XXXII

Решение Виолеты сделало меня счастливым. В ту ночь, лежа в постели, мы втроем обсудили планы. Виолета рассказала Джейн, что мы едем вместе, и младшая сестра изобразила сдержанную радость. Мне показалось, что новость расстроила Джейн, хотя она реагировала спокойно и не подшучивала над нами. Такое поведение всерьез встревожило меня.

Сидя на кровати в моей красной шелковой пижаме — моя подруга облачалась в нее, когда ей не хотелось заниматься любовью, — Джейн смотрела на нас с Виолетой. Джейн явно сердилась, но временами улыбалась, чтобы не выглядеть букой. Потом, решив лечь спать, потянулась к выключателю, но я не дал ей погасить свет, и тогда Джейн в ярости бросилась на постель, но тут же снова уселась; при этом грудь ее показалась в вырезе рубашки. Я медленно нагнулся и поцеловал ее в вырез, но Джейн тотчас застегнула пуговицу. Этот машинальный жест показал, насколько она сердита.

Виолета наблюдала за происходящим так, будто это ее не касалось. Потом поцеловала сестру, но Джейн отстранилась и снова насупилась, наморщив нос: она явно нам не доверяла.

— Что с тобой, Джейн? Почему ты сердишься? — спросила Виолета.

— Пустяки, ничего страшного. Правда.

— Мы всегда были искренни друг с другом.

— Да, только ты собиралась в Лондон, а теперь улетаешь с Рамоном на медовый месяц.

— А ты бы хотела, чтобы он остался один? Или предпочитаешь отправить меня с Барбьери, а самой прокатиться с Рамоном?

— Это было бы здорово, прости меня за эгоизм. Но, сама понимаешь, ничего не получится — передачу книги доверили мне, и отказаться от поручения было бы полной безответственностью.

— Я люблю тебя, Джейн, — вздохнула Виолета. — Не нужно дуться. Если ты будешь продолжать в том же духе, я улечу в Лондон и все вернется на круги своя.

Джейн разрыдалась, как маленькая. Она обхватила руками подушку, и полились потоки слез и безутешных жалоб; никакие разумные доводы не помогали. Это было нечто большее, чем ревность. Плач Джейн становился все громче, все горше, как будто ее посетило жуткое пророческое видение. Наконец девушка выпрямилась и объявила: да, она позавидовала нам, она не в первый раз ревнует к старшей сестре и больше не может делить с ней любимого мужчину!

В общем, наш изумительный тройной союз, так обогативший мою жизнь, дал трещину. Пока он длился, наша любовь казалась идеальной, но человек по природе — существо парное, как бы нам ни хотелось оказаться счастливым исключением.

— Не принимай все близко к сердцу, я ужасно нервничаю, и меня преследуют страхи и скверные предчувствия. Простите. Вы оба, пожалуйста, извините меня!

Закрыв глаза, Джейн придвинулась ко мне, чтобы я ее поцеловал. Я с нежностью повиновался, хотя присутствие Виолеты несколько сковывало меня. Мы обнялись, и старшая сестра не осталась равнодушной: она зарыдала и прижалась к нам.

— Думаешь, я не ревную, когда смотрю, как вы занимаетесь любовью? Но мы ведь договорились, — Виолета обращалась к Джейн, — что сможем поделить этого мужчину. Это была твоя просьба! Ты и твои фантазии завели нас в тупик. А мне-то до сей поры казалось, что все под контролем! Рамон полюбил меня, но ты захотела изменить реальность. Ты убедила нас обоих, что это возможно, и он поверил — так ему было удобней. То, что я сейчас говорю, должен был бы сказать он, не я. А теперь, как ни жаль, все рушится из-за твоей несдержанности, твоего инфантилизма, твоей неблагодарности! Для тебя это и начиналось как игра…

Я чувствовал себя неловко, страшно неловко. Мне не верилось, что мы докатились до такого. Хотелось уйти, но я не знал куда. На улице было холодно, очень холодно, а здесь выкрикивали обвинения, явно не предназначенные для моих ушей. Две женщины воевали за меня, но я не чувствовал себя польщенным. И мне казалось, что они воюют и за себя тоже, встав на защиту своих неповторимых личностей, своей независимости.

Я все же решил уйти, но этому яростно воспротивились обе девушки.

— Нет! Ты должен быть здесь, ты не можешь остаться в стороне от спора!

Моя попытка ускользнуть провалилась — ни Виолета, ни Джейн этого не хотели. Теперь мне оставалось только ждать, когда минует буря; обе девушки станут меня обвинять, что одну из них я ласкаю и люблю больше, или припомнят мои измены.

— Да, Рамон, ты думаешь, я не замечаю, как ты смотришь на Виолету? Уж мне-то известно, что ты влюблен в нее, а со мной проводишь время только из-за моей молодости, моего тела и постельных наслаждений!

— Это не так! — энергично запротестовал я.

— Не лги, Рамон. Я все больше верю, что это правда. Мне казалось, я люблю тебя сильнее, чем она, и… Вот почему я не выдержала, когда она напросилась поехать с тобой!

Сестры смотрели друг на друга с ненавистью. Теперь они молчали, но в их сверкающих глазах читались обвинения. Слава богу, они не потеряли головы и не начали драться. Но все равно ссора разразилась, и пути назад не было. Я должен был вытерпеть все это до конца.

Но, уверяю, в тот момент я не знал, какую из девушек люблю больше. Прежнее положение вещей полностью меня устраивало, но теперь все рушилось из-за банальной ревности… А я-то полагал, что мои подруги выше этого чувства!

Неожиданно, словно сговорившись, сестры уставились на меня. Они ожидали моего ответа, моего выбора, моего решения.

— Вы и представить себе не можете, как вы меня огорчаете. Как раз когда я решил, что обрел равновесие, нашел идеальный любовный союз, когда отбросил прочь эгоизм и добился счастья в нашей необыкновенной семье, вы принимаетесь ссориться, как девчонки, и разрушаете нашу чудесную утопию. Если бы мне достало мужества, если бы я вас не любил, я должен был бы покинуть вас навсегда, уехать подальше. Вы что, не понимаете, сколького мы достигли? Разве не заметили, каким все было совершенным? Вспомните, что мы чувствовали, когда целовались, болтали, смеялись! Неужели так сложно забыть о ревности и просто жить дальше?

— Я больше так не могу, Рамон. Я много выстрадала, и мне лучше остаться одной, чем терзаться и размышлять над нашим положением, — отозвалась Джейн. — Да уж, я вижу, как ты меня любишь. Ты выбрасываешь белый флаг!

В нашей спальне повисло молчание; оно поднималось к потолку, как дымка неприязни и печали. Мы грустно переглянулись.

Виолета молчала: она понимала, что чувства наши не умерли, что, возможно, все возродится, когда шрам зарубцуется и взаимная любовь двух сестер одержит верх. Бледная и печальная, Виолета глядела в угол, по ее щекам текли слезы, словно капли дождя. Но она не стонала, не взывала к жалости — только слезы бежали из покрасневших глаз. Выражение ее лица ясно доказывало, что все серьезно, что сегодня ночью мы в последний раз будем спать втроем на одном ложе.

Конечно, я очень волновался: под угрозой оказался сам фундамент моего существования. Я понимал, что этот разговор изменит все мои планы, что отныне многое пойдет по-другому. Я чувствовал себя чужаком на нашей постели. Обе девушки повернулись ко мне спиной, а я лежал посередине, ощущая, как что-то умирает в наших душах. Виолета сильно сжала мою руку; так мы и пролежали всю ночь.

Утром я поднялся очень рано и оделся потеплее, так как на улице было очень холодно.

Выйдя на каменистый пляж, я уселся на валун, чтобы поразмыслить. Вскоре послышались шаги — это пришел Фернандо.

— Как дела, Рамон?

— Плохо. Не спрашивай, но все плохо.

— Ладно, не буду допытываться. Но мне бы хотелось встретиться с тобой в Синтре. Я несколько дней проведу в Панаме, а в начале апреля возвращаюсь в Лиссабон. В Синтре я бываю часто. Жаль, что мы так мало говорили о мастере (я передам ему от тебя привет), о путешествиях и о древневосточной мудрости. В таких странах, как Китай и Индия, многому можно научиться. Мы все время говорим о теле, о физической силе и забываем о нематериальном, о душе, а в Китае и Индии люди столетиями добиваются совершенства, и многие там мудрее нас. Например, в Китае никогда не занимались преображением металлов, там все силы отдавали поискам эликсира, дающего долгожительство или бессмертие. Золото — лишь один из шагов на этом пути. Китайцы полагали, что золото — чистый металл, который можно включить в рацион. Когда золотая пыльца проникает в кровоток, человек омолаживается, старик преображается в полного сил юношу, старушка становится девушкой. Так появляется тот, кого они называют «подлинным человеком». Но все эти усилия направлялись на духовное совершенствование, на развитие человеческой личности. На моей родине алхимией занимались йоги — люди, которым с помощью медитации удавалось пробуждать в себе духовные силы, уменьшать или увеличивать свой рост и вес, предсказывать будущее, долгое время находиться под водой, сохранять память о прожитых жизнях. Индийский алхимик желает добиться гармонии души и тела, но такая алхимия в основном преследует духовные, а не материальные цели.

— Спасибо, что поделился своими знаниями.

— Я не многому могу тебя научить, Рамон, но тебе следует знать: чтобы стать алхимиком, ты должен выработать в себе особые способности. Чтобы добиться цели — об этом намного лучше расскажет мой учитель, Николас Фламель, — ты должен очистить свой дух. Алхимия — понятие нематериальное, овладение ею требует почти мистического проникновения. Главное в алхимии — не очищение металлов, а очищение человеческого естества. Ты должен из обычного человека превратиться в полубога.

— Все, о чем ты говоришь, Фернандо, для меня очень важно. Мне кажется, ты рассказываешь об алхимии, нацеленной на поиски золота, только не металлического, а духовного. Об этом говорили святая Тереса, святой Хуан де ла Крус… На небесах — если рай действительно существует — живут святые, добрые люди, но мне хочется обрести бессмертие тела и души, заключенной в этом самом теле.

— Думай, что хочешь, Рамон, но чтобы твой физический, научный эксперимент по преображению удался, ты должен сперва перемениться духовно, очистить свой разум от насущных проблем. Вот что главное. Если желаешь добиться успеха, ты должен сосредоточиться на своем теле и душе. А для этого тебе надо оставить здесь, в Лиссабоне, или уже в Синтре все тяжелые, фальшивые металлы. Прежде чем войдешь в лабораторию, которую Фламель подготовил для тебя во дворце Регалейра, избавься от свинцового груза: мрачности, алчности. Нет — эгоизму, нет — жадности, нет — честолюбию! Тебе нужно начать работать над своей душой, познать самого себя. Для инициации требуется твердое соблюдение правил этики, требуется особая душевная чувствительность. Человек должен освободить свой дух от связи с косной материей, приблизиться к Богу и стать таким же, как Он. Если хочешь, чтобы то, что находится наверху, уподобилось тому, что находится внизу, а то, что находится внизу, уподобилось тому, что находится наверху; если хочешь пройти все этапы — дистилляцию, прокаливание, клерование, возгонку, соединение сплавов и так далее, — ты должен будешь контролировать свои поступки, свои помыслы, свои привычки, свою духовную эволюцию. Тебе придется разрушать в себе дурное, чтобы созидать хорошее. Придется вернуться к первичной материи, к своей беспримесной сущности, чтобы пройти через трансмутацию и обратиться в чудесный металл. Когда ты смотришь на Виолету, ты созерцаешь чудесный металл!

— Но послушай, Фернандо! Мне сорок лет, и я пленник своих привычек, своих идей, своих нездоровых пристрастий. Как я могу измениться?

— До сих пор ты успешно с этим справлялся — с помощью любви. Следуй и дальше по этой тропе, посвяти свой дух Виолете и оставайся рядом с ней, как Фламель рядом с Перенеллой. Продолжай свой труд познания, иди по Пути, пока не достигнешь вершины духовной эволюции. Отринь нечистоты своей души, и, когда ты достаточно разовьешься и будешь в наилучшей форме, ты сумеешь приготовить чудесные металлы и эликсир вечной жизни. Если тебе удастся очиститься от грязи, ты сможешь соединиться с божественным и стать его частью.

Слова Фернандо запали мне в душу. Я понял, что рядом со мной — добрый человек, ведь только добрый человек способен так говорить. Я обнял индуса, благодаря за то, что тот указал мне путь к свету. Рассказывать ему о своих неприятностях с Джейн я не стал — с этим, конечно же, мне следовало разобраться самому.

Тот день стал днем расставаний. Все, не скрываясь, плакали: госпожа Дагмара, Ивана, сын Дагмары, даже сам Велько со своей Клаудией. Первыми покидали остров мы с Виолетой: нам предстоял перелет в Рим, оттуда — в Мадрид, а дальше мы отправимся поездом на юг.

Когда мы выносили вещи из бунгало, появилась Джейн — бледная, но по-прежнему прекрасная и полная жизни. На ее глазах блестели слезы. Я поцеловал девушку в лицо и в шею; руки и губы ее дрожали. Когда наши лица сблизились, Джейн осыпала меня безутешными поцелуями. Она просунула язык в мой рот, покусывая и трогая меня так, как будто хотела немедленно заняться любовью, как будто целовала в последний раз. Я сжимал ее в объятиях, пока она не успокоилась. Скрипнула дверь — появилась Виолета, и младшая сестра легким толчком отстранилась от меня.

Потом мы долго обнимались, целовались и плакали уже втроем. Наконец Джейн попрощалась и отправилась к пристани вместе с другими, чтобы принять участие в общем прощании.

На следующий день Барбьери и Джейн вылетали в Милан, а Клаудия возвращалась в Загреб. Мы пообещали друг другу встретиться летом по ту сторону Адриатического моря, в Фермо.

Мы с Виолетой сели в моторную лодку и долго махали руками, а остров Свети-Клемент все уменьшался, пока не скрылся из виду.