XXVIII

Пока в порту я дожидался отплытия — наш кораблик долго не отправлялся, потому что посланный за нами человек ушел на рынок покупать продукты для обитателей Пальмизаны, — меня заинтересовало судно под названием «Вызов», стоявшее на якоре возле кафе «Побережье». Больше всего судно походило на Ноев ковчег; над кормой высилась большая надстройка, а каюты, наверное, располагались внизу.

Я уселся в кафе перед окном, заказал чай с лимоном и развернул газету.

Мне подумалось, что «Вызов» — корабль экологов, но, оторвавшись от чтения и бросив взгляд в окно, я застыл, как громом пораженный. На палубе «Вызова» появилось несколько человек, одетых в черное, точно злодеи из американских триллеров. Они смахивали на занятых своим подлым делом шпионов, но меня потрясла не одежда этих людей — троих из них я узнал в лицо. Рикардо, Витор и Смит! Здесь, на Хваре! Боже мой, кто мог себе такое представить?

Это не могло быть случайным совпадением. Неужели они распознали, что их экземпляр «Книги» поддельный? Или, обуреваемые жаждой власти, хотят похитить и вторую рукопись? Или просто приехали отдохнуть? Рикардо очень любил приглашать друзей в морские круизы.

В любом случае, мы оказались меж двух огней. И «Моссад», и Рикардо охотились каждый за своим экземпляром, значит, мы влипли.

Как я посмотрю Лансе в лицо? Он сразу поймет, что мы выкрали из его дома рукопись, которая хранится теперь у Джейн. Мне нужно срочно поговорить с Джейн!

Прежде я успокаивал себя мыслью, что троица толком не рассмотрела оригинал, но упустил из виду, что Витор в этом деле специалист, что ему ведомы секреты Великого делания и что он ни перед чем не остановится, лишь бы завладеть подлинником. Скорее всего, Витор и его товарищи разобралась, что у них в руках «Книга каббалы», тогда как им нужна «Книга еврея Авраама», раскрывающая тайны философского камня.

Мне следовало осторожно покинуть кафе, пока меня не заметили. Оставшиеся без ответа вопросы бурлили в моем мозгу. Приглашая меня в свой лондонский дом, знал ли Рикардо, что со мной станется потом? Почему он рассказал мне про свою жизнь в Лиссабоне и Синтре, почему передал копию «Книги»? Мне вдруг подумалось, что Рикардо — друг Фламеля. Я не имел возможности найти ответы на свои вопросы, и загадки множились, превращались в неразрешимые проблемы.

Выскользнув из кафе, я не стал пересекать порт, а углубился во внутренние улочки в поисках выхода на площадь, чтобы добраться до гостиницы с другой стороны. Я прошел мимо кафе «Кольцо», мимо «Сидра», где мы обычно выпивали по вечерам — оба заведения были еще закрыты. Открыт оказался только «Солнечный Карл и», где я увидел Барбьери, Виолету, Джейн и Клаудию. Я торопливо поздоровался с друзьями и рассказал Джейн о том, что видел, а она не замедлила ввести в курс дела остальных, ведь нам следовало предусмотреть все варианты развития событий. Люди в черном могли оказаться опасными.

Велько очень сурово посмотрел на меня и покачал головой, упрекая за то, что я сразу ему не доверился. В ответ я лишь пожал плечами.

Барбьери достал мобильник, и через десять минут появился пожилой мужчина, которого Велько представил как своего дядю, тоже Велько. Велько-старший передал племяннику большую спортивную сумку, весьма увесистую на вид; когда сумку поставили на пол, раздался металлический лязг, и у меня отпали все сомнения: в сумке было оружие. Загадочный родственник попрощался и исчез, а наш Велько, наш испытанный друг, по-военному велел отправляться на судно.

Небо затянули тучи, хотя синоптики обещали всю неделю безоблачную погоду. Облачность не предвещала ничего хорошего: будет дождь, сильный ветер, возможно, буря.

Пока у пассажирского трапа мы дожидались рулевого нашего скромного суденышка — простой моторной лодки, я спросил Велько о его прошлом, о Балканской войне. Старый командир только устало отмахнулся: я выбрал неудачный момент, к тому же Велько на меня злился. Сделав еще одну попытку, я получил в ответ лишь пренебрежительный взгляд. Я уже готов был отказаться от расспросов, но тут Барбьери улыбнулся. По-видимому, он понял, что я не доверял ему потому, что плохо знал; у нас просто не было времени, чтобы как следует узнать друг друга. Мы с Виолетой и Джейн поселились на острове Свети-Клемент и только ненадолго вернулись на Хвар, чтобы принять участие в празднике. Да, времени было слишком мало, но, может быть, когда-нибудь наступит удачный момент.

Велько обнял меня и хлопнул в знак примирения по плечу:

— Мы еще пообщаемся, приятель.

Виолета и Джейн взглянули на нас и закивали, словно говоря, что все в порядке, что нам теперь нужно держаться вместе. Барбьери с улыбкой обернулся к девушкам.

Мы отчалили, и спустя несколько минут гавань Хвара почти скрылась из виду. Я сидел на корме, глядя назад: остров удалялся, никто нас не преследовал, ничего особенного не случалось.

Минут через десять Велько подозвал меня, раскрыл сумку, принесенную его дядюшкой, вытащил оттуда огромный пистолет и попытался вручить мне. Меня передернуло, но Барбьери не отставал:

— Умеешь с ним обращаться?

— Нет.

— Владеешь вообще каким-нибудь оружием?

— Нет.

— И в армии не служил?

— Нет!

Барбьери был в отчаянии; потом он расхохотался.

— Что ж тут поделать, — вздохнул я.

— Ну хоть на что-то ты годишься?

— С таким оружием — вряд ли.

— Но чем ты занимался во время войны в Испании?

— Меня тогда еще не было на свете. Я родился тридцать лет спустя.

Велько рассмеялся. В нем было что-то от безумца и от мечтателя, от миролюбивого человека, ставшего таким, каков он есть, в силу не зависящих от него обстоятельств. Спрятав пистолет обратно в сумку, он пообещал:

— Я научу тебя стрелять. Человек должен уметь делать все. Я тоже был пацифистом, пока сербы не ухватили нас за яйца.

Потом Барбьери принялся показывать мне островки, проплывавшие справа и слева.

— Велько, на войне было очень тяжело? — спросил я.

— Это были четыре ужасных года. Все утихло совсем недавно. Не забывай, война закончилась только в девяносто пятом.

Пока мы шли на остров Свети-Клемент, Велько подробно рассказывал о нынешнем положении Хорватии, о здешних неурядицах, о непонимании со стороны остальной Европы и, самое главное, о всеобщем неведении относительно того, что здесь происходит. Он долго говорил о достоинствах и недостатках партии Тудмана, сыгравшего ключевую роль в освобождении его родины; о том, как хорваты в течение десяти лет жили под единовластным правлением своего президента. Потом на смену этому пришли коалиция партий и беспардонная борьба за власть. Были обещания реформ, вырос уровень жизни, а теперь делались попытки возродить туризм как источник национального богатства. Идея и впрямь была неплоха, судя по живописным пейзажам, мягкому климату, радушию населения. Немецкие и голландские пенсионеры еще не добрались сюда, но вскоре им предстоит открыть для себя этот край.

— Жизнь здесь дорогая, но, в общем, сносная. Европейцы постепенно избавляются от страха перед отголосками войны, но пока все, напоминающее о прежней Югославии, обращает их в бегство.

Упомянул Велько и о культурных проблемах.

— Настала пора отказаться от патетико-националистической культуры эпохи Тудмана, хотя и теперь немало государственных чиновников понимают под культурой контроль и протекцию.

Велько рассказывал о проблемах своего народа, пока мы не причалили, но нехотя вспоминал те годы, когда был капитаном национальной милиции и боролся с сербами, в чьих руках остались вооруженные силы Югославии. И все же этот человек гордился, что сражался за независимость страны, которую считал особенной, по-настоящему развитой, сравнимой разве что со Словенией и обгоняющей все прочие республики бывшей Югославии.

— Если они сунутся на остров за рукописями, им придется туго, — пообещал Барбьери, похлопывая рукой по набитой оружием спортивной сумке.

Ивана и старший сын Дагмары дожидались нас на маленькой пристани острова Свети-Клемент. Мы не спеша дошли до ресторана, где нам выдали ключи от бунгало.

Договорившись встретиться со здешними знакомыми через полчаса, за обедом, мы с Виолетой и Джейн направились в домик, который отделяли от других домов деревья, цветы, мощеные дорожки и фонари, работающие на солнечной энергии.

— Рамон, дело плохо. Велько очень обеспокоен, я бы даже сказала — испуган, — сказала Виолета. — Нас ждут тревожные дни, и надо как-то выстоять.

— Будем драться. Это меня не пугает. Мы сумеем защитить наследие Фламеля. Кстати, когда он приезжает?

— Сейчас не лучшее время для его приезда.

— Его помощь нам бы не помешала.

— Мы должны справиться сами.

Мы с сестрами обнялись, с нежностью глядя друг на друга.

За обедом к нам присоединился один из друзей Дагмары, приехавший погостить в Пальмизану на несколько дней.

— Это Фернандо Тавьера, по происхождению индус, замечательный бард, автор сонетов и «Оды в честь острова Брач», потрясающий исполнитель фаду.

У Фернандо были глубокие черные глаза, курчавая непокорная копна волос, он отличался невиданной худобой. Мать его родилась в Бомбее, отец был португальцем. Фернандо зарабатывал на жизнь переводами с разных языков на португальский. Он был мыслителем, знатоком восточной философии, автором многочисленных эссе и эпических поэм.

Едва познакомившись с Фернандо, мы с подругами прозвали его Индусский Мастер Фаду. В тот вечер возле камина в ресторане Фернандо и впрямь исполнил несколько прекрасных фаду — с трудом верилось, что этот тщедушный, худой человек может издавать такие звуки. Но Фернандо обладал поразительной внутренней энергией. Он пел под аккомпанемент крестьянина со Свети-Клемента по имени Тонко Матиевич. Крестьянин мастерски владел гитарой, но лучше бы он ограничился аккомпанементом: когда хорват начинал подпевать, делалось жутковато. Тонко уловил индийскую составляющую в португальских ритмах Фернандо; из этой смеси культур рождались подлинные песенные шедевры.

В тот вечер я принялся подшучивать над Фернандо, когда всем в голову ударило «Ополо». К своему новому прозвищу Фернандо отнесся с юмором. Он вообще не страдал комплексами, к тому же был молод и очень хорош собой. Джейн призналась, что восхищается им, и в ответ на мой мрачный взгляд добавила, что мне не о чем беспокоиться.

— Не бойся. Я ведь не такая, как ты. Я занимаюсь любовью только с тобой.

Эта веселая реплика пришлась мне не слишком по вкусу, но я был вынужден прикусить язык и снести заслуженную выволочку. С той минуты я ходил за Джейн как привязанный, и, когда вечеринка уже подходила к концу, девушка сказала:

— Теперь я знаю, как удержать тебя рядом.

Виолета смотрела на нас с улыбкой.

Когда мы все трое уселись рядышком, Дагмара заметила:

— Вы похожи на настоящую семью.

Все слышавшие это рассмеялись. Большинство гостей не знали правды о наших отношениях, им казалось, что у меня роман с Виолетой. Людям и в голову не приходила мысль о тройном союзе.

Велько, этот любитель доброго вина, сегодня помалкивал и едва прикасался губами к веселящему напитку. Бокал его оставался почти полным: пока мы развлекались, Велько нас охранял. Я видел, как он что-то шепнул старшему сыну Дагмары, как тот вышел — явно для того, чтобы понаблюдать, не появится ли у острова подозрительное судно.

По счастью, к Свети-Клементе можно было причалить лишь в двух местах: либо неподалеку от дома Дагмары, либо на другом конце острова, где было непросто высадиться даже с лодки с мелкой осадкой. И все равно Барбьери позвонил человеку по имени Динис, содержавшему гостиницы на другом конце Свети-Клемента, и попросил предупредить нас, если тот что-нибудь заметит. Мы договорились завтра пообедать у этого Диниса.

На заре, одевшись потеплее, мы покинули Пальмизану и стали подниматься по тропе, что вела на самую высокую часть острова. В здешних зарослях нелегко было разглядеть окрестности; сама тропинка была узкой, идти по ней оказалось нелегко. Вдоль тропы стояли деревья, мы увидели заброшенный дом. Сюда явно мало кто забредал: местные жители предпочитали путешествовать на другой конец острова морем. Наш путь лежал в место под названием Свети-Клемент, от которого получил название и весь остров.

Не успели мы пройти и часа под затянутым тучами небом, как припустил дождь. Поначалу нам было даже приятно чувствовать на лице и руках маленькие, как росинки, капли. Мы шли гуськом: впереди — Велько и Клаудия, за ними — Фернандо, Ивана, сын Дагмары, Виолета и Джейн, а я замыкал шествие. Вместо того чтобы остановиться, мы ускорили шаг: небо так потемнело, что останавливаться и пережидать дождь в каком-нибудь укрытии просто не имело смысла.

Джейн наклонилась, чтобы завязать шнурок кроссовки, и я пошел помедленнее, продолжая перекликаться с Фернандо, который шагал метрах в пяти-шести впереди. И тут я услышал позади странный шум, обернулся и заметил человека в капюшоне: одной рукой он обхватил Джейн, а другой рукой зажимал ей рот, пытаясь уволочь девушку с тропы.

— Фернандо! — заорал я во все горло и бросился на похитителя.

Злодей попытался напугать меня охотничьим ножом; я выставил локоть, защищаясь от возможного удара, и врезал нападавшему ногой по коленке. Раздался хруст, мой противник, потеряв равновесие, рухнул на землю, а я подбежал к нему и ударил еще раз — на этот раз в лицо. Кажется, удар его оглушил.

Джейн бросилась бежать по тропинке, на меня же из кустов выскочили сразу двое. Мне на помощь поспешил Фернандо, но не успел появиться на месте действия, как очередной злоумышленник, возникнув у него за спиной, взял его в захват. Фернандо нанес резкий удар локтем назад, ухватил нападавшего за шею и ловко перебросил через плечо.

Мои противники, так и не успев ко мне подступить, двинулись к Фернандо, и тот расправился с ними за несколько секунд: первого встретил быстрым тычком в лицо, второго ударил в солнечное сплетение, так что злодей укатился в кусты.

Тут подоспел я, хотел достать последнего противника хуком справа, но тот обернулся в мою сторону, и удар пришелся ему по горлу. Мерзавец со стоном рухнул на тропу. Фернандо проявил в схватке поразительную сноровку, я тоже защищался как мог, а несколько мгновений спустя раздался характерный звук: к нам бежал Барбьери, на ходу заряжая короткоствольное ружье. При виде его наши побежденные противники пришли в ужас и в панике бросились вниз по склону. Велько выпалил в воздух; один из убегающих выронил пистолет, я поднял его и передал хорвату.

Нападавшие бесследно исчезли. Мы искали их долго, но безуспешно. Похоже, засаду нам устроили непрофессионалы, которые недооценили нас, а больше всего их напугало оружие хорватского капитана.

Джейн и Виолета смотрели на меня с восхищением.

Посчитав инцидент исчерпанным, Велько оборвал все разговоры словами:

— Эти парни еще вернутся. Мы должны быть наготове.

— Они из «Моссада»! — воскликнула Виолета.

— Как бы не так! — возразил Велько. — Будь они из израильской разведки, мы бы сейчас этого не обсуждали. Разве вы не заметили — они не пустили в ход огнестрельное оружие, а дрались из рук вон плохо?

— Вот спасибо-то, Велько, — произнес Фернандо.

— Не обижайся. Но согласись — они сопротивлялись неумело, а их засада выглядела просто по-детски. Но когда они вернутся, прозвучат выстрелы, и тогда рукопашная борьба вам не очень-то поможет.

Я сразу вспомнил о Рикардо и людях в черном, которых видел в порту. Однако у меня не было доказательств, что на нас напали именно они, поэтому я не стал строить никаких предположений. Мне не хотелось верить, что мой друг Рикардо Ланса превратился в разбойника с большой дороги. Потом я подумал о португальской мафии, об оккультистах, десятилетиями охотившихся за «Книгой».

Дождь полил еще сильней, и мы поспешили двинуться дальше. Все мы промокли насквозь.

Через десять минут показался ресторан Диниса, где нас дожидался хозяин вместе со всем своим семейством. Ресторан был летним, не рассчитанным на ненастье. Вообще-то зимой он не работал, но для нас сделали исключение. Проблема была в том, что в ресторанчике не имелось столового, обеденного зала, ничего подобного. На террасе стояли длинные деревенские столы из дуба, над ними тянулась крыша, однако мы вконец промерзли под ветром и дождем. Даже доброе вино, которое хозяева сразу поставили на столы, не помогло справиться с ознобом; холод пробирал нас до костей, нам необходимо было согреться у камина.

Гостиница «Динис» находилась примерно в километре от маленькой бухточки, и мы видели, как ветер подбрасывает на волнах несколько лодок, стоявших там на якоре.

В гостинице обитало счастливое семейство; все улыбались, с любопытством рассматривая нас. Жена Диниса пригласила нас на кухню, служившую одновременно семейной столовой, и там мы уселись поближе к огню. Сын Дагмары и Барбьери поминутно входили и выходили с бокалами в руках — наблюдали за округой. Велько повсюду носил с собой полиэтиленовый пакет с оружием — со стороны казалось, что в пакете лежит дождевик. Жена Диниса сказала, что слышала выстрел, но Велько только пожал плечами и ответил — дескать, стрелял какой-нибудь охотник. Он не хотел пугать хозяев.

Вскоре небо прояснилось, и, поскольку время обеда еще не пришло (мы немножко перекусили, и теперь лучше было пару часов подождать), мы пошли побродить по усадьбе, разглядывая посадки и домашних животных.

Фернандо знаком дал мне понять, что хочет поговорить, и мы незаметно отстали от остальных.

— Фернандо, где ты этому научился?

Индус усмехнулся.

— В Виго. Я несколько лет прожил в Галисии. Я всегда с большим уважением относился к боевым искусствам, потому что обычная драка казалась мне дикостью. Еще в детстве я обучался технике боя, через полтора года получил серьезное растяжение и больше не ходил в спортзал. Но в Виго я услышал о мастере, владевшем секретами боевых искусств, мне захотелось обучиться тай-дзи, вот я и пришел в заведение на улице Венесуэла, к мастеру Ди Сому. Ты хорошо знаешь Виго?

— Нет.

— Значит, я зря тебе это рассказываю.

Но мне хотелось побольше узнать о его занятиях.

— Продолжай, пожалуйста. Я знаю твоего учителя.

— Вот как?

— Он приезжал в Кордову и провел там несколько занятий. Я тренируюсь уже четыре года.

— А я начал десять лет назад. Эти занятия понравились мне тем, что развивают, несут положительный заряд. Когда я впервые услышал от Хосе Луиса, что их главная задача — воспитывать здоровых, честных, храбрых, решительных людей, готовых прийти друг другу на помощь, мне подумалось: он говорит это, чтобы набрать побольше учеников. Потом мастер день за днем стал показывать мне, как бороться со своими страхами. Учитель заставил меня понять, что в основе страха лежат незнание и скаредность, которые превращают человека в жестокое, опасное, губительное создание. Вот почему главное — пробудить в людях мужество. Этого можно добиться с помощью тщательного обучения; тогда человек начинает лучше сознавать свои возможности, проникается чувством собственной значимости, начинает гордиться собой. Хосе Луис, он же Ди Сом, убедил меня, что образование — источник гуманизма.

— Да, мне знакомы эти принципы. Фермин — один из лучших учеников Ди Сома, и он передает нам основы этого учения.

— Кстати, Рамон, ты знаешь, что Хосе Луис собирается в Панаму, в Дарьен, чтобы проститься там с великим Ди Сунсы, своим учителем?

— О, он увидит великого учителя?

— Ты ведь знаешь, Ди Сунсы девяносто шесть лет. Он ждет нашего приезда… Поехали с нами!

— Уже девяносто шесть?

— Он был настоятелем монастыря в Южном Китае, прославленным монахом Шаолиня, но потом ему пришлось покинуть родину из-за притеснений режима Мао Цзэдуна. В сороковые годы он вместе с другими монахами сел на корабль и отправился в плавание куда глаза глядят. Он добрался до Формозы и пересел там на другой корабль, который шел в Соединенные Штаты. В пути мастер терпел всевозможные лишения: вообрази себе долгое странствие, антисанитарные условия, тесноту, оскорбления. И вот после всех этих мытарств монах оказался в Штатах без денег, без документов, без гражданства. В его распоряжении была лишь удивительная китайская ученость, но в Америке все пришлось начинать с нуля, осваивать незнакомый язык и работать где придется. Это был уже немолодой человек, старше сорока лет, и вот он начал жизнь сначала. Когда Ди Сунсы немного обжился, американская армия наняла его для подготовки бойцов специального назначения. Не забывай, он был мастером боевых искусств. Так он приобрел в Америке определенный статус, а лет через пятнадцать ему даже вернули китайское гражданство. Все складывалось удачно. Ну а Хосе Луис познакомился с ним уже в семидесятых годах. Ди Сунсы отправился со специальным отрядом в Колумбию и оставался там, пока американцы контролировали канал. Потом случилась заваруха вокруг канала, Панама получила независимость, а мастер остался в зоне янки.

— Он все время служил в армии?

— Нет. Позже он стал жить сам по себе, обосновался в самых дебрях сельвы Панамы. У него есть домик с огородом, он выращивает фрукты и отвозит на рынок, а еще исцеляет больных. Он умеет готовить снадобье и является одним из мудрейших людей в мире. Хосе Луис познакомился с ним через своего ученика. Хосе Луис еще юношей отправился в Панаму преподавать в техническом училище. Ему не было никакого дела до кун-фу и прочих боевых искусств; сказать по правде, он даже испытывал некоторое отвращение к этим на первый взгляд бессмысленным занятиям. Но потом один из его учеников рассказал Хосе Луису про своего наставника кун-фу. Парень сказал, что его обучают совсем не так, как в широко известных фильмах; сперва Хосе Луис ответил, что это его не интересует, но ученик соблазнил его чудесными пейзажами, которые можно увидеть в сельве, и в конце концов Хосе Луис согласился провести уик-энд среди дикой природы.

— Но когда же произошло озарение? Ведь оно было?

— Несомненно! Как только Хосе Луис увидел старого мастера, между ними как будто что-то вспыхнуло. Когда учитель заговорил об изначальном смысле кун-фу, Хосе Луис понял, что его жизнь делает решительный поворот. Его понятия о боевых искусствах круто переменились — он понял, что речь идет о том, чтобы сплотить людей, сделав их как можно более полезными для себя и окружающих. Смысл учения заключался в том, чтобы человек как можно шире развивал свои способности; и Хосе Луис осознал, как много работы его ожидает. Он пробыл в сельве два дня и запомнил все наставления мудреца. Потом уехал в Галисию и с тех пор успел подготовить сотни учителей, тысячи учеников, которые собственным примером прославили этот благородный спорт, чуждый насилию. Вместо насилия — только формирование и развитие личности.

— Как я рад, что познакомился с тобой, Фернандо! Когда вы собираетесь ехать?

— В феврале или в марте.

— Держи меня в курсе. Я поеду, если смогу, хотя это будет сложновато.

— Главная цель нашего путешествия — попрощаться с мудрецом. Ему уже почти сто лет, и он должен будет покинуть свое тело, чтобы родиться в другом.

— Ты в это веришь?

— Стараюсь. Наставник наставников утверждает, что тело — лишь одеяние, и чем дольше мы его носим, тем больше крепнет наша память о прошлой жизни, о времени, когда мы существовали в другой оболочке. Обычно прожитое в других жизнях забывается. В том и состоит печаль и разочарование такого бессмертия — переселения душ. Если невозможно сохранить накопленные воспоминания, получается, что мы каждый раз начинаем все заново. Правда, если тебе выпадает долгий путь, насыщенный, полный впечатлений, потом всегда легче вспоминать, восстанавливать события прошлой жизни. А если такая память остается, тогда и путь к самосовершенствованию становится много легче. Учитель говорит, что смерти не существует, есть лишь смена оболочки, и нужно научиться управлять воспоминаниями при переходе к новому рождению. Тело — лишь средство передвижения, его нужно питать, о нем следует заботиться, не изнуряя понапрасну, чтобы оно прослужило как можно дольше.

Фернандо передал мне слова, сказанные Ди Сунсы в беседе с Хосе Луисом Асеведо: «Ты не доверяешь сказанному мной, так используй собственный опыт. Одно дело — говорить о том, что прочитал, и совсем другое — говорить о том, что испытал».

— Фернандо, ты веришь в астральные перемещения?

— Это не вопрос веры, это нужно испытать. Надо только сосредоточиться, научиться покидать свое тело, отправляя душу в путешествие, а потом возвращаться обратно. Пусть твое тело успокоится и уснет — и отправляйся в любой уголок мироздания, а когда возвратишься, постарайся вспомнить все, что чувствовал.

— Разве можно чувствовать без тела?

— Чувствует душа, чувствует разум. Ты становишься бестелесным и живешь той энергией, которую вдыхаешь, которую ощущаешь, которая дает тебе жизнь. Учитель утверждает (и его ученик Хосе Луис тоже говорит об этом), что человек — существо скорее энергетическое, нежели материальное. В терминологии чистой энергетики существует целых девять пространств. Хосе Луис говорит, что ему доступны только три. Ди Сунсы подчинил себе все девять. Космическая энергия, питающая жизнь, — нейтральна. То, до чего китайцы додумались сотни, тысячи лет назад, теперь подтверждает квантовая физика. Древние теории возрождаются. Если ты думаешь, что можешь чего-нибудь добиться, ты это получаешь. Если у тебя возникают сомнения и колебания, не мучайся понапрасну, а просто отринь проблему, чтобы получить возможность шагать дальше. Сегодня доказано, что такие проблемы лишают человека сил. Настоятель говорил, что все, чего ты страстно желаешь, уже твое. Главное — думать не о том, где ты сейчас, а о том, где хочешь оказаться. Гермес Трисмегист писал: «Расслабься, вздохни глубоко и создай этот образ в воздухе, что входит в твои легкие, — знай, что теперь он проникнет во все частицы твоего тела». К желаемому нужно стремиться отчаянно, изо всех сил. То же говорил и апостол Марк: «Все, чего ни будете просить в молитве, верьте, что получите, — и будет вам». Все мироздание поможет тебе добиться желаемого. И это научный факт. Когда ты как бы объединяешься с объектом своего желания, ты получаешь желаемое и наслаждаешься им.

Фернандо вдохновенно цитировал великого мастера под грозившим дождем свинцово-серым небом.

Яркая вспышка на миг осветила смуглую худощавую фигуру Фернандо; в его черных глазах таилась некая магия. В воздухе слышались звуки несуществующей музыки, веяло ароматными травами, дикими пряностями.

Мы все больше удалялись от дома, пока не оказались на скалистом утесе, откуда открывался вид на море, на крестьянские поля и на сосновую рощицу над белыми уступами побережья. Фернандо предложил мне встать рядом и приготовился заняться тао, но прежде заговорил со мной о ведических гимнах, об аскетах садху, о мудрецах риши, о народных танцах, о плясках животных, об искусстве самозащиты, о буддийских традициях и об умении правильно ходить, бегать, прыгать, драться и карабкаться. Все это было заложено в самой природе; многое могли продемонстрировать животные, на равных с нами населяющие эту планету. Фернандо говорил о мастерах боевых искусств, о тех движениях животных, что легли в основу тао и ката.

— Ты слышал, что буддийские монахи в своей технике самообороны применяли знания о пропорциях человеческого тела, знания механики о приложении энергии, знания психологии о снятии стресса?

— Да, читал кое-что.

— Так вот, когда мы говорим о ци…

— Извини, Фернандо, а как выглядит Ди Сунсы?

— Хочешь с ним познакомиться?

— Я уже сказал, что, возможно, смогу отправиться с вами.

— Нет, я имею в виду — прямо сейчас.

— Он здесь?

— Мы можем его увидеть.

Едва Фернандо произнес эти слова, волосы у меня на теле и на затылке зашевелились, по спине пробежали мурашки — давала о себе знать боязнь неизвестного.

— Дыши глубоко и следуй за мной. Однако Фернандо не двинулся с места.

Потом сосредоточился и приступил к первому тао.

Я шел с ним вровень, пока мы не перешли к Кругу. Тут я отстал от Фернандо, но всеми силами старался ему подражать. После двадцати или тридцати минут концентрации и физических упражнений мы оба уселись и стали смотреть в затянутое тучами небо — в ту точку, где должно было находиться солнце. Ноги сложены в классической позе Будды, глаза закрыты.

Индус прошептал тихо, почти неуловимо:

— Следуй за моим дыханием, иди по пути воздуха, наполняй свой дух, черпай энергию космоса, лети, пока не доберешься до нужного места в сельве Панамы.

Я попытался двинуться вперед по волнам своей концентрации, через громадные сгустки энергии, которые в ответ хлестали меня по лицу. Незримый космос становился все плотнее, путешествие требовало все больших усилий.

Я взлетел с берега острова Свети-Клемент, поднялся ввысь, оставляя под собой поместье Динисов, пролетел над островком, увидел далеко внизу Хвар; потом и Хорватия стала уменьшаться, и я разглядел очертания Италии, затем — Европы. Воздух перестал быть плотным, здесь ничем не пахло, я больше не чувствовал холода и влаги, лишь по временам меня обволакивал легкий парок. Силы притяжения больше не существовало, земные ландшафты остались далеко внизу. Я слышал приглушенный рокот, видел прозрачное облачко впереди, а в нескольких километрах подо мной простиралось море.

Потом начался головокружительный спуск. Я испугался, что разобьюсь о воду. Я увидел рыб, обитателей морских глубин; потом вдали показалась суша. Наверное, я видел Америку: острова, океан и необозримый темно-зеленый, почти черный лес. Меня манило трепетание сельвы, рык хищников, птичий щебет.

Я приземлился на ноги с изяществом ангела.

В деревне, где я оказался, меня никто не замечал, и я двигался бок о бок с местными жителями, словно призрак. Войдя в просторную хижину, я увидел там старика, медитирующего при зажженных свечах перед статуей Будды.

— Ты — мастер Ди Сунсы?

— Он самый. Мой дом — твой дом.

— Не знаю, сон это, бред или я умер.

Старец рассматривал меня пристально, молча, и я вбирал в себя его мысли, как воздух, которым дышал. Ди Сунсы оказался высоким, худощавым, мускулистым; я почувствовал его мощную энергетику.

— Средоточие силы — мозг, но ты должен уметь направлять эту силу.

Я слышал мудреца, хотя тот не проронил ни единого слова, не сделал ни единого жеста. Только спокойствие, медитация, чистый разум, передающийся через энергию космоса.

У учителя было приятное лицо, прямые волосы, небольшая бородка. Его шапочка походила на укороченный поварской колпак. Взгляд его завораживал и проникал вглубь, темные раскосые глаза передавали все мысли и чувства; во взгляде мастера угадывалась его душа — так можно увидеть предметы, находящиеся за тончайшим шелковым занавесом.

Ди Сунсы приложил руку к моему лбу; это был его единственный жест…

…А после я услышал голос Фернандо, старавшегося меня разбудить, и вернулся к своему индо-португальскому другу.

Фернандо удивили мои способности, я же был счастлив, полон энергии и чувствовал себя новым, удачливым человеком.

Я и вправду стал другим. Не знаю, сколько времени я провел со старым китайским мастером, учителем Хосе Луиса Асеведо, — для Фернандо я покинул свое тело не больше чем на час, но для меня обретение знания могло растянуться и на два, и на три года.

Теперь мои движения стали легкими, я почти не замечал своего тела, боли в спине, артроза в больших пальцах, проблем с желудком из-за переедания. Но самое главное заключалось в другом: мне казалось, теперь я знаю то, чему никогда не учился. Я приобрел знания, которые отныне подспудно будут таиться в моем мозгу — по крайней мере, мне так казалось. Вполне допускаю, что все это было лишь плодом моего воображения; но, судя по тому, как поглядывал на меня Фернандо, это все-таки было правдой, а не иллюзией.

Закапал мелкий, почти неосязаемый дождик, и меня зазнобило. Я глубоко, очень глубоко вздохнул, пытаясь убедить себя, что мне как раз нравится такая прохлада. Дрожь утихла, но я машинально обхватил себя руками — и тут заметил, насколько сильными стали мои ладони. Я продолжал себя ощупывать — какими мощными и мускулистыми сделались мои руки и грудь! Ноги стали крепкими, жилистыми, выносливыми ногами футболиста.

Мы с Фернандо направились к дому по неровным валунам, скользким от дождя, и я заметил, что иду с несвойственной мне прежде уверенностью — раньше я всегда опасался упасть, растянуть лодыжку, теперь же полностью доверял своей силе и ловкости, чувствуя себя в полной безопасности.

Я плохо понимал, что именно со мной произошло. Помнил только лицо и фигуру Ди Сунсы, но этого было достаточно. Все мое существо претерпело чудесную метаморфозу, я стал другим человеком. Направляясь туда, где меня ждали друзья и любимые, я лучился счастьем и довольством. Теперь я был готов вобрать в себя знания, необходимые для философского Великого делания. Дух мой и тело стали единым целым, разлад между ними исчез.

Итак, я превратился в философа-искателя. Следующим моим шагом будет обретение ключа к сновидениям, которые утолят мою жажду бессмертия. Хотя я уже узнал, что к бессмертию ведут и другие пути, что тело — лишь оболочка, превосходное приспособление, замечательный инструмент, позволяющий, среди прочего, чувствовать, наслаждаться, желать и любить.

За неопределенный и загадочный отрезок времени все успело измениться. Совсем недавно я полагал, что должен три месяца дожидаться инициации в Синтре, но теперь мне было ведомо почти все, а в придачу я избавился от беспокойного стремления к знаниям, и так уже запечатлевшимся в моем рассудке и в глубине души. В моих представлениях о земле, вселенной, мироздании произошел едва уловимый сдвиг. И хотя мне полагалось важно шествовать, как подобает человеку, который обрел мудрость и цельность, я прыгал от радости, сознавая, что со мной произошло.

Теперь я слышал даже едва различимые звуки. Я знал, где находится каждый из моих спутников, догадывался, где именно ходят по дому хозяева, распознавал насекомых по гудению. Когда на меня в очередной раз накатили сомнения, я подумал, что лишь вообразил все это, чтобы лучше себя чувствовать и не пасовать перед жизнью. Но взгляд Фернандо говорил: «Не беспокойся и не терзайся. Твои чувства не обманывают тебя».

Я вздохнул поглубже, поняв, что пора принять все как должное.

Когда я подошел к дому, полный впечатлений, мне навстречу спустилась Джейн, нежная и проницательная, как всегда.

— Ой, какой ты красавец! Какой ореол тебя окружает! Я просто схожу с ума!

Я ничего не ответил, просто мягко привлек ее к себе, точно боялся раздавить, и поцеловал в губы. Девушка закрыла глаза, а когда вновь открыла, во взгляде ее читалось изумление — не из-за моего поступка, а из-за перемены, которую она во мне ощутила.

— Сегодня ночью нам нужно будет поговорить.

Возможно, в ее словах таился нескромный намек. Не желая показывать посторонним, насколько мы близки, я решил не уточнять, что она имеет в виду, а лишь улыбнулся в ответ.

Потом нам встретился Барбьери, который выходил из дома со своим пакетом в руке. Велько не хотел пугать радушное семейство Диниса, но нетрудно было представить себе содержимое этого пакета — черное, металлическое воплощение смерти.

Виолета увлеченно хлопотала у плиты. Она, Клаудия, Барбьери, Динис и его супруга взялись за приготовление угощения, а всех остальных, в том числе меня, выставили из кухни. Дедушка Динис, руководивший сервировкой столов, привлек нас к этому делу, не менее важному для устройства изысканного пиршества, чем стряпня. Велько умел превратить процесс приготовления пищи в ритуал, почти в алхимическое Великое делание, в литургию, где все было одинаково важно, и каждый готов был в меру своего умения внести лепту в общее дело.

Виолета решила изготовить испанское блюдо.

— А лучше — три.

И вот она вынесла к столу тортилью из картофеля с луком, супчик-сальморехо и анчоусы в уксусе — спасибо отменному хорватскому оливковому маслу, почти не уступающему маслу Альмединильи, Приего и Кастро-дель-Рио. Пока нас не было, Виолета успела приготовить даже оладышки с медом. Моя подруга рассказала, что рецепт тортильи узнала во время одного из своих путешествий в Кордову за книгами, случайно зайдя в ресторан «Сантос» к востоку от мечети, а готовить анчоусы научилась в заведении к северу, которое смахивает на украшение фасада мечети. Виолете удалось приготовить сальморехо как раз нужной густоты, чтобы можно было обмакивать в него черствый хлеб, привозившийся на Свети-Клемент раз в два дня с острова Вис. Анчоусы у нее получились хуже, потому что, само собой, просто не успели как следует пропитаться уксусом. Зато на следующий день они будут в самый раз, и нашим хозяевам достанется замечательное лакомство.

Местные жители понимали толк в еде, но, в отличие от гастрономов с адриатического или средиземноморского побережья, не предавались обжорству. Я пожалел, что здесь нет легкого винца из погребов Луиса Фернандеса, Морилеса, Вине-дос-дель-Караколя: такие вина отменно подошли бы к ветчине и сыру — закускам перед основными блюдами. Но мы заменили их тринадцатиградусным «Завала», тоже вполне сносным.

Кто бы мог подумать, что по дороге к свету я возьмусь рассуждать о кулинарных изысках!

Жаркое по-хорватски покорило всех участников нашей экспедиции, хотя после утреннего происшествия нас не покидала тревога. Каждый сознавал, что нападение может в любую минуту повториться, ведь у нас была книга, которую так жаждали заполучить наши загадочные противники.

Снова полил дождь, мы перебрались на кухню и посвятили вечер болтовне и чревоугодию. В общем, получился замечательный гастрономический праздник.

После обеда в волшебной кухоньке появился Тонко Матиевич — веселый, счастливый, добродушный. Мы пригласили его разделить с нами десерт; в данном случае десертом оказалась щедрая порция красного вина. За двадцать минут Тонко высосал три четверти литра и уже намекал Барбьери, что пора открывать новую бутылочку. Хорват пел и от всей души перебирал струны. Нам нравилась и музыка, и пылкость исполнителя, но потанцевать мы не могли, здесь просто не хватило бы места.

Виолета разглядывала меня пристально и настойчиво; сидя между Клаудией и Динисом, она временами так и впивалась в меня глазами.

Все мы дружно улыбались: подвыпивший хорват дал нам восхитительный концерт, благодаря Тонко мы провели незабываемый вечер.

Еще до темноты нам следовало выступить в обратный путь, к Пальмизане, однако ливень все не утихал. Динис выдал нам огромные черные мешки для мусора, и мы проделали в них отверстия для головы и рук, таким образом подготовившись к экспедиции. Но дождь, который явно зарядил надолго, хлестал так, что идти пешком все равно было бы очень трудно.

Велько переговорил с Динисом. Отец хозяина посоветовал нам возвращаться морем, на лодке. Я вгляделся в завесу дождя и увидел на волнах пенные буруны — значит, шторм разгулялся не на шутку. Если по земле добираться было сложно, то по морю — просто рискованно. Чем меньше времени оставалось, чем ниже опускалось солнце, тем больше мы сомневались и в конце концов все же сделали выбор в пользу лодки, в первую очередь из-за жалоб Клаудии на боль в лодыжке. Подруга Велько подвернула ногу, бросившись бежать в суматохе утреннего нападения.

Было холодно, нас донимали усталость и дождь. Итак, мы отправились в малую гавань острова Свети-Клемент, где нас уже поджидали отец Диниса, взявшийся управлять лодкой, и не кто иной, как Тонко; весь его хмель как рукой сняло. Тонко помог нам подняться на борт, и мы расселись в лодке, стараясь ее не кренить. Динис, его жена и двое детей простились с нами, пожелав счастливого пути.

Когда наконец мы отчалили, начались болтанка и качка. Лодка уходила подальше от береговых скал, но так, чтобы берег не терялся из виду. Мы провели на воде всего десять или пятнадцать минут, но из-за качки казалось, что прошло втрое, вчетверо больше времени. Волны яростно лупили в борта плоскодонки, перегруженной испуганными людьми. Мы не только не желали погибнуть — некоторые из нас собирались жить вечно. Однако сейчас самым главным было выжить.

Наша лодка накренилась, на мгновение показалось, что все мы вывалимся за борт. Соленая вода хлестала нам в лицо, попадала в рот, в нос и в уши. Мы всерьез испугались неминуемого крушения, как вдруг раздался крик Барбьери:

— Этого еще не хватало! Судно по правому борту!

Другая лодка, значительно больше нашей, стремительно приближалась, ее нос надвигался на нас. Если она не сбавит ход или не сменит курс, наше суденышко разломится пополам, а на берегу нас ожидают только неприступные скалы. Бухта осталась далеко позади, рядом не было отлогих пляжей, до которых мы могли бы доплыть. Итак, на нас напали там, где очутиться за бортом означало погибнуть в волнах, а остаться в лодке значило погибнуть от пуль или взлететь на воздух при взрыве.

— Стой, стой! — крикнул Барбьери отцу Диниса.

Тот молниеносно повиновался, словно Велько был здесь капитаном.

Лодка наших преследователей тоже сбавила ход и стала нас огибать. Мы вздохнули спокойней: по крайней мере, столкновения не будет. Логично, ведь нападающие стремились отобрать у нас книгу, а не утопить ее в морской пучине.

Я насчитал в чужой лодке шесть человек в черном, с лицами, прикрытыми капюшонами. Мы не знали, кто они такие, и, хоть я подозревал Рикардо Лансу, надежных доказательств у меня не было.

Теперь оба судна стояли, раскачиваясь на волнах, моторы урчали на малых оборотах. Две скорлупки грецкого ореха посреди морской бури.

Встав к борту борт, мы смотрели друг на друга. Один из преследователей, устроившийся наносу, держал нас на прицеле, еще один остался у руля, а остальные четверо перепрыгнули на нашу лодку, сильно ее раскачав.

Низкорослый субъект шагнул ко мне, словно бросая мне вызов. В руке его блеснул огромный нож — такими ножами на охоте свежуют оленей и кабанов. Он вдруг направил оружие на Джейн, но, прежде чем сверкающее острое лезвие коснулось ее кожи, я обезоружил наглеца, вывернув ему руку. Он верещал как свинья, пока я не двинул его локтем в трахею. Потом я попытался ухватить злодея за волосы, чтобы удар в нос пришелся наверняка; я сумел ухватить лишь капюшон, но парень все равно рухнул как подкошенный. Он показался мне знакомым… Кажется, мы с ним ходили в один спортзал? Невысокий, с козлиной бородкой, с длинными курчавыми волосами, вполне симпатичный с виду… Да, точно, мы с ним вечно перешучивались во время занятий. Неужели это тот самый Хуан Торрико, студент с факультета информатики? Как он здесь оказался, зачем подался в наемники? Меня утешало лишь предположение, что передо мной — двойник Торрико, живущий на другом конце света.

Пока я дрался с одним из нападавших, Велько, Фернандо и сын Дагмары пытались разоружить остальных троих, а стрелок на носу никак не мог хорошенько прицелиться. Велько, выкинув своего противника за борт, воспользовался суматохой, чтобы достать из пакета короткоствольное ружье и выпалить в человека на носу чужой лодки. Тот замертво свалился в воду. Вторым выстрелом Велько сразил вражеского рулевого — и тут же скомандовал нашему капитану уходить. Потом перезарядил ружье и выпалил сразу из обоих стволов. Чужая лодка накренилась, охваченная дымом и огнем. Те, что дрались с Фернандо и сыном Дагмары, сдались и выпрыгнули за борт.

Я не сомневался, что все нападавшие утонули в бурном море, а мы так и не разглядели их лиц. Остался лишь парень с бородкой, но он не подавал признаков жизни. Велько поднял его сзади за ремень брюк, похлопал по щекам, чтобы привести в чувство, а увидев, что тот не реагирует, пинком послал за борт, вслед за остальными.

— Нет! — вскрикнул я.

Мне не хотелось, чтобы мой товарищ по тренировкам так бесславно погиб, но было уже поздно: тот исчез в бушующих волнах.

Однако на этом наши передряги не кончились.

Уже на подходе к гавани Пальмизаны лодка начала оседать, все больше и больше погружаясь в воду. Мы пришли в ужас. В деревянной обшивке обнаружилась дыра, влага просачивалась очень быстро. Пока отец Диниса пытался довести суденышко до пристани, Барбьери вычерпывал ведром воду, и все-таки лодка тонула. Нам пришлось прыгать за борт в сотне метров от берега, там, где море бушевало уже не так сильно.

Я попытался помочь женщинам, но все они превосходно справлялись сами.

Теперь нашим главным врагом стал холод. На берегу нас закутали в одеяла, и мы бегом припустили к ресторану Дагмары.

Я попросил ключ от нашего бунгало, и мы с Виолетой и Джейн сразу отправились к себе: только горячий душ мог спасти нас от пробирающего до костей холода.

Джейн осмотрела сумку, где лежали книги, и облегченно кивнула.

Я наблюдал за ней, сидя на краешке кровати, а Джейн удивленно улыбалась, словно на сей раз ей не удавалось прочесть мои мысли. Мне нравилось это лицо Кирстен Данст. Я был без ума от непосредственной, свежей и нежной женщины, взгляд которой умел проникать в самую душу. Когда мы смотрели друг на друга, начиналась дуэль, нечто вроде перетягивания каната; чувство и тайна начинали вибрировать, словно стрелка на самом краю шкалы. Я был отчаянно влюблен и мечтал остановить такие мгновения, превратить их в вечность, чтобы никто и ничто не могло нам помешать.

Но в тот миг, когда мои чувства достигли пика, из душа вернулась Виолета, завернувшись в полотенце, которое едва прикрывало ее грудь и опускалось лишь до середины лобка. Она мило улыбнулась, ее огромные темные глубокие глаза нежно смотрели на меня. А во мне уже поднималось желание, сердце заколотилось чаще. Эта женщина с пристальным взглядом, лишавшим меня рассудка, уносившим куда-то в небеса, тотчас напомнила мне, что у меня есть сердце и что оно принадлежит ей.

Я любил ее, я любил их обеих, я научился любить всей душой сразу двух женщин. И они ясно сознавали это и вверялись мне и глазами, и кожей, и желанием, и чувством — столь же прекрасным, сколь необыкновенным.