ГЛАВА 28

Галерея Ньюмена находилась в Челси, на Западной Двадцать второй улице между Десятой и Одиннадцатой авеню. В тридцатые годы она находилась в Гринвич-Виллидж, в семидесятых – в Сохо, в восьмидесятых – в Трибека и наконец в начале девяностых обосновалась в Челси, на своем нынешнем месте. На протяжении всего этого времени все Ньюмены придерживались кредо, заложенного основателем галереи в 1889 году: «Не покупай того, чего не можешь продать». Для основателя, Иосифа Ноймана из Кельна, это означало покупать качество, что, в свою очередь, означало придерживаться общепризнанного. За прошедшие более чем сто лет Галерея Ньюмена никогда не поступалась этим принципом и не снисходила до того, чтобы потрафлять сиюминутным причудам вкуса. Благодаря этому дело, переживая пики популярности и провалы забвения тех или иных авторов, стабильно процветало и пусть не стремительно, но неуклонно расширялось, накапливая голландцев и французских импрессионистов, когда те были в немилости, и потихоньку выбрасывая их на рынок, когда ситуация менялась (что было неизбежно).

Галерея занимала узкое пространство на первом этаже приспособленного под экспозиционные цели складского помещения и находилась между японским рестораном и элитным кухонным складом. Стены галереи были ослепительно белыми, пол отделан полиуретаном, имитирующим дуб, а потолок представлял собой решетку из черной стали, позволяющую легко менять конфигурацию освещения. Выставлено было всего три полотна: портрет Франса Халса, величиною в квадратный ярд, на противоположной стене – Якоб ван Рейсдал, примерно того же размера, и наконец, в задней части галереи – многофигурная религиозная сцена, примерно равная по площади двум вышеупомянутым, вместе взятым. По предварительным прикидкам Валентайна, произведений искусства в этой узкой комнате находилось самое меньшее на двадцать, а то и на тридцать миллионов долларов. Знал Валентайн и то, что эти три картины представляют собой лишь верхушку айсберга, настоящее же собрание находится в Нью-Джерси, в бронированном хранилище с искусственным климатом.

Едва Валентайн переступил порог, из дверей своего офиса вышел Питер Ньюмен. Лысому сутулому торговцу произведениями искусства было слегка за семьдесят. Как всегда, он был одет в унылый черный костюм похоронного фасона и походил скорее на гробовщика, чем на владельца художественной галереи. Впрочем, Валентайну тут же пришло в голову, что две эти профессии весьма схожи. Владелец похоронного бюро занимается мертвыми телами, а такой специалист, как Питер Ньюмен, мертвым искусством. Оба эти занятия чрезвычайно прибыльны.

– Майкл, – произнес Ньюмен с улыбкой, когда Валентайн прошел по комнате ему навстречу. – Сто лет не виделись. Как дела?

– Неплохо, – ответил Валентайн. – Занимаюсь бизнесом.

– Бизнесом, – раздраженно фыркнул старик. – Фу! Искусство должно быть искусством, а не бизнесом. «У меня Ван Гога на пятьдесят миллионов», – говорит один из этих мелких японских бизнесменов. «Это пустяки, – говорит ему в суши-баре другой. – В моем багажнике на сто миллионов Пикассо». – Ньюмен произвел фыркающий звук. – И под суши-баром я не имею в виду соседний ресторан.

Он подхватил Валентайна под руку и повел к себе в кабинет. Маленькое помещение было битком забито всякой всячиной. У одной стены стоял старинный с виду и, надо полагать, очень ценный секретер, а всю другую занимали высокие, от пола до потолка, стеллажи с папками и подшивками документов, восходивших, скорее всего, к самому основанию галереи. В них, как было известно Валентайну, имелись записи о каждой покупке и продаже, включая сведения о происхождении каждой картины, когда-либо проходившей через галерею. В определенном смысле именно этот архив – своего рода родословные десятка тысяч произведений искусства, вкупе с данными по сотне тысяч сделок, охватывавших, как невидимая сеть, всю Европу и Северную Америку, – и составлял главное сокровище галереи. Ну а то, чего не было даже в архиве, наверняка таилось в голове Питера Ньюмена, набитой информацией, передававшейся от отца к сыну вот уже более столетия.

Усевшись на старый деревянный офисный стул, Валентайн наблюдал, как Питер возится с кофеваркой в дальнем уголке своего тесного кабинета. Потом антиквар вернулся с двумя старинными, дельфтской работы, чашками и блюдцами, передал один комплект Валентайну, сел возле секретера и вздохнул, устраиваясь поудобнее.

– Итак? – произнес он, отпивая кофе и щурясь на Валентайна поверх молочно-белого края чашки.

– Хуан Грис.

– Он мертв, – хихикнул Ньюмен.

– Связь с нацистами?

– Он был испанцем. Оставался в Париже во время войны. Принадлежал к так называемым «дегенератам». Все связанное с ним представляет собой неотъемлемую часть грязной возни, которую галереи до сих пор разводят вокруг вопроса о том, кто чем занимался во время оккупации. Лично я к этому человеку никогда особой приязни не испытывал.

– Ренуар, «Голова молодой девушки».

– И снова нацистский грабеж.

– Если бы я сказал вам, что видел похищенного Хуана Гриса и портрет работы Ренуара в один и тот же день, что бы вы на это сказали?

– Я сказал бы, что вы нанесли визит полковнику Джорджу Гэтти.

– Почему я не слышал о нем раньше?

– Потому что он относится к весьма редкостной прослойке общества. Никогда не высовывается, не совершает покупок на публичных аукционах. Очень осторожен.

– И Грис, и этот Ренуар довольно хорошо известны. Почему никто не сообщил в полицию?

– У полковника есть весьма важные покровители.

– Кто-нибудь конкретно?

– Президент Соединенных Штатов – это достаточно конкретно?

– Во всяком случае, внушительно.

– Для полиции – да. Но не для мира искусства. Этот человек замаран. Ни один порядочный аукционист или галерейщик не станет иметь с ним дело.

– Но кто-то ведь имеет.

– А кто сказал, будто в нашем деле подвизаются только порядочные люди?

Ньюмен снова издал смешок и допил кофе.

– Да ладно, Питер, со мной можно не темнить. Ньюмен вздохнул и поставил чашку и блюдце на секретер.

– Мне бы не хотелось, чтобы обо мне стали говорить как о слепом фанатике. Для старого еврея вроде меня это совсем лишнее. Вредит репутации.

– Да что уж там, выкладывайте, – с улыбкой промолвил Валентайн.

– Замечу только одно, – пробормотал Ньюмен. – В распоряжении архивной службы архиепископа Нью-Йорка имеется превосходное собрание, не говоря уж о том, что она имеет доступ и к коллекциям Ватикана в Риме. Полковник Гэтти, кстати, что называется, «друг» музеев Ватикана.

– Шутите?

– Отнюдь, – возразил Ньюмен. – Музей Ватикана был основан в тысяча пятисотые годы. Его коллекция… как бы это сказать… обширна. Как всякий другой музей, он регулярно обновляет фонды, что-то распродается или идет на обмен. Когда они это делают, полковник первый на очереди.

– Ватикан имеет дело с крадеными произведениями?

– Этого я не говорил. Вовсе не говорил. Ньюмен поджал губы в легкой улыбке.

– Господи! – прошептал Валентайн.

– Сомневаюсь, чтобы Он был непосредственно причастен к этому, – сказал Ньюмен, снова издав отрывистый смешок.

Валентайн попытался прояснить свои мысли.

– Пусть так, – сказал он, помолчав. – Забудем о Ватикане. Как насчет Паркер-Хейл?

– Частный художественный музей, созданный на пожертвования. По богатству коллекций примерно равен Уитни, но уступает Гетти.

– Игрок?

– Несомненно.

– Александр Краули?

– Как и Хуан Грис, он тоже умер. Дурная смерть.

– Его репутация?

– С академической точки зрения безупречна. Колумбия, Гарвард или Йель – не помню точно. Изучал консервацию живописи и графики в Музее Фогга в Бостоне. В Паркер-Хейл начал работать в середине девяностых, под крылышком Джеймса Корнуолла, тогдашнего директора. Ну а год назад сам занял директорское кресло в связи с отбытием Корнуолла.

– Отбытием?

– Так старые перечники вроде меня говорят о внезапной кончине. Кстати, в случае с Корнуоллом все было тихо и мирно. Чтобы мне так повезло – умереть во сне. К тому времени ему, я думаю, было далеко за восемьдесят и он уже перенес несколько сердечных приступов.

– Вы сказали, что Краули был чист в академическом плане, а как насчет всего остального?

– Он прекрасно умел общаться с людьми, превосходно собирал средства. Но когда дело доходило до купли-продажи, это обычно оборачивалось надувательством.

– Каким образом?

– Тем, который обеспечивает «кружок». Вы, конечно, знаете, что это такое?

Валентайн кивнул. «Кружком» в мире людей, занимавшихся антиквариатом и произведениями искусства, называли тайную ассоциацию дилеров, сбивавших цены на аукционах. Их деятельность была не просто предосудительной, но однозначно преступной, ибо включала в себя мошенничество и ценовой сговор.

– Выходит, у него и там были друзья?

– Верно, друзья из того круга, в который очень трудно прорваться. – Ньюмен нахмурился. – Есть связь, которая может вас заинтересовать.

– Что за связь?

– Он часто сотрудничал с епархией архиепископа Нью-Йорка. Продавал и приобретал для них работы.

– Есть у вас предположения, почему кому-то могло понадобиться его убивать?

– Боюсь, что в отличие от своего предшественника он был не очень приятным малым. Вот Джеймс Корнуолл, тот был хорошим, честным человеком. Он не выделял любимчиков.

– Но Краули, вероятно, был у него на хорошем счету.

– Может быть, поначалу. Но ближе к концу между ними произошла размолвка. Во всяком случае, такие до меня доходили слухи. Так или иначе, Корнуолл не прочил его себе в преемники.

– Однако должность директора досталась ему.

– Когда здоровье Джеймса Корнуолла стало ухудшаться, он присмотрел себе, так сказать, официального наследника. Но тот оказался скомпрометированным. – Старик пожал плечами. – Хотя так не должно быть, подобные вещи порой имеют политическую окраску. У Краули имелись друзья в совете директоров. Он сумел склонить правление в свою пользу.

– А кто был тот человек, который оказался скомпрометированным?

– Его звали Ташен, Эрик Ташен. И у него действительно имелась ахиллесова пята.

– Секс?

– Боюсь, что так, Майкл. – Старик в черном костюме издал прочувствованный вздох. – Так было всегда, и так всегда будет.