ГЛАВА ШЕСТАЯ

Сан-Пьетро

Наблюдая бойню у стен Виченцы, граф Винчигуерра да Сан-Бонифачо не мог отделаться от впечатления, что она добавила красок закатному небу. План падуанцев провалился.

Жители пригорода уничтожены. Это хорошая новость. Но есть и плохая: день потерян, ни численное превосходство, ни вероломство не помогли. Главная часть города окружена. Это заслуга графа. От Понцони никакого толку. Не может, видите ли, смириться с мыслью, что мародерство неизбежно. Ничтожество! В упор не видит, что захват Виченцы явился бы оправданием резни в пригороде. Надежда графа на достижение цели, которую так легко оправдать, таяла с каждым часом.

Казалось, захватить Виченцу проще простого — падуанцев было более чем достаточно, чтобы пойти на штурм внутренней стены и уничтожить охрану. Однако они рассеялись, как стадо баранов. Прославленные воины Падуи сейчас накачивались вином или дрыхли в тенистых садах пригорода, создавая себе дополнительную тень посредством щитов.

Застопорившаяся атака — еще полбеды; настоящая беда состояла в уязвимости армии. Падуанцы не только не выставили постов, но и сняли боевое снаряжение. Даже самые знатные всадники предпочли предаться утехам низших чинов. Лишь несколько воинов оставались при оружии. Граф с отвращением наблюдал невоздержанность падуанцев. Пожалуй, тут не повредили бы специфические методы Асденте, которыми он приводил в чувство солдат, забывших свой долг. По-хорошему эти люди уже не понимали. У Понцино, думал Бонифачо, кишка тонка, чтобы быть полководцем — он слишком заботится о своей чести. Нелепой ошибкой казалось графу пребывание Понцино на посту главнокомандующего. Такой пост человек с совестью занимать не должен.

Винчигуерра да Сан-Бонифачо приблизился к одному из командиров армии Падуи. Джакомо да Каррара, по мнению графа, мог прекратить это безобразие. Каррара беседовал с Альбертино Муссато, историком и поэтом. Что бы ни говорили о враждебности между семействами Каррара и Муссато, сейчас их представители выражали взаимное дружелюбие. Правильный ход со стороны да Каррары. С писателями лучше дружить, а не враждовать.

Каррара был замечательным в своем роде человеком. Еще три года назад против Пса объединились пять знатных семейств. Через год в результате интриг два семейства исчезли как со сцены, так и с лица земли. Да Камино уехал, чтобы вступить в права над городом Тревизо, Нико да Лоццо перешел на сторону врага. Невозмутимый, непроницаемый Каррара, или «Il Grande», остался в гордом одиночестве. Именно он усмирял Падую после переворотов, что произошли год назад. Уже три месяца граф пытался разгадать мысли да Каррары, однако лицо последнего все это время, как, впрочем, и сейчас, выражало полное спокойствие.

Граф не стал утруждать себя поклоном — он просто вмешался в разговор:

— Пора наступать, иначе мы потеряем целый день.

— Ту же мысль сейчас выразил Альбертино, — кивнул Каррара. — Только ему понадобилось больше слов.

Муссато фыркнул.

— Надо сделать так, чтобы Понцино убрался из виду, — продолжал граф, обращаясь к одному Карраре, — и тогда объявить его приказ.

— Он разве что-то приказал? — удивился Муссато.

Каррара усмехнулся.

— Мессэр Винчигуерра имеет в виду, что исчезнувший из виду Понцино не сможет доказать, что он ничего подобного не приказывал.

Муссато вскинул голову.

— Что, если Пес уже здесь?

— Есть сведения от шпионов. Пес сейчас на свадьбе племянника, а его марионетка, Баилардино да Ногарола, уехал в Германию просить помощи. В Виченце остался только брат Баилардино, Антонио да Ногарола.

— А также нечестивая Катерина, сестра Пса, из одного с ним помета, — прошипел Муссато.

Граф оттеснил поэта плечом и встал перед Каррарой.

— Вас, синьор, он послушает.

В разговор вмешался молодой голос:

— А если мы его загоним в шатер, кто тогда даст приказ?

Марцилио да Каррара, смуглый красавец, вырос рядом с дядей. Он смотрел графу прямо в глаза, и молодое лицо его постепенно омрачалось подозрением.

— Марцилио. — Голос старшего Каррары звучал предупреждающе. — Граф Винчигуерра совершенно прав.

— Граф Винчигуерра — веронец, приспешник Кангранде!

Джакомо снова произнес имя племянника, на сей раз укоризненно. Однако граф не нуждался в защитниках. За свою честь он и сам мог постоять.

— Да, я веронец, — спокойно подтвердил он. — И считаю это название самым почетным титулом. Мои предки еще во времена первой Римской республики смешали с грязью твоих. А вот слово «приспешник» ты зря произнес, юноша. Я не приспешник. Я не служу никому, а тем более этому выскочке, этому узурпатору. Я потомок древнего рода. А если ты еще раз назовешь меня сторонником Скалигеров, боюсь, на тебе твой род и прервется.

Помрачневший Джакомо да Каррара натянул поводья.

— Марцилио, мы все здесь для того, чтобы свергнуть Кангранде. Стало быть, мы союзники. Хватит болтать. Пора приниматься за дело.

Бонифачо надел шлем, перешедший к нему по наследству еще от деда. Заостренный кверху и лишенный плюмажа, он по иронии судьбы очень походил на шлем Кангранде. Забрало не опускалось, а закрывалось с двух сторон, как ворота. В шлеме граф странным образом смахивал на собор с широким куполом и облезлым посеребренным шпилем. Бонифачо застегнул забрало, словно дверь захлопнул от недоброго взгляда Марцилио, и бросил:

— Поехали.

С молчаливого согласия старшего Каррары они в конце концов убедили Понцино возвратиться в шатер и там без помех оплакивать погибшую честь. Затем граф и Гранде появились перед армией и огласили «распоряжения подесты». Наконец воины принялись за дело — сломали ворота во внешней стене, выставили караульных пусть не в самом пригороде, но хотя бы по периметру лагеря.

Граф отобрал несколько человек для сноса южных ворот Сан-Пьетро. Он решил, что легче снести ворота, чем сделать отверстие в крепостной стене. Для этого понадобится меньше людей. Граф знал: воины не любят работать.

Поспать Бонифачо не удалось. Веки у него слипались, в голове шумело, дважды он едва не упал с коня, задремав во время наблюдения за процессом ломки ворот. Много лет назад удар меча чуть не отсек графу ногу. Кость срослась неправильно, граф хромал и без коня чувствовал себя неловко. В седле, напротив, он мог помериться силой с двадцатилетним юношей. Остальное не имело значения.

Теперь же годы начали давать о себе знать. Граф не привык к подобной усталости. Поняв, что в седле его невыносимо клонит в сон, граф спешился и сам взялся за топор — вовсе не для того, чтобы выказать солидарность с солдатами, рушащими ворота. Граф надеялся, что от физической работы пройдет сонливость.

Он с размаху ударил огромным топором по бревну, чуть не угодив по петле внутренних ворот. С внешней стороны, под каменной аркой, ворота крушили еще несколько топоров. После следующего удара графу пришлось вытереть пот со лба. Было жарко. Тучи, замеченные им на востоке еще четыре часа назад, кажется, не сдвинулись с места и не обещали прохлады. Граф забрал из шатра свои доспехи, но не имел ни малейшего желания их надевать. Тяжелый нагрудник и латный воротник лежали на расстоянии вытянутой руки, равно как и шлем — он раскалился на солнце и, без сомнения, мог поджарить и лоб, и щеки. Бонифачо не снял металлических наколенников, потому что дело это было непростое. Наколенники позвякивали при каждом взмахе топора, а поврежденная нога ныла под тяжестью металла.

Рядом с графом работал топором молодой Каррара. Граф решил обратить недоверие юноши в шутку.

— Нужно было выставить посты в городе, — сердился Марцилио.

— Верно! — отвечал граф, с воодушевлением размахиваясь.

— Мы здесь слишком заметны. — Марцилио не выдержал времени между ударами, и его топор едва не опустился на топор графа.

— У-у-у-у-ух! — Граф размахнулся с такой силой, что после с трудом освободил лезвие.

Марцилио мрачно оценил силу удара.

— Между нами и воротами внутренней стены никого.

— Волнуешься из-за малочисленности охраны? Так поезжай с дядей, покараульте внутренние ворота.

— Бог любит Троицу. Присоединяйтесь к нам, синьор Бонифачо, — парировал юноша.

Граф с размаху всадил топор в бревно.

— Видишь — я занят. Для тебя же стараюсь.

Кипя от гнева, Марцилио бросил топор и пошел к дяде. Они о чем-то заговорили, причем Гранде явно соглашался с племянником. Затем вскочили на коней и направились к северу, в дымящийся пригород. Скоро дядю и племянника скрыло облако черной от сажи пыли. Скатертью дорога. Бонифачо оперся на топорище и закрыл глаза. О чем бы ни думал граф, мысли его неизбежно обращались к Псу. К Большому Псу. Это прозвище Скалигер получил еще ребенком, однако лишь много позже оно превратилось в титул, который Скалигер носил сейчас, — Борзой Пес, легендарный спаситель Италии.

Кто же этот Кангранде на самом деле? Графу казалось, он знает ответ. Надменный, порывистый, азартный, кровожадный сын убийцы, вот кто. Что бы там ни говорили о его милосердии и умеренности. Пес выставляет напоказ свое равнодушие к роскоши, однако держит три сотни охотничьих птиц, одевается дорого и по последней моде, сладко ест и пьет. Говорят также, что он неверен жене. Ублюдки Пса множатся по всей Ломбардии. Утешает одно: знающие люди утверждают, что Кангранде производит на свет исключительно дочерей.

Ну и как такой человек управляет целой армией в столь неблагоприятных условиях? А главное, почему люди идут за ним? Чем он их берет? Храбростью? Почему тогда у не менее храброго Винчигуерры да Сан-Бонифачо так не получается? В чем тут секрет?

Послышалось пение. Граф обернулся. Из-за угла, из дымящегося пригорода, появился Ванни Скориджиани. Он вел отряд примерно в шестьдесят солдат, каждый из которых тащил добычу — канделябры, мешки серебряной посуды, даже кресло с поцарапанным изножьем. Без сомнения, Ванни «Асденте» Скориджиани лично отбирал кондотьеров из фламандцев — в одиночку ему бы ни за что не справиться со столь масштабным предприятием, как разграбление Сан-Пьетро.

Увидев графа, Ванни закричал:

— Эй, Бонифачо!

Беззубый был пьян. Он попытался сплясать на булыжной мостовой, но ударился затылком о потемневший деревянный знак сапожной лавки. Ванни выругался, выхватил меч и под одобрительные вопли солдат обрушил на нечестивую деревяшку целый град ударов.

На беду в этот момент появился подеста. Вопреки советам графа, он выбрался из шатра и теперь вместе с Альбертино Муссато ехал посмотреть, как продвигается разрушение ворот. При виде Асденте сердце у Понцони упало.

«Как бы его прямо здесь удар не хватил», — подумал Бонифачо.

— Скориджиани! Ты что делаешь, черт побери?! Неужели ты столь же глуп, сколь и жесток?

— В чем дело, синьор? — опешил Асденте.

Наконец подеста нашел козла отпущения.

— Ты пьян, Асденте! Как тебе не стыдно! Посмотри, вот благородные синьоры, они работают словно простолюдины, а ты тем временем пьянствуешь да мародерствуешь со своими наемниками! Что ты за человек? Ты не имеешь права называться дворянином! Ты не имеешь права называться рыцарем! Из-за тебя и тебе подобных все наши беды! Виченца была бы уже нашей, если бы не грязные инстинкты твоих кондотьеров!.. Что ты можешь сказать в свое оправдание?

Асденте был пьян, но не настолько, чтобы стерпеть оскорбление. Граф понял: Асденте сейчас пустит в ход меч и одним махом избавится от выскочки-кремонца, которому честь и достоинство мешают вести армию. Разумеется, тогда его осудят за убийство. Здесь слишком много свидетелей, они подтвердят: произошедшее между Понцони и Асденте не являлось дуэлью. У историка Муссато нюх на такие дела, он наблюдает с явным интересом. У Понцони даже меча нет. Убийство мягкотелого подесты не сойдет Ванни с рук.

Взвесив все «за» и «против», граф счел, что казнь Асденте вполне искупит смерть Понцони. В этом случае кампанию возглавит здравомыслящий, опытный человек — не кто иной, как Джакомо да Каррара. Конечно, у Гранде тоже есть понятия о чести, однако они не мешают ему при принятии важных решений. Именно из этих соображений граф, увидев, что Асденте с налитыми кровью глазами двинулся на Понцони, и пальцем не шевельнул.

Вдруг откуда-то снизу послышался стук копыт. Судя по шуму, скакали двое всадников. На топот наложился еще один звук — грохот громовых раскатов. Граф поднял голову. Тучи как были на востоке, так там и остались. Громовые раскаты не смолкали — напротив, они приближались.

Граф слишком устал: прошло несколько тягучих мгновений, прежде чем ему удалось понять, в чем дело. Так громыхать мог только отряд всадников в полном боевом снаряжении, мчащийся по мощеным улицам.

Ванни быстрее графа распознал грохот. Даже во хмелю этот бесчестный человек оставался солдатом. Пьяный почти до бесчувствия, он тем не менее подбежал к ближайшему желобу и окунул голову в воду. Это его отрезвило. Асденте быстро отдал приказ своим фламандцам бросить награбленное и взяться за оружие. Облако густого дыма затягивало пригород, предвещая беду.

Через несколько секунд из дымовой завесы вынырнули Джакомо и Марцилио да Каррара. Лица у обоих были красные, под цвет плюмажа на фамильных шлемах.

— Они уже близко! — хором кричали дядя и племянник. На подробности не было времени, да в них никто и не нуждался.

Сан-Бонифачо бросился к своему коню, привязанному слева от арки. На бегу граф схватил нагрудник, обжег пальцы о раскалившийся на солнце металл. Все его чувства обострились, усталости как не бывало. Несмотря на отвратительное ощущение, характерное для захваченного врасплох, в душе графа волнами поднималась странная радость. Атакующих наверняка мало, от силы один гарнизон. Две, много три сотни человек. Они налетят как вихрь, порубят падуанцев — по одному на брата. Падуанцам же не повредит хорошая встряска. Злость и жажда мести — как раз то, что нужно для прорыва в основную часть города. Ворота не выдержат натиска, и Виченца еще до заката отойдет к Падуе.

Задача графа теперь была дожить до этого радостного события. Он как раз поворачивал коня, когда из облака дыма возникло нечто. Граф решил, что это лошадь. Каково же было его изумление, когда появился огромный черный поджарый борзой пес с оскаленной пастью. Дым разъел ему глаза, слезы текли по длинной морде: пес показался графу оборотнем.

Вслед за собакой взору Бонифачо предстал конь. Сначала видны были только передние ноги и голова — огромная лошадиная голова, защищенная железом и кожей. Во лбу коня, под металлическим шипом, граф заметил металлического же орла — эмблему рода Ногаролы.

Доля секунды отделяла графа от еще более внушительного зрелища. Из дыма появился круп коня, а на нем — всадник, настоящий великан в алом плаще, развевающемся на ветру. Голову всадника венчал серебряный шлем без плюмажа и оттого еще более устрашающий. Всадник не имел щита, однако поигрывал огромной, утыканной шипами булавой. О, это точно был не коренастый коротконогий Антонио да Ногарола! Всадник возвышался над крупом коня подобно горе. Откуда в семействе Ногарола взялся такой гигант? А если он не родня Ногароле, почему на нем и его коне снаряжение с орлом?

Кем бы ни был великан в алом плаще, был он ужасен. Он перекрестил лоб, поднялся в стременах и испустил боевой клич. За его спиной, словно из самого пламени, появились всадники. Ветер сменился, подхватил и унес клубы дыма, и взору графа предстала целая армия.

Граф Винчигуерра да Сан-Бонифачо обратился в бегство. Впереди него сломя голову несся подеста. Сан-Бонифачо не жалел пяток на коня. Мост казался бесконечным. По левую руку от графа летел Каррара, Муссато успел догнать подесту. Вдруг скакун Муссато угодил копытом в щель между бревен и пал, сломав ногу. Человек и конь превратились в препятствие на пути графа. Винчигуерра ничего не мог поделать — он спасал свою жизнь. Из-под копыт его коня послышался сдавленный стон.

«Что ж, поэт, тебе просто не повезло».

* * *

Снова оказавшись у ворот, Ванни Асденте повел своих солдат на атакующих. По его приказу четверо всадников ринулись к правому флангу неприятельской колонны. Виченцианцы остановились, развернулись и принялись рубить еще не протрезвевших фламандцев. В отличие от Асденте, который, вопя, размахивал мечом, солдаты его дрогнули. Они отступали: сначала к каменной арке, затем по мосту, а там уже обращались в бегство, подставляя спины под мечи всадников. Скоро среди наемников затерялся и сам Асденте.

Основные силы противника сосредоточились под аркой и на мосту. Виченцианцы крушили армию, превосходившую их числом в пятьдесят раз. Граф, Понцони, а также дядя и племянник Каррара скакали за падуанцами, уже перемахнувшими ров и достигшими ближайших склонов.

Сан-Бонифачо объезжал солдат. Они пытались построиться — с трудом поднимались на ноги, подбирали оброненные мечи и копья. Как Бонифачо и предполагал, опасность отрезвила падуанцев. Довольный, он доехал до середины шеренги и натянул поводья. В руке он все еще держал металлический нагрудник, украшенный фамильным гербом, а вот дедов шлем обронил, видимо, на мосту. Не беда. Если все пойдет по плану, через несколько минут шлем снова окажется на голове графа.

Бонифачо окинул взглядом город. Виченцианцы контролировали только обращенную на графа часть стены. Солдаты смотрели на фламандцев, в количестве двадцати человек в страхе бегущих прочь. Великан раскачивался в седле. За спиной его был ров. А также конница Виченцы. С удовольствием граф наблюдал, как неизвестный родич Ногаролы мрачнеет, видимо мысленно подсчитывая оставшихся в живых падуанцев. И ведь их действительно осталось немало. Несмотря на то что падуанцы, как, впрочем, им свойственно, изначально были неорганизованны, а теперь и вовсе рассыпались по склонам холмов, их численное превосходство не вызывало сомнений. Пожалуй, великан сочтет за лучшее убраться. Граф дождется, когда великан отдаст приказ к отступлению, затем примет на себя командование, раздавит людей Ногаролы, захватит центральную часть Виченцы и отпразднует победу.

Однако Сан-Бонифачо не дождался такого приказа. Он видел, как у ног коня приплясывает пес. Он видел, как великан встает в стременах и срывает с головы шлем. Закатное солнце словно пожаром охватило голову великана, осветило прекрасное и страшное лицо. Даже те, кто никогда не бывал в Вероне, поняли: перед ними Кангранде делла Скала, легендарный Борзой Пес.

Винчигуерра да Сан-Бонифачо кожей почувствовал, что Пес, сверкающий своей пресловутой улыбкой, остановил взгляд на нем.

«Да он меня провоцирует! Он бросает мне вызов! Глупец! Неужели он не понимает, что мы в большинстве, да еще в каком!»

Будто прочитав мысли графа, Кангранде поднял булаву. Тысяча глоток разразилась возгласами одобрения. Тысяча? Но ведь виченцианцев было не более трех сотен! От их воплей у графа заложило уши. Солдаты, что выстроились за спиной Бонифачо, отступили, лошади испуганно заржали. Граф не понимал, кому принадлежат голоса.

— Боже! — взвыл Понцино. — Смотрите! Смотрите! Откуда они взялись?

Граф перевел взгляд на Виченцу, и сердце его упало. По всей длине стены, окружавшей Сан-Пьетро, по всей длине той самой стены, что он штурмовал еще утром, алым отливали сотни шлемов. Множество рук натягивали тетиву — но не арбалетов, а тисовых луков.

Значит, непонятно каким образом армия Скалигера все-таки пришла. Хуже того, Скалигер вооружил своих солдат, вопреки указу императоров, королей, рыцарей и церкви, большими луками. Это было нарушение рыцарского кодекса, это было политическое самоубийство. Это был конец.

Однако граф не стал на чем свет стоит проклинать Скалигера, чтобы выпустить пар. Граф занялся расчетами. Стрела, пущенная из лука, пролетает втрое большее расстояние, чем стрела, пущенная из арбалета. Пес привел не армию, о нет. Он привел саму смерть, готовую воплотиться в граде стрел.

Скалигер испустил леденящий душу бессловесный крик. Понцино вздрогнул. Он принял крик за собачий вой — не мог человек издавать такие звуки. Бахвалясь, Кангранде отбросил свой шлем. Все так же стоя в стременах, он потянул поводья вверх и пришпорил коня. Конь пустился галопом. Булава в шипах готова была крушить врага. За Кангранде, будто влекомые не его приказом, а неведомой силой, мчались всадники. Бонифачо слышал их рев — рев хищников, жаждущих крови.

И тут Сан-Бонифачо все понял. Нет, не отвага, не доводы рассудка и уж тем более не знание тактики ведения боя помогали Кангранде. И кодекс рыцарской чести был здесь ни при чем. Вспышка безумия, бросающего вызов разуму, мысли, жизни, — вот что это такое. Это бессмертие, как его понимают люди, единственное доступное человеческому пониманию бессмертие. Кангранде казался своим солдатам сверхчеловеком, ангелом смерти, спустившимся на землю за кровавой жатвой.

— Они этого не сделают… — промямлил Понцино.

Уже понимая, что худшее свершилось, граф отвечал:

— Еще как сделают. Уже сделали. Вперед!

Вокруг них отступали. Отступали трезвые, пьяные, храбрые, трусоватые. Никто не мог вынести бегающих глаз командиров, спешащих укрыться среди своих солдат. Армия дрогнула. Солдаты видели, что фламандцы, обласканные жестоким Асденте, бегут так, словно за пятки их хватает сам дьявол. Солдаты видели лучников на стенах Сан-Пьетро. А теперь они видели еще и этого великана, ужасного, кровожадного Кангранде — не человека, а самого Марса, бога войны.

И падуанцы не выдержали. Огромная армия рассыпалась на кучки перепуганных людишек. На бегу они бросали награбленное, теряли оружие, припасы и снаряжение. Все это добро попадало в канавы и в реку Баччилионе; солдаты спасались.

Граф Сан-Бонифачо не стал медлить. Также отбросив нагрудник с фамильным гербом, он поворотил коня и заколотил пятками ему в бока. Схватив поводья лошади опешившего подесты, граф потащил ее за собой. Понцино быстро пришел в чувство и, не теряя времени, стал срывать с одежды знаки отличия, по которым в нем можно было распознать врага Кангранде. Впервые за целый день подеста не думал о собственной чести. Он думал исключительно о собственной жизни.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

Пьетро никак не мог приноровиться к шагу лошади в полном боевом снаряжении. Прежде ему не доводилось ездить на боевых конях; к тяжелым конским доспехам нужно было привыкнуть. Даже стук копыт по булыжникам казался ему странным. Пьетро взглянул на копыта ближайшей к нему лошади и увидел, что они подкованы островерхими гвоздями. Юноше стало не по себе; он плотнее устроился в седле.

Пьетро понятия не имел, откуда взялись лучники, зато знал, что они спасли ему жизнь. Кангранде бросился в наступление, Пьетро инстинктивно последовал за ним. Теперь Пьетро ехал по полю, окруженный друзьями, и себя не помнил от ужаса и гордости.

Кангранде был впереди. Горстка пылких падуанцев, надеясь, вероятно, снискать себе славу в веках, убив вражеского предводителя, оторвалась от убегавших товарищей. Завидев пятерых всадников, скачущих ему навстречу, Кангранде испустил радостный крик и пришпорил коня.

— За ним! Скорее! — воскликнул Монтекки.

Пьетро старался пустить лошадь галопом, однако без шпор у него ничего не получалось. Он молотил пятками в мягких туфлях по бронированным бокам, но ему самому было гораздо больнее, чем лошади.

Падуанец, наименее помятый недавним бегством, схватил копье наперевес и скакал на несколько шагов позади командира крохотного отряда. Кангранде, пожалуй, увернулся бы от удара командира — но только чтобы напороться на это копье.

Кангранде слегка забрал вправо, шлема на нем не было. Он улыбнулся, на мгновение показав свои великолепные зубы, затем свистнул.

Падуанцы восприняли свист как оскорбление и заскрежетали зубами.

Кангранде наклонился в седле, освободился от стремян и сбросил туфлю с правой ноги прямо в грязь. Затем рывком поставил ногу на седло, вывернув колено, и сел на собственную правую пятку.

«Точно канатный плясун или акробат на ярмарке», — подумал Пьетро.

Кангранде слегка наклонил голову, будто слушал музыку. Еще три скачка — и его пронзит меч. Два скачка. Один…

«Боже!»

С высоты камнем упал дербник. Так вот зачем Кангранде свистел — он звал птицу! Дербник пронесся у левого плеча хозяина. Целую секунду златоглавая птица висела перед ошеломленными падуанцами. И набросилась на них! Дербник начал с головы первой лошади. Однако ее защищал прочный наголовник, и когти не нанесли лошади существенного вреда. Зато всадник выронил копье, инстинктивно подняв руки к лицу для защиты.

Когда дербник бросился в атаку, Кангранде тоже кое-что предпринял. Резко дернув за повод, он заставил коня закинуть голову назад и вправо. Хорошо обученный конь встал на дыбы. Однако Кангранде не отпустил повода, и его сила в сочетании с тяжелой амуницией коня свалила последнего на землю. Храпя и молотя копытами воздух, конь упал на правый бок, прямо под ноги коней падуанцев.

Они не успели остановиться. Сквозь человеческие крики и конское ржание Пьетро расслышал треск — это лошади, что шли слева, сломали ноги. Они перекувырнулись через голову, скинув всадников, тоже головами вперед, на землю. Один падуанец запутался в стременах и сломал шею под тяжестью навалившегося на него коня. Другого отбросило в сторону; приземлившись, он представлял собой мешок переломанных костей, неспособный двигаться.

Если бы Скалигер не выжидал до последнего, лошади падуанцев, скакавших первыми, с легкостью взяли бы живой барьер. Но Скалигер едва не опоздал. Времени у него осталось только на то, чтобы, оттолкнувшись босой ногой, прыгнуть в противоположную от падающего коня сторону. Он сам чуть не попал в собственную ловушку.

Оставшиеся трое падуанцев проскакали мимо, вряд ли отдавая себе отчет в произошедшем. Прежде чем они успели схватиться за мечи, виченцианцы порубили их на куски. Пьетро оглушил одного падуанца, ударив его плоской стороной меча и оставив Антонио для расправы.

Кангранде тем временем вскочил на ноги и теперь наблюдал за приближающимся всадником. Схватив булаву за оба конца, Кангранде отразил меч врага, перевернулся и обрушил тому на голову удар булавы, который Пьетро видел в учебнике по фехтованию. Будь в руках у Кангранде меч, всадник развалился бы на два куска. Недаром же в книге прием проходил под названием «смертоносный». Едва падуанец испустил дух, Кангранде стащил его с лошади, сам вскочил в седло и поскакал в самую гущу сражения.

— Боже Всемогущий, — пробормотал Пьетро. — Да ведь он настоящий Борзой Пес.

Всадники ускакали. Под аркой моста Сан-Пьетро шевелилась груда обезображенных тел. Мертвы были не все. Некоторые доживали последние минуты. Под грудой расплывалась лужа крови. Среди живых и мертвых притаился Асденте. Он притворялся раненым, а на самом деле выжидал. Его солдат изрубили преследователи, он же спрятался среди тел. Теперь Асденте, лежа среди покойников, смотрел в спины виченцианцам, настигающим падуанцев. Его покрытое шрамами, изуродованное лицо вполне сошло бы за лицо мертвеца, если бы не глаза, отражавшие напряженную работу мысли. Этой бестии Кангранде удалось перехитрить падуанцев и миновать засаду у северных ворот. Но теперь ему не уйти.

Асденте нужна была лошадь. Здесь и сейчас. Вокруг него лежали мертвые фламандцы, которым больше не понадобится ни плата, ни оружие. Свой меч Асденте потерял. Вдруг в руке ближайшего покойника он заметил боевую палицу. Асденте осторожно потянул за прочную цепь, соединявшую деревянную рукоять с шипованным металлическим шаром.

Асденте знал: главное — рассчитать время. Знал он также, что от алкоголя реакция у него не такая, какая требуется в критических ситуациях. Он решил пойти на хитрость. Осторожно выпростав левую руку, Беззубый нащупал скатерть тонкого полотна, которая так недавно приглянулась ему в одном из домов Сан-Пьетро. Теперь скатерть была заляпана кровью и грязью.

Выждав, когда всадник окажется под аркой, Асденте вскочил и бросил скатерть ему на голову. Ткань зацепилась за шлем, закрыла воину лицо. И тут Асденте ударил его палицей в грудь. Всадник рухнул на землю. Под ним растекалась кровь. Асденте продолжал орудовать палицей, направляя шипованный шар в лицо воину. Скатерть пропиталась кровью, прилипла, прикрыла, как саван, и одновременно обозначила, как посмертный слепок, контуры провала, недавно бывшего лицом.

Беззубый ухмыльнулся.

— Готов, голубчик.

Он вскочил на лошадь убитого, подхватил его квадратный щит. Щит послужит пропуском — вряд ли кто станет присматриваться к воину, несущему на щите герб Виченцы.

Теперь Асденте ничего не стоило скрыться. Однако бегство не входило в его планы. Он поскакал по мосту, беря с наскока тела убитых, словно барьеры. Палица была при нем; за Асденте тянулся кровавый след, оставляемый каплями, падавшими с шипованного шара. Асденте намеревался пустить палицу в ход при виде Кангранде — о, тогда она опишет в воздухе такую дугу, что Псу мало не покажется!

Численное превосходство уже не имело значения. Восемьдесят всадников рассыпались по склонам холмов, преследуя падуанцев. Виченцианцы испытывали эйфорию. Открытая местность, враг в панике бежит — разве не это видит в самых сладких снах настоящий воин?

Мари и Антонио скакали рядом, следом за Антонио да Ногарола, преследуя не меньше сотни падуанцев. Падуанцы стремились к дороге на Квартесоло. Некоторые пытались защищаться, но основная масса просто спасалась бегством. Марьотто решил, что разить побежденных в спину неблагородно. Он бил падуанцев плоской стороной меча, валил их с ног. Антонио прохаживался трофейной булавой по головам и плечам. Сами по себе удары не были смертельными, а вопрос, срастутся ли кости или поверженные падуанцы, прежде чем умереть, промучаются день-другой, Антонио не волновал.

Впереди двое падуанцев вынуждали своих тяжеловооруженных всадников принять бой. На обоих под кольчугами, украшенными фамильными гербами, были красные фарсетто. Падуанцы кружили вокруг латников; те артачились, не желая второй раз связываться с людьми Ногаролы. Несмотря на то что двое честолюбцев сами по себе были не опасны, их отвага могла вдохновить отступавших, и тогда удача вновь оказалась бы на стороне падуанцев. Ведь если один отважный человек обратил в бегство целую армию, почему бы двоим не менее отважным не развернуть эту армию и не качнуть маятник фортуны?

Ногарола вычислил исходящую от этих двоих опасность и с криком «Вперед, к победе!» так пришпорил коня, что из боков у того брызнула кровь. Однако один из знатных падуанцев, помоложе, вскинул арбалет, прицелился и выстрелил. Крик застрял у Ногаролы в горле. Согнувшись пополам в седле, в следующую секунду он рухнул на землю.

Падение Ногаролы заметили также несколько виченцианцев. Хотя некоторых из них возмущало поведение Кангранде, к семейству Ногарола они испытывали искреннее уважение. Поверженного Ногаролу окружили не менее четырнадцати человек, в том числе молодой Монтекки. Шлем лишил Марьотто бокового зрения, поэтому он не видел, как Марцилио да Каррара вкладывает в арбалет вторую стрелу.

Напротив, бармица, прикрепленная к шлему капуанца, не закрывала последнему обзора. Антонио краем глаза заметил манипуляции младшего Каррары. В миг, когда стрела была пущена в цель, Антонио с криком «Мари!» метнулся и буквально выпрыгнул из седла. Ударившись ребрами о бок лошади Монтекки, Антонио тяжко свалился наземь. Левой рукой он потащил Марьотто из седла, и как раз вовремя — стрела рассекла воздух у них над головами. Лошадь Марьотто встала на дыбы.

Юноши упали и покатились по земле, изо всех сил стараясь не попасть под кованные островерхими гвоздями копыта. Несколько секунд они ничего не видели, кроме развороченной земли, и ничего не слышали, кроме конского топота в непосредственной близости от собственных ушей. Внезапный удар прекратил бешеное верчение, и Мари обнаружил себя лежащим под грузным телом Антонио, однако же почему-то невредимым.

— Ты что, рехнулся? — заорал Монтекки, стараясь перекричать конский топот и громыхание доспехов. Он барахтался под капуанцем, пытался стащить шлем, высвободиться, но каждый раз бессильно падал. — Идиот! Нас же затоптать могли!

Капеселатро молчал. Марьотто понял, что друг его без сознания — видно, получил-таки копытом по голове. Монтекки тщился найти точку опоры. Пожалуй, левое плечо Антонио вполне подойдет.

«Что я делаю? Я не могу его здесь бросить!»

Размышления Марьотто прервало внезапное появление темной тени, закрывшей солнце. Через несколько секунд Марьотто распознал в тени конного падуанца. Тот стоял спиной к закату и намеревался насадить их с Антонио на одно копье.

Собрав все силы, Марьотто отбросил Антонио вправо, а сам откатился влево. Копье вонзилось в землю, в то место, где они только что лежали. Не получив обещанной крови, оно приготовилось к следующему удару.

Марьотто отчаянно боролся за жизнь. Под стеганой рубахой у него была только тонкая камича, причем лучшая в его гардеробе. Хотел щегольнуть на свадьбе. Марьотто понял, что умрет при полном параде, и мысль эта его не обрадовала.

— Давай, бей! — кричал Марьотто, отступая от бесчувственного Антонио. Он хотел переключить внимание падуанца на себя.

Падуанец не заставил повторять дважды: он занес копье и угодил бы Марьотто в грудь, если бы тот вовремя не нагнулся. Марьотто попытался ухватить древко, но оно оказалось зазубренным, и юноша отскочил. С пальцев закапала кровь.

Пока падуанец готовился к третьему удару, Марьотто искал оружие. Увы, при нем не оказалось ничего, кроме миниатюрных кожаных ремешков, привязанных к поясу…

Старые опутенки! Пока безликий в шлеме падуанец заносил копье для смертоносного удара, Марьотто успел отвязать опутенки. Юноше снова пришлось отскочить, согнувшись в три погибели. Копье порвало его рубаху и оставило на груди глубокую царапину. Крича от боли, Марьотто накинул опутенок на одну из зазубрин древка. Зажав в кровоточащих пальцах ремешок, он потащил копье из рук врага.

Обезоруженному падуанцу ничего не оставалось делать, кроме как повернуть к мосту, где его настиг всадник и, к полному удовольствию Марьотто, обезглавил.

Марьотто приблизился к лежащему на земле Антонио и встал с копьем наперевес, приготовившись защищать друга от любого, кто вздумает покуситься на его жизнь.

* * *

Асденте ехал в задних рядах веронцев и виченцианцев, высоко держа краденый щит и надеясь, что никто не заинтересуется цветом его плаща. Однако он не забывал оглядываться по сторонам.

На пути Беззубому попался падуанец, и он, старательно играя роль жаждущего мести виченцианца, обрушил на несчастного удар палицы. В воздухе повисло алое облако, когда шипованный шар врезался в живую плоть. Палица снесла болвану нижнюю челюсть. Челюсть упала в пыль. Падуанец зашатался, но у Ванни не было времени проявить милосердие и добить его. Он только что заметил темно-золотую гриву — конечно, в самой гуще сражения, где же еще. Пес стоял спиной к Асденте, особенно ценившему именно эту позицию.

Асденте поворотил коня и пустил его галопом. Со стороны казалось, что он, размахивая палицей, спешит на подмогу своему господину.

Следуя по пятам за Скалигером, Пьетро направо и налево размахивал мечом, стараясь припомнить урок, что получил несколько лет назад. В его ушах словно звучали возгласы учителя: «Выпад! Не маши впустую! Бей сбоку!» Однако, когда враг показывает спину, нет большой разницы, машешь ты или колешь. Все внимание Пьетро сосредоточил на том, чтобы в пылу битвы не свалиться с коня, и потому страха не чувствовал. Единственное, чего Пьетро боялся, — это выронить меч. Уж очень он был велик и тяжел.

Более всего юношу поражала быстрота происходившего. Гравюры в учебниках фехтования изображали рыцарей застывших, ожидающих удара противника, словно подачи при игре в мяч. На деле все оказалось по-другому — раздумья могли стоить жизни. Но у Пьетро был лучший в мире учитель. Юноша орудовал мечом, краем глаза следя за точными ударами булавы Кангранде, — казалось, Капитану они не стоили никаких усилий. Булава по кривой опускалась на голову одного падуанца и описывала петлю затем, чтобы сокрушить следующего. Пьетро изо всех сил старался не отстать.

Несколько падуанцев уже сочли за лучшее отступить. Пьетро едва успел парировать удар занесенного над ним топора. Ему удалось выбить топор из рук врага. Пьетро направил на него коня. Падуанец в ужасе рухнул наземь. Справа юноше грозил удар копьем, но Капитан оказался проворнее. Он натянул поводья, одновременно растянув губы в свирепой гримасе и обнажив зубы, — и враги утвердились во мнении, что в Кангранде воплотилось само Колесо возмездия. Конь встал на дыбы. Кангранде откинулся в седле, уклонившись от копья, метившего ему в горло, быстро освободил из стремени левую ногу, извернулся и накинул стремя на копье, прижав последнее коленом к седлу. Серебряная шпора полоснула по руке падуанца. Он выпустил копье и вынужден был отступить.

Однако к Скалигеру спешили еще четверо падуанцев с явным намерением убить его и забрать коня. Кангранде заработал булавой. Отразив атаку справа, он сел прямо, левой рукой схватил трофейное копье и стал вращать его над головой. Острие полоснуло одного из падуанцев по щеке. Кангранде перехватил копье правой рукой и всадил его в горло другому падуанцу. Третьего повалил навзничь борзой пес Юпитер. Пьетро видел, как собачьи клыки впились в лицо человека. Через минуту пес поднял окровавленную морду.

Пьетро натянул поводья одновременно с Кангранде, намереваясь скакать ему на подмогу. Теперь он с восторгом и ужасом смотрел, как владыка Вероны расправляется сразу с четырьмя противниками. Боже Всемогущий! Пьетро сообразил, что меч его висит у него же на боку; окажись рядом какой-нибудь падуанец, он, Пьетро, умрет глупой смертью. Однако все враги были далеко впереди, на пути к Квартесоло и мосту через реку Тичино.

Желая убедиться, что за спиной нет падуанцев, Пьетро поворотил коня. На склонах холмов валялись убитые, корчились раненые, воздевали руки сдавшиеся. Вооруженных и при этом невредимых не осталось. Пьетро хотел уже продолжить преследование, когда вдруг увидел всадника, галопом направлявшегося в его сторону. Всадник высоко держал квадратный щит, на красно-белом поле хорошо видны были башня и крылатый лев, и все-таки Пьетро чувствовал подвох, хотя не смог бы словами объяснить, на чем основывалось это чувство.

Всадник не смотрел на падуанцев, бегущих к реке, — нет, глаза его сверлили спину Кангранде! Изуродованное лицо ухмылялось, более того, всадник заранее торжествовал — Пьетро присягнуть мог, что разгадал намерения неизвестного.

— Кангранде! — завопил юноша.

Вопль его слишком поздно достиг ушей Скалигера. Негодяй уже бросился в атаку, размахивая тяжелой палицей. Цепь, соединявшая рукоять с шипованным шаром, натянулась и пела на ветру. Кангранде был с непокрытой головой — он откинул шлем, словно бросил вызов.

Пальцы Капитана разжались, булава упала, зато из-за спины явилось копье. Кангранде свободной рукой схватил конец древка и поднял копье над головой. Он откинулся в седле, изогнувшись до хруста в позвоночнике, и держал копье на вытянутых руках, словно выставил барьер.

Цепь палицы ударила по древку и под тяжестью шара обмоталась вокруг него в пяди от лица Кангранде. Ужасный шипованный шар бессильно повис.

Кангранде дернул копье на себя и вырвал рукоять палицы из рук Асденте. Копье оказалось направлено на Беззубого тупым концом. Падуанец получил удар в пах. Он скорчился в седле. Палица упала в грязь.

— Не слышу слов благодарности, — произнес Кангранде. — Ведь я, Ванни, мог пустить в дело и наконечник.

— Чтоб тебе в аду сгореть, — прохрипел Асденте.

— Занялся бы лучше сапожным ремеслом, — посоветовал Кангранде, бегло окинув взглядом падуанца.

Пьетро рассмеялся — эта было литературная аллюзия, — но Асденте и бровью не повел.

Кангранде вздохнул.

— Ради Христа, прочти стихотворение! — Он раскроил падуанцу череп тупым концом копья, и обмякшее тело мешком рухнуло на утоптанную копытами землю. Юпитер на всякий случай вцепился Асденте в ляжку.

Капитан спешился и поднял палицу. Взвесив ее в руках, он улыбнулся Пьетро своей великолепной улыбкой.

— Вот трусливый ублюдок.

— Да, мой господин, — кивнул юноша.

Кангранде снова сел в седло.

— Пьетро, милый мой мальчик, ты только что спас меня от смерти. Не кажется ли тебе, что теперь обращение «мой господин» звучит не в меру официально? Называй меня как-нибудь иначе. А я придумаю прозвище для тебя.

В словах Кангранде Пьетро уловил намек: владыка Вероны, по всей видимости, желал, чтобы новое прозвище ненавязчиво подчеркивало его многочисленные достоинства.

— Благодарю вас, мой господин, — пробормотал он, краснея.

Но Кангранде уже гнался за падуанцами, не жалея шпор на конские бока. Всадник и конь быстро удалялись.

Пьетро хотел последовать за Скалигером, однако у него не было шпор, а мягких туфель конь не слушался. Пьетро свистел, Пьетро колотил его кулаками в бока, Пьетро дергал поводья — все без толку.

«Похоже, я застрял».

Юноша огляделся. Если в ближайшие две минуты конь не двинется с места, он, Пьетро, превратится в легкую добычу. Сражение шло у него за спиной.

Конь не поддавался ни на какие уговоры.

Вдруг он заржал, встал на дыбы и попятился. Что бы ни испугало коня — шум, оса, яркий блеск металла, ударивший по глазам, — Пьетро видел лишь кренящуюся землю.

Потом передние копыта с грохотом опустились, Пьетро отбросило в седле назад, челюсти щелкнули под шлемом. Юноша пытался усесться прямо, но конь вдруг понес его в самую гущу сражения. Напрасно он кричал «тпру!».

* * *

На мосту у Квартесоло шла жестокая битва. Мост оставался единственной надеждой падуанцев на спасение. Между ним и пригородом Сан-Пьетро земли не видно было от трупов.

Оборону на мосту держали всадники, собранные дядей и племянником Каррара. Горстка падуанцев начала понимать, насколько на самом деле малочисленны люди Скалигера. У падуанцев еще была возможность отбросить их — конечно, пока лучники на стенах не пустили в ход свое оружие. Всадники уже несколько раз смотрели вверх, недоумевая, почему их до сих пор не засыпало градом стрел. Может, лучники боятся попасть в своих? Данное предположение только воодушевляло падуанцев.

События на мосту привлекали внимание всех виченцианцев, не участвующих в погоне. Они подъезжали поближе — и сразу же их коней пронзали копья, а сами они падали на землю, под копыта. Трупы коней образовывали стену: ее должна была взять следующая партия виченцианцев, которую уже поджидали падуанские мечи.

— Держите их! — кричал Марцилио, вторя своему дяде. Молодой Каррара снова заряжал арбалет и осматривал холмы в поисках жертвы. Старый Каррара не носил арбалета, считая его оружием, не вполне соответствующим кодексу чести. Но ведь Кангранде выставил лучников, почему бы и Марцилио не пострелять из арбалета? Это будет только справедливо.

В поле зрения молодого Каррары появился Кангранде. Он задержался, чтобы помочь группке виченцианцев справиться с врагом. Поймать Скалигера на мушку было делом нелегким — Марцилио тщательно прицеливался, выжидая, когда на пути его стрелы не останется мелкой, незначительной добычи. Он следил за всадником с золотой гривой, щурился, наконец, совершенно сосредоточившись, выпустил стрелу.

Внезапно между Марцилио и Кангранде возник всадник в простом шлеме и стеганой рубахе. Марцилио даже не видел, попал он в Скалигера или не попал. Он видел только, что на падуанцев несется какой-то сумасшедший. Конь под ним был гигантских размеров, ни в какое сравнение с теми, что падуанцам на мосту удалось свалить ударами копий; вдобавок на коне были латы, делавшие его неуязвимым. Конь мог легко прорвать оборону, открыв дорогу остальным виченцианцам.

— Останови его! — закричал Гранде, тоже увидевший коня.

Этакое чудовище наверняка и не почувствует стрелу. Его разве что стенобитным орудием свалишь, думал Марцилио, вкладывая новую стрелу в арбалет. Остановить коня он не мог, зато всадник казался легкой добычей. Марцилио привычно заряжал арбалет, не спуская глаз с живой мишени.

Пьетро изо всех сил старался сдержать коня. Конь скакал не разбирая дороги, и юноша чувствовал себя набором игральных костей в кулаке судьбы. Хуже того: он видел, куда направляется конь, — прямиком на копья, алебарды и мечи оборонявшихся на мосту падуанцев.

— Назад! Тпру! — кричал Пьетро, натягивая поводья. Куда угодно, только не на мост! Ох, если бы у него были шпоры! От поводьев никакого толку, конь их даже не чувствует. Юноше удалось только чуть изменить угол — теперь конь врубится не в центр обороны падуанцев, а заберет к флангу.

Темноволосый молодой всадник на мосту держался поодаль, не принимая участия в отражении атак виченцианцев. Вдруг Пьетро увидел в руках всадника деревянный крест. В голове креста на солнце блестела полоска металла. Да это же арбалет! Темноволосый красавец поднял его, прищурился и прицелился прямо в сердце Скалигеру.

Пьетро знал: воздуха на отчаянное «Берегись!» ему не хватит — и потому направил лошадь так, чтобы заслонить собой Кангранде. Юноша видел, как падуанец выпустил стрелу, видел легкую серую тень в небе. В ужасе перед неминуемой смертью, однако не в силах пошевелиться, он закрыл глаза.

«Господи, спаси и сохрани…»

Луки давно уже были объявлены незаконными, а также богопротивными. Рыцари называли их оружием трусов, священники — подарками дьявола. Компромисс нашли — изобрели арбалет. Арбалет был тяжелее тисового лука, на то, чтобы его зарядить, требовалось больше времени, однако пущенная из него стрела могла сразить всадника в полном обмундировании, причем несколько мгновений всадник оставался в седле, в то время как жизнь багровой струйкой покидала его тело.

Стрела не свалила Пьетро наземь. Прошла секунда. Он чувствовал под собой коня, он дышал. Похоже, обошлось.

«Я жив. Слава Тебе, Господи, я…»

Передние копыта коня коснулись земли, и Пьетро, глотнув воздуха, закричал. Глаза у него едва не вылезали из орбит, в уголках появились слезы. Он посмотрел вниз и увидел… Стрела насквозь пронзила правое бедро повыше колена и застряла в плоти. Расстояние между стрелявшим и мишенью было слишком мало — наконечник пробил также кожаное седло и вонзился в железный панцирь скакуна.

Конь продолжал нестись, и при каждом ударе копыт Пьетро казалось, что в бедро ему входит молния, каждый скачок грозил разорвать его плоть. Юноша был пришпилен к крупу. Он вжался в седло, надеясь, что так его будет меньше трясти, но это не помогло. Кровь сочилась с обеих сторон раны.

Человек и конь превратились в одно обезумевшее от боли и страха существо, сила которого несла ему же погибель.

Пот и боль застилали Пьетро глаза, и все же он увидел, что падуанец перезаряжает арбалет.

— Только не это, — выдохнул юноша, вжимаясь в шею коня. Мысли путались, и лишь одно сидело в голове: останавливаться нельзя.

Гранде да Каррара окинул взглядом дрогнувших солдат и обратился к племяннику:

— Если они прорвутся, забудь обо всем и скачи во весь опор.

Затем перевел взгляд на одинокого всадника, приближавшегося к мосту.

— Вот это смельчак!

Марцилио тоже мог бы кое-что сказать о смелости всадника, но ему было не до того — он прицеливался. Смельчак, ха!

Спрятался за конской шеей, надеется на доспехи. Нет, коня останавливать Марцилио не собирался. Так называемый смельчак, по-видимому совсем юнец, помешал ему убить Кангранде, и молодой Каррара решил покончить с ним прежде, чем виченцианцы обратят их в бегство.

— Давай же, покажи лицо!

Боевой конь взбирался на груду лошадиных и человеческих трупов, ища опору в еще теплой плоти, нарываясь прямо на ощетинившиеся копья. Одно копье пробило металл, но Марцилио все равно не видел всадника. Конь нагнул голову, и шип, словно у единорога, зацепил сразу двоих.

Зато из-за склоненной шеи показался седок.

— Наконец-то! — возликовал Марцилио. И выпустил стрелу.

В шлеме Пьетро почти ничего не видел, однако почувствовал удар в районе «днища». Удар оглушил его и заставил наклониться вправо. Не в состоянии опереться раненой ногой о стремя, юноша начал медленно валиться из седла. В узкой прорези для глаз все плыло. По ноге прошлось что-то острое, и юноша застонал. В одном он не сомневался: падение неизбежно. Пьетро вытащил меч и раскинул руки, полагая, что кого-нибудь да зацепит напоследок. Вокруг кричали, но, когда пальцы Пьетро схватили что-то железное, он услышал только испуганный вопль. На секунду юноша оказался распятым между собственным седлом и тем, что он ухватил. Затем упал на землю и услышал, как его добыча тяжело грохнулась рядом.

Пьетро еле дышал, слезы застили глаза. Он пытался стащить шлем, который почему-то уже не был так велик. На земле рядом с ним лежал смуглый юноша со сломанным арбалетом в руках. Так как он был в доспехах, падение причинило ему немало вреда.

«Отлично», — подумал Пьетро и, дотянувшись до пояса арбалетчика, отцепил кинжал.

Однако где же солдаты? Пьетро приготовился к удару мечом по голове, который разрубит его напополам. Извернувшись, он вонзил кинжал… в воздух.

Прорыв обороны на мосту стал роковым. Тяжеловооруженные всадники в очередной раз обратились в бегство. Через несколько секунд мимо Пьетро с грохотом пронеслись виченцианцы, чтобы окружить и добить последних падуанцев.

Правда, один падуанец не пытался ускакать. Не слезая с коня, он поднял руки — жест, на всех языках означающий покорность победителю.

— Сдаюсь! — кричал некто иной, как Джакомо Гранде да Каррара, не сводя глаз с простертого на земле племянника.

Пьетро с недоумением огляделся, затем ощупал свой шлем. Под самым «днищем» обнаружилась стрела. Она пробила металл насквозь, наконечник вышел по другую сторону. Пьетро вспомнил удар, тяжко отозвавшийся в голове, и понял, что стрела прошла прямо над его теменем, сократив расстояние между головой и «днищем» более чем вполовину. Юноша рассмеялся полубезумным смехом.

Рядом тяжело заворочался и наконец сел Марцилио. В следующую секунду он вздрогнул от прикосновения к кадыку холодной стали. Увидев Пьетро, стоявшего над ним на коленях, падуанец заморгал. Ему показалось, что в карих глазах юноши светится насмешка и даже презрение.

Но Пьетро не чувствовал никакого презрения — он просто радовался, что остался жив. Неловко улыбнувшись, юноша произнес:

— Похоже, ты мой пленник.

Кангранде сам не стал преследовать падуанцев у Квартесоло. Он отправил за ними своих людей. Выполнение задания могло занять несколько дней. Падуанцы рассыпались по склонам, попрятались в канавах по обеим сторонам дороги. Некоторые бросились в речки, во множестве протекавшие в этой местности, и лишь потом задались вопросом, умеют они плавать или нет. Сейчас эти смельчаки барахтались в мутной воде, отчаянно стараясь снять тяжелые доспехи. Люди Кангранде, еще несколько минут назад убивавшие падуанцев, теперь стали их спасать. Они сбрасывали собственные доспехи и ныряли в воду.

Борьба закончилась. Битвы как таковой и не было — было бегство, однако сейчас уже больше никто никуда не бежал.

Кангранде спешился под деревом на холме к югу от Квартесоло. Он снял с запачканного кровью коня testiera, бросил его на землю и рассеянно стал гладить длинную морду. Измученный Юпитер упал у ног хозяина.

Кангранде даже не взглянул назад, на город, принадлежность которого теперь не вызывала сомнений. Кангранде смотрел на юг, поверх голов убегавших падуанцев, и на восток. Зеленела трава, в садах зрели плоды. Кангранде видел реки и виноградники, мельницы и фермы. Урожай собрали три недели назад. Эти земли — одни из самых плодородных в мире; борьба за них не прекращается веками. Это Тревизская Марка.

Кангранде делла Скала, титулованный викарий Тревизской Марки, смотрел на половину этой самой Марки, ему не принадлежавшую. Никто, кому довелось бы в этот момент увидеть лицо Кангранде, не смог бы сказать, что было в его глазах — обеспокоенность судьбой этой земли или восторг.

Кангранде исполнилось двадцать три года.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

Казалось, сражение длилось несколько часов; на самом деле оно заняло не более двадцати минут. В ходе стычек пролилось не так уж много крови. Среди погибших числилось лишь семеро знатных падуанцев и пятьдесят семь пехотинцев. За исключением Джакомо да Каррары и его племянника, всем конным удалось скрыться. Многие пехотинцы получили ранения. Однако всего удивительнее было количество пленных: более тысячи тяжеловооруженных падуанцев сдались отряду в восемьдесят человек.

Кангранде, носивший прозвище нового Цезаря за милосердие к побежденным, решил и сегодня не отступать от своих правил. Возвратившись к северной границе Квартесоло, он принял знатных падуанцев как старых друзей. Поэта Альбертино Муссато нашли во рву. На теле его обнаружилось ни много ни мало одиннадцать ран, самыми опасными из которых были трещина в черепе и перелом ноги. Кисть его руки еле держалась на запястье, вывернутая под немыслимым углом. Кости поэту пересчитали копыта коней его же товарищей, однако он успел броситься с моста в грязную воду. Кангранде, обращаясь к Муссато, всячески подчеркивал его храбрость. Страдая на импровизированных носилках от нестерпимой боли, поэт старался отвечать возможно дружелюбнее.

Пьетро, неловко изогнувшись, перевязывал раненую ногу лоскутами, на которые пошла рубаха одного из убитых, и с удивлением наблюдал этот обмен любезностями. Он уже передал своих пленников Скалигеру. Тот пожертвовал поясом, чтобы наложить Пьетро жгут повыше раны. К счастью, деревянная стрела, застрявшая в ноге, препятствовала большой потере крови, однако боль причиняла адскую. Уверенный, что пленные падуанцы в надежных руках, Пьетро кое-как вскарабкался на подвернувшегося коня и отправился искать друзей. Пронзенный стрелой шлем он прихватил с собой. Позади него Кангранде всячески превозносил доблесть дяди и племянника.

— Поистине вы совершили подвиг, которому нет равных, — вдвоем остановили отступающую армию!

Гранде наклонил голову.

— Скорее, подвиг совершили вы, вселив ужас в сердца тысячи воинов.

— И все же вы, синьоры, достойны победы. Хотя бы за ваше беспримерное мужество.

— Не сомневаюсь, что наше мужество не помешает этому сопляку получить за нас хороший выкуп, — проворчал Марцилио.

Кангранде усмехнулся.

— Вы предпочли бы, чтобы Пьетро вас убил?

— Значит, его зовут Пьетро.

— Пьетро Алагьери, флорентинец, недавно прибыл из Парижа. Его путь лежал через Пизу и Лукку.

— На нашу голову, — заметил старший Каррара. — Он случайно не сын Данте?

— Сын.

— Храбрый юноша. Я так и сказал племяннику.

Марцилио открыл было рот, но Гранде наступил ему на ногу. Вместо собственных комментариев относительно душевных и физических качеств Пьетро младший Каррара неожиданно для себя выдал:

— Вашей армии здесь нет, не так ли?

— К сожалению, нет. Полагаю, сейчас моя армия как раз выходит из Вероны.

— Значит, ваша победа — чистой воды удача.

— Пожалуй, — улыбнулся Скалигер.

— Удача, а не ваш талант полководца, — не унимался Марцилио.

— Что поделаешь! — продолжал улыбаться Скалигер.

— Нельзя недооценивать удачу, — процедил Гранде.

— Полагаю, масштабы моего коварства привели бы тебя в бешенство. — Скалигер не сводил улыбки с молодого Каррары, как иные не сводят глаз.

— И каковы же эти масштабы?

Слова Марцилио прозвучали уже в спину Кангранде. Правителю принесли большой нагрудник, украшенный лазурной эмалью. Кангранде выслушал шепот на ухо, усмехнулся, посмотрел на нагрудник, перевел взгляд на старшего Каррару.

— Известно ли вам, кому это принадлежит?

— Известно.

— Как жаль, что он проигнорировал мое гостеприимство.

— Наверняка он потерял нагрудник в бою.

— Вы слишком великодушны.

Кангранде вручил нагрудник солдату и сказал:

— Возьми троих. Вместе идите туда, где ты нашел эту вещь, и отправляйтесь с того места в сторону Падуи самым коротким путем. Если вы через час не нагоните хозяина нагрудника, возвращайтесь. Да смотрите, не подъезжайте к Камисано. Вперед.

Солдат с поклоном удалился. Кангранде в нетерпении стал прохаживаться туда-сюда, на губах его играла довольная улыбка. Улыбка эта ясно говорила, что граф Сан-Бонифачо горько пожалеет о своем бегстве.

Кангранде, оставив падуанцев и инструкции по их содержанию всадникам, поехал к месту падения Антонио да Ногаролы. Пришедший в себя Ногарола проклятиями отвечал на уговоры слуг вернуться в Виченцу.

— Я прекрасно себя чувствую, черт подери! — рычал он, тщетно пытаясь остановить кровь из плеча с помощью разорванного рукава вражьей рубахи. Он даже пнул человека, пришедшего позаботиться о раненых. — Перевязывай кого-нибудь другого! Я в твоих услугах не нуждаюсь. Это не рана, а царапина!

— Ох, Антонио, вы хуже ребенка. — Кангранде нагнулся над Ногаролой, поднял окровавленную тряпку. — Рана серьезная. Можете пошевелить рукой?

— Более-менее, — проворчал Ногарола.

Кангранде промокнул основание стрелы, торчащей из плеча Антонио, свежей тряпицей.

— Так-то лучше. И вообще, отправляйтесь-ка домой да позовите лекаря. — И, хлопнув Ногаролу по здоровому плечу, Кангранде удалился.

Любой другой на месте Скалигера услышал бы в свой адрес немало нелестных слов. Ногарола поднялся и в сопровождении слуг направился в Виченцу.

Пьетро не пришлось искать долго. Антонио сидел, уронив голову на руки, а Мари полулежал на спине, опираясь на локти.

— Боже! — воскликнул Мари при виде ноги Пьетро.

— Рана не опасная, — скромно отвечал Пьетро.

— Нам до тебя далеко, — с завистью вздохнул Антонио.

Пьетро стал спешиваться. Боль переполнила его, но он не дал ей выплеснуться в крике и неловко опустился на колени рядом с Антонио и Марьотто.

— А это вы видели? — Пьетро гордо протянул друзьям свой шлем.

— Ты что, в мишень играл? — рассмеялся Антонио.

Они с Марьотто выслушали Пьетро. Юноша старался ничего не приукрасить, но все равно поверить в то, что он выбрался живым из такой переделки, было непросто. Антонио и Марьотто наперебой принялись рассказывать о своих приключениях.

— Выходит, в тебя попал тот же тип, что целился в Мари? — догадался Антонио.

— Никто в меня не целился! — перебил Марьотто. — Просто ты в седле держишься не лучше чурбана, а признавать этого не хочешь!

— Еще как целился! — кричал Антонио. — А вот всадника с копьем ты точно сам придумал.

— Да, и сам себе в грудь заехал, — парировал Мари, приподнимаясь и указывая на свою рану. От боли он тут же снова упал на спину.

— А может, ты в куст чертополоха угодил, цветик ты наш! — гоготал Антонио. — Откуда мне знать? — Юноши обменялись неприличными жестами, и Капеселатро продолжал: — В одном ты прав: я действительно упал. И тебя с коня свалил. Не сделай я этого, стрела бы раскроила тебе череп, как спелую дыню! — На слове «дыня» Антонио возвысил голос, затем закатил глаза, застонал и затряс головой. Пьетро и Мари разобрал смех. Антонио одарил их скорбным взглядом, вызвав новый приступ хохота.

Марьотто было больно смеяться. Переводя дыхание, он взглянул на свою рану и спросил:

— Как думаешь, шрам останется?

— Пожалуй, — со знанием дела отвечал Пьетро.

— Слава богу, — удовлетворенно выдохнул Марьотто.

К юношам приблизился Скалигер в сопровождении Юпитера, у которого язык все еще был на плече и бока ходуном ходили. Видя, что раны неопасные, Капитан спросил:

— Ну а здесь что произошло?

Антонио попытался поднять голову и скривился от боли. Марьотто попытался сесть ровно, но Пьетро ему не дал. Он только покусывал губу, чтобы не расхохотаться, слушая объяснения Антонио и Марьотто.

— Я ему жизнь спас…

— …а тут этот с копьем…

— …нет чтобы «спасибо» сказать…

— …я сам видел арбалет…

— Скоро у вас будет возможность рассказать все в подробностях, — пряча улыбку, произнес Скалигер. — Вы ведь пока не собираетесь в рай? — Юноши отрицательно покачали головами. — Вот и славно. А теперь подумайте-ка лучше, что вы скажете своим отцам. Если, конечно, они не благословили вас на вступление в мою армию.

У Антонио глаза вылезли из орбит. У Марьотто был такой вид, будто он проглотил жабу. У Пьетро упало сердце.

Капитан оглядел всех троих и указал на Пьетро.

— Не хочешь ли ты поехать в Виченцу? Там тебе окажет помощь настоящий врач.

Пьетро об этом не думал, но тотчас согласился.

— Да, спасибо, мой господин.

Скалигер кивнул. Вид у него был несколько растерянный.

— Мне нужен человек, который передаст от меня несколько слов, причем быстро и деликатно. Сможешь?

Пьетро открыл было рот, чтобы сказать «да», но Скалигер жестом остановил его.

— Не спеши. Поручение опасное, сегодняшние твои подвиги с ним ни в какое сравнение не идут. — Кангранде вдохнул побольше воздуха. — Я хочу, чтобы ты нашел донну Катерину да Ногарола и сообщил ей, что мы очень скоро увидимся. А пока, если ей угодно, она может заняться ранеными.

Поручение казалось Пьетро легким, пока он не увидел округлившиеся глаза Марьотто.

— Донна Катерина была в палаццо, когда я заходил за оружием; сейчас она, наверно, где-нибудь в Сан-Пьетро или даже за стенами города. Если донна Катерина здесь, она, конечно, сама меня найдет, — чуть слышно закончил Кангранде.

Пьетро кое-как вскарабкался на коня, уже четвертого за день.

— Я все сделаю, мой господин.

«Что это за женщина, если сам Кангранде робеет?»

Скалигер кивнул в знак благодарности и удалился, тут же позабыв о юношах. Перед ним стояла другая задача — подсчет убитых.

Пьетро взглянул на Марьотто.

— Кто она?

Антонио придвинулся поближе.

Марьотто все еще лежал на спине и улыбался дурацкой улыбкой.

— Жена Баилардино. Подожди минуту, мы поедем с тобой. Тебе не повредит защита с тыла. Донна Катерина, как бы это сказать… слишком прямая.

— Прямая? В каком смысле?

Марьотто со скрипом поднялся на ноги.

— Донну Катерину не очень жалуют за то, что она спорит с Капитаном на людях и, как правило, выходит победительницей. Вот почему Кангранде не хочет с ней встречаться. Катерина устроит ему головомойку за то, что он не повидался с ней перед сражением.

Пьетро вспомнил обрывки разговора, подслушанные на ступенях палаццо. Что-то о женщине, надевшей мужское платье.

Антонио ушам своим не верил.

— Она спорит с Кангранде? На людях? Да кто же она такая?

— Его сестра, — садясь на коня, сверкнул глазами Марьотто.

В небе загорались первые звезды, когда трое счастливых обладателей боевых ранений различной степени тяжести во второй раз за день въехали в Виченцу. Юношей встречали радостные крики. Город гудел как улей; сотни людей стремились к воротам, словно обтекая троих всадников. Изумленный Пьетро повернулся к Антонио. Тот тоже смотрел разинув рот.

— Так вот как он это сделал, — благоговейно пробормотал Мари.

Горожане, спешившие к воротам, представляли собой замечательное зрелище. На головах у них красовались горшки и котелки, руки сжимали удилища и палки с привязанными струнами. Женщины, дети и старики славного города Виченцы, они же «лучники», все еще находились под впечатлением от собственной роли в битве. Они разгромили захватчиков падуанцев — теперь рассказов у очага хватит на несколько поколений. Они спешили за ворота, желая помочь загнать пленных, тащили собак, чтобы те настигли беглецов. Они жаждали мести. Их крики и свист ясно давали понять: они, в отличие от Кангранде, церемониться не намерены.

Глядя на импровизированные луки и шлемы, Пьетро в который раз восхищался смекалкой Кангранде. Какая-то старушка остановилась спросить, не ранены ли они. Пьетро отвечал «Va bene», отрицательно качнув головой. Старушка поцеловала его ступню и побежала догонять остальных.

— Это что, твоя зазноба? — Марьотто старался перекричать толпу.

— Ее случайно не Еленой зовут? — во всю глотку вопрошал Антонио.

— Заткнитесь.

Пьетро старался вспомнить все, что слышал от отца о Скалигерах. Перед глазами у него встали фрески работы Джотто из палаццо в Вероне. Бартоломео был старшим сыном старого Альберто делла Скала. Средний брат, коварный Альбоино, умер три года назад. Третий брат, получивший при крещении имя Франческо, с трех лет носил прозвище Кангранде. О дочерях Альберто делла Скала, кажется, никто не упоминал.

— Мари! — Пьетро назвал друга уменьшительным именем. Его отец был бы оскорблен в лучших чувствах.

— Что?

— Эта женщина… сестра Кангранде… она замужем за Баилардино да Ногарола, верно?

— Верно! — прокричал в ответ Марьотто.

— В чем дело? В чем дело? — надрывался с другой стороны Антонио, удивительно точно копируя интонацию Скалигера.

— Прекрати! — рявкнул Марьотто.

— Что прекратить? — Антонио скроил невинную мину.

Мари в притворном раздражении закатил глаза, затем обратился к Пьетро:

— Ну да. Сестра Капитана замужем за Баилардино.

— Ты вроде это уже говорил, — смутился Антонио.

Тут Пьетро осенило.

— Но ведь Кангранде воспитывался у Баилардино. Значит, донна Катерина должна быть много старше своего брата?

Марьотто хотел было податься вперед, но рана ему не позволила.

— По ее виду этого не скажешь.

Пьетро решил, что больше ему ничего не выяснить. По крайней мере, пока.

Они въехали в горевшую часть пригорода. Люди тщились спасти свои дома. Однако воду из колодцев доставали недостаточно быстро; кроме того, драгоценное время было потеряно в спорах, чей дом тушить первым. Юноши поспешили объехать толпу.

Через сорок минут после окончания битвы друзья снова оказались на пьяцца Муниципале. Пьетро спешился. Тотчас к юноше подбежал паж в коротком желтом камзоле, чтобы позаботиться о его коне. В толпе выделялись еще несколько таких вот мальчиков с измазанными сажей лицами — целый день они бегали с поручениями из города в горящий пригород и обратно.

— Спасибо, — сказал Пьетро и тут же, коснувшись земли раненой ногой, заскрипел зубами. Последние полчаса его мысли вертелись исключительно вокруг кровати. Но прежде надо было найти донну Катерину и передать ей слова Капитана. Пьетро перехватил взгляд пажа.

— Донна да Ногарола в городе? — Приходилось кричать, потому что и здесь шум стоял оглушительный. — Я должен ей кое-что передать от Капитана!

Из-за колонны розового мрамора появилась женщина. Она была высока и стройна. Симара темно-синей парчи с тончайшим цветочным узором едва касалась подолом ступеней, вместо того чтобы тянуться длинным шлейфом позади, как диктовала мода. Откидные рукава, долженствовавшие величественно спускаться на спину, отсутствовали. Шаги женщины были уверенные и быстрые — куда более быстрые, чем следовало шагам знатной дамы. Видно, она думает не о моде, а о деле, решил Пьетро. Ни на шее донны да Ногарола, ни на ее запястьях ничего не поблескивало, не позвякивало и не говорило о происхождении или положении — не то что у дам при бесчисленных европейских дворах, которых юноше доводилось видеть во время скитаний с отцом. Легким жестом маленькой руки она отослала пажа, и Пьетро заметил, что колец, помимо золотого обручального, тоже нет. С кушака, украшенного несколькими драгоценными камнями, свешивалась огромная связка ключей. Если положение женщины определяется количеством ключей, которые она носит, трудно представить себе даму более знатную. Голову донны Катерины покрывало прозрачное фаццуоло, перехваченное лентой темно-синей парчи в тон платью; оно открывало лишь узкий мысик каштановых волос надо лбом, гладко зачесанных и собранных на затылке в узел, угадывавшийся в облаке невесомой ткани.

Лицом донна Катерина не походила на Кангранде — нос был меньше, скулы острее. Однако ярко-синие глаза развеивали всякие сомнения относительно их родства.

Катерина делла Скала, в замужестве да Ногарола, остановилась в двух локтях от Пьетро. Антонио и Марьотто успели к тому времени спешиться. Все трое поклонились, точнее, попытались поклониться, потерпев неудачу каждый по своей причине. Пьетро заскрипел зубами, едва наступив на больную ногу. Марьотто держался молодцом, пока дело не дошло до сгибания торса. Антонио преуспел больше друзей — он скривился от боли в затылке, уже когда вся его неуклюжая фигура замерла в глубоком поклоне.

Пряча улыбку, донна Катерина произнесла:

— Прошу вас, синьоры, не добавляйте работы лекарю. — Голос оказался глубокий, звучный, со знакомыми модуляциями — как будто эхо отзывалось на слова Кангранде. — Если хотите выказать мне почтение, лучше скажите, кто вас послал и с каким известием.

Пьетро, смущенный донельзя, глаз не мог отвести от донны Катерины. Неудивительно, что Монтекки затруднился определить ее возраст. Когда ее выдали замуж, ей наверняка было не менее тринадцати, а с тех пор прошло уже двадцать лет. Однако донна Катерина казалась не старше своего доблестного брата.

«Боже, какие нежные запястья!»

— Госпожа, — осторожно произнес Пьетро. — Капитан просил передать, что скоро приедет. Сейчас он на поле боя, подсчитывает потери и отдает распоряжения насчет пленных. Он просил вас оказать помощь раненым, если вам будет угодно.

Донна Катерина не испустила вздоха облегчения, не улыбнулась. О том, каково было ее беспокойство за брата, Пьетро догадался лишь по нежным рукам, прежде сжатым в кулаки, а теперь расслабившимся.

— Значит, он невредим.

Интонация была утвердительная, но Пьетро счел проявлением учтивости подтвердить:

— Невредим, госпожа, — и добавить: — Падуанцы разгромлены, Капитан победил.

— Кто бы сомневался.

В голосе донны Катерины Пьетро послышалось скрытое неодобрение. Она оглядела юношей. У Пьетро кольцони выше колена пропитались кровью. У Марьотто кровь промочила камичу до самого пояса. Юноша из соображений скромности старался прикрыть рану на груди. Легко взмахнув рукой — совсем как Кангранде! — донна Катерина позвала слуг, что поджидали в отдалении.

— Сам невредим, а троих раненых отправляет с поручением. Наверняка расхаживает сейчас по полю битвы, распустив хвост, точно павлин. Знаю я его. — Донна Катерина жестом пресекла возражения юношей. — Вы слышали приказ Капитана? Я должна позаботиться о раненых. С вас и начну.

Слуги взяли каждого из юношей под руки и повели к палаццо. Впереди шла донна Катерина.

— Синьоры, не соблаговолите ли пока назвать ваши имена?

Вопрос привел друзей в великое смущение. Они буквально из кожи вон лезли, принося извинения за свои манеры и поспешно представляясь.

— Марьотто, рада снова вас видеть. Правда, предпочла бы встретиться с вами при более благоприятных обстоятельствах. Обязательно приезжайте с отцом. Вы знаете, он частенько у нас гостит. Капеселатро… к сожалению, никогда не слышала о вас. Ах, вы из Капуи! Вы знакомы с синьором Матраини? Он представляет в Капуе интересы моего мужа. Ну да вы еще встретитесь. Алагьери? Ну конечно, сын великого поэта. Я читала произведения вашего отца. Вы помогали ему в исследованиях?

— В каких исследованиях, госпожа? — Не успев договорить, Пьетро сообразил, что в остроумии донна Катерина не уступит своему брату.

Уже на широких ступенях хозяйка палаццо произнесла:

— Надеюсь, синьоры, вы проявите благоразумие и останетесь на ночь. Даже бессмертные рыцари, о которых сложены легенды, останавливались под дружественным кровом до полного излечения.

Наверху лестницы друзья столкнулись с пленными знатными падуанцами. К ним была приставлена охрана, больше похожая на эскорт.

— Мари, гляди! — воскликнул Антонио.

Пьетро и Марьотто проследили за его указательным пальцем и увидели плечистого темноволосого молодого человека в алом фарсетто.

— Это он! — воскликнул Марьотто.

— Кто? — Пьетро, конечно, знал, кто это; он не понимал только, откуда падуанца знает Марьотто.

— Это он стрелял в Мари! — провозгласил Антонио, и голос его эхом отозвался под сводами палаццо.

— Он ранил Антонио да Ногарола! — продолжал Марьотто.

— И меня, — добавил Пьетро, чувствуя странное удовлетворение. — А я взял его в плен. Он — мой пленник.

Падуанцы, услышав крики, остановились. Марцилио да Каррара обернулся на обвинения в свой адрес.

— Монтекки? Отлично. Предпочитаю знать имена тех, кого убиваю.

— Ты промазал, ублюдок! — завопил Антонио.

— Ничего, в следующий раз попаду. А ты, значит, Алагьери. Уж это имя я не забуду.

— Конечно, не забудешь, — усмехнулся Монтекки. — Ты будешь отсылать ему деньги до конца своей жизни.

— Как бы коротка она ни была, — добавил Антонио.

— Не обращайте на него внимания, — презрительно бросил Пьетро. — Он трус. Он хорошо владеет лишь оружием труса.

Марцилио отделился от своих и пошел на Пьетро. Никто не остановил его. Охранники схватились за мечи, правда, из ножен их не достали. Пьетро стиснул зубы и встал ровно. Марцилио подошел вплотную.

— Ты сказал, оружие труса? — прошипел падуанец. — Я тебе покажу, кто здесь трус. Не твой ли распрекрасный Капитан, который прячется за фальшивыми луками и за спинами женщин и стариков, вместо того чтобы сражаться, как подобает мужчине?

— Капитан не прятался, — процедил Пьетро, закипая. — Прятаться — это в твоем стиле. У тебя замашки как у женщины. Ты ведь хотел скрыться после того, как выпустишь стрелу, не так ли?

— Протри глаза, сопляк, — отвечал Каррара. — Вот он я, у тебя перед носом.

— Лишь потому, что я свалил тебя с лошади. Ты смотрелся бы куда достойнее, если бы пал от меча, как подобает воину.

Каррара завелся:

— Вызываю тебя на дуэль. Приму все твои условия — время, место, оружие.

Сердце у Пьетро подпрыгнуло, и он с удивлением услышал собственные слова:

— Дуэли меня не интересуют. Привыкли у себя в Падуе чуть что хвататься за оружие, как петухи. — Пьетро унаследовал от отца злой язык.

Марцилио вспыхнул и занес кулак. Пьетро приготовился отразить удар.

Внезапно Марцилио застонал. Это было столь неожиданно, что Пьетро посмотрел на свой кулак, будто желая узнать, успел он ударить Марцилио или не успел. Целая секунда понадобилась юноше на то, чтобы понять: это донна Катерина перехватила руку Марцилио. Но почему же он стонет? Его ведь не били. Тут Пьетро заметил, что падуанец ранен. От прикосновения к ране потекла кровь.

— Извините, синьор, — произнесла Катерина делла Скала самым своим нежным голосом. — Я не заметила, что вы ранены. Наверно, я причинила вам боль. Я пришлю к вам лучшего врача.

— Не стоит беспокоиться, — процедил падуанец и перевел взгляд на Пьетро. — В следующий раз, Алагьери, тебе не удастся спрятаться за женской юбкой.

— В следующий раз, — запальчиво ответил Пьетро, — некому будет тебя спасти.

— Пьетро, тебе придется соблюсти очередность, — выступил вперед Марьотто. — Сначала я сражусь с этим выскочкой.

— Только через мой труп, — заявил Антонио, тоже наступая на Марцилио. — Я задолжал ему затрещину.

— Спокойно, ребятки, — расплылся в улыбке Марцилио. — Меня на всех хватит. — Повернувшись к донне Катерине, он изогнулся в изящнейшем поклоне. — Мадонна, что за честь оказаться под вашим кровом. Надеюсь, я наконец получу возможность лично убедиться в том, какие милости вы расточаете на всех своих гостей мужского пола.

Катерина отвечала нежнейшей улыбкой.

— Синьор, видимо, Господь наградил вас длинным языком, чтобы компенсировать размеры других ваших достоинств, за каковые достоинства иные синьоры удостаиваются особого гостеприимства в этом доме.

Еще не успев разогнуться, Марцилио услышал сдавленные смешки в свой адрес. Нахмурившись, он прошипел: «Putanna». Донна Катерина отвечала вежливым кивком. Однако, развернувшись и намереваясь уйти, Марцилио почему-то споткнулся и упал на раненую руку, испустив вопль. Истекающего кровью, его унесли на носилках.

Донна Катерина взглянула на Марьотто.

— Значит, мой деверь ранен?

— Ранен, госпожа. Его подстрелил этот уб…

— Не утруждайте себя. Он уже дал нам полное о себе представление.

Донна Катерина шепотом сказала что-то служанке, и девушка тут же убежала. Насколько Пьетро понял, она должна была разузнать, кто и где оказывает помощь старшему Ногароле. Пьетро было жаль коренастого правителя Виченцы. Не будь его раны так тяжелы, он, наверно, так бы и слушал распоряжения донны Катерины.

Юношей проводили в просторную приемную в личных апартаментах и предложили расположиться на трех великолепных кушетках. Возражения относительно того, что они запачкают дорогую обивку, не нашли отклика в душе донны Катерины.

— Брат моей камеристки Ливии — обойщик. Я давно искала повод нанять его. Разумеется, на деньги моего собственного брата.

Явился хирург.

— Синьор dottore Морсикато, — объявила донна Катерина.

У дотторе были длинные руки, лысая голова и раздвоенная, завитая на кончиках бородка. На шее висел неизбежный знак его профессии — так называемый jordan, или склянка для сбора мочи. Новейшие методы диагностики базировались на соотношении четырех жидкостей — слизи, крови, желчи и мочи. В jordan можно было собирать как все четыре жидкости одновременно, так и каждую из них по отдельности, однако чаще всего диагноз ставился по «желтой желчи» — отсюда и неблагозвучное название склянки. Врач брал образец, а затем сравнивал его с представленными на специальной схеме двадцатью и более оттенками мочи, каждому из которых соответствовал короткий список возможных болезней.

Однако сегодня нужен был не jordan, а наметанный глаз хирурга.

— Боже, — в негодовании воскликнул Морсикато, осмотрев юношей. — И меня вызвали ради этих царапин, в то время как столько раненых нуждаются в помощи!

Морсикато начал с головы Антонио. Он сказал, что все обойдется, если только юноша не будет спать в ближайшие двенадцать часов.

— Странные вещи происходят с теми, кто получил удар по голове. Заснув в ближайшее время после удара, такой человек может и не проснуться.

После этих слов Антонио принялся расхаживать по комнате, опасаясь даже сесть, не то что лечь. Доктор занялся раной Марьотто. Рана оказалась неглубокой и была обработана бальзамом, о котором Морсикато гордо сообщил, что его привезли из Греции, и посоветовал менять повязку трижды в день.

Обработав две легкие раны, доктор приступил к осмотру Пьетро. Донна Катерина деликатно удалилась, когда Морсикато принялся резать окровавленную ткань, а разрезав, начал долгую операцию по извлечению сломанной стрелы.

Морсикато поднаторел в лечении боевых ран — долгое время он был военным врачом и научился оказывать помощь прямо на поле битвы. Он сразу понял, как лучше извлечь стрелу. Однако дело осложнялось тем, что, пока Пьетро скакал на коне, раскланивался перед донной Катериной и давал отпор Марцилио, стрела перемещалась в его плоти то вправо, то влево. Доктор обернулся к Марьотто и Антонио.

— Пожалуй, вам придется его подержать.

С помощью огня, горячей воды, сильных рук и нескольких скальпелей разного размера хирург приступил к делу. К чести Пьетро следует сказать, что он сдерживал крик до последнего, то есть очень долго. Когда бывало особенно больно, юноша сравнивал собственные мучения с мучениями грешников в аду, так красноречиво описанными его отцом. Он даже пытался шутить на эту тему:

— Вряд ли у Малебранш когти острее, чем ваш скальпель…

— Тише, — успокаивал Морсикато.

— Наверно, пятки жарить еще больнее, еще…

— Не дергайся, — шипел Антонио, навалившийся Пьетро на плечи.

— Я просто говорю, что… проклятье… что в аду не может быть хуже, чем сейчас…

— Почти все, — произнес Марьотто, очень надеясь, что говорит правду.

Морсикато как мог осторожно вытащил один конец стрелы и стал постукивать молоточком по другому концу. Пьетро наконец не выдержал и взвыл и задергался.

— Навались! — рявкнул Морсикато.

К счастью, Пьетро уже потерял сознание.

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

Когда Пьетро очнулся, в комнате царил полумрак. Шторы были опущены, ставни закрыты, а свечи в канделябрах, тянущихся по стенам, погашены. Горела только единственная жаровня; от нее шло тепло, и не только: под самые потолочные балки ползли, извиваясь и корчась, длинные тени. Красноватые угли наводили на мысли о гигантских сковородках и тому подобном.

Пьетро задыхался и был весь в поту. Он попытался пошевелить ногой и сморщился от боли. Отерев мокрый лоб, юноша стал осматриваться. Он по-прежнему лежал на кушетке, до пояса прикрытый сырой фланелью — кстати, флорентийской работы. Осторожно, с замиранием сердца Пьетро приподнял покрывало.

Обе ноги были на месте. Сквозь стиснутые зубы прорвался вздох облегчения. Пьетро боялся, что хирург, замучившись возиться со стрелой, просто-напросто ампутирует ногу. Нет, нога, туго забинтованная, покоилась на обмотанном тканью горячем кирпиче. Неудивительно, что Пьетро взмок как мышь.

В смежной комнате послышался шум. По выстланному тростником полу зашуршала штора. Высокая, величавая донна Катерина вошла и остановилась в нескольких локтях от кушетки. Сняла с головы фаццуоло, вынула шпильки. Солнце не высветлило прядей, как у Кангранде, но волосы, спадавшие до бедер, были такого густого каштанового цвета, так переливались при каждом движении… Сладкий запах заполнил комнату. Свет догорающих углей смягчал черты несколько худощавого лица, играл в темной туче волос: донна Катерина более не была суровой — она была невозможно, сказочно прекрасной.

Пьетро вспомнил, как по дороге в Виченцу Марьотто и Антонио высмеивали саму мысль развязать войну из-за женщины. Теперь такой повод к войне уже не казался юноше нелепым.

Сообразив, что забыл выдохнуть, Пьетро поспешил исправить оплошность — и, проглотив кольцо дыма от жаровни, жестоко закашлялся.

— Вам нехорошо? — спросила Катерина, придвигая скамеечку к его изголовью.

— Пить… хочется… — прохрипел Пьетро.

Явилась чаша и, хотя вода была теплая, Пьетро выпил ее залпом.

— Благодарю, моя госпожа.

— Тише. Ложитесь.

Он повиновался и позволил подпереть себя подушкой, которую час назад рвал зубами. Из ведерка донна Катерина достала платок, отжала его и нежно положила Пьетро на лоб. Платок был чудесный, такой прохладный. Вдруг Пьетро осознал, насколько сильно вспотел; хуже того, он сообразил, что под фланелевым покрывалом на нем ничего нет. Юноша лежал, боясь пошевелиться, а донна Катерина отирала пот с его лица и шеи. Угли почти догорели, кожи порой касались легкие пальцы, и Пьетро не знал, блаженствует он или сгорает от стыда.

Когда его отцу было девять лет, он увидел девочку, равных которой не встречал ни до, ни после. Донна Беатриче Портинари вошла в жизнь будущего поэта. Данте посвятил ей всего себя, и его обожанию суждено было намного пережить прекрасную донну. И хотя Данте впоследствии все-таки женился, и душой его, и мыслями владела Божественная Прелесть, воплощенная в земной женщине.

«Ох, отец, теперь я вас понимаю».

Услышав шум в смежной комнате, донна Катерина прервала свое занятие, положила платок обратно в ведерко, скользнула мимо Пьетро и исчезла в дверном проеме. Юноша поспешно натянул покрывало повыше. Пот по спине тек ручьями, кушетка уже напоминала болото. Пьетро опять попытался пошевелиться и перенести тяжесть тела на левую сторону. Он закрыл глаза, а когда снова их открыл, комната тонула во мраке. Перед взором его проносились странные видения. В детстве Пьетро случилось серьезно заболеть, он знал, что такое бред. Эти видения походили на бред, но бред не изнурительный, а несущий отдохновение.

Морсикато упоминал об этом, извлекая стрелу, чтобы отвлечь внимание своего пациента. «В комнате должно быть очень тепло. Так мы сымитируем жар и, возможно, обманем организм и избегнем настоящего жара. С божьей помощью тело исторгнет дурные соки, и утраченное равновесие восстановится».

— Синьор Алагьери?

Пьетро не слышал, как она вернулась.

— Да, домина? — Сердце билось где-то в горле, по ногам побежали жестокие мурашки.

— Я думала, вы еще не спите. — Донна Катерина снова села на табурет; звякнула, упав в колени, связка ключей. — Вы знаете, где находитесь?

— Да, домина. — В горле было сухо, Пьетро еле ворочал языком. Он снова закрыл глаза.

— Очень хорошо. Синьор Монтекки пошел прогуляться с синьором Капеселатро, чтобы не дать тому заснуть. Синьор Морсикато уехал к другим пациентам, а вас оставил мне в помощь — надо же выполнять поручение брата. — В голосе донны Катерины юноше снова послышалось презрение. Донна Катерина продолжила обтирания, убаюкивающие движения ее руки прекращались, лишь когда она освежала платок в ведерке. — Синьор, вы не против поговорить?

— Нисколько, домина. — Пьетро хотел было сесть, но ласковая рука подавила его попытку.

— Вам нужно отдыхать. Мне вообще-то не следовало с вами разговаривать. Но, по-моему, за беседой время проходит быстрее. Вы не находите?

— Да, госпожа.

— Вы недавно приехали из Парижа, не так ли? Не возражаете, если мы будем говорить по-французски? Мне бы нужно практиковаться чаще, да не с кем.

— Как вам будет угодно, — отвечал Пьетро уже по-французски. Он пока не понял, говорить или слушать желала донна Катерина; в любом случае он рад был оказать ей услугу. Он снова зашевелился, стараясь перебраться на относительно сухое место и при этом не сдвинуть покрывало. Пьетро нашел более удобную позу — оперся на локти — и теперь мог видеть ее глаза и не ерзать.

— Вас беспокоит рана? — спросила Катерина, слегка наклонившись к нему.

Ее запах — лаванда, как показалось юноше — ударил в голову, обострил ощущения, словно волшебный бальзам.

— Non madame. — Это была правда. О ране Пьетро совсем забыл. Всю жизнь ему суждено, почувствовав запах лаванды, вспоминать о Катерине, о том, как она наклонилась к нему, как в вырезе платья показались ключицы. Юноша поспешил сменить тему. — Госпожа, кто еще в доме?

Она выпрямилась и слегка повела головой, словно из-за плеча могла что-то увидеть в темноте.

— Только мой деверь. Стрела застряла у него в плече, однако он, в отличие от вас, пытался вытащить ее самостоятельно. Ему почему-то казалось, что я буду на него сердиться. Ума не приложу только за что. Представляете? Взрослый человек, рыцарь, а боится меня. — Видимо, французский язык больше импонировал язвительно-игривому настроению донны Катерины.

— Это действительно весьма странно, госпожа.

— Мягко говоря. Мне пришлось отправить нескольких своих пажей, чтобы они доставили Антонио домой. Морсикато, как только обработал вашу рану, занялся синьором Ногаролой. У доктора есть опасения относительно его плеча, но очевидно одно: до небольшого семейного скандала Антонио продержится. А вы страшитесь моего гнева, синьор Алагьери?

— Я страшусь не угодить вам, госпожа.

Донна Катерина скорее выдохнула смешок, нежели задействовала свой глубокий голос.

— Понимаю. Дипломатия нынче не в чести, синьор. Советую вам освоить это искусство — не сомневаюсь, ему суждено возрождение.

— Oui, madame Nogarola.

— Пьетро, — произнесла донна Катерина уже на родном языке. — Мне рассказали, что ты, безо всякой на то причины, рисковал жизнью, спасая моего брата. А также что ты в одиночку бросился на укрепления падуанцев и таким образом завоевал победу нашему городу. На людях обращайся ко мне «донна» или «домина»; наедине называй меня по имени, Катериной.

Пьетро смотрел в глаза женщины, которая была вдвое старше его, понимая, что никогда не сможет назвать ее своей. Но разве это имело значение?

— Хорошо, донна.

Беседа велась урывками, поскольку донна да Ногарола то и дело выходила проведать деверя или велеть слугам принести чистые полотенца и свежую воду. Однако она каждый раз возвращалась к постели Пьетро и задавала вопросы. Юноша старался делать упор на мужество брата донны, но донну куда более интересовал сам Пьетро. Катерина расспрашивала его о детстве во Флоренции, об изгнании отца, о младшей сестре, невероятно способной и честолюбивой девушке, о смерти двоих младших братьев в отрочестве и, наконец, о смерти старшего брата, Джованни, — событии, возвысившем Пьетро до звания наследника. Юноша рассказывал о том, как два года назад один поехал в Париж, чтобы присоединиться к отцу, которого не видел десять лет. Он поведал донне о возвращении в Италию вслед за императором Генрихом и о длительной остановке в Лукке.

Когда Пьетро дошел до прибытия в Верону, произошедшего не далее как прошлой ночью, глаза донны Катерины сузились.

— Значит, ты впервые увидел моего брата всего лишь сутки назад?

— Да, вчера, — поправил Пьетро, хотя разницы не было никакой.

— Вот как! И ты без колебаний бросился его спасать?

Пьетро покачал головой.

— Он не нуждался в спасении, донна. Пожалуй, мы только путались у него под ногами.

Катерина жестом отмела всяческие возражения.

— Чепуха. Он был бы мертв, а Виченца была бы в руках падуанцев, если бы не ты и твои друзья. Ты, видно, преуспел в военной науке.

— Я особенно хорош в качестве подушечки для булавок, — съязвил Пьетро.

— Вдобавок ты самокритичен, — одобрительно произнесла Катерина. — Тебя и твоих друзей Франческо сам Господь послал. Как бы мой брат вытащил голову из петли, которую сам для себя сплел, если бы не такие преданные и бесстрашные рыцари?

Пьетро заметил, что ни он, ни Марьотто, ни Антонио не были возведены в рыцарское достоинство, на что донна Катерина отвечала:

— Пока не были. Брат легко это исправит.

— Конечно, исправлю, — послышался глубокий голос из дверного проема. — Причем с удовольствием.

Пьетро уселся как мог прямо, но донна Катерина даже не повернула головы.

— Не очень-то ты спешил.

— Я задержался, донна, чтобы нарвать для тебя цветов, но в твоем доме так холодно, что все они завяли. — С этими словами Скалигер приблизился. Ногой он пододвинул скамью к кушетке и уселся по другую сторону от Пьетро, напротив сестры. — Как себя чувствует мой ангел-хранитель?

— Благодарю вас, мой господин, хорошо.

— Он будет жить, — добавила донна Катерина. — Без сомнения, однажды он вновь последует за тобой, так что ты во второй раз сможешь попытаться излечить его от этой пагубной привязанности.

— Сделаю все, что в моих силах. Пьетро, конечно же, снова бросится стреле наперерез, и тогда мне уж не будет пощады от тебя, донна. — Поза Кангранде выдавала его напряжение, в битве незаметное. — Как приятно видеть с твоей стороны материнскую заботу. Ты, наверно, хочешь исправить ошибку прошлого?

— Я расточаю милости тем, кого считаю достойными их, — отвечала донна Катерина. — И я, подобно Пьетро, строго следую приказам.

Этот выпад Кангранде проигнорировал.

— А здесь тепло, несмотря на твое присутствие. Верно, это Dottore велел обогревать комнату?

— Надо же как-то попытаться выжечь из юных сердец преданность ложному кумиру. Остается только надеяться, что разум к ним вернется.

Кангранде оглядел комнату.

— Что, и Антонио туда же?

— Ты заметил? — В голосе госпожи послышалось легкое удивление. — Да, и он не лучше — тоже позволил себя проткнуть в твою честь. Более того: Антонио сглупил, пытаясь самостоятельно вытащить свою булавку. Не понимаю, что на него нашло. Может, его древняя легенда вдохновила.

— Не иначе, — сухо произнес Кангранде.

Пьетро ушам своим не верил: Капитан был в ярости.

— Есть такая легенда, — начала Катерина, глядя на Пьетро. — О рыцаре, получившем от врагов три раны и оставленном на ночь в лесу, умирать от потери крови да от холода.

— Пьетро наверняка знает эту историю, — перебил Кангранде.

Катерина продолжала:

— Так вот, рыцарь сам вырвал одну стрелу, а раны перевязал обрывками волчьей шкуры. Видишь ли, волк думал пообедать, да не удалось. На следующий день рыцарь отыскал лагерь своих врагов, каждому из них нанес такие же раны, какие были у него, и оставил их в лесу. — Тут Катерина наконец взглянула в глаза брату. — Они умерли, не правда ли, Франческо?

— Умерли, да только не от ран, донна. Они замерзли насмерть, потому что поблизости не оказалось дружелюбного волка с теплым мехом.

Катерина выдержала взгляд Кангранде.

— Выходит, тебе повезло, Франческо. Повезло с друзьями, которые всегда готовы спасти тебя.

— Я не нуждаюсь в спасении. За исключением случаев, когда я в непосредственной близости от тебя, донна.

Катерина поднялась.

— Раз так, я избавлю тебя от своего присутствия.

И она вручила Кангранде мокрое полотенце. Пьетро заметил странную вещь: брат и сестра тщательно следят, чтобы пальцы их не соприкоснулись.

— Извините, синьор Алагьери.

В дверном проеме она обернулась.

— Пока не уходи. У меня есть новости.

И с этими словами Катерина скрылась.

Плечи великого полководца едва заметно расслабились, он подавил вздох облегчения и обратился к Пьетро:

— Как ты себя чувствуешь?

— Хорошо, мой господин.

— Вот и славно. — Кангранде никак не прокомментировал обмен любезностями со своей сестрой.

Пьетро, как успела заметить донна Катерина, был неплохим дипломатом.

— Вам что-нибудь известно об армии, мой господин?

— О которой — о нашей или о падуанской?

— Об обеих.

— Наша прибудет в Виченцу утром, полагаю, часов примерно через десять. С грехом пополам вооруженная и худо организованная, но прибудет. К этому времени, по моим подсчетам, основная масса бежавших падуанцев доберется до дому и займется укреплением города.

— Вот как! — Пьетро боролся с желанием задать следующий вопрос.

Капитан тотчас разгадал это желание.

— Тебя что-то тяготит? — спросил он с самым невинным видом.

— Нет, мой господин.

— Ты, наверно, думаешь: почему Кангранде не едет в Падую, пока можно застать падуанцев врасплох?

Пьетро кивнул.

— Летом я уже пытался это сделать. Тебя здесь тогда не было.

Скалигер помог Пьетро усесться прямо.

— Я слышал о походе на Падую, мой господин.

— Отлично. Так вот, месяц назад я с целой веронской армией не смог взять Падую. Поэтому я не обольщаюсь насчет возможностей восьмидесяти человек — не важно, насколько силен в них боевой дух. Падуя прекрасно укреплена. Во-первых, ее окружают рвы и стены, во-вторых, там вещают эти проклятые проповедники, делла Торре и Муссато, а они и зайцу способны мужество внушить. Нет, с одним отрядом и думать нечего идти на Падую.

Слова Кангранде нельзя было назвать обнадеживающими, но в голосе его Пьетро послышалось нечто иное.

— Значит, мы не пойдем на Падую?

Кангранде неожиданно сменил тему:

— Я не видел их генерала. А ты видел?

Пьетро задумался. Ему доводилось встречаться как минимум с сотней аристократов, но ни один из них не обладал выправкой главнокомандующего.

— Он скрылся? — спросил юноша.

— Надеюсь. Мне известно, что скрылся и еще один наш друг. Правда, мои люди выудили из реки его оружие, но сам доблестный граф Винчигуерра Сан-Бонифачо ускользнул. Винчигуерра значит «Я побеждаю в войне», не так ли? Очень хотелось бы вынудить графа поменять имя. Как думаешь, слово «сутенер» подойдет?

— По этой причине мы не выступаем? — Пьетро старался уловить связь. — Потому что Сан-Бонифачо сбежал?

— На Падую мы обязательно пойдем, — спокойно произнес Кангранде. — Просто я хочу дать падуанцам фору.

— Но ведь тогда они успеют подготовиться, выставят солдат на стенах…

В красноватом свете углей улыбка Капитана казалась зловещей.

— Пьетро, ты когда-нибудь наблюдал возвращение разгромленной армии? Конечно, Падуя успеет вооружить всех, способных сражаться, — но это будут солдаты испуганные, солдаты усталые, солдаты, не верящие в победу, солдаты, впавшие в уныние. Они не сомневались, что победят сегодня — еще бы им сомневаться, когда их столько! Нет уж, на сей раз пусть падуанцы выполнят мою работу за меня. Вид тысяч людей, спасающих свои шкуры, во главе с Сан-Бонифачо чуть ли не в исподнем, сломит оборону Падуи еще быстрее, чем я разогнал ее армию. — Скалигер мягко положил руку на плечо Пьетро. — А теперь спи. Морсикато — лучший врач в Италии. Я бы сам его нанял, причем дал бы втрое больше, чем он получает от моей сестры, да только наш dottore ни за что не расстанется с донной Катериной. Сейчас пропотеешь хорошенько, а завтра, глядишь, уже и на ноги встанешь.

— Но, господин…

— Пьетро, обещаю: как только мы будем готовы выступить на Падую, я тебе сообщу. Куда же мы без тебя? Но при условии, что сейчас ты будешь отдыхать. Закрой глаза. Я пока свободен и пробуду с тобой, пока ты не заснешь.

Кангранде помог Пьетро улечься и сменил пропитанную потом фланель на свежую, исходящую паром в духоте комнаты. Он отлучился проверить повязку Антонио да Ногарола, затем вернулся к Пьетро, уселся на скамеечку, которую так недавно занимала донна Катерина, и снова сменил компресс. Пьетро закрыл глаза и наконец расслабился. Жара, прохладное полотенце на лбу, сладкий запах древесины и пряностей смешались, захватив его сознание.

Диковинные видения заполняли мозг Пьетро. Хотя обстановка казалась привычной, юноша никак не мог узнать ключевую фигуру сна, темную тень мужчины с длинными вьющимися волосами и кривым мечом.

Внезапно очнувшись, Пьетро увидел склоненного над ним Кангранде.

— Ты разговаривал во сне, — сказал Скалигер. — Ты что-нибудь помнишь?

— Нет, мой господин, — отвечал Пьетро. Голова была как в тумане.

— На, попей. — Кангранде поднес к губам юноши кубок с вином, смешанным с маковым соком и семенами конопли. Это питье прописал Морсикато.

Пьетро тотчас забылся, но и в теплом густом тумане, снова охватившем его, не переставал думать о том, что же он такое говорил.

Пьетро спал, теперь видения его были не столь мрачны. Он лежал на кушетке с закрытыми глазами и слушал голоса брата и сестры. На этот раз донна Катерина и Кангранде не спорили и не язвили. Они разговаривали тихо, интонации их были ясны, а фразы лаконичны.

— Так какие у тебя новости?

— Ко мне приходила женщина, которая служит у синьоры де Амабильо.

— Ах вот что!

— Да. Муж этой синьоры погиб в апреле, неудачно упав с лошади.

Кангранде помрачнел, даже по голосу было слышно.

— Насколько я понял, у нее ко мне просьба.

— Она просит о безопасности ее дома, если ты возьмешь город.

— Передай, что ее жилище не тронут. — Во сне Пьетро правитель Вероны встал и собрался уходить.

— Все не так просто. — Последовала короткая пауза. — Синьора только что разрешилась от бремени.

Повисло молчание. Кангранде снова заскрипел скамьей. Усевшись, не то спросил, не то выдохнул:

— Мальчик?

— Да.

— Ты что-нибудь предприняла?

— Я послала за Игнаццио.

— Он прибудет со своим мавром. — Интонация была не вопросительная, поэтому донна Катерина не ответила. — Ей нельзя самой воспитывать сына.

— Ни в коем случае. Это опасно для всех нас, и в первую очередь для ребенка. Его уже пытались убить.

— Так скоро? Не успел родиться… А кто еще о нем знает?

Брат и сестра долго молчали, наконец Кангранде сказал:

— Ребенок должен воспитываться в моем доме.

— Разумеется.

— Если, конечно, он выживет.

— Выживет, можешь не сомневаться.

— Для моей жены это будет ударом.

— Пусть лучше удар случится сейчас, чем позднее, когда ее сын потеряет статус наследника.

— Если она вообще родит мне сына.

— У тебя ведь есть еще дети, не так ли?

Кангранде улыбнулся.

— Ты просто сама деликатность. Да, есть. У меня как минимум две дочери. Дочери, понимаешь?

— Хорошо. Спрячь ребенка среди других детей. Так надежнее.

— Странно, что она послала служанку к тебе, а не ко мне.

— Ей тоже известно пророчество.

— Вижу, у меня нет выбора. Ты поможешь?

Целую секунду слышалось только потрескивание углей в жаровне.

— Спасибо тебе, Франческо. Конечно, помогу.

— Не благодари меня, — с горечью произнес Кангранде. — Я всего лишь орудие судьбы.

И тут Пьетро провалился в наркотический сон. Ему снился борзой пес, преследуемый стаей гиен. Пьетро вертелся во сне, когда пес, загнанный в огромный театр, Арену еще римской постройки, запятнал ступени своею кровью.

Назад: ЧАСТЬ I АРЕНА

Дальше: ЧАСТЬ II ПАЛИО