшество Папа повелевает нам защитить от бедствия королевские семейства Европы. Он собрал вас сегодня здесь, тем самым признав ученость и опытность каждого, с тем чтобы призвать вас на священную войну с постигшим всех нас бедствием. Сегодня же я начну знакомить вас с мерами предосторожности, предписанными мною его святейшеству. В скором времени вас отправят посланниками его святейшества ко дворам Европы и в Англию. В вашу задачу будет входить сохранение здоровья членов августейших семейств. Мы не должны допустить, чтобы чума погубила семейства, процветавшие множество десятилетий, и разрушила наши планы на будущее.
Речь была продумана мастерски, и вскоре Алехандро заметил, что увлечен ею не меньше остальных.
— Вы отправитесь в путешествие сразу же, едва будет закончено обучение, и я лично отпущу вас по домам, собраться и забрать инструменты. Если у кого-то есть семья, его святейшество возьмет на себя заботу о ней на время вашего отсутствия. Сейчас мы составим список собранных здесь медиков, который я передам его святейшеству.
Тут Алехандро Санчес понял, что стоит ему назваться, как его немедленно арестуют за убийство епископа Арагонского, и потому ничего не оставалось делать, как скрыть свое имя. С грустью он подумал об этом, не желая расставаться с именем, которое любил и которым привык гордиться, ибо это было имя его отца.
Когда до него дошла очередь, он твердо посмотрел в пронзительные голубые глаза де Шальяка и спокойно сказал:
— Эрнандес. Меня зовут Алехандро Эрнандес.
— Испанец? — спросил де Шальяк.
— Oui, monsieur, испанец.
Огорченные переменами в своей жизни, растерянные врачи и с ними Алехандро поселились в роскошных палатах папского дворца, где затем три дня проходили учебу под бдительным оком де Шальяка.
Их отлично кормили, и, поскольку Папа желал найти в них преданных сторонников, все их требования немедленно выполняли. Де Шальяк не спускал с них глаз, обучая мелким премудростям карантина и в то же время изучая характеры, с тем чтобы обнаружить свойства, каким он не в силах был научить.
Будущие посланники Папы каждый день собирались слушать его лекции в одном из роскошных залов дворца. Де Шальяк поднимался на возвышение и своим менторским голосом читал лекции по нескольку часов в день, и Алехандро приходил в восхищение от того, что тот, казалось, никогда не уставал. «Он любит свою работу так же, как и я», — подумал молодой врач однажды.
— Всегда следует совещаться с астрологами, — сказал де Шальяк в первый день, — чтобы точно определить наиболее благоприятные дни для купания, для выхода из дома и многих других будничных действий. От многих из этих действий, которые наши пациенты привыкли осуществлять не задумываясь, сейчас придется отказаться или же отнестись к ним с большой осмотрительностью, поскольку нам неизвестно, где кроется опасность заражения. Скорее всего, ваши подопечные, привыкшие к тому, чтобы все их капризы исполнялись, и немедленно, попытаются сопротивляться вашим наставлениям. Будьте тверды и не позволяйте нарушать свои предписания.
Алехандро попытался было себе представить, как он указывает королю, что тому делать и когда, но образ был слишком неподобающим.
— А если они все же не послушаются? — спросил он.
— Напомните им, что вы действуете по милости Всемогущего Господа и велению его святейшества и что стараетесь употребить все данные вам Господом силы, чтобы сохранить их здоровье.
В ту ночь Алехандро лег спать, чувствуя себя мелким и беспомощным человечком. «Самое сложное в этом поручении, — подумал он, — убедить высокомерных невежд следовать врачебным советам».
На второй день де Шальяк рассказал им о своих соображениях по поводу распространения эпидемии.
— Основываясь на наблюдениях, я пришел к выводу, что болезнь передается невидимыми парами. Больной выдыхает эти пары в атмосферу, распространяя вокруг себя эти мельчайшие невидимые частицы, которые затем настигают новую жертву. Следовательно, мы должны изолировать своих подопечных. Запереть их и не допускать к ним никого без вашего позволения. Но поскольку испарения эти невидимы и трудно судить, образуются они от дыхания того или иного человека или же нет, то самым разумным было бы не допускать абсолютно никакого контакта подопечного с внешним миром. Мой досточтимый предшественник, Анри де Мондевиль, придерживался достаточно определенных взглядов по поводу заражения. Я имел честь учиться у его учеников, которые преподали мне главное правило, соблюдение которого предупреждает заражение: мыть руки до и после того, как вы прикасались к больному, поскольку испарения частично оседают на его теле. В библиотеке его святейшества есть несколько книг Мондевиля по этому предмету. Желающие могут с ними ознакомиться.
«Однако я и сам пришел к такому же выводу», — изумился про себя Алехандро, радуясь, что не одинок в своих суждениях. И во второй раз он открыл рот, не дожидаясь, пока его спросят.
— Кроме того, я заметил, что, если рану поливать вином, она заживает быстрее. Возможно, вино убивает часть заразы.
— Или зараза от него пьянеет и забывает, зачем пришла, — вставил один из присутствовавших, вызвав веселый смех остальных.
Алехандро покраснел, но де Шальяк поднял руку, и смех затих.
— Нельзя смеяться над чужими наблюдениями, — сурово заметил де Шальяк. — Даже самые опытные из нас не умеют лечить чуму. Здесь мы все равны в своем невежестве. — Он перевел взгляд на Алехандро: — Мы поговорим об этом позднее, вдвоем.
Все головы повернулись в сторону молодого человека, который лишь молча кивнул в ответ и опустил глаза.
— Потому, — продолжал де Шальяк, — вам необходимо дать наставление придворным астрологам, чтобы они объявили каждый день благоприятным для купания, даже если вам будет нелегко найти с ними общий язык…
В тот вечер за Алехандро явился папский гвардеец, который, с трудом карабкаясь по крутой лестнице в своих тяжелых доспехах, препроводил его в высокую башню, где находились комнаты де Шальяка.
Осторожно Алехандро переступил порог. Де Шальяк махнул ему, приглашая:
— Входите, входите. Садитесь. — Он показал на мягкий шезлонг. — Устраивайтесь поудобнее.
Алехандро робко опустился на подушки, лежавшие в шезлонге, и взглянул на де Шальяка. Строгий педагог, наставник исчез, перед Алехандро был любезный и гостеприимный хозяин. Перемена казалась удивительной.
— Дома вы другой человек, доктор де Шальяк, — несмело сказал Алехандро.
Де Шальяк предложил ему вина в тяжелом серебряном кубке.
— Почему вы так решили? — спросил он, изогнув дугой бровь.
Сделав хороший глоток, Алехандро решился объяснить:
— На лекциях вы строги, и в вашем присутствии чувствуется… — Он замялся, подыскивая слово. — Напряжение.
Де Шальяк рассмеялся:
— Хочешь не хочешь, когда учишь дураков, без этого не обойтись, иначе они и не подумают учиться, и усилия пропадут втуне. А я очень не люблю дарить ценные сведения тем, кто не в состоянии их воспринять.
Алехандро заметно обиделся.
— Господин де Шальяк, — начал он.
— Я не имел в виду вас, — перебил его де Шальяк, — иначе сегодня вас здесь не было бы. Нет, я говорю об остальных. Сброд. Похоже, чума унесла лучших, остались одни болваны. — Он встал, пересел в другое кресло поближе и подался к Алехандро с видом почти счастливым. — Но в ваших глазах, друг мой, я вижу огонь, вижу страсть к знаниям, и сердце мое радуется.
— Вы слишком хорошего мнения обо мне, месье.
Де Шальяк пристально посмотрел на него.
— Не думаю, — сказал он. — Я следил за вами, когда вы слушали лекции. Ума не скроешь, а я не прочь побеседовать с человеком, который разделяет мои суждения по поводу заражения. Рад, что вы сегодня высказались. Расскажите, как вы догадались, что вино способствует заживлению.
Алехандро успокоился. Де Шальяк и не думал обнаруживать его тайну, а попросту так же тянулся к всякому новому знанию, как и он сам.
— После операции я не раз проводил эксперименты, используя разные жидкости для промывания ран, — сказал он. — В ряде случаев не было никакого эффекта. В нескольких заживление затянулось, было дольше обычного. Однако вино, даже самое скверное, которое и пить невозможно, ускоряло процесс. По крайней мере, в тех случаях, какие я наблюдал. Впервые я заметил это еще в Монпелье…
— Вы учились в Монпелье?
— Да, — кивнул Алехандро.
— Я часто читаю там лекции. Когда вы учились? Не попадали ли на мои лекции?
— Я… — начал Алехандро и замолчал: он знал лишь еврейское летосчисление. Он испугался. Как объяснить де Шальяку, что он не в состоянии назвать год? — Я был там, э-э, шесть лет назад.
— В тысяча триста сорок втором.
— Да.
Лоб у Алехандро взмок и покрылся испариной.
— Тогда, значит, мы разминулись. В том году я был при короле. Его донимала подагра. С моей точки зрения, ничего удивительного. Грех обжорства ему не чужд, хотя, по необъяснимой причине, он и остается худым. Но мои рекомендации он отверг. — Торжественно подняв кубок, де Шальяк сделал глоток вина. — Его величество не доверял ни одному врачу, кроме меня, так что, когда обострилась его болезнь, я вынужден был оставить кафедру и ехать во дворец. Жаль, мы тогда не встретились. Думаю, я запомнил бы столь выдающегося студента. Наверняка вы бы меня порадовали, и не раз.
«Уж я-то точно бы вас запомнил, — подумал Алехандро. — хотя вряд ли бы радовался…»
— Ах, да это не имеет значения, — отмахнулся де Шальяк. — Сейчас вы здесь. Но какая же судьба привела в Авиньон испанца?
— Такова была воля моей семьи, — немного помолчав, ответил Алехандро.
Больше он ничего не добавил. Но де Шальяк вполне удовлетворился таким ответом. Ему более всего хотелось поговорить о других материях.
— Вы сказали, что пришли к своему выводу о влиянии вина на заживление тканей в результате обычных опытов, пробуя то одно, то другое? Великолепно! Куда чаще мы предоставляем судьбе учить нас лишь на собственном горьком опыте, да и то усваиваем неохотно…
Вскоре Алехандро, забыв об опасениях, увлекся ученым разговором. Так, за прекрасным вином, за изысканными фруктами, они провели этот вечер, делясь опытом и наблюдениями по поводу разных болезней и способов их лечения. Оказавшись достойными собеседниками, они проговорили до глубокой ночи в надежде нащупать путь в поисках новых лекарств. Выходя из покоев де Шальяка, Алехандро был исполнен уважения к придворному врачу, куда большего, чем накануне, а также не меньшей уверенности в том, что этого человека не проведешь.
* * *
На третий день де Шальяк преподнес своим слушателем нежданный сюрприз. В тот день они собрались в большом, просторном внутреннем дворе папского дворца, где был прекрасный сад и росли диковинные растения. Де Шальяк, с надменной усмешкой, стоял возле длинного, накрытого плотной белой тканью стола. Когда все собрались, он откинул ткань, под которой лежало тело умершего от чумы молодого человека лет около тридцати.
Все ахнули, понимая, что де Шальяк вознамерился провести перед ними вскрытие.
— Вам всем должно быть известно, — сказал де Шальяк, — что его святейшество запрещает вскрытие.
Алехандро не издал ни звука. «Знали бы вы, до какой степени мне это известно», — подумал он.
— Тем не менее, — продолжал де Шальяк, — поскольку знание причин болезни сейчас является насущной необходимостью, а также понимая, что никто не объяснит нам случившегося лучше, чем сам несчастный больной, его святейшество дал мне соизволение провести вскрытие. Не благословение однако, хотя умерший был еврей, так что у его души нет надежд на спасение…
Алехандро едва достало выдержки не выдать себя и как будто спокойно проследить глазами за рукой де Шальяка, указывавшего в подтверждение своих слов на чресла покойного.
— А теперь, — продолжал де Шальяк, — мне понадобится помощник. — Он повернулся к Алехандро. — Не согласитесь ли вы, доктор Эрнандес?
Алехандро с грустью посмотрел на тело, на распухшую шею, почерневшие от запекшейся внутри крови пальцы, подумав о том, что, как ни странно, участие в этом должен принять именно он, единственный здесь еврей. «Наверное, это мне наказание за мои грехи. Хотя, вполне может быть, такова воля Господа, ибо кто отнесется бережнее к телу еврея, чем другой еврей?»
Он подошел к де Шальяку и, ни слова не говоря, взял в руки молоток и стамеску.
— Хорошо, — сказал де Шальяк. — Делайте разрез.
Алехандро положил руку на грудную клетку, определяя место, откуда нужно начать. Тело еще не успело окоченеть, молодой человек, должно быть, умер лишь несколько часов назад. «Вот и хорошо, — подумал он. — Меньше зловония». И так же, как делал в Сервере, Алехандро аккуратно ввел в тело острие стамески и ударил по ней молотком. Он услышал, как треснули ребра, и отложил инструменты в сторону. Взял нож и сделал несколько надрезов.
— Отлично, доктор Эрнандес, — сказал де Шальяк, наблюдая за его действиями. — Можно подумать, вам уже приходилось это делать.
Услышав эту явно безобидную фразу, Алехандро перепугался. «Что он имел в виду?» — отчаянно спрашивал он себя. Он опустил глаза, боясь встретиться с медиком взглядом: вдруг тот вспомнил его по Монпелье, узнал его настоящее имя, вдруг догадался, что он и есть тот бежавший врач, и теперь со злорадством ждет, когда Алехандро закончит свое последнее дело, чтобы тотчас отдать приказ схватить его. Не произнеся ни слова, Алехандро раздвинул грудную клетку. Взгляду их предстало большое сердце, и все присутствующие знали, что это означало: что умерший еврей, лежавший на столе перед ними, при жизни был очень добрым и очень хорошим человеком. Невыносимо медленно Алехандро поднял глаза на стоявшего рядом с ним учителя.
Без всякого намека на злорадство де Шальяк коротко ему кивнул.
— Продолжайте.
* * *
Папский писец переписал для каждого перечень рекомендованных амулетов и лекарств, и каждый получил его вместе с набором необходимых для их изготовления средств.
Алехандро слово в слово переписал все это в свою тетрадь. Не успел он закончить, как в его комнату без предупреждения вошел де Шальяк.
— Ваше прилежание достойно удивления, доктор Эрнандес, — сказал он. — Это редкая для испанца черта.
Ах, если бы он только знал… Вдруг он уже знает…
Алехандро быстро захлопнул тетрадь, чтобы де Шальяк не успел прочесть написанное.
— Привык со студенческих лет записывать все, что сказал учитель, — объяснил он. — Боюсь иначе забыть то, что, как предполагалось, должен знать.
Де Шальяк не поверил ему ни на секунду, не сомневаясь, что Алехандро и так едва ли забудет любую, самую мелкую деталь. «Он усерден. Все схватывает на лету и не допустит для себя даже возможности провала».
— Когда-нибудь мы с вами снова сядем за один стол, и, возможно, вы позволите мне заглянуть в вашу книгу.
— Может быть, когда я вернусь в Авиньон, — ровным тоном сказал Алехандро. «Если я вернусь в Авиньон», — добавил он про себя.
Утром в день отъезда он посмотрел на себя в зеркало и подумал о том, что даже если бы его мать и отец остались живы милостью Господа, то едва ли они узнали бы его в этом платье, в какое он переоделся по приказанию де Шальяка. «Что они будут делать, если, добравшись сюда, не найдут меня?» — спрашивал он себя.
У него не было даже возможности сменить табличку на дверях своего кабинета, где он оставлял все инструменты и пожитки до своего возвращения. Наверное, подумают, что с ним случилась беда или что он вообще не добрался до Авиньона. «Может быть, они даже подумают, будто я предал нашу веру», — с горечью размышлял он.
Будь проклята эта чума и все те глупцы, которые думают, будто могут всех заставить плясать под свою дудку! Алехандро пристально вгляделся в свое лицо, с ненавистью отмечая все происшедшие перемены и мечтая вновь надеть знакомые ниспадающие одежды, в каких ходил в Сервере. Как же он переменился за такое короткое время! Он сбрил бороду, и волосы у него были острижены коротко, едва длиннее ушей, по французской моде. Он был в темно-красных, винного цвета тесных штанах, в мягких кожаных сапожках с отворотами и в длинной, ниже бедер, тунике цвета нежной морской бирюзы, с пуговицами под самое горло, чему Алехандро был рад, так как она закрывала шрам. Поверх туники он надел роскошный плащ с широкими отворотами и пышными рукавами. Плащ был из отличной шерсти того же винно-красного цвета, что и штаны, и доходил ему почти до лодыжек. На голове красовался восьмиугольный темно-зеленый шерстяной берет, лихо заломленный набок, с ярким — чересчур легкомысленным, на его вкус, — веселым пером. Если зеркало не обманывало, перед ним был образец французского модника. Но тем не менее больше всего переменилось лицо. Куда подевался открытый, бесхитростный взгляд янтарных глаз? Теперь в нем читалась твердость и скорбь, которые он был не в силах скрыть даже от самого себя.
В сундуке, выданном ему по приказу де Шальяка, лежали еще три полных облачения. «Если не растолстею, — усмехнулся про себя Алехандро, — хватит на всю жизнь».
Вместе с дареными нарядами он уложил в сундук простое платье, в каком приехал в Авиньон. Рубахи и штаны еще были крепкие, и Алехандро казалось, что вскоре они снова ему понадобятся. К тому же он не собирался расставаться со своей седельной сумкой, понравится она де Шальяку или нет. В ней лежали деньги и его тетрадь, и пошли бы все к черту.
«Это останется со мной», — подумал он и, выйдя из комнаты, присоединился к остальным.
* * *
Люди, снова собравшиеся в большом зале, шумно обсуждали происшедшие с ними перемены. «До чего же здесь всё выглядит иначе, хотя прошло всего-навсего несколько дней, — подумал Алехандро. — Теперь вид у всех вполне соответствует этим стенам. Причесаны, приодеты, будто и впрямь настоящие дворяне».
Де Шальяк вновь устроил себе пышный выход перед своими приведенными в порядок протеже.
— Господа, — начал он, — все вы гордость нашей профессии. Я восхищен вашими прилежанием и готовностью познавать. Все вы обрели здесь новые знания и, безусловно, сумеете их применить, представляя его святейшество при августейших домах Европы. Добросовестно исполняйте свой долг и служите во славу Господа. Вам вменяется защищать наши интересы, и мы будем молиться за ваши успехи.
Затем он стал беседовать с каждым в отдельности, уточняя задание и инструкции, ободряя и передавая личное благословение Папы. Посланники один за другим покидали дворец, с тем чтобы немедля отправиться в дальнее странствие.
В конце концов все ушли, и в зале остались только де Шальяк и Алехандро.
— Доктор Эрнандес, — сказал де Шальяк, — вы прекрасно сегодня выглядите! Именно так и должен выглядеть врач, преуспевающий и честный. Я и не сомневался, что хорошее платье подчеркнет ваши достоинства. Прошу вас, сядьте. Мне нужно еще многое сказать вам, так что устраивайтесь поудобнее.
Алехандро уселся, как было велено, удивляясь про себя тому, что кто-то способен себя чувствовать удобно в таких тесных штанах, и оказался лицом к лицу со своим загадочным новым учителем.
«Как такой человек, тонкий мыслитель, вдохновенный ученый и блестящий логик, может быть в то же время высокомерным фанатиком? Как могут столь противоречивые свойства уживаться в одном существе, не разрушая и не сокрушая его?» — размышлял Алехандро, наблюдая за лицом де Шальяка.
— Все три дня я с восхищением следил за вашими успехами, — начал де Шальяк, — и, как я уже говорил вам, меня глубоко впечатлили ваш ум и знания. Посему, посоветовавшись с его святейшеством, я выбрал вас для самого ответственного поручения, для служения при дворе короля Эдуарда Третьего, чье письмо с просьбой о помощи и послужило толчком для нашего предприятия.
Алехандро, проглотив комок в горле, кивнул.
Ожидавший более бурной реакции де Шальяк удивился:
— Вы недовольны? Такое поручение большая честь для врача.
— Я потрясен, месье, — тихо произнес Алехандро. — Я не заслужил подобного доверия.
— Не думаю, доктор Эрнандес. Глядя на вас, я отчасти узнаю себя в юности, вижу то же страстное желание достичь высот. Нет, месье, — сказал он почти с горячностью, — я вас не переоцениваю. Однако задание, которое вам досталось, будет трудным, учитывая природу этого королевского семейства.
Де Шальяк немного помолчал, ожидая реакции Алехандро, а когда тот ничего не сказал, вздохнул и, помрачнев, продолжил:
— Ваше молчание легко объяснимо, однако прошу вас усвоить, что в Англии вам придется делать, что вам велят. На карту поставлены личные планы его святейшества, и мы будем стараться как можно чаще связываться с английским двором, чтобы быть в вас уверенными. Если не справитесь, то вам может не поздоровиться.
Алехандро оторвал взгляд от собственных ладоней и поднял глаза на де Шальяка. Наконец та угроза, какую он чувствовал здесь все эти дни, обрела реальность. Не раз он успел подумать о побеге, о том, чтобы потихоньку выбраться из дворца и исчезнуть, но теперь это ему не пришло в голову. «Я не знаю, что ему обо мне известно», — думал он, глядя в пронзительные голубые глаза собеседника. Но единственное, что он в них прочел, было нетерпеливое ожидание его согласия, и он с грустью решил, что, пожалуй, ему ничего не остается делать, как принять предложение.
Тяжко вздохнув, он смиренно сказал:
— Означают ли ваши слова, что это королевское семейство чем-то отличается от всех прочих?
Де Шальяк улыбнулся, и улыбка его вышла надменной, почти презрительной, углы тонких губ изогнулись в подобии оскала, когда он с воодушевлением принялся объяснять.
— Они Плантагенеты. — Он сделал ударение на имени, словно Алехандро тоже должен был его знать. — Сами они себя считают самым древним и благородным из королевских домов во всей Европе. Они все крупные, светлокожие, у всех золотые кудри, и глаза подобны сапфирам. Все они похожи на викингов, и все заносчивы, все безжалостны и насквозь порочны. Им не всегда нравятся указания его святейшества, хотя внешне они как будто стремятся проявлять покорность Святой Церкви. И хотя король сам попросил о помощи и о враче, ему могут не понравиться ваши указания.
— Похоже, с ним не слишком приятно иметь дело, — заметил Алехандро.
Де Шальяк рассмеялся:
— Нет, нет, это не совсем так. Двор Эдуарда и Филиппы один из самых пышных во всей Европе. Они гордятся тем, что для гостей у них созданы великолепные условия. Они потратили целое состояние на перестройку Виндзора, так что вы, без сомнения, останетесь довольны.
— Неужели что-нибудь может быть лучше этого? — Алехандро обвел рукой зал с его роскошной мебелью. — Разве такое возможно?
— Эдуард старается превзойти французов во всем. В конце концов, это естественно, поскольку он по линии матери француз и потому считает себя наследником и французского трона. Там вы сами убедитесь, что французы больше стремятся к красоте и просвещению, нежели англичане. Так что ему приходится прикладывать немалые усилия, чтобы остаться на уровне.
Он помолчал, ожидая, пока Алехандро усвоит услышанное.
— Вам надлежит обратить особенное внимание на принцессу Изабеллу, поскольку у его святейшества есть определенные планы, связанные с ее бракосочетанием. Хочу вас предупредить, она своенравна, капризна и очень красива. Она непременно попытается очаровать вас, чтобы добиться вашей снисходительности. Не уступайте, не позволяйте помешать исполнению вашего долга. Вы вскоре сами убедитесь, что и у других членов семейства — у Черного принца, королевы, у младших детей — характеры схожи, однако они менее настырны. Но одного Эдуарда и Изабеллы достаточно, чтобы хлопот у вас было по горло. — Де Шальяк поднялся, давая понять, что время беседы подошло к концу. — Думаю, вам не позавидуешь, настолько трудная встанет перед вами задача, — сказал он. — Но вместе с тем вас там ждет столько нового, что я все же завидую. Хотел бы я быть сейчас на вашем месте.
Мысль о том, что он вынужден употребить свои знания на то, чтобы удовлетворить стремление тщеславного Папы вмешаться во все дела европейских монархов, показалась Алехандро отвратительной, и ему не хотелось иметь с этим ничего общего. Однако он не мог не понять, что де Шальяк прав. Такая возможность выпадает раз в жизни. Молча он дал себе зарок употребить ее на то, чтобы постичь как можно больше.
— Месье, я сделаю все, что от меня зависит, — сказал он.
* * *
Де Шальяк, стоявший в дальнем конце роскошного зала, отвесил низкий поклон и приблизился к понтифику. Вновь он выслушал жалобы Папы, посочувствовал, однако не отменил карантина.
— Среди них есть испанец, — сообщил он. — Умный, опытный и, на мой взгляд, подходит лучше чем кто бы то ни было. Его я и отправил к английскому двору.
Папа Клемент улыбнулся одобрительно и принялся обмахиваться павлиньим веером.
— Хорошая работа, друг мой. Безусловно, Эдуард будет доволен тем, что мы прислали к нему не француза.
* * *
— Путешествие займет дней двадцать, — сказал капитан. — Его святейшество выделил нам в сопровождение десять гвардейцев, поскольку времена смутные и дорога не безопасна. Поедем как можно быстрее. Я не хотел бы задерживаться в одном месте надолго, чтобы не заразиться.
«Мудрое решение», — похвалил его про себя Алехандро, усаживаясь в седло, к которому была приторочена его сумка. У него теперь был прекрасный жеребец темной масти в нарядной папской сбруе, и он подстегнул его, следуя за капитаном, первым выехавшим из ворот дворца. Отряд развернул папское знамя и двинулся в путь на исходе утра.
Они ехали быстро и без помех вплоть до четвертого дня. Дорога лежала вдоль Роны; они миновали Лион, направляясь в Дижон, который был в трех днях пути, когда догнали толпу жутких, оборванных и грязных крестьян, занявшую почти всю дорогу.
— Они похожи на мертвецов, — уткнувшись носом в рукав, чтобы не чувствовать вони, сказал Алехандро, направляя коня на обочину. — Их здесь человек двести, если не больше. Чего ради они собрались, чего они хотят? — спросил он у ехавшего рядом капитана.
— Флагелланты. Ходят по всей стране, из города в город, и бичуют себя на глазах у толпы. Называют себя спасителями рода человеческого. Думают, что Господь зачтет людям их грехи за те раны, которые они себе наносят, и, видя их добровольные страдания во искупление, остановит чуму. Последователей у них становится больше с каждым днем.
— Я не вижу впереди вожака. Кто же ведет этих страшных пилигримов?
— Говорят, у них в каждой из групп есть старший, кому все они клянутся в беспрекословном послушании и дают обет следовать за ним не менее тридцати дней. У них есть какие-то деньги, но один Господь знает, чем и как кормятся эти живые мощи. Все, на кого ни посмотри, одна кожа да кости.
Флагелланты шли, голые по пояс, и спины их были покрыты засохшими струпьями. Над толпой стоял жуткий, непрекращавшийся ни на минуту стон, и казалось, будто сам воздух пел страшную песню безутешной скорби и горя. Всадники пришпорили лошадей.
Когда толпа осталась далеко позади, капитан сказал:
— Будь я на месте Господа, я придумал бы еще какую-нибудь напасть нарочно для этих убогих.
— Судя по их виду, Он именно так и сделал, — заметил Алехандро. — Нет напасти хуже безумия.
И они поскакали вперед, стремясь как можно быстрей отдалиться от страшного шествия. Через несколько часов они подъехали к городским окраинам и остановились, поджидая растянувшийся отряд, чтобы вместе въехать в городские ворота.
Алехандро ничего не знал о войнах, кроме того, что рассказывал Эрнандес, но подумал, что никакие ужасы войны не могут оказаться страшнее той сцены, какую они увидели на широкой городской площади. На площади горели шесть костров, дым от них вздымался вверх, заслоняя столбы, где догорали обугленные человеческие останки. Поблизости кружили несколько десятков скулящих существ, больше похожих на демонов, чем на людей, еще более жутких, чем встреченные по дороге. Они были голые по пояс, прикрыты ниже грубой мешковиной, они хлестали себя терновыми ветками, плетьми с металлическими наконечниками, а когда уже не могли бить себя, начинали бить ближнего. Кровь лилась по их ногам, стекала на землю, и повсюду виднелись кровавые отпечатки ног и клочки окровавленной мешковины. Они кружились вокруг сожженных жертв будто в безумном танце, вдохновляемые огромной толпой зевак. Стоны их походили на отвратительную песнь, которой диким аккомпанементом вторил церковный перезвон.
Капитан и Алехандро наблюдали за этой сценой, завороженные жутким зрелищем, а когда один из флагеллантов оставил свой крут и хлестнул привязанное к столбу тело, кони их испуганно шарахнулись в сторону. Алехандро едва не вывернуло наизнанку, когда он увидел, как несчастная жертва дернулась от боли, и понял, что человек еще жив. Он направил коня ближе к столбу и, вдруг заметив желтый кружок на рукаве, в бешенстве поднял жеребца на дыбы.
Капитан, хлестнув своего коня, бросился к подопечному и, перехватив поводья, усмирил жеребца.
— Месье! Не сходите с ума. В конце концов, это только еврей!
Алехандро попытался вырвать поводья, но капитан был куда крупней и сильней его и держал крепко. Правда, в глазах у молодого врача он увидел такую ярость, что понял: долго удерживать его не получится. Сообразив это, капитан скомандовал ближнему гвардейцу пристрелить несчастного, тот соскочил с седла и быстро натянул тетиву. Стрела с изумительной точностью попала приговоренному точно в сердце, оборвав наконец его страдания.
Жуткий танец и вой прекратились, и вся эта толпа принялась озираться в поисках негодяя, испортившего удовольствие. Несмотря на папское знамя, они двинулись на отряд.
Капитан, вновь перехватив у Алехандро поводья, пришпорил своего коня и рванул во весь опор прочь, подальше от безумных фанатиков. Отряд последовал за ним, быстро оставив позади и безумную, злобную толпу, и город, но остановились они, только хорошо углубившись в лес.
Лошади после такой скачки были все в мыле, меж тем приближались сумерки, и капитан отдал приказ готовиться к ночлегу. Гвардейцы занялись лошадьми и палатками, а капитан отвел Алехандро в сторону.
— Вы были слишком беспечны, — сурово сказал он ему. — Мы еще очень легко отделались.
— Этот человек испытывал страшные муки! Его жгли заживо, и я не мог…
— Понимаю ваше сочувствие к страждущим, месье врач, — перебил капитан, — но помочь ему было уже не в людских силах.
— Однако не вы ли приказали гвардейцу его пристрелить?
Значит, вы чувствовали то же самое.
— И зря потратили хорошую стрелу, — проворчал капитан. — Это был всего лишь еврей. Страдание их удел. А вы поступите благоразумно, если в будущем научитесь удерживать себя от бессмысленного геройства. Если, конечно, хотите закончить наше путешествие в добром здравии.
Алехандро почувствовал, как снова в нем закипает гнев, однако сдержался. «Осторожно, не выдай себя, — мысленно твердил он себе. — Один еврей сегодня уже погиб. Смотри, не стань следующим».
* * *
После Дижона они свернули немного на запад по дороге, по которой, обогнув Париж, должны были добраться до Кале — там их ждала переправа через Ла-Манш.
Когда до Кале оставался всего день пути, один из гвардейцев пожаловался на резь в животе и головную боль. Алехандро тотчас его осмотрел, и, как и боялся, обнаружил начинавшиеся нарывы под мышками и на шее. Гвардеец слабел с каждым часом, и Алехандро уговорил капитана стать лагерем, чтобы дать отдых больному. На следующее утро похожие симптомы обнаружились еще у одного гвардейца. К полудню заболели еще двое.
Вскоре из десяти гвардейцев охраны были больны пятеро, и Алехандро велел капитану вместе со здоровыми отойти и разбить лагерь в стороне. Сам же он, вооружившись амулетом и закрыв рот и нос, как велел де Шальяк, принялся лечить больных травами и лекарствами, которые вез в Англию.
Первый больной умер через день, и все страшно перепугались. Капитан настаивал, чтобы они немедленно двинулись в путь, но Алехандро и слышать об этом не хотел. Он-то надеялся, что теперь, благодаря новым лекарствам и новым знаниям, сумеет хотя бы приостановить болезнь. Но когда умер второй, гвардейцы подняли бунт, и капитан, памятуя о своем долге перед Папой, еще настойчивее заговорил об отъезде.
— Я останусь с ними до тех пор, пока они либо не умрут, либо не выздоровеют. Даже не пытайтесь меня уговаривать.
Но паника среди гвардейцев нарастала. Они готовы были уехать, бросив и больных товарищей, и Алехандро.
— Я не знаю, что делать, — растерянно пожаловался капитан молодому человеку. — Я обязан доставить вас в Англию, но без гвардейцев это невозможно. Мы уже похоронили двоих, а те, кто здоров, не желают здесь оставаться. Они считают, что здесь самый воздух полон заразы.
— Не буду спорить, — сказал молодой врач. — Мне нечем их успокоить. Сейчас третий их товарищ при смерти, и двоих последних, похоже, ждет та же участь.
— Долго ли они протянут? — спросил капитан.
— Не могу сказать. Может быть, день, может, два.
Капитан вышел ненадолго, после чего вернулся, и вид его был исполнен скорби.
— Прошу меня простить, месье, за то, что я намерен сделать, однако мы не можем здесь дольше задерживаться.
Алехандро не понял, о чем он. Вскочив на ноги, он последовал за капитаном туда, где лежали больные гвардейцы. За то короткое время, пока он отсутствовал, один из них испустил последний вздох. Его неподвижные глаза были устремлены в небо, а в углах их уже ползали мухи. Двое других больных еще были в сознании и стонали и плакали от боли.
Капитан встал между ними и сказал:
— Покойтесь с миром.
После чего опустил свой меч.
Их страдальческие глаза могли бы заставить зарыдать ангела, подумалось Алехандро. «А как бы я сам стал смотреть, зная, что пришло мое время? Но уж лучше так. По крайней мере, их страдания прекратятся». И он не предпринял попытки вмешаться.
— Смилостивься, Господи, над их душами. И над моей тоже, — проговорил капитан и двумя быстрыми, точными ударами отпустил на свободу души страдальцев. Помолчав в знак поминовения, он повернулся к Алехандро: — А теперь, месье, пора в путь. Мы и так потеряли здесь много времени. Господь прощает всех грешников, однако если я не доставлю вас в Англию, его святейшество лично позаботится о том, чтобы меня-то Он не простил. Прошу вас, скорее собирайтесь, и в седло.
Не сумев похоронить умерших, они оставили их в лесу. Алехандро от души пожалел, что нет у него с собой той лопаты, которую когда-то, давным-давно, в прошлой жизни ему выковал арагонский кузнец Карл ос Альдерон.
Наконец, на двадцать первый день пути из Авиньона, отряд добрался до порта Кале, который к тому времени уже год, после жестокой кровавой битвы, принадлежал англичанам. Отряд въехал в город, вызвав изрядный переполох, но и гвардейцам там было не уютней, чем на вражеской территории. Если бы не папское знамя, путь бы им немедленно преградили английские солдаты, которым вовсе было ни к чему пропускать в порт чужих вооруженных всадников.
Оставив Алехандро в городе, под охраной своих людей, капитан сам направился в порт искать судно. Вернулся он через час с радостным известием:
— Хоть в чем-то повезло. Погода в самый раз. И я нашел рыбака, который не прочь заработать.
Они поднялись на баркас, и рыбак, пользуясь попутным ветром, поднял парус. Алехандро, попавший на корабль в первый раз в жизни, поначалу пришел в восторг от предстоявшего плавания. Но едва они вышли в открытое море, как его тут же согнуло пополам и выворачивало наизнанку, пока не стемнело.
Капитан проявил сочувствие.
— Нелегко это, — сказал он. — Иногда после бурной переправы и смотреть назад не хочется. Но сегодня, по-моему, нам везет. Море тихое, ветер попутный. Бывает куда хуже.
Алехандро едва поднял голову, чтобы с трудом выговорить:
— Неужто бывает хуже? У меня тут, того гляди, все потроха вывернет.
— Без потрохов, может, и лучше, болеть нечему, — засмеялся капитан. — Ничего, не вывернет. Советую вам оставить их при себе. Возможно, вам станет легче оттого, что вы такой не один. Говорят, сам великий Эдуард тоже подвержен морской болезни!
Капитан расхохотался. Мысль о том, что могучий английский монарх мог вот так же сотрясаться на палубе в приступах рвоты, показалась ему ужасно забавной. Но Алехандро, страдавший почти невыносимо, не нашел в ней ничего смешного. К тому же он снова согнулся пополам.
На следующий день они без приключений достигли английского берега, где, пристав к отмели, вывели лошадей на каменистую землю. Прежде чем вспрыгнуть в седло, Алехандро сначала походил немного, разминая подкашивавшиеся ноги.
Над полосой песка поднимались величественные белые скалы. Рыбачий баркас снова отчалил от берега, направившись по сверкавшему под полуденным солнцем морю назад во Францию и оставив Алехандро и его отряд на чужом берегу чужой страны.
* * *
Когда вдалеке показались шпили, башни и столбы дыма, Алехандро, махнув рукой в сторону города, спросил у капитана:
— Это и есть Лондон?
— Это и есть Лондон, — подтвердил капитан.
— Такой маленький? А воздух-то над ним какой грязный! — не сдержал эмоции Алехандро. — Я думал, он больше и пышнее. Совсем не похож на город, где живет великий король.
— Наверное, Эдуард тоже так думает, — усмехнулся капитан. — Здесь он держит армию, а сам живет немного западнее, в Виндзоре. Там, говорят, красиво. Сегодня я, как велено, доставлю вас в лондонский Тауэр. А завтра вас, наверное, уже отвезут в Виндзор.
* * *
По сравнению с родным мелодичным испанским и с привычным ему мягким французским английский язык показался Алехандро гортанным и грубым. Резкое его звучание долетало до слуха, когда папский конвой проталкивался сквозь толпу на мосту перед въездом в Лондон. Для его непривычного уха язык этот был похож на немецкий, который Алехандро слышал однажды. Ему не понравился ни тот, ни другой.
Сверху была видна Темза и ее берега, где плавали тела умерших, и запах разложения ощущался даже на таком расстоянии. В темной, похожей на грязь воде повсюду, насколько хватало глаз, между мертвыми плавали мусор и фекалии.
Над отрядом развевалось папское знамя, и люди при виде его теснились в сторону, стараясь дать дорогу. Кто-то, увидев золотое распятие на красном полотнище, тут же падал на колени, воздевая руки в скорбной мольбе. К ним было обращено столько внимания, что Алехандро стало не по себе, и, чтобы не бросаться в глаза, он старался спрятаться за спинами гвардейцев.
Комендант Тауэра, встретивший их у ворот, приказал отнести вещи прибывших в комнаты.
— Его величество ждет вас, однако встретить вас он намерен в Виндзоре, где сможет оказать вам более изысканный прием, чем в Лондоне. Он наказал мне просить вас провести сегодняшний вечер здесь, а утром, если вы не возражаете, отправиться дальше на запад.
Потом смотритель замка, которому не терпелось узнать, что делается в мире за пределами Англии, пригласил их вместе отобедать, в надежде, что они подробно расскажут о своем путешествии. Капитан охотно согласился, и вскоре для них накрыли ужин в доме смотрителя. Весь длинный деревянный стол в большом зале был уставлен блюдами с дымящимся мясом, с поджаристым хлебом. На отдельной тарелке, которую передавали по кругу во время еды, лежали горкой горячие турнепсы. К тому времени, как все покончили с мясом, Алехандро до того устал, пытаясь понять, о чем вокруг говорят, что голова у него, казалось, вот-вот должна была лопнуть от напряжения. Во время путешествия он выучил несколько английских слов у капитана, с которым они от нечего делать болтали по вечерам, когда останавливались на ночлег. Но у капитана у самого словарный запас был более чем скудным, а произношение оставляло желать лучшего. Так что, конечно, того, чему научился Алехандро, было недостаточно для свободного разговора, и он то и дело просил перевести на французский.
* * *
На рассвете его разбудил капитан.
— Мы уезжаем, — сказал он. — Я принес вещи, которые мне велел передать вам его святейшество.
Алехандро протер глаза, сел и взял протянутый ему сверток.
— Не хотите задержаться на день-два? — спросил он. — Вам и вашим людям лучше отдохнуть, прежде чем двигаться в обратный путь.
— Не думаю, — покачал головой капитан. — Мне хочется поскорее расстаться с британским берегом, так же как английским солдатам, будь у них выбор, с французским.
Алехандро все же попытался его задержать.
— Однако за день-два вам тут не успеет надоесть…
— Забываете, месье, что мой король находится в состоянии войны с теми, в чьи руки я вас передаю. Из-за чумы сейчас перемирие, но недолго ему быть. Я, конечно, служу Папе, Но я тоже сын Франции и хочу скорее вернуться домой. Вы, тоже расставшийся с домом, наверняка отлично меня понимаете.
«Еще как понимаю», — подумал Алехандро.
— Тогда прощайте. Счастливого пути, — сказал он.
Капитан, отдав честь, вышел.
Оставшись один, Алехандро распечатал пакет и заглянул в содержимое. Внутри лежали несколько писем, предназначенных для короля, для министров, небольшие подарки, как решил Алехандро, для дам и мешочек с золотыми монетами. Для него самого.
Он быстро оделся и поднялся на стену, где стояли гвардейцы. Долго он смотрел на шестерку всадников, которые становились все меньше и меньше, и, когда они наконец исчезли, с грустью задался вопросом, сколько же их доберется до Авиньона.
* * *
По пути в Виндзор Алехандро старался держаться рядом с главой конвоя, который вместе с Эдуардом был во французском походе и неплохо овладел языком. Алехандро не оставлял его в покое, донимая вопросами, как называются те или иные самые обычные вещи, как положено здороваться, обращаться или прощаться в присутствии членов королевской семьи. Нечаянный его учитель сначала развлекался этим, но довольно быстро устал и только обрадовался, когда перед ним возникли ворота замка и он сдал своего подопечного с рук на руки.
Виндзор оказался огромной, хорошо укрепленной крепостью, с каменной крепкой стеной, с великолепными башнями, поднимавшимися высоко над лесом. Во внутреннем дворе замка врача встретил человек с благородной осанкой, одетый в роскошное платье.
— Меня зовут сэр Джон Шандос. Я советник короля Эдуарда и принца Уэльского, и я приветствую вас в нашем добром пристанище, — с изящным поклоном обратился он к молодому врачу.
Алехандро попытался ответить таким же поклоном, что вышло у него неуклюже. Он не привык к куртуазности.
— Pardon, monsieur, je ne comprends pas.
— Ах да, — по-французски отозвался собеседник. — Разумеется, вы еще не успели освоиться с нашим языком. — Он продолжил на французском, снизойдя к гостю: — Я вас провожу, ваши покои в восточном крыле. Мы там приготовили вам несколько комнат, которые вы, я надеюсь, сочтете вполне приемлемыми. Король не пожалел средств, чтобы посол его святейшества, находясь в нашем королевстве, ни в чем не знал нужды.
Он провел Алехандро через внутренний двор, и они вошли в жилые покои. Там везде горели свечи и факелы, ярко освещая комнаты и коридоры.
— Я вижу, масло в Британии дешевле, чем в Испании, — изумился такой расточительности Алехандро.
Сэр Джон расхохотался:
— Уверяю вас, оно стоит немало, однако его величество не допустит, чтобы Виндзор погрузился во тьму.
Они миновали большой зал с арочным потолком, где по стенам были развешаны гобелены с изображениями славных битв. Над очагом висели три скрещенных меча и огромные рога.
— Что за чудовище их носило? — спросил Алехандро, указывая на них. — Неужели здесь водятся подобные звери? Если так, то научите, как их обходить.
Сэр Джон рассмеялся:
— Вам нечего бояться. Это очень давняя добыча. Рога ирландского лося. Их привез сюда от ирландских болот отец нашего короля. Здесь таких не видели лет сто, если не больше. Говорят, раньше водились и были в два раза больше лошади.
— Эти рога, похоже, носил зверь, раза в три больше лошади, — заметил Алехандро. — Здесь вообще все такое огромное… Я кажусь себе карликом. Неужели все Плантагенеты и впрямь великаны?
— Тот, кто их видел в бою, не может думать иначе, — заверил его сэр Джон, вспыхнув от гордости. В бою каждый из них похож на Голиафа в доспехах.
«Только я-то не Давид», — подумал Алехандро.
В центре зала стоял длинный стол, за которым могло бы уместиться сразу несколько семейств. Вокруг были расставлены несколько десятков стульев, украшенных богатой резьбой. Мраморный пол, где светлые плиты чередовались с темными, в центре был покрыт ковром. Миновав зал, Алехандро и его провожатый попали в длинный, ярко освещенный коридор. Пройдя и его, они свернули направо, прошли мимо нескольких закрытых дверей и наконец остановились у двери, скрывавшейся в небольшой нише.
Сэр Джон открыл ее, пригласив Алехандро войти. Молодой врач переступил порог и оглядел свое новое жилище, потрясенный его красотой и убранством.
— Надеюсь, вы расположитесь здесь с удобством, месье. Если вам что-нибудь понадобится, достаточно потянуть за этот шнурок, чтобы позвонить в колокольчик, и слуга тут же явится, — сказал сэр Джон, после чего, помолчав, чтобы гость успел оглядеться, продолжил: — Когда колокол пробьет семь, их величества, а также наследники соберутся на обед в большом зале. Вы доставите большое удовольствие его величеству, если присоединитесь к трапезе. Сейчас я покину вас. Мы еще увидимся. До встречи, доктор Эрнандес.
Услышав звон колоколов, Алехандро прекратил распаковывать вещи и старательно сосчитал удары, боясь ошибиться. Он насчитал их семь и еще раз осмотрел свой наряд, чтобы еще раз убедиться, что он в безупречном порядке. Никогда раньше он не носил таких пышных одеяний, и все было ему непривычно. Расправив последние морщинки на ненавистных панталонах, он вышел из комнаты и двинулся в большой зал.
* * *
Зал, который и в первый раз показался ему нарядным, теперь, когда в нем собралось благородное общество, еще ярче заиграл всеми красками. Красиво одетые люди слушали менестреля, который ходил среди них, играя на лютне, висевшей через плечо на цветной ленте.
В одном из больших деревянных кресел с красной бархатной обивкой сидела приятная на вид светловолосая полная женщина. Несмотря на роскошное платье и сверкавшие на ней бриллианты, она была грустна. «Это королева, — подумал Алехандро. — Она все еще оплакивает дочь, ничего удивительного, что в ее взгляде читается скорбь…»
Алехандро окинул взглядом других собравшихся. Отступив назад и укрывшись в тени около дверей, он, не выдавая своего присутствия, разглядывал нарядную толпу. С его места всех было видно отлично. Алехандро попытался сам угадать, кто здесь дочь и сыновья короля. Почти все в зале были светлокожи и светловолосы. Взглянув на одну из девушек, в самом нарядном атласном платье и с самыми крупными бриллиантами, он решил, что она и есть принцесса. Рядом с ней он заметил другую девушку, с волосами, отливавшими медью…
Тут ему пришлось прервать свое занятие, потому что в этот момент протрубил рог, возвещая о появлении важной особы.
В комнату быстрым шагом вошел мужчина, в чьих седеющих волосах блестел узкий золотой обруч, и следом за ним появился еще один человек помоложе, очень похожий лицом на первого. Оба они были примерно на голову выше Алехандро и оба богатырского сложения. Будь они в доспехах, Алехандро принял бы их за каких-нибудь военачальников. Сходство их бросалось в глаза, и сразу становилось понятно, что это отец и сын, а также не приходилось сомневаться, что они здесь самые главные и сами убеждены в этом. Король вышел в зал, и собравшиеся поклонились почти в унисон. Принц, отстав от него, быстро смешался с толпой придворных. Король остановился перед оставшейся сидеть женщиной, которую Алехандро принял за королеву, подал ей руку, и глаза его заблестели, когда он обратил на нее свой взгляд, а она положила на его ладонь свою, хихикнув, будто девчонка. Бережно он помог ей подняться.
— Моя королева, — сказал король и нежно поцеловал руку супруге.
Мимо пригнувшихся в поклоне придворных он подвел ее к креслу, проследил, чтобы ей было удобно, а потом церемонно прошествовал к другому краю стола и опустился в деревянное кресло с высокой спинкой и обитым бархатом сиденьем. Усевшись, он жестом разрешил придворным сделать то же самое.
Загремели стулья, все расселись. Алехандро, увидев незанятый стул, со смущением подумал, что, наверное, это его место. Он заторопился туда и вдруг увидел, как сэр Джон, поднявшись из-за стола, быстрым шагом направился к нему.
— Ваше величество, — сказал сэр Джон, подходя к молодому человеку, — позвольте мне представить вам доктора Эрнандеса, медицинского эмиссара, посланника его святейшества Папы Клемента. Он прибыл в замок сегодня.
Все глаза, в том числе и голубые глаза короля, обратились к Алехандро. Монарх вперил в него пронзительный взгляд: Эдуард не любил Папу и не доверял ему, так что, несмотря на активную и, казалось бы, доверительную переписку, он, так же как и Папа, отнюдь не был уверен в чистоте намерений своего корреспондента.
Алехандро стоял перед ним, не зная, что делать. Сэр Джон крепко взял его за плечи, и молодой человек, с благодарностью подчинившись, позволил ему собой руководить.
Наконец король отвел взгляд и сказал:
— Мы благодарим вас, доктор Эрнандес, за то, что вы предприняли долгое путешествие, чтобы помочь нашей семье. Это также щедрый и великодушный поступок со стороны его святейшества. Прошу вас за стол, присоединяйтесь. Нам не терпится послушать новости про Авиньон.
Король кивком показал на свободное место, и Алехандро тут же почувствовал, как его подтолкнула рука любезного сэра Джона. Он сел, придвинул к столу стул. Справа от него оказалась та самая тоненькая, светлокожая принцесса, которую он заметил раньше. Взглянув на нее, он вежливо улыбнулся.
— Отец терпеть не может, когда опаздывают, — сказала она с легкой улыбкой.
Алехандро почувствовал, что взгляды присутствующих обратились к нему — все явно ожидали, что он ответит. «Наверняка это дерзкая Изабелла, — подумал он. — Точь-в-точь такая, как описал де Шальяк».
— Он и не должен, — отозвался он, — ибо монарх заслуживает всяческого почтения со стороны своих подданных. — Повернувшись лицом к королю, он произнес как можно почтительнее: — Прошу простить меня, ваше величество, ибо я еще не успел усвоить порядки, принятые среди ваших подданных. Здесь, вдали от дома, я всего лишь невежественный испанец.
Он угадал верные слова: английский монарх, гордившийся изысканными манерами своих придворных, был к тому же почти помешан на гостеприимстве.
— Мы проследим, чтобы вас обучили нашим порядкам как можно скорее, так чтобы вы и здесь чувствовали себя как дома. Мы не любим, когда нашим гостям неуютно. — Тут король от души рассмеялся. — Если верить словам его святейшества, молодой человек, вас труд но назвать невежественным. Он высоко оценивает ваши достоинства как ученого и врача. А теперь позвольте мне принести извинения, поскольку я несколько пренебрег своими обязанностями хозяина дома. Позвольте представить вас возлюбленной нашей королеве Филиппе. — Король сделал жест в сторону супруги.
Алехандро поднялся стремительно, едва не уронив стул, и отвесил глубокий поклон, на который королева ответила изящным наклоном головы. Младшие девочки приглушенно захихикали, посчитав его искренний, но неуклюжий поклон в высшей степени забавным.
— Прошу вас, месье, сядьте. Это мы должны быть вам благодарны за ваше присутствие, — сказала королева.
Алехандро сел, устыдившись своей неловкости и покраснев.
— Доктор Эрнандес, — продолжал король, — я от всей души надеюсь, что вы поможете нам отыскать лекарство для моей дочери, у которой слишком острый язычок. — Он указал Шва свою дочь, упрекнувшую Алехандро, и тот заметил, как гневно сверкнули ее глаза. — Мы все страдаем от ее неуправляемых порывов мгновенно исправить все наши несовершенства. Однако я больше всех виноват в этом. Избаловал ее именно я, и мне некого в этом винить, кроме себя. А теперь я хочу представить вас моему сыну, Эдуарду, принцу Уэльскому.
Молодой человек, вошедший в зал вместе с королем, сказал:
— Мы благодарим Бога за ваш приезд, доктор Эрнандес — Он сделал знак Алехандро, чтобы тот не вставал. — Его святейшество пишет о ваших учености и мастерстве. Он считает, что вы сумеете оградить нашу семью от всех опасностей мора.
«Боюсь, его святейшество слишком высокого обо мне мнения, — подумал Алехандро. — Мои ученость и мастерство не помогли тем гвардейцам, которые остались лежать в земле». И он решил сразу, как только представится случай, поговорить с королем с глазу на глаз, чтобы не пугать женщин, и дать Эдуарду более реалистичное представление о своих возможностях.
Разговор перекинулся на новости из Европы, и все присутствующие повернулись к Алехандро, от которого ждали рассказа о путешествии. Он был только рад начать повествование, ибо голова его к этому моменту едва не лопалась от усилия воспринимать беседу на двух языках, один из которых был ему неродным, а второй он едва понимал. Он рассказал о том, как их отряд столкнулся с флагеллантами и как позже те собирались напасть на путников, с горечью поведал о безвременной кончине папских гвардейцев. Его слушали молча, поглощенные каждый своей мрачной думой о безрадостном положении Европы.
Уловив общее гнетущее настроение, принц Уэльский ловко перевел разговор на более легкую тему.
— А как случилось, что вы из Испании попали во Францию и очутились в поле зрения личного врача Папы?
Алехандро постарался, чтобы его ответ был как можно больше похож на правду.
— Я учился в Монпелье. Все врачи, окончившие учение, были призваны к Папе в Авиньон, где нас проэкзаменовали и отобрали лучших. Доктор Ги де Шальяк читал для нас, для тех, кого было решено послать в разные страны к разным дворам, лекции о его собственном методе, благодаря которому его святейшество на сегодняшний день защищен от заразы.
Дальше разговор обратился к другим темам, недоступным пониманию Алехандро. Тихо перебирал струны арфы музыкант, забавлял всех задорными остротами шут. Больше всего веселилась девочка, сидевшая по другую сторону от принцессы Изабеллы. Она заливисто хохотала, заражая весельем и радостью всех вокруг. «Так же ли заражаются чумой, как и радостью?» — мелькнуло в голове у Алехандро.
Несмотря на то что эта семья недавно понесла тяжкую потерю, вид у присутствующих был такой, будто их не коснулось общее бедствие. Только у королевы во взгляде читались печаль и скорбь, к которым уже привыкли в Европе. Но вообще веселье здесь было искренним. Мужчины полны были здоровья и сил, женщины сияли красотой и очарованием. У всех в этом замке, казалось, выработался природный иммунитет против бедствий, и невольно Алехандро подумал, что попал в круг счастливых избранных. И решил сделать все возможное, чтобы сохранить их спокойствие как можно дольше.
