Глава 18

Я еще никогда не видела такого прекрасного сна. Я была в Африке. Я была дома.

Когда я открыла глаза, на меня сверху вниз смотрели женщины с кожей цвета сиены, с широкими носами, с полными, как у меня, губами. Я ощутила сильный запах, в котором смешались ароматы огня, земли, травы и пота. Я лежала в хижине на плетенной из пальмовых волокон циновке; центральный шест поддерживал тростниковую крышу. На лбу моем покоился холодный лист. Я слышала, как снаружи дети поют детскую песню чистыми, милыми, полными веселья голосами.

Где Джесс? Что случилось со странным стариком, который заставил меня выпить из тыквенной бутыли под деревом? Я что, потеряла сознание и меня перенесли сюда?

Невозможно. Это всего лишь сон.

Когда я села, ко мне протянулись руки, губы улыбались и говорили на ритмичном чужеземном языке. Я встала и увидела, что на меня, нахмурясь, смотрят другие женщины. Все они были босыми и носили юбки, блузки и красочные повязки на голове: некоторые – в национальном стиле, некоторые – в западном. Мы находились в тесной круглой хижине с глинобитными стенами. Тут стояло несколько низких табуретов и горшков, под моими ногами был ровный земляной пол.

Женщины снова и снова повторяли:

– Биби, – так, будто это было мое имя.

Забыв, что меня не понимают, я сказала:

– Я – Мэгги Морелли.

Молодая женщина взяла меня за руку и задержала ее в своей ладони.

– Мы должны обращаться с тобой с уважением. Хабари, Биби Мэгги.

Она была одной из тех женщин, которые улыбались. У меня было ощущение, что ее зеленая головная повязка с искусным узором и платье из такой же ткани являлись ее лучшим нарядом.

– Спасибо. А что означает «Биби»?

– Благородная бабушка.

Все еще держа меня за руку, она повернулась к остальным женщинам и твердо сказала:

– Мвапамке мвенье хесима ни мгени вету .

Гадая, что она сказала, я ответила счастливой улыбкой на ее улыбку:

– Я не бабушка, по крайней мере пока.

– Для нас назвать тебя «Биби» – все равно что назвать «мадам». Я сказала им, что ты наша гостья.

Судя по перешептыванию и подозрительным взглядам, не всем женщинам понравилась эта идея. Старуха, хмуро глядя на меня, сказала:

– Мчави.

Я занервничала, но не показала виду.

– Мы рады приветствовать тебя, – искренне сказала молодая женщина. – Тунакукарибиша!

– О, спасибо, дитя. Спасибо.

Мне стало казаться, что она никогда не отпустит мою руку.

– Тунакукарибиша! – повторила она женщинам.

Она явно была на моей стороне.

– Как тебя зовут? – спросила я.

– Сума. Ты помнишь Бабу?

Наверное, она имела в виду старика. Я кивнула.

– Он мой дедушка. Откуда ты, Биби?

– Вообще-то я из Америки, из Нью-Йорка. Потом я жила в Италии.

Это было странно – беседовать с плодом своего воображения.

– А что такое «мчави»?

Сума не ответила, просто сердито посмотрела на старуху, которая это сказала. Я начала чувствовать себя неуютно; мне захотелось, чтобы Джесс был здесь.

Женщина вывела меня из хижины, и остальные, возбужденно переговариваясь, последовали за ней.

Я тут же поняла всю продуманность конструкции земляной хижины. Разница между быстро охлаждающимся ночным воздухом снаружи и теплом внутри явно составляла не меньше пятнадцати градусов. А когда встанет солнце, в хижине наверняка будет прохладно.

Мы стояли возле костра посреди огромного участка, границы которого отмечал круг из камней, в одном месте прерывавшийся, чтобы пропустить тропу, уходившую в остальную часть деревни. В кругу камней стояли еще две хижины под громадным деревом, под которым я очнулась; с одной из его вытянутых ветвей свисал большой барабан.

Сгустилась ночь, и я не видела такой ночи с тех пор, как ребенком жила в Мейконе, штате Джорджия. От горизонта до горизонта небо запылало звездами. Как их может быть так много? Среди звезд висела луна – бледное золото среди россыпей алмазов. Огромная облачная гряда тянулась по освещенному звездами небу, походя на туманность или далекую галактику. Потом я узнала Южный Крест и поняла, что это, наверное, сам Млечный Путь, – я никогда еще не видела его звездной пыли так ясно. Громадное африканское небо делало деревню просто крошечной, настоящее мироздание было там, наверху. На мгновение я тоже почувствовала себя огромной.

– Очень жарко. Необычно жарко для низин Мбеи, – сказала Сума.

Так вот где я!

– Я думала, это Удугу.

– Да. Удугу в Мбее. Очень жарко, потому что необычная засуха. В прошлом месяце пролилось слишком много дождей. Теперь пахотный слой смыт.

Я посмотрела на голую красную землю, на которой стояла деревня. Всего в нескольких ярдах отсюда темно-зеленой грядой поднимались джунгли. Странная засуха. Деревня выглядела в точности как на фотографии из «Нэйшнл Джеографик», которую я носила с собой давным-давно. Сэм, мой первый муж, попросил ее перед смертью. Но я не могла представить себе ночные звуки Удугу – странные пофыркивания, трели, жужжание и щебет, уханье, похожее на совиное, порой поднимавшееся до крещендо. Какая-то птица визжала, как несмазанные дверные петли, иногда ревело неведомое большое животное – все это гремело непрерывным хором за границей света костра.

Неужели, даже не видя фотографии, Джесс волшебным образом перенес меня сюда? Наверное, меня снова подводят глаза и уши.

– Этот участок принадлежит Бабу, – сказала Сума.

– Твоему дедушке?

– Да. Много лет назад он был нашим мганга ва пепо. Он сказал, что сюда явитесь ты и твой сын, но ему не поверили.

– Ум-ганга?

Сума улыбнулась:

– М-мганга. Раньше он был нашим духовным лекарем.

Встревоженная, я подумала о вуду, но не сказала этого вслух. И тут Джесс со стариком вышли из самой большой хижины, и я успокоилась. Что бы ни происходило, Джесс обо всем позаботится.

Увидев их, Сума расплылась в сияющей улыбке.

Джесс ринулся ко мне – восемнадцатилетний мальчик, счастливый видеть, что его мать снова в добром здравии.

– Теперь ты в порядке, мамочка?

– В полном. А что может быть не в порядке во сне?

Он засмеялся:

– Ты не спишь.

Я собиралась заметить, что мы только что были в аэропорту Мальпенса в Милане, поэтому эти люди и их деревня должны быть просто плодом нашего воображения, но Джесс обнял меня – и его руки были настоящими, хотя я знала, что такого не может быть. Я услышала тихий говор женщин, когда мы обнялись. Мальчик утешающе прижался щекой к моей щеке. За ним я увидела Бабу. В сравнении с большинством жителей деревни он был высоким, таким же высоким, как Джесс.

Одежда Бабу состояла из длинного темного куска материи, завязанного поперек груди и укрепленного лямками из раковин каури и бусин. Короткие волосы Бабу и его борода начали седеть. Лоб был в морщинах, но благодаря гибкому мускулистому телу он отнюдь не выглядел дряхлым. Самым привлекательным в старике были глаза – взгляд его был совершенно осознанным, не удивленным. Когда он посмотрел на меня, я почувствовала, что меня видят. Только потом меня поразило – а где остальные мужчины?

Словно в ответ на мои мысли со стороны тропы, ведущей во владения Бабу, раздались голоса. Вот и пропавшие мужчины – одетые не так, как Бабу, а в европейские рубашки и брюки. Что сталось с их традициями?

И эта деревня долгие годы была для меня символом первозданной Африки?

Человек, шагавший впереди, был моложе Бабу. Облаченный в коричневый костюм, он нес нечто вроде дубинки, похоже служившей ему палкой для ходьбы. Этой палкой он угрожающе потряс перед нами. Очевидно, мы с Джессом стали причиной конфликта. Несколько женщин, выбрав, на чьей они стороне, побежали по тропе, чтобы присоединиться к мужчинам. Я почувствовала, как Джесс взял меня за руку. Моя радость оттого, что я в Удугу, угасла, когда человек с палкой приблизился к нам.

Сума подошла ко мне и встала рядом.

– Кто это? – спросила я. – Что происходит?

– Это Баба Ватенде, наш лекарь и теперешний староста. Он говорит, что вы – злые духи, которых вызвал Бабу, и, если вы немедленно не уйдете, на нас обрушится бедствие.

Что-то блеснуло, и я увидела, что Ватенде поднял крест. Странно, что религию, которую вдохновил Джесс, теперь использовали, чтобы угрожать нам.

– Никто не видел, как вы явились, – добавила Сума.

Ах вот в чем дело! Я могла объяснить, почему я здесь, не больше, чем мог Баба Ватенде.

– А почему их имена звучат похоже?

Сума улыбнулась:

– «Бабу» означает дедушка. «Баба» – отец. Это титулы.

Надеюсь, из этого следует, что титул «Бабу» – главнее.

Мужчины двинулись по окаймленной камнями тропе, что-то выговаривая нараспев. Их голоса были глубокими и угрожающими. Я боялась спросить Суму, что они говорят. Они остановились перед круглым участком, и Бабу пошел к ним навстречу.

– Хабари, бвана, – сказал Бабу таким тоном, будто это была самая обычная ночь.

Огонь бросал отсветы на мужчин Удугу, которые носили посреди джунглей рубашки и слаксы, и на Бабу в его национальном одеянии и украшениях из раковин каури. Атмосфера была столь напряженной, что я все-таки спросила Суму, о чем идет речь.

Она улыбнулась:

– Он сказал: «Как поживаете, сэр?»

– Нзури, – ответил Ватенде.

Он держался натянуто, в его голосе слышался вызов.

С крестом в руке он напоминал мне молодого священника, который присоединился к нашей церкви много лет тому назад, когда я еще жила в Нью-Йорке. Священник был неопытен и полон страсти и страха; никому не нравились его службы, пока он не начал вести себя более непринужденно.

Сума перевела ответ Ватенде:

– Прекрасно.

Бабу посмотрел мимо Ватенде на группу мужчин.

– Давно вы не приходили повидаться со мной, – заметил Бабу, а Сума переводила.

Мужчины ответили неразборчивым ворчаньем.

– Ты не приносить дождя! А потом приносить слишком много! – закричал один из них.

– А теперь ты приносить пепо мбайя! – сказал другой.

Сума с извиняющимся видом перевела, что это – злые духи. Тут я совсем встревожилась и огляделась, чтобы посмотреть, как на это реагирует Джесс. Он как будто не замечал никого, кроме Бабу.

– Бабу, – сказал Ватенде, – мы пришли, чтобы дать тебе шанс избавить Удугу от этих духов, прежде чем они причинят нам зло.

Я не видела оружия, но ощущала страх этих мужчин – как будто они хотели ринуться во владения Бабу и уничтожить нас всех. И как я могла их винить? Если бы в моем доме прямо из ниоткуда возникли незнакомые люди, я бы тоже испугалась.

Поднялся ветер и донес голос Бабу:

– Моя уганга-семья, Мунгу – единый Бог, послал к нам мать и ее сына.

Раздались нерешительные бормочущие голоса.

– Мунгу бросил нас, – ответил Ватенде. – Бросили и мзиму. И духи смоковницы и ветра.

Бабу пошел вперед, глядя на людей проницательными глазами.

– Они не бросили меня. Я не потерял своей силы. Пять лет назад наши предки – мзиму – велели мне прекратить лечить и призывать дождь. В видении они показали мне, что придет белый отец, Пол Джозеф. Они предупредили меня – не сопротивляйся.

Напряжение заметно спало, когда Бабу сказал, что его наставляли предки. Я увидела на многих лицах благоговейное выражение, как если бы он сказал, что слышал голос Бога.

Но Ватенде он не убедил, тот сердито поднял руку:

– Случилось слишком много плохих вещей… Странная погода, болезни, голод. В чем мы провинились, что мзиму наказывают нас такими вещами?

– Я задал тот же самый вопрос, – сказал Бабу. – Помнишь историю вождя Калулу? Что он сделал, когда пришли немцы?

Многие закивали.

– Чтобы заставить немцев уйти, Калулу пообещал высушить ручей, который питал деревню.

Взлетели голоса соглашающихся людей.

– Калулу посетил мганга ва пепо – такого же духовного лекаря, как и я. Вскоре случилось землетрясение. Оно высушило ручей. Немцы ушли. Спустя некоторое время еще одно землетрясение восстановило ручей. В своих исторических книгах европейцы пишут, как это произошло.

– Зачем ты рассказал эту историю? – отозвался Ватенде. – Несколько лет спустя явились британцы и взяли Калулу в плен. Танзании нужны не духовные лекари, а воины!

Он подчеркнул свои слова взмахом дубинки.

– Что это такое? – спросила я Суму.

– Военная дубинка племени самбуру, называется рунгу. Брошенная умелой рукой, она убивает. Он с ней не расстается.

Бабу ответил Ватенде:

– Непрерывные войны – вот что сделало нас слабыми перед иноземным вторжением. Что касается дождя, мы знаем, что снова пострадали от затянувшегося дождливого сезона. Мы знаем, что скоро начнутся короткие дожди, но они могут и не прийти. Что-то изменило погоду. Я молился о конце засухи в Мбее, о конце этих изменений, которые иссушают наши ручьи и реки, приносят холода и жару не тогда, когда положено, и губят наши посевы.

– Значит, это ты навлек на нас потоп! – сказал Ватенде.

Бабу показал на Джесса:

– Он и его мать – ответ на наши молитвы.

– Но как они появились тут, – настаивал Ватенде, – если не с помощью колдовства?

– А как Калулу иссушил ручей?

Джесс удивил меня, шагнув вперед:

– Ватенде, я слышал, что некоторые в Удугу когда-то летали по воздуху.

Раздался громкий ропот, люди переговаривались, словно возобновляя старые споры между верующими и неверующими, молодыми и старыми, мужчинами и женщинами. Несколько женщин завыли, как арабки, словно говоря: «Да, раньше мы летали по воздуху». Другие ворчали, и я услышала, как старуха опять сказала:

– Мчави.

Джесс продолжал:

– Древнейшие знания человечества сохранились в Африке, однако вы отвернулись от них.

Кто-то закричал:

– Мы отворачиваемся от пепо мбайя, от которого зло!

У меня по спине побежали мурашки. Что делает Джесс? Он не должен поощрять их веру в то, что, по-моему, смахивало на вуду.

– Как тебя зовут? – спросил Ватенде Джесса.

– Можешь называть меня Мфарайя.

Женщины перестали разговаривать. И мужчины постепенно умолкли.

– Я слышал это имя только в Библии, – сказал Ватенде. – Утешитель.

Джесс кивнул:

– Это я.

Молчание пало под громадным небом. Мальчик показал на мужчин:

– Войдите еще раз в свой священный круг. Играйте на священном барабане нгома. Пойте священные песни. Будьте такими, какими были, когда летали по воздуху. Если вы сделаете это, веря, дожди снова придут в нужное время.

Ватенде сказал:

– Мфарайя бы так не сказал. Это противоречит Библии.

Я знала, что ответит Джесс, еще до того, как он заговорил. Он проповедовал мне это с тех пор, как появился на рынке в Порлецце. Он говорил об этом, объясняя, как я могу с помощью мысли перенестись через полмира. Джесс не считал, что африканцы практикуют черную магию или вуду. Он вообще не верил в черное колдовство.

– Разве в Библии не говорится, что Царствие Божие внутри вас? Разве там не говорится, что все, что делал Иисус, можете сделать и вы, и даже больше того, если у вас будет вера? Разве там не говорится, что не будет для вас ничего невозможного? Вы же знаете – здесь, в Африке, вы это делали. Вы никогда не переставали верить. Как Калулу, преградивший путь реке, африканцы совершали невозможное с помощью своих ваганга – духовных лекарей вроде Бабу.

Была ли Африка хранилищем утраченных знаний человеческой расы? Я больше не боялась. Джесс доставил нас в Удугу, потому что это каким-то образом входило в его планы. Это отчасти было причиной того, почему он объявился в Порлецце. Мне просто хотелось бы, чтобы его планы приняли более дружелюбную форму, не включающую в себя свирепый взгляд Ватенде. Однако теперь хмурились только Ватенде и старуха. Все остальные приветственно улыбались Джессу. Мужчины на тропе вошли в огороженный камнями круг и двинулись к нему, вытягивая шеи, чтобы лучше его видеть. Усвоив урок, полученный в аэропорту Милана, я шагнула в сторону, чтобы меня не раздавили.

– Мы будем играть на нгоме, – крикнул Бабу, – чтобы поприветствовать Мфарайю и его мать, Биби Мэгги!

– Нет! Куфанья мвави суму, – сказал Ватенде.

Стоявшая слева от меня Сума не перевела – у нее был ошарашенный вид. Я вгляделась в Джесса и прошептала:

– Милый, ты знаешь, о чем он говорит?

– Он требует испытания ядом, чтобы выяснить, не колдуны ли мы, – ответил Джесс так, будто это было резонным требованием.

С меня было достаточно. Не знаю, откуда у меня взялась храбрость, чтобы подойти к Ватенде, но я это сделала. Подошла к нему, подбоченилась и сказала:

– Мы не занимаемся такими вещами, мистер Ватенде!

Сума, наверное, ринулась за мной, потому что начала переводить мои слова Ватенде, который стоял на своем, бесстрастно глядя на меня. Но я тоже не уступала, гадая, не лишилась ли я рассудка. Старуха, которая называла меня мчави, подбежала, взяла Ватенде за руку и заставила его попятиться.

– Он наш вождь, наш староста, а это – его мать, – сказала Сума.

Я подумала: «Бога ради, Мэгги, ты пыталась запугать вождя!»

Я услышала хихиканье и всеми силами постаралась не обращать на него внимания – на тот случай, если все это происходит на самом деле. Я не просила, чтобы меня сюда перебросили, и не желала, чтобы меня отравили – во сне или не во сне. Джесс, может, и был бессмертным, но я – нет. Я не смогу запросто воскреснуть из мертвых, как сделал он.

– Как ты можешь называть себя христианином и говорить об испытании ядом? – настаивала я.

Сума перевела.

Ватенде ответил:

– Христианство и мила йя дестури  – разные вещи.

Оставалось выяснить, что такое мила йя дестури. Почувствовав, что сказала достаточно, я не спрашивала.

Ватенде и старухи сердито уставились на меня, а Бабу поднял руки:

– Мы просто спросим предков, – перевела Сума.

– А потом будет нгома.

Сума прошептала, что «нгома» означает как барабан, так и игру на барабане или церемонии, во время которых бьют в барабан. Бабу принес нгому в деревню после своего путешествия на берег суахили, сказала она.

Тем временем владения Бабу превратились в хлопотливый улей. Двое мужчин развели костер побольше. Другие разбрызгали воду на пыльную красную землю. Женщины появились с мисками еды и напитком, который Сума назвала пивом помбе . Некоторые мужчины ушли и вернулись одетые так же, как Бабу, неся маленькие барабаны.

Ватенде просто свирепо на всех смотрел. Он и его мать уселись на табуреты, и он оперся на свою палку, когда Бабу пошел к большому барабану. Бабу, барабан и дерево четко вырисовывались на фоне яркого африканского неба.

Бабу начал ритмично стучать в барабан, и спустя пару секунд у меня разболелась голова, наверное, оттого, что я ничего не ела с тех пор, как утром позавтракала в отеле. По крайней мере, я думала, что это было нынешним утром, а не вчера и не месяц назад, но не знала наверняка. Я сжала лоб руками, и Сума сказала:

– Музыка – это лекарство.

Она подвела меня к бревну, похлопала по плечу и протянула мне миску с кукурузной кашей, кусочками мяса и овощей. Я заколебалась, и она с улыбкой сказала:

– Это не яд.

Потом подала мне свернутый пальмовый лист, чтобы я пользовалась им как ложкой. Каша оказалась изумительной. Бабу играл на барабане, пока мы ели.

Когда мы покончили с едой, Сума встала и запела чудесным голосом:

– Мунгу юй мвема, юй мвема, юй мвема.

Все женщины вокруг огня повторили:

– Юй мвема, юй мвема, дайма.

Я не понимала слов, но знала, что они поют. Это были призыв и ответ, которые, по-моему, раздаются во всех маленьких церквях по всему миру, и совершенно точно – в тех церквях, которые я посещала, пока росла: сперва в Мэйконе, штат Джорджия, потом – в Гарлеме, в Нью-Йорке. Сума пела призыв, потом остальные возвышали голоса в ответ, хотя некоторые все еще казались недовольными тем, что я здесь. Они могли бы петь спиричуэл , вот только я еще никогда не слышала, чтобы его пели так энергично.

– Ты знаешь, что значат слова? – спросила я Джесса.

Он примостился рядом со мной на земле, прислонившись спиной к бревну, в такой ленивой позе, будто сидел на нашей кушетке в отеле «Парко Сан-Марко».

Джесс задумчиво посмотрел в небо и ответил:

– Это старая песня-госпел , которой научили их миссионеры: «Мунгу юй мвема» – «Господь добр».

Я улыбнулась всем своим существом поющим женщинам и красивой ночи. Как ясно, сильно и громко звучали голоса тех, кто был самим собой на своей собственной земле.

Потом к поющим присоединились мужчины, и звуки их голосов как будто дотянулись до меня через землю. Что сказала Сума? Музыка – это лекарство? В это можно было поверить здесь, в ночном Удугу, потому что я больше не чувствовала привычной ноющей боли там, где болело всегда.

Бабу присоединился к нам и тоже запел, и вскоре музыка освободила мой разум от бед и страха. Может, это и был госпел, но то была чистая Африка во всем своем могуществе. Жители деревни как будто знали, как петь вместе, чтобы добиться изумительного звучания. У всех были прекрасные голоса, словно эти люди могли красиво петь без всякой тренировки. Все они умели петь и пели, не пропуская ни единой ноты. Не советуясь друг с другом, они изменяли мотив, и воздух вслед за музыкой заряжался энергией. Я почувствовала, как сквозь меня проходят щекочущие волны вибрации, и внезапно безо всякого сомнения поняла, что люди советуются со своими предками насчет Джесса и меня.

Я сдалась музыке и открыла ей свое сердце. Спустя несколько мгновений – или несколько часов – я почувствовала, как сгусток энергии движется из моего живота к горлу, а потом взрывается между глаз. Я увидела людей с темными лицами, которые улыбались мне так, словно это было совершенно естественным.

Остальные тоже видели их?

Я услышала хлопки и с любопытством открыла глаза. Женщины поднялись, окружив костер. Двое женщин помладше держали младенцев в слингах, одна – на бедре, другая – на спине. Некоторые танцевали, размахивая зелеными ветвями. Я увидела, как Ватенде кивнул Бабу, который встал и занял свое место под большой смоковницей рядом с огромным барабаном. Мужчины с барабанами поменьше поднялись, держа их между бедер. Они образовали второй, внешний круг, встав за спинами женщин. «Барабанный бой» – этих слов было недостаточно, чтобы описать звук, который я слышала.

Я почувствовала, что смогла бы летать по воздуху, если бы попыталась.

Теперь я верила, что африканцы это делали. Теперь я верила, что они могли вызывать дождь и осушать реки.

Барабан Бабу издавал самый глубокий звук, заражавший других; танец изменился. Некоторые построились в линию и ритмично прыгали из стороны в сторону, отводя назад согнутые в локтях руки, а потом выбрасывая их вперед и хлопая ладонями высоко над головой. Мне подумалось, что это легко могло бы породить следующее сумасшедшее танцевальное поветрие в Америке… да и в Европе. Этот танец могли бы назвать хоп-клапом .

Потом я вспомнила, что слово «клап»  имеет два значения. Может, этот танец назвали бы просто удугу-хоп.

Остальные покачивались, переминались с ноги на ногу, топтались на месте, взмахивая руками в сторону старика и его барабана.

Я поняла, почему землю побрызгали водой: чтобы не поднималась пыль от танцующих ног. Потом я поняла, где певица Бейонсе  научилась вертеть задом. Она бывала в Африке и видела, как это делают молодые женщины, – как видела и я сейчас. Дома этот танец освистали бы. В этой деревне он был величественным и полным чувства собственного достоинства.

– В некоторых местах это называется мапоука, – сказала Сума, танцуя.

Судя по виду Джесса, его эти неописуемые события удивили не больше, чем магически доставленные в номер полотенца. Я надеялась, что нас привела сюда более веская причина, нежели мой каприз, потому что, когда я мечтала об Африке, я мечтала о ней из-за природы, песен, танцев, барабанов, общности людей, магии, сердец, вбивающихся в землю.

Сума подошла и взяла меня за руку:

– Нгома, Биби Мэгги. Мы рады приветствовать вас. Присоединяйтесь к нам.

Джесс встал и тут же начал подпрыгивать, как воин масаи. Женщины засмеялись, стыдливо прикрывая рты. Что касается меня, с координацией у меня было очень плохо, но я знала, что должна танцевать. Музыка барабанов подхватила мои ноги, и я перестала быть зрительницей.

Празднование под звездным небом продолжалось несколько часов. Я не скоро поняла, что это – не пирушка, а действо, имеющее глубокий ритуальный смысл: барабаны, танец и песня заставляли жителей деревни одного за другим впадать в транс. В трансе некоторые бегали, как одержимые, другие падали на землю и корчились или садились с закрытыми глазами, расплывшись в улыбках.

Еще медленнее до меня дошло, что они собираются продолжать всю ночь.

Однако я была измучена, и мне срочно требовалось найти туалет.

Я огляделась в поисках Сумы и прошептала ей на ухо о своей проблеме. Кивнув, она запалила факел, и я последовала за ней в темноту, к хижине поменьше на задах участка. У этой хижины была тростниковая крыша, как и у остальных. Внутри я нашла круглое возвышение размером примерно с туалетное сиденье, сделанное из того же материала, который шел на стены домов. Дыра в центре возвышения уходила в землю. В углу были сложены ветви с большими листьями – наверное, замена туалетной бумаге. Удачно, что в сумочке у меня имелись антисептические салфетки.

Сума гордо улыбнулась.

– Не уличный сортир, – сказала она.

Мне отчаянно захотелось зажать нос, но я удержалась из страха ее оскорбить.

– Уличный сортир?

– Обычно тут только дыра в земле. Бабу соорудил это, когда сказал, что вы прибудете.

Когда она ушла, я выложила листья ободком, прежде чем сесть. В общем, вряд ли я когда-нибудь пользовалась туалетом так быстро.

После я сказала Суме, что мне нужно отдохнуть, и она повела меня в нашу хижину. По пути мы прошли мимо двух мужчин в западной одежде, и я не смогла сдержать любопытства.

– Удугу, наверное, была процветающей деревней, пока не началась засуха, – сказала я. – Раз тут… так хорошо одеваются.

Сума бросила на меня странный взгляд. В нашей хижине она воткнула факел в щель в земляной стене, показала мне на пальмовую циновку и, когда я опустилась на нее, загасила факел и опустилась на лежанку рядом со мной.

Может, я не должна была спрашивать о мужской одежде.

– Надеюсь, я не оскорбила тебя, Сума.

После паузы она сказала:

– Это одежда из секонд-хенда, Биби.

Я испуганно спросила:

– Вся?

– Вся.

– Но как она попала в Удугу?

– Ты не знаешь?

Сума села. Я видела ее при свете луны, проникавшем в хижину.

– Извини. Нет, не знаю.

Она как будто прислушивалась к нгоме – барабан продолжал стучать.

– Они выполняют ритуал вызывания дождя. Бабу уже принес свои особенные камни, которые падают только во время особенных дождей. Он не делал этого пять лет. Я боялась, что мужчины моего клана убьют его за бездействие.

– Убьют?

– Так много наших ваганга ва пепо погибли, когда убивали колдунов. Когда в тысяча восьмисотых годах пришли немцы, они, не понимая, называли наших лекарей колдунами. Потом, в тысяча девятьсот двадцать втором году, британский указ о колдовстве запретил ваганга ва пепо заниматься лечением. Согласно этому закону все, что они могли делать, – это призывать дождь. Даже сегодня то, что Бабу не призывал дождя, было для нас очень серьезным. Я так боялась за него. Естественно, миссионеры против любой уганга, потому что они не понимают африканской жизни… Не понимают, что есть европейские болезни и африканские болезни, которые может вылечить только ваганга.

Раньше казалось неуместным задавать Суме личные вопросы, но теперь я не смогла удержаться:

– Где ты научилась английскому, Сума?

– В Лондоне. Мои родители взяли меня туда, когда я была ребенком. Там случился пожар, и они погибли. Бабу послал за мной и вырастил меня здесь.

– Мне так жаль.

– На самом деле они не мертвы, – сказала она.

Я подумала про зомби, но не сказала этого вслух. Я знала, что она имеет в виду – их духи остались с ней. Само мое присутствие здесь, не говоря уж о том, что я чувствовала, танцуя и подпевая, было необъяснимым.

– Ты скучаешь по Лондону?

Сума посмотрела на небо.

– Нет.

Она легла и так притихла, что мне подумалось – она уснула. Но, когда я повернулась на бок, Сума заговорила снова:

– Не только в Удугу носят одежду из секонд-хенда, Биби Мэгги. Ее носят по всей Африке. Богатые страны собирают использованную одежду и посылают ее бедным странам тюками. До тысячи предметов в каждом тюке.

Она наверняка ошибалась.

– Этим занимаются правительства?

– Международные агентства по переработке отходов. Оптовые торговцы импортируют тюки. По большей части эти торговцы – индийцы и пакистанцы, потому что у нас, африканцев, нет таких капиталов. Африканские посредники покупают тюки в кредит, не открывая их, а потом продают отдельные предметы одежды розничным торговцам, которые перепродают их в городских лавочках и на сельских рынках. В Удугу одежда попадает из города Мбея. Костюм Ватенде мог принадлежать кому-нибудь из твоих соседей.

– Но разве твой наряд – не африканский?

– Да, но большинство мужчин не хотят больше носить нашу одежду. Они не хотят выглядеть отсталыми и слабыми. Они хотят одеваться, как наши… как наши завоеватели.

Она употребила правильное слово.

– Давным-давно, – продолжала Сума, – прадедушка Ватенде был вождем вроде Калулу, который высушил реку. Его деревня была не такая, как эта. То был окруженный палисадом форт. Когда на него нападали, земледельцы укрывались за палисадом. У него было много руга-руга.

– Что за руга-руга?

– Ты бы назвала их пажами. Мальчики без семей, которых растили при королевских дворах и учили хранить верность вождю. Вот только руга-руга были воинами.

– Так вот откуда Кони  в Уганде почерпнул свои идеи?

Сума не ответила, и я снова задумалась – не оскорбила ли я ее.

– В те дни все вожди имели руга-руга.

Я сменила тему разговора:

– А что случилось с предком Ватенде?

– Сперва пришли миссионеры, потом немцы в тысяча восемьсот тридцать девятом году, потом – британцы. Как и Калулу, прадедушка Ватенде и его дедушка были побеждены и убиты.

Я покачала головой:

– Не понимаю, почему тогда он хочет одеваться на западный манер.

– Я думала об этом. Может, это своего рода травматические узы, вроде вашего так называемого стокгольмского синдрома . Только наша военная дубинка напоминает Ватенде, что его предки были вождями и воинами.

Если все так и было, Ватенде стоило пожалеть.

– Я видела фотографии масаев. Они не носят западной одежды.

– Они сражались за свой путь в жизни и победили, но у них отобрали землю и запретили им охотиться на львов, кроме тех, которые убивают их скот. Вскоре все масаи станут аттракционом для туристов.

В голосе Сумы звучали покорность и смирение.

Африки, о которой я мечтала, в том виде, в каком она была раньше, больше не существовало. Я слышала, как женщины поют песню, которой научили их миссионеры: «Господь добр. Мунгу юй мвема, юй мвема, юй мвема».

Полная горя и бесполезного отрицания, я уснула под отдаленные звуки грома, перекатывающиеся в небе.