ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

* * *

Джаноцца, лавируя в толпе гуляк, устремилась к палаццо, куда ее немедленно впустили. Она взлетела по ступеням и перевела дух только у двери крохотной комнатки, примыкавшей к покоям Гранде. Девушка скользнула в ярко освещенный проем, приготовившись выслушать заслуженную тираду от бесчувственной горничной.

Действительно, в комнате кто-то был. Но далеко не горничная. Скрючившись в кресле, уронив голову в руки, неловко вывернув ноги, сидел красивый молодой рыцарь. Он прижимал к лицу ладони, точно боялся, как бы оно не отвалилось. Едва Джаноцца закрыла за собой дверь, рыцарь поднял голову.

Марцилио да Каррара, хмельной и мрачный, мутными глазами воззрился на еле переводившую дух девушку.

— Итак, дражайшая племянница, может, расскажешь… расскажешь, где тебя черти носили?

Верона, 10 февраля 1315 года

Антонии Алагьери, которой прежде не случалось путешествовать, последние две недели показались бесконечными. От тряски девушку постоянно тошнило. Дороги местами раскисли, местами покрылись ледяною коркой. Под конскими копытами хрустел свежий снег. Антонии не терпелось поскорее увидеть отца; она то и дело высовывалась в окошко кареты и вглядывалась в унылую белизну, пока щеки не начинали гореть.

Кучер наемной двуколки, за всю дорогу не получивший, несмотря на намеки, ни единой монетки, рад был бы избавиться от настырной пассажирки. Если бы за доставку девчонки в целости и сохранности кучеру не пообещали в Вероне изрядный куш, он бросил бы и ее, и двух ее служанок на первом попавшемся постоялом дворе, а то и просто высадил бы маленькую гарпию на обочине.

До полудня оставалось не более двух часов, когда впереди показались знаменитые сорок восемь башен Вероны. Позабыв про холод, Антония чуть не по пояс вылезла из окна. Если бы двуколка подъезжала с севера, девушка увидела бы город как на ладони. Но они ехали с юга, и Антонии пришлось удовольствоваться самым общим впечатлением от Вероны. Копыта коней стучали уже по мосту.

Верона оказалась очень похожа на Флоренцию, что неприятно удивило Антонию. Подобно ее родному городу, Верона расположилась по обоим берегам реки. Разница в оттенках черепичных крыш почти не бросалась в глаза. В городе было много новых зданий; однако и в зданиях старинной постройки недостатка не наблюдалось. Вместе они выглядели весьма внушительно.

И суета в Вероне царила точь-в-точь как во Флоренции. Народ так и сновал. Кучер то и дело спрашивал дорогу к палаццо Скалигеров. Они уже два раза сворачивали не туда, пока наконец не получили точные указания. Карета выехала на мост, прочный, в отличном состоянии, хотя и явно очень древний.

«Ему не меньше тысячи лет», — подумала девушка.

Антония разглядывала дома и мостовые, и вдруг внимание ее привлекла молодая пара верхами. Девушка казалась ровесницей Антонии; правда, в отличие от дочери Данте, она отличалась удивительной красотой — белую кожу оттеняли волосы цвета воронова крыла, с пухлых губ не сходила обворожительная улыбка. Юноша был под стать своей спутнице. На вид Антония дала бы ему лет семнадцать. Три года разницы в возрасте делали их идеальной парой — девушки ведь всегда кажутся старше своих одногодков. Юноша носил кудри до плеч; впрочем, и кудри, тоже темные, и все остальное в нем было безупречно. Щегольское платье для верховой езды скрывало камичу тонкого полотна.

За великолепной парой ехали еще двое молодых людей. В одном из них без труда можно было узнать родственника красавицы — родство, дальнее, но бесспорное, выдавала линия подбородка. Второй молодой человек носил серую рясу.

«Францисканец», — подумала Антония.

Компания явно торопилась. Темноволосый красавец и родственник девушки опасливо озирались по сторонам. Сама же она накинула капюшон. Заметив, что Антония смотрит на нее, девушка краем капюшона прикрыла лицо по самые глаза. Через несколько секунд они пересекли мост и скрылись из виду.

За час до полудня карета остановилась у конюшен Скалигера. Кучер побежал сообщить о приезде. Скоро лакеи уже выгружали багаж Антонии, состоявший из трех небольших сундуков.

Девушка сама расплатилась с кучером. Сообразив, что у пассажирки деньги всю дорогу были с собой, кучер от ярости изменился в лице, оправдав предусмотрительность Антонии: знай он с самого начала о деньгах, девушка и ее служанки, истекая кровью, сейчас валялись бы где-нибудь в придорожной канаве. Упрямая Антония, в свою очередь, подтвердила опасения кучера насчет платы — потенциальный убийца покатил прочь, вполголоса ругаясь на чем свет стоит.

Антония в сопровождении лакеев и своих служанок пересекла великолепную площадь и вошла в большой дом — не главный дворец, как ей объяснили, а дом, где постоянно жил Скалигер, Domus Bladorum. Переступая порог комнаты Данте, Антония себя не помнила от волнения — сейчас она впервые в жизни увидит своего отца. Последние две недели нетерпение в ее душе боролось со страхом. Антония понимала, что своим приездом она навсегда изменит отношения с отцом. До сих пор она была обожаемой наперсницей поэта, далекой и безликой. Не зная, как выглядит дочь, Данте мог в воображении наделять ее прекрасными чертами своей утраченной возлюбленной. Встреча разрушит иллюзию, порвет нить, которую Антония плела вот уже семь лет.

Страх уступил место разочарованию, когда девушка обнаружила, что комнаты пусты.

— Ваш отец ушел осматривать базилику Сан Зено, — принялся докладывать лакей. — Сир Алагьери…

— Кто?

— Ваш брат Пьетро, госпожа, — пояснил лакей. — Вы, наверно, еще не слышали. Вчера его произвели в рыцари. Так вот, ваш брат сопровождает мессэра Данте; правда, он сказал, что в полдень зайдет к синьору Ногароле. Синьор Джакопо как ушел вчера вечером, так пока не возвращался. — Антония годами училась читать между строк и теперь без труда поняла, что имеет в виду, однако не решается произнести вслух лакей. — Госпожа, я отнесу ваши вещи в соседнюю комнату и расскажу камеристкам об их новых обязанностях, они же расскажут мне о ваших требованиях. Не угодно ли откушать с дороги?

Антония откушать отказалась, зато попросила дать ей человека, который отвел бы ее к отцу. Лакей вызвался проводить молодую госпожу до конюшен Скалигера, но она отклонила и это предложение. Девушка решила идти одна; она пошла туда, откуда, как ей казалось, приехала, и очень скоро заблудилась. Антония свернула за один угол, потом за другой, тщетно стараясь вспомнить дорогу. Наконец девушке пришлось признать, что она понятия не имеет, где находится. На очередном повороте Антония столкнулась с молодым человеком на костылях.

— Ах, простите, пожалуйста! — Девушка сделала отчаянную попытку вернуть ему равновесие. Несмотря на деревянный лубок на ноге, молодой человек возвышался над Антонией на добрых две головы. — Пожалуйста, простите! Я такая невнимательная!

— Пустяки, — просто отвечал молодой человек. — Я сам виноват — еще не привык к этим штуковинам.

Повисла неловкая пауза. Молодой человек прищурился. Вывернув шею вправо, он взглянул на Антонию в профиль и выдвинул смелое предположение.

— Вы — Беатриче, да?

Антония сделала глубокий вдох.

— Я — единственная дочь Данте Алагьери. — За последнюю неделю она успела привыкнуть к послевкусию, которое оставляло новое произношение.

Молодой человек кивнул.

— Вы немного на него похожи. — В этот момент увалень с соломенными волосами стал Антонии дороже всех на свете. Кроме отца, разумеется. — Я друг вашего брата Пьетро. Меня зовут Антонио, Антонио Капуллетто.

Девушка вскинула брови.

— Брат писал мне о своем друге Антонио, — осторожно произнесла она. — Однако мне помнится, что фамилия звучала как-то иначе.

Увалень рассмеялся.

— Верно, до вчерашнего вечера я звался Капеселатро. А теперь у нас новая фамилия, старинная. Правда, все Капеллетти давным-давно поумирали.

— Вот как! — Этот Капуллетто говорил без обиняков, Антония же к таким речам не привыкла. — Вы знаете, где мой отец? Или мои братья?

Увалень покачал головой, и сердце девушки упало. Ума не приложу, где Пьетро нелегкая носит, — отвечал Капуллетто. — С его ранами лучше дома сидеть, да и вообще, после вчерашнего ему не мешало бы денек-другой оклематься.

У Антонии округлились глаза.

— Я думала, нога у Пьетро зажила!

Нога-то зажила, да только я говорю о ранах, что нанес ему леопард. — Видя, что девушка близка к столбняку, Антонио заторопился: — Ох! Вы ж не знаете! Черт! Я хотел сказать, Пресвятая Дева! Видите ли, дело было так. — И он вкратце изложил события вчерашнего вечера. — Пьетро был в полном порядке, когда мы с ним простились, — добавил Антонио. — Наверно, он просто захотел проветрить мозги. Да ведь и мне надо кое-кого найти! Можем пойти в палаццо вместе — если, конечно, для вас не зазорно общество калеки.

Антония в приступе благодарности изобразила реверанс. Неуклюжий косноязычный Капуллетто, конечно, не тянул на настоящего кавалера, но своею прямотой невольно располагал к себе. Антония поняла, почему Пьетро столь высокого о нем мнения.

За спиной Капуллетто болтался небольшой мешок. По форме было ясно, что в нем находится книга.

— Скажите, а что у вас в мешке?

Вот, чуть не забыл! Когда мы найдем вашего отца, он поставит свою подпись. Это экземпляр его «Ада». Я сегодня утром купил, для Джаноццы.

Капуллетто продолжал расти в глазах Антонии. Некая Джаноцца, безусловно, пленила парня — ее имя единственное он произносил без запинки. Антония узнала, что Капуллетто сломал ногу накануне, во время забега, который выиграл его друг Марьотто. «Не шарахнись я ногой бог знает обо что, я бы первым пришел. Не повезло, только и всего». Было очевидно, что Капуллетто не держит на Марьотто зла за победу. Иначе дела обстояли со скачками — парень не скрывал отвращения к победителю, некоему падуанцу по фамилии Каррара.

Таким образом, краеугольными камнями сбивчивой речи Капуллетто были три имени — Джаноцца, Марьотто, Марцилио. Антонии эти имена не говорили ничего — или почти ничего. В ее голове не возникло ассоциаций со всадниками на мосту.

В конце концов они наткнулись на знакомого Капуллетто, и молодой человек упросил его доставить Антонию к базилике Сан Зено. К отцу.

Как здравомыслящий человек, Пьетро собирался до полудня проваляться в постели. Однако Данте проснулся чуть свет и обнаружил, что его младший сын так и не появился дома. Поэт не сомневался: Поко подцепил девицу легкого поведения. Пьетро вспомнил о базилике Сан Зено, мимо которой проезжал во время скачек, и предложил отцу осмотреть ее. Исключительно с целью отвлечь его от дурных мыслей. Предложение было принято (Данте не стал говорить Пьетро, что разгадал его намерения), а Туллио Д’Изола предоставил отцу и сыну провожатого.

— Я слышал, ты снова отличился, — начал Данте.

— Да, и вот доказательства. — Пьетро провел рукой по лбу.

— Ты их заслужил, к тому же ничего не дается легко. — Помолчав, поэт добавил: — И все же я рад, что ты спас ребенка.

— Я и сам рад, — отвечал Пьетро.

Внезапно вспомнив о своем обещании навестить донну Катерину, Пьетро сообщил отцу, что должен будет несколько раньше прервать их приятную прогулку. Данте ничуть не огорчился.

— Базилика Сан Зено стоит у реки. Я буду смотреть на воду и работать над «Чистилищем». — Он хлопнул по сумке, висевшей через плечо. — Как видишь, сынок, я хорошо подготовился на случай, если герою понадобится сокрушить очередного великана.

Пьетро не нашелся что ответить. Он двинулся вперед, еле удерживая рвущегося с поводка Меркурио. Юноша специально надел тяжелый длинный плащ, но костыль и щенок выдавали его, и ему то и дело приходилось отвечать на приветствия горожан. Данте несколько раз пытался выражать нетерпение, но все равно улыбался, глядя на сына.

Провожатый указал на синагогу, и отец с сыном потратили несколько минут, чтобы осмотреть ее. В Вероне проживало немало иудеев, однако, за исключением жида Мануила, Пьетро видел их только на рыночной площади. Конечно, в других городах закон обязывал иудеев носить желтые звезды — за счет этих звезд иудей всегда был заметен в толпе. В Вероне же закон этот не действовал, и иудеи по собственной воле и в соответствии со своею верой носили чудные шапки. А поскольку в городе было полно чужестранцев в самой нелепой, на взгляд европейца, одежде, иудеи не привлекали к себе особого внимания.

В базилике Святого Зенона — покровителя Вероны отец и сын провели два часа. Они продрогли до костей, зато узнали немало поучительного, разглядывая гробницы, фрески, витражи и знаменитые двери. Затем Пьетро похромал назад к пьяцца дель Синьория, радуясь, что на беседу с донной Катериной у него еще предостаточно времени.

Замерзший, едва держась на левой ноге (правая от холода просто взбеленилась), проклиная рвущегося с поводка Меркурио и от всей души жалея, что не поехал верхом на Канисе, Пьетро постучался в двери Ногаролы. Дом стоял напротив церкви Санта Мария Антика, позади главного палаццо Скалигеров. Камеристка донны Катерины горячо приветствовала юношу. С него сняли плащ и препроводили наверх, в маленькую гостиную, где горели жаровни. Двери на балкон были открыты для вентиляции.

В комнате царил подозрительный порядок — пожалуй, потому, что беспокойный Ческо еще не научился ходить. Прислуга, наверно, с ужасом ждет того дня, когда малыш сделает первый шаг.

Сам Ческо сидел на коленях у новой няни, в дальнем конце гостиной, так, чтобы его было хорошо видно. Девушка изо всех сил старалась занять малыша разноцветными марионетками с деревянными головами. Марионетки представляли собой классические аллегории пороков и добродетелей. Ческо особенно интересовался алой головой Злобы — голова то и дело ударяла по игрушечному тигру.

«Ну конечно, — подумал Пьетро, прищурившись, — что тигр, что леопард — какая разница».

Меркурио вырвался и бросился к Ческо и прижался мокрым носом к его личику. Малыш засмеялся, когда щенок сначала обнюхал его, а затем лизнул в нос. Крохотные пальчики схватили монету, висевшую на ошейнике.

— Меркурио! К ноге! — тщетно взывал Пьетро.

— Пусть поиграют.

Рядом с ребенком, держа на коленях вышивание, в длинной полосе света сидела донна Катерина. К ней повернуты были два стула. На одном помещался некто, а слуга его навис над высокой спинкой. Пьетро прищурился. Перед ним стоял мавр.

Сидевший на стуле поднялся. Ему казалось около сорока; возраст выдавала только седина на висках. Незнакомец был хорошо одет и хорошо сложен; он был бы даже хорош собою, если бы не одна деталь. Незнакомец минимум на четверть состоял из подбородка. Причем раздвоенного подбородка: Пьетро не мог отделаться от мысли, что в ямке — в ямище! — как раз поместится сустав его пальца. Юношу не оставляло желание проверить, так ли это. Секундой позже он уже пожимал протянутую руку.

— Сир Алагьери, примите мои поздравления. У вас выдался непростой денек! Впрочем, я мог бы вам рассказать обо всех событиях заранее! — Один глаз над неудобосказуемым подбородком подмигнул.

— А вы ведь, если не ошибаюсь…

— Кто я такой?! — Человек с подбородком обернулся к Катерине. — Как, мадонна, неужели вы ему не сообщили? Когда вы меня позвали, я думал, герольды донесут эту весть до каждого…

— Пьетро, позволь представить тебе Игнаццио да Палермо, астролога и духовника королей и принцев. С Теодоро Кадисским ты уже познакомился.

— Да, мадонна.

Пьетро пожал темную руку.

— Вы спасли мне жизнь. Благодарю вас. — Мавр склонил голову, и Пьетро, минуту назад пялившийся на подбородок господина, теперь не мог оторвать глаз от ужасных шрамов на шее невольника.

Катерина указала на свободный стул. Пьетро сел и заметил на столе три свитка. Каждый представлял собой толстый и длинный кусок пергамента, запечатанный желтым воском, — именно желтый цвет легче всего выявляет подделку. Пьетро показалось, что печати покрыты тонким слоем меда. Что же это за документы, если они требуют таких предосторожностей?

— Марианна, положи Ческо в кроватку, — велела Катерина няне. — Лючиана, пошевели уголья. И обе можете пока быть свободны. Вы нам не понадобитесь. Если огонь станет гаснуть, я попрошу о помощи моих гостей.

Марианна покосилась на темнокожего «гостя» и положила ребенка в деревянную кроватку с высокими резными стенками. Маленький Ческо тотчас вцепился в решетку, подтянулся и встал на ножки. Из своей клетки Ческо стал тянуть ручонки к Меркурио, не отстававшему от него ни на шаг.

«Скоро он научится ходить, — подумал Пьетро. — Ишь, как твердо стоит, даже не качается».

Девушки с поклонами удалились и тихонько закрыли за собой дверь. Пьетро слышал, как они шептались в коридоре.

— Они переживают из-за Нины, — пояснила донна Катерина. — Пьетро, как ты себя чувствуешь?

— Хорошо, мадонна, благодарю вас.

— Нет, это я тебя благодарю. — Катерина отложила вышивание. — Сир Алагьери, вы получили ранения и даже не знаете, по какой причине. Но мы возместим вам ущерб — к сожалению, только моральный. Пора включить вас в круг посвященных. Сейчас мы станем обсуждать вещи, о которых знают только четыре человека на свете. Один из них мой брат. Вторая — мать Ческо. Третий — Тео. Четвертая — я сама. Более никто — даже мой муж — не знает о том, о чем мы сегодня вам поведаем.

— Я… я польщен, мадонна.

— Сведения имеют цену. Узнав обо всем, вы, сир Алагьери, обязаны будете помогать нам кроить будущее по нашему вкусу. Мне нелегко связывать вас данным обязательством — ибо это не что иное, как обязательство. Если вы желаете отказаться от посвящения в нашу тайну…

— Мадонна, — перебил Игнаццио, — вы лукавите. Он не сможет отказаться. Он не сможет отступить из страха потерять ваше уважение. Сами звезды его избрали. А раз так, глупо предлагать ему воспротивиться воле звезд. Он не примет предложения; мы же, предлагая сиру Алагьери подобный выход, только понапрасну пытаемся успокоить свою совесть.

— Вы, конечно, правы. Итак, начнем?

Катерина передала Игнаццио один из свитков. Астролог взломал смазанную медом печать. Это было непросто — мед лип к пальцам. В конце концов Игнаццио развернул пергамент на коленях.

Пьетро увидел разноцветные линии, знаки зодиака и записи на латыни и греческом. Перед ним был гороскоп.

— Этот гороскоп составили много лет назад, — начал Игнаццио да Палермо, — для новорожденного мальчика, третьего сына Альберто делла Скала и его законной супруги.

Пьетро вспомнил слова Кангранде о гороскопе и о том, что этот гороскоп предвещал.

— Донна Катерина, ваш брат говорил, что он советовался с Бенентенди…

— Бенентенди! — фыркнул Игнаццио. — Шарлатан! Да он…

Катерина оборвала да Палермо на самом интересном месте, обратившись к Пьетро:

— Что тебе известно об астрологии?

— Только общие принципы. Отец настоял на нескольких уроках, когда я еще не был наследником.

Игнаццио указал на пергамент.

— Этот гороскоп прост и понятен. Франческо делла Скала — Кангранде, как вы его называете, — суждены великие подвиги. Пожалуй, вернее всего на данное обстоятельство указывает Марс, находящийся в доме Овна, что означает одновременно умение управлять людьми и безрассудство, потребность постоянно доказывать себе собственную храбрость. Заслуживает внимания и положение Сатурна. Сатурн также в доме Овна, и это одно из противоречий в гороскопе Капитана. Сатурн в доме Овна обычно ведет к неверию правителя в собственные силы. В данном случае мы, похоже, имеем дело с обратным эффектом, поскольку Сатурн находится в одном доме с Марсом. Этим объясняется совершенное бесстрашие Кангранде.

Юноша заметил, что мавр, в отличие от своего хозяина, не смотрел на свиток. Мавр смотрел на Пьетро. Юноше стало не по себе.

— Вот этого-то я больше всего и боюсь, — произнесла Катерина. — Мой брат не знает страха.

Игнаццио указал на линии и треугольники.

— Сир Алагьери, перед вами секстили, тригоны и квадранты. Вы знаете, что они означают?

— Это геометрические фигуры, да? Они указывают, под каким углом друг к другу находились планеты в момент рождения ребенка.

— Правильно. От градуса угла зависят связи между планетами. К моменту рождения Кангранде сформировалось десять таких связей — что несколько меньше, чем обычно. Большинство из них второстепенные — три тритона, два пересечения, три квадранта, один секстиль и одно явное противостояние. Именно последние две связи — секстиль и противостояние — для нас особенно важны. В гороскопе Кангранде Меркурий образует секстиль с Марсом. Такое сочетание наделяет человека способностью быстро разрабатывать наиболее эффективные стратегии. Однако Меркурий также образует противостояние с Ураном. Обладатель такого противостояния сознает свои способности, и потому ему очень трудно смиряться с неудачами. Интересно же в данном случае следующее: Уран, отвечающий за неуверенность в своих силах, обратил свое влияние в качество прямо противоположное.

Пьетро обнаружил, что Катерина заливается беззвучным смехом. Самому Пьетро было неудобно, точно он, слушая гороскоп Кангранде, подсматривал за покровителем отца.

Астролог продолжал:

— Солнечный знак Скалигера — Рыбы, последний знак зодиака. Именно Рыбы отвечают за сильнейшее чувство собственного достоинства. Нет, Скалигер не хочет подняться еще выше. Скорее, как бы это сказать, он хочет получить то, что положено ему по праву.

— Это только справедливо, — произнес Пьетро.

Игнаццио скатал пергамент в рулон.

— В целом, перед нами гороскоп сильного, одаренного, умного человека, возможности которого имеют свои пределы. А поскольку пределы есть, они будут достигнуты. Теодоро присутствовал при рождении Кангранде, он лично видел знаки. Кангранде суждено побеждать в войнах и преуспевать на политическом поприще.

— И только, — сказала Катерина, снова запечатывая свиток.

— Выходит, то, что Кангранде сказал мне, — правда, — пробормотал Пьетро. — Он — не Большой Пес.

— Когда и где он такое говорил? — вскинулась Катерина.

— Ночью, в церкви, как раз перед… — Пьетро медлил, стараясь не смотреть на астролога и мавра.

— Можешь говорить при них, — ободрила юношу Катерина.

— Как раз перед приездом матери Ческо.

Катерина прищелкнула языком.

— Значит, та ночь оставила в сердце Франческо более глубокий след, чем я думала. Все правда, Пьетро. Мой брат — не Il Veltro.

Догадка озарила сознание Пьетро, как озаряет темный небосклон полоска зари. Юноша перевел взгляд на ребенка. Ческо стоял в кроватке, держась за перила, чтобы не упасть. Меркурио свернулся на полу напротив мальчика.

«Теперь я знаю, кто ты», — подумал Пьетро.

Вслух же сказал:

— Il Veltro — это Ческо.

— Да, — кивнула Катерина.

— И да и нет, — отозвался мавр.

Переступая порок базилики Сан Зено, Антония дрожала мелкой дрожью. Нет, не от холода. Внутри, кроме нескольких монахов, никого не было. Девушка прошла в прилегавший к базилике сад, из которого открывался вид на реку. Там на скамейке, спиною к пронизывающему ветру, сгорбился чернобородый мужчина.

Длинный нос, крючковатый, почти как клюв хищной птицы. Сердце Антонии замерло. Она много лет довольствовалась портретами отца, однако лицо его было ей знакомо, словно он делил с нею кров. Но что за борода! Пьетро писал про бороду, но Антония не ожидала, что борода окажется такой длинной, до середины груди, и такой черной, с редкими серебряными прожилками.

Антония едва сдержалась, чтобы с криком не броситься ему в объятия.

«Соберись! Ему не понравится, если ты будешь вести себя как ребенок».

Девушка медленно — о, как медленно! — подошла к отцу и встала рядом — не напротив, словно назойливая просительница, а сбоку — и стала ждать, пока он поднимет глаза. Он писал. Боже, он писал!

Данте трудился над шестой песнью новой поэмы. Он зафиксировал появление смертной, но встреча Вергилия и Сорделло была куда важнее, и смертная так и осталась на периферии сознания поэта. Девица, однако, продолжала стоять; Данте смерил ее взглядом и раздраженно произнес:

— Я не подписываю рукописей, что бы вам на этот счет не наплели.

— Я знаю, патер, — с улыбкой отвечала Антония.

Он продолжал писать, стараясь не думать о девице. «Ella non ci dicea alcuna cosa (она все еще здесь) ma lasciavane gir, (что она сказала?) solo sguardando a guise di leon (она назвала меня патер — может, она думает, будто я священник?) quando si posa…»

Он поднял голову. Он посмотрел на девушку. Он прищурился. Он медленно отложил перо. Он поднялся и сверху вниз взглянул на лицо, так похожее на его собственное.

— Беатриче…

И с этого момента он мог пинать ее сапогом или обзывать самыми последними словами — Антония и бровью бы не повела. Вслух назвав ее Беатриче, отец запечатал самый счастливый день в ее жизни, точно драгоценный свиток.

— Что вы имеете в виду, говоря «и да и нет»?

— Я думаю, что Ческо — это Il Veltro, — отвечала Катерина.

Пьетро перевел взгляд на мавра.

— Так вы не уверены?

Выражение лица темнокожего великана не изменилось. Вместо мавра заговорил Игнаццио.

— Возможно, такую судьбу предсказали ему звезды. А возможно, и нет. К несчастью, я не присутствовал при рождении Ческо. Никто из нас не присутствовал. — Он принял из рук Катерины новый свиток.

Пьетро решился на вопрос:

— Тогда почему же… я хочу сказать, почему мы забрали ребенка до того, как был составлен его гороскоп?

Игнаццио указал на Катерину.

— Потому что я составил гороскоп мадонны, когда она была совсем крошкой. Из него явствовало, что ребенок, отданный на попечение донны Катерины — не ее собственный ребенок, — станет Il Veltro.

Пьетро взглянул в спокойное лицо Катерины.

— Вы думали, что это ваш брат.

— Я надеялась, что это мой брат.

— Поэтому вы воспитали его так, будто ему уготована судьба Борзого Пса.

— Да.

— Но ведь у вас был его гороскоп.

Глаза у Катерины стали непроницаемыми.

— Ты меня в чем-то обвиняешь?

— Нет, что вы, мадонна! Конечно нет. Просто меня смущает одно обстоятельство…

Заговорил мавр. Голос его, со скрежетом вырывавшийся из гортани, вызывал мурашки по коже.

— В гороскопе Кангранде было сказано, что он станет великим человеком в пределах Италии.

— Нет! — воскликнула Катерина. — Не надо меня выгораживать. Я никогда не говорила брату, что он и есть Борзой Пес. Но я никогда не убеждала его в обратном. Люди шептались о его необыкновенной силе, ловкости, уме; люди приняли в расчет его прозвище, и слово было произнесено. Не моя вина, что Франческо это слово услышал. Я воспитывала его так, как считала нужным. Думаю, получилось неплохо. Мой брат облечен властью. У него большое будущее. Если он и считает себя Борзым Псом, в том нет вреда.

«Ничего себе „нет вреда“!»

Человек с детства полагает себя избранником судьбы — а потом вдруг обнаруживает, что это вовсе не его жребий! И как только Кангранде до сих пор не стал чудовищем?

— Ты, верно, рад будешь узнать, — с невеселой улыбкой молвила Катерина, — что наш уважаемый астролог и его помощник со мною не согласны. Когда Франческо исполнилось пятнадцать, ему показали его гороскоп. Я не возражала, но в душе была против. С тех пор у нас с братом отношения несколько… натянутые. — Катерина подошла к жаровне и пошевелила угли кочергой. — Если это и есть цена моей ошибки, я согласна ее заплатить. Я всегда считала, что человек должен сам творить свою судьбу. Я хочу воспитывать Ческо так же, как брата, — словно он и есть Борзой Пес. Если выяснится, что я опять ошиблась, вреда не будет. Взгляни на это, Пьетро. Взгляни. — Катерина кочергой указала на пергамент, развернутый на коленях Игнаццио.

Пьетро повиновался. С первого взгляда стало ясно, что гороскоп необычный. Разноцветные линии пересекались, как в гороскопе Кангранде, но были вдвое толще, и их было вдвое больше. Оттого, что очень многие планеты находились в одном и том же положении. И Солнце, и Меркурий, и Венера были в первом доме, причем Меркурий и Венера находились в тесной связи с Луной, которая, в свою очередь, была в Овне, в то время как Солнце образовывало секстиль с созвездием Льва. Пересечениями остальных линий формировались фигуры, близкие к геометрическим. Пьетро вдруг пожалел, что так плохо разбирается в астрологии.

— Странно, не правда ли? Обычно в гороскопах не бывает одновременно столько линий.

— Что это значит?

— Что человек состоит сплошь из противоречий. Солнце в Близнецах, которыми управляет Меркурий. Меркурий, в свою очередь, находится в своем первом доме. Личность маленького Ческо определяет Меркурий. Ческо вырастет неугомонным, беспокойным, он будет пробовать свои силы буквально во всем. Он будет своенравен и быстр, как ртуть. Он не захочет слушать ничьих советов.

А теперь взгляните на положение Луны — вот вам и первое противостояние. Луна находится в одиннадцатом доме, в Овне, а также в тесной связи с Меркурием. Значит, Ческо будет руководствоваться не здравым смыслом, а лишь своими иллюзиями. Что со временем окончательно выведет его из душевного равновесия. Он словно обособится от своих эмоций, разум его вступит в борьбу с сердцем. Однако благодаря столь же тесной связи, которую Луна поддерживает с Юпитером, Ческо будет одержим страстями. Это может привести к различным тяжелым последствиям, из которых худшее… как бы это сказать… утрата честолюбия.

Пьетро перевел взгляд на малыша, который более не обращал внимания на взрослых. Он, уцепившись за решетку кроватки, раскачивался взад и вперед, провоцируя Меркурио на прыжки. И щенок, и ребенок наслаждались этой забавой.

Игнаццио пальцем проследил одну из линий, многократно пересеченную другими.

— Сир, взгляните на Меркурий — планету Ческо. В момент его рождения Меркурий был в Раке, и в своем первом доме. Это значит, что Ческо будет чрезвычайно подвержен влиянию. Меркурий наделит его способностью быстро осваиваться в любой обстановке…

Так, комментируя положение каждой планеты и каждого созвездия, Игнаццио прочел гороскоп до конца. Он столько раз повторил слова «своенравный», «изобретательный», «проницательный», «умный», «быстрый» и «настойчивый», что Пьетро не мог сдержать изумления. Астролог, однако, не скупился и на предупреждения о том, что Ческо не раз будет становиться жертвой своих страстей. Слова «неукротимый», «одержимый», «чувственный», «непостоянный» то и дело слетали с языка Игнаццио да Палермо. Ческо суждено переживать периоды полного безразличия и тоски. Ему будет трудно принять единственно правильное решение. Он не сможет поддерживать длительные отношения с кем бы то ни было, особенно с женщинами. Трижды он будет серьезно любить, однако женится лишь один раз. Влияние Венеры особенно опасно для Ческо в юности, когда мальчик становится мужчиной. Ческо придется собрать в кулак свою сильную волю, чтобы побороть страсти — иначе он падет их жертвою.

Меркурий словно преследовал Ческо.

— А это по вашей части, сир Алагьери, — произнес Игнаццио.

— По моей? — опешил Пьетро.

— Во всяком случае, мне так кажется. Вы спасли Ческо жизнь. Если я не ошибаюсь, ваше влияние на него будет самым длительным. Вам на роду написано занимать в его судьбе очень важное место. — Игнаццио сел и бросил быстрый взгляд на мавра. — Это в общих чертах. Ничто, — астролог интонацией выделил это слово, — не указывает на то, что Ческо не удастся победить свои страсти. Но на его пути опасностям и ловушкам нет числа. Их куда больше, чем до сих пор явилось на пути Капитана. — Астролог пальцем ткнул в точку, о которой до сих пор не говорил ни слова. — Вот мы и добрались до предзнаменований, что были в день рождения Ческо. Вы, возможно, слышали, что в день рождения Скалигера наблюдалось множество благоприятных знамений. Теодоро видел их все. Как я уже говорил, никто из нас не присутствовал при рождении Ческо. Более того: нам не удалось найти надежных свидетелей событий той ночи.

— А когда Ческо родился? — спросил Пьетро.

Катерина снова взялась за вышивание. Не отрывая глаз от узора, она произнесла:

— Он родился в Падуе глухой ночью во время июньских ид.

Игнаццио продолжил:

— Я прибыл в Венецию в начале римского года. Первым делом я отправился в Виченцу, чтобы побеседовать с мадонной Катериной и посмотреть на ребенка. Затем я поехал в Падую, где расспросил местных астрологов. Я не мог получить четкую картину движения второстепенных планет, каковое имело место в ту ночь. Падуанские астрологи утверждали, что одна из звезд пересекла небосклон справа налево — то есть с востока на запад — примерно в час рождения Ческо. Это было бы прекрасное предзнаменование, лучшее из всех возможных. Гороскоп, который мы столь внимательно изучили, составлен с учетом этого наблюдения. Падение звезды уравновешивает все противоречия и усиливает черты характера Ческо. Он преуспеет во всех делах. Он достигнет величия, какого в Италии не знали со времен Цезарей. Я не сомневаюсь: с таким предзнаменованием Ческо в жизни ждут лишь слава и успех.

— Согласно гороскопу, Ческо станет Борзым Псом, — добавила Катерина.

Пьетро почувствовал, что и астролог, и Катерина чего-то недоговаривают.

— Насколько я понял, имеются и другие обстоятельства.

— Ты правильно понял, Пьетро. — Катерина отложила вышивание и взяла последний свиток. — Есть и обратная сторона медали.

Игнаццио ногтем отковырнул печать.

— Первый гороскоп Ческо, сир Алагьери, основан на заявлении, что звезда падала с востока на запад. Однако у меня имеются свидетельства человека, мнение которого я ценю выше, нежели мнения всех остальных астрологов, вместе взятых. Этот человек утверждает, что звезда действительно пересекла небо в час рождения Ческо. Но он клянется, что звезда двигалась с запада на восток. — Игнаццио развернул последний свиток. — Второй гороскоп Ческо составлен на основе этого заявления.

И дома, и планеты были те же, что в первом гороскопе малыша, однако отношения между ними несколько изменились. Линии пересекались уже под новыми углами; те их них, что в первом гороскопе обозначались зеленым и синим цветом, теперь стали красными и желтыми.

— В чем же разница? — удивился Пьетро. — Планеты остались на своих местах. — Никогда в жизни он так не интересовался астрологией.

— Планеты и не должны были сместиться. Падающая звезда изменила их значение. Возьмите, например, Овна в двенадцатом доме. В первом гороскопе этот Овен сулил Ческо спокойствие и добродушие — мы ведь считали, что звезда пересекла небосклон с востока на запад. Но теперь, — Игнаццио указал на знак Овна, — он сулит приступы неукротимого и необъяснимого гнева. Дом не изменился, планеты не сдвинулись. Однако влияние их стало прямо противоположным. — И астролог на дюжине примеров показал Пьетро, как изменение направления падения звезды повлияло на прочтение знаков. Всякий раз дурные побуждения, силою воли подавляемые в первом гороскопе, выходили победителями во втором. — Суть его способностей не меняется, — заключил Игнаццио. — Он будет вести за собой людей, он станет могучим воином, он прослывет мудрецом. Но вот кого он поведет за собою, кому объявит войну, какие мысли родятся в его голове — мы не знаем.

— Неужели все оттого, что мы не можем определить направление падучей звезды?

— Да.

— Можно ли каким-либо способом узнать это направление?

— Поживем — увидим, — произнес мавр.

Свернутые пергаменты осталось только снова запечатать. Катерина пристально смотрела на Пьетро.

— Я хочу, чтобы жизнь этого ребенка сложилась в соответствии с первым гороскопом. Ты согласен?

— Да, — сказал Пьетро. — Конечно. Но что я могу сделать?

— Ты просто должен знать, что в гороскопе говорится о тебе. Твоя роль в судьбе Ческо очень велика. Помни, что поставлено на карту. Борзой Пес — не Кангранде. Борзой Пес — Ческо. Во всяком случае, Ческо может им стать.

— А Капитан знает, что я здесь? — вынужден был спросить Пьетро.

Катерина нахмурилась.

— Мы с братом расходимся во мнениях насчет судьбы. Франческо хочет, чтобы мальчик сам нашел свою дорогу, от нас же требуется ему не мешать. Я не согласна. Я считаю, что мы должны вести себя так, будто первый гороскоп — единственно правильный. Мы должны поощрять все хорошие задатки в Ческо и на корню пресекать дурные наклонности. Как говорит твой отец, судьба человека зависит от него самого. — Пьетро открыл было рот, но Катерина опередила его. — Нет, Пьетро. Мой брат не знает, что мы все тебе рассказали.

Несколько секунд Пьетро размышлял.

— Каковы шансы, что похитителю было что-то известно? Связано ли это с убийством прорицательницы?

— Ты ведь слышал пророчество, — молвила Катерина. — Ты слышал о гонимом юноше, по вине которого падет Верона? Прорицательнице заплатили за эти слова, и я не боюсь, что они сбудутся. Однако ее намек на ребенка доказывает: кому-то известно, сколь много для нас значит Ческо. Весь вопрос — кому.

— И почему, — добавил Пьетро. — Я имею в виду, что дало бы этому человеку похищение. Почему Ческо сразу не убили? Неужели из-за выкупа?

— Скорее, чтобы влиять на судьбу Италии, — произнесла Катерина.

— Чтобы бросить вызов звездам, — сказал мавр.

— Или просто отомстить Кангранде, — предположил Игнаццио.

Пьетро обдумывал, стоит ли задавать следующий вопрос, на сей раз астрологу.

— Мессэр Игнаццио, это может прозвучать глупо…

— Глупых вопросов не бывает, — подбодрил Игнаццио, похлопывая Пьетро по плечу.

— Ладно, спрошу. Я просто подумал — а могло быть две звезды?

Игнаццио выпучил глаза.

— Что?

«Я знал, что вопрос дурацкий», — подумал Пьетро.

— Да так, пустое.

Мавр метнулся из-за стула Игнаццио и чуть не сломал Пьетро ключицу, схватив его своей лапищей.

— Говори!

— Я имел в виду… той ночью, когда родился Ческо… что, если упали две звезды?

Игнаццио вытянул шею из-за плеча мавра.

— Ну, две звезды. Одна летела с востока, а другая — с запада?

Вот болван!

— Если их траектории пересеклись? Это что-нибудь меняет?

Длинный подбородок астролога отвис чуть ли не до пола. Мавр ослабил хватку и уставился на огонь. Катерина и Пьетро смотрели на Игнаццио, который никак не мог собрать глаза в кучку.

— Устами младенца… — пробормотал мавр.

Игнаццио поднялся.

— Простите меня, мадонна. Сир Пьетро за один час понял то, над чем я ломал голову несколько недель. Меня следует выпороть.

— Порка подождет, — процедила Катерина. — Так что же означают две звезды?

Игнаццио подался вперед, плотно сцепив руки. Вкрадчивых манер как не бывало. Теперь Игнаццио походил на незадачливого школяра, которого неожиданно вызвали отвечать.

— Узнать наверняка никак невозможно.

— Мой господин хочет сказать, — вмешался мавр, — что все зависит от того, которая из звезд была ближе, а которая дальше. Углы падения, не интересовавшие нас, коль скоро мы думали, что звезда была одна, теперь тоже приобретают большое значение.

Катерина вскинула бровь.

— Составьте мне этот гороскоп.

— Гороскопы, мадонна. Как минимум два. А то и больше, если учитывать все варианты, — снова говорил мавр, взявшийся торговаться вместо хозяина.

— Мне все равно, сколько времени займет составление гороскопов и в какую сумму они обойдутся. Я хочу их получить.

— Как вам будет угодно. — Игнаццио отвесил Пьетро поклон. Лицо его успело принять обычное выражение. — Я восхищен вашим умом, сир.

— Я… я вовсе не хотел… — Взволнованный Пьетро до сих пор не осознал всю глубину своего открытия.

Благодарение богу, на улице поднялся шум. Началась суматоха. Пьетро уже не смотрел на астролога — он прислушивался к крикам, прорывавшимся сквозь ставни.

— Что там еще стряслось? — Катерина прошла на балкон, за нею следовали Игнаццио и Пьетро. На улице люди собирались группками, шептались; несколько особо ловких горожан бегали от одной группки к другой, разнося, очевидно, сплетни. На одних лицах застыл ужас, на других — довольные ухмылки. Подавляющее большинство, похоже, вовсю забавлялось — точнее, злорадствовало. Приблизительно полторы сотни мужчин и еще больше женщин с явным наслаждением смаковали подробности.

Двери распахнулись, и в гостиную влетел Баилардино. На добродушном лице его не наблюдалось и следа ночных возлияний.

— Ну и суматоха! То-то в Падуе повеселятся, когда узнают!

— Что случилось? — спросила Катерина.

— Ты до сих пор не слышала? Вся Верона гудит! Молодой Монтекки сбежал!

— С кем?

Вопрос задала Катерина. Пьетро тяжело прислонился к стене — он знал ответ.

«Мари, что ты наделал!»

Баилардино от души веселился.

— Да с этой малюткой, невестой Капеселатро! С племянницей Гранде! Она со своим родственничком Марцилио сегодня с утра уехала к Монтекки, а он уж и священника нашел!

У Пьетро округлились глаза.

— Значит, и Марцилио в сговоре?

— Он был свидетелем! А может, и посаженым отцом — всякое говорят.

— Кто распустил этот слух? — Катерина все еще не верила.

Пьетро поверил сразу, но ответ его не интересовал.

— Младший Каррара сразу же отправил письмо своему дяде, а пажу своему наказал прочесть письмо перед Кангранде и всем двором! — Баилардино усмехнулся. — Этот падуанец — храбрый малый. Гранде просто озверел! На людях-то он не мог подобающую выволочку племяннику устроить, но в покоях у них покою-то сегодня ночью и не будет, помяните мое слово!

— Антонио уже слышал? — спросил Пьетро. Только это сейчас и имело значение.

— Он же не глухой! В городе только об этом и говорят. Старик Капеселатро, должно быть, остатки волос повыдергивал с досады. Он мне вчера жужжал, как доволен партией для младшенького. Якобы эта свадьба сблизит Падую и Верону.

— Сблизит, куда денется, — ровным голосом произнесла Катерина. — В Вероне не одни Монтекки занимаются политикой.

— Капеселатро этого так не оставит, голову даю на отсечение, — ухмыльнулся Баилардино.

— Он больше не Капеселатро, — покачал головой Пьетро. — У него другое имя.

Баилардино прищелкнул пальцами.

— Ты прав! В этом-то и соль. — Баилардино нахмурился — только сейчас он заметил астролога. — И вы здесь, синьор звездочет? Вы, верно, думали, что такой исход неизбежен? Ваши драгоценные планеты завертелись в нужный момент, и у молодого Монтекки в штанах заиграло?

— Не уверен, что на данное обстоятельство повлияли звезды, — степенно отвечал Игнаццио.

— А в чем вы вообще уверены? — Баилардино не скрывал неприязни.

— Тут дело в нумерологии. Имена обладают особой властью. Когда человек меняет имя, он сам меняется. А с ним и его судьба.

— Черт меня подери, — проворчал Баилардино.

— Это старый спор, — молвила Катерина. — И никакого отношения к сегодняшнему событию он не имеет. Что предпринял мой брат, чтобы не дать разгореться междоусобице?

Баилардино повернулся к астрологу спиной.

— Кангранде отправил гонца в замок Монтекки с приказом Марьотто предстать перед судом. Больше он пока ничего не может сделать. Дело за Капуллетти. От их действий все и будет зависеть.

Катерина, Игнаццио и Баилардино еще обсуждали ужасное событие, Пьетро же снова сел. Под ложечкой мерзко посасывало. Было трудно дышать.

«Я видел, к чему все идет, и ничего не предпринял. Как я посмотрю в глаза Антонио?»

Что-то шлепнуло Пьетро по руке. Меркурио ткнулся мокрым носом ему в ладонь. Значит, щенок наконец оставил Ческо. Пьетро взглянул на кроватку — и глазам не поверил. Малыша не было.

«Боже! Ческо снова пропал!»

Прежде чем Пьетро успел поднять тревогу, его потянули за рукав. Юноша оглянулся и увидел Ческо. Малыш смотрел ему прямо в глаза. Ческо, которому не исполнилось еще и года, стоял на ножках без посторонней помощи. В руке он сжимал давешнюю марионетку.

Пьетро снова взглянул на кроватку. Решетка была целехонька. Как же он выбрался?

Малыш стукнул Пьетро по плечу марионеткиной головой — и просиял, когда юноша забрал куклу. Выполнив задуманное, Ческо развернулся и пошел к балкону. Он не ковылял, не спотыкался, не покачивался. Он шел. Шел легко, привычно, как будто…

«Как будто научился ходить несколько недель назад».

Пьетро машинально ощупал марионетку. То был тигр. Большая кошка, вроде леопарда. До чего же Ческо проницательный!

«Вот именно, до чего? До каких пределов?»

Как он выбрался из кроватки? И сколько уже времени он скрывает свое умение ходить? В том, что малыш скрывает этот факт, Пьетро не сомневался.

Увидев, что Ческо сам идет к балкону, взрослые рты пораскрывали.

— Вот чертенок! — не выдержал Баилардино. — Кэт, ты мне не говорила, что он умеет ходить!

Катерина во все глаза смотрела на приемного сына.

— Я и сама не знала.

Дойдя до балкона, Ческо повернулся и расплылся в улыбке. Не обращая внимания на троих мужчин, он смотрел на Катерину. Катерина встретила его взгляд, демонстративно взяла вышивание и продолжала работу.

У Ческо вытянулось лицо. В мгновение ока он очутился у каменных балконных перил. Крохотные пальчики ухватились за резьбу. Проемы были достаточно широки, чтобы Ческо проскользнул в один из них.

Меркурио отчаянно залаял. Пьетро понял, что малыш собирается сделать, и вскочил, но замешкался, приложившись на больную ногу. Мавр оказался проворнее — он изловчился схватить Ческо за рубашечку. Пьетро подоспел секундой позже. Не без труда ему удалось поймать малыша, извивавшегося по ту сторону перил. Ческо сердился, бушевал, лягался и пихался. К счастью, он был так мал, что ни Пьетро, ни тем более мавр попросту не замечали этих ударов. К облегчению толпы, смешанному с разочарованием, ребенка достали и унесли в комнаты.

Крепко прижимая к себе мальчика, Пьетро взглянул на Катерину. Она встала.

— Спасибо, Пьетро. Теперь нам придется занять покои на первом этаже. А еще я закажу плотникам новую кроватку.

Ческо заревел. Он сжал крохотные кулачки и принялся яростно ими потрясать. Катерина взяла его на руки. Ческо активнее заработал кулачками. Не обращая внимания на его гнев, Катерина произнесла:

— Пьетро, не будешь ли ты столь любезен, не передашь ли кое-что моему брату? Пожалуйста, скажи Франческо, пусть подумает, стоит ли вызывать сира Монтекки в суд. Хоть я и считаю, что молодой человек должен отвечать за свои поступки, однако, по-моему, в данной ситуации судебный процесс только подольет масла в огонь.

Пьетро машинально поклонился, глядя не на Катерину, а на Ческо, отчаянно колотившего свою приемную мать. Юноша заметил, что Ческо молотит Катерину в грудь и в подбородок, но не касается ее живота. Баилардино хотел было взять ребенка на руки, но Катерина не дала.

— Нет, Баилардино, это мой крест, — произнесла она, имея в виду маленького буяна.

Мавр собрал свитки.

— С вашего позволения, мадонна. Я их заново запечатаю.

Катерина кивнула, не разжимая пальцев, сомкнутых на запястьях Ческо. Пьетро поднял костыль и похромал к двери. Не придумав ничего лучшего, Ногарола двинулся к графину с вином. Залпом он осушил кубок.

— Кэт, тебе налить?

— Да, пожалуйста. Пьетро, ты уходишь? Помни — sub rosa, как раньше.

— Herkos odonton, — кивнул Пьетро.

— Именно, — едва улыбнулась Катерина.

Пьетро пришлось крепко взять Меркурио за ошейник. Игнаццио и мавр тоже откланялись, причем Игнаццио совершил поклонов в несколько раз больше, чем обычно.

Закрыв за собой дверь, Игнаццио и Пьетро одновременно вздохнули с облегчением.

— Никогда ничего подобного не видел, — признался Пьетро.

— Я тоже, — произнес Игнаццио. — И все-таки…

— А с Кангранде тоже так было? — спросил Пьетро.

Вместо астролога ответил Теодоро:

— Нет.

Они стали спускаться, и Игнаццио вдруг сказал:

— Вы, наверно, жалеете, что вас втянули в этакое дело, да, сир?

— Пожалуй, — отвечал Пьетро. — Но сейчас мне нужно точно узнать, сколько бед натворил мой друг.

— Как отвергнутый жених воспримет измену?

— Он будет очень переживать, — уверенно сказал Пьетро. — Очень, очень переживать.

Значит, нас ждет война, по крайней мере между этими молодыми людьми, а то и между семействами Монтекки и Капуллетто. Вам нелегко придется между двух огней. На чьей вы стороне?

Пьетро поежился.

— Мне ближе Марьотто. Но Антонио — пострадавший. Мари поступил жестоко. Честь диктует мне принять сторону Капуллетто.

— Но сердце подсказывает другое, не так ли?

— Что вы хотите услышать?

— Вам лучше уехать, — произнес мавр. — Посмотреть чужие края, прославиться.

— А как же… как же?.. — Пьетро указал на двери гостиной.

— Тео прав, — одобрил Игнаццио. — Кто знает, когда вы им понадобитесь и в каком качестве. Разумнее всего для вас будет снискать себе громкую славу на чужбине. Вдобавок вы избегнете незавидной участи посредника между двух врагов.

Совет был искренний и дельный. Пьетро решил, что по крайней мере мавра опасаться не стоит. Его надо уважать, да, но не бояться. И все же юноша покачал головой.

— Если я уеду, меня сочтут трусом.

— Я видел вас вчера вечером и только что. Вы кто угодно, но не трус.

Пьетро взглянул на мавра.

— Извините, могу я вас кое о чем спросить? Вас прозвали Арусом. Что это значит?

— Это имя я получил много лет назад, — заскрипел мавр. Извините, сейчас я должен спрятать свитки и помочь моему господину переодеться.

— Пьетро, вы ведь подождете нас, да? — попросил Игнаццио. — Тогда мы вместе предстанем перед Капитаном.

Поджидая в коридоре под дверью комнатки астролога, Пьетро вспоминал слова, сказанные Кангранде той разбухшей от воды ночью.

«Как жить, если тебя загодя превратили в легенду?

Если бы я действительно полагал себя избранным небесами, я бы в борьбе доказал свою избранность.

Я боролся бы всю жизнь, не щадя себя, только чтобы увидеть ее падение».

Тогда Пьетро думал, что Кангранде говорит о себе. Теперь кое-что прояснилось.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЯТАЯ

Антония пребывала в такой эйфории от встречи с отцом, что не заметила ни дороги к Domus Bladorum, ни разматывания шарфов и отряхивания плащей, ни суеты прислуги. Запыхавшийся Поко принес скабрезные вести о друзьях Пьетро. Лишь выложив все, что ему было известно, Поко заметил сестру.

— Империя! — воскликнул он с такою неподдельной радостью, что Данте не смог сдержать улыбки.

— И нас теперь вызывают в суд, — продолжал Поко. — Так-то вот. Монтекки сбежал с невестой Капуллетто и тайно обвенчался. Выходит, перемирию конец. Да здравствует война!

Все вместе они отправились в Domus Nova, где располагался суд Скалигера. Зал в изобилии украшали роскошные гобелены и резьба. Отец Антонии всегда превозносил презрение Кангранде к показной роскоши; здесь, однако, роскошь эта просто била в глаза. Будь Кангранде королем, тронный зал, он, без сомнения, устроил бы в Domus Nova.

Антония все еще не могла отвести от отца восторженных глаз, когда он указал на возвышение.

— Посмотри, милая, — это и есть Скалигер. Антония нехотя перевела взгляд — и забыла выдохнуть.

Читать баллады и поэмы, сложенные о покровителе отца, — это одно; увидеть его живьем — совсем другое. Скалигер показался девушке столпом силы и самоуверенности. Он выглядел очень молодо — наверно, из-за длинных волос, рассыпанных по плечам; Антония же приготовилась увидеть коротко стриженного воина. Девушка не фиксировала внимание на том факте, что Скалигер действительно был молод. Он был всесилен, подробности же вытекали из этого главного обстоятельства.

Девушка взглянула на Антонио Капуллетто. Славный парень, что проводил ее до палаццо, являл собою жалкое зрелище. Он был ранен. Повержен. Раздавлен.

«Что за удар, — думала Антония. — Вот во Флоренции такое никогда бы не произошло».

Антония не была влюблена и не мечтала о любви, как большинство ее сверстниц, однако прекрасно понимала горе молодого Капуллетто. Но она понимала и другое: годы, проведенные под назойливой опекой матери, научили Антонию ценить свободу, и теперь в ней проснулся бес неповиновения. Джаноцца сама выбрала свою судьбу. Возможно, она поступила неразумно, но зато ей некого будет винить в своих несчастьях, кроме самой себя. Антония изо всех сил старалась не восхищаться мужеством, которого потребовал от Джаноццы этот шаг.

Посреди залы потрясал кулаками желтоволосый толстяк. В отличие от отца Антонии, выделявшегося нарочитой скромностью одежды, старый Капуллетто пестротою и роскошью платья соперничал с богатым убранством залы. Он кричал впрочем, кричать он начал задолго до прихода семейства Алагьери.

— Особенно оскорбительно, что в сговоре участвовал родственник девушки! Племянница Гранде была обещана моему сыну! Этого союза, если вы помните, желал сам правитель Вероны! Этого союза желал наш почтенный гость из Падуи! Какое право имел Марцилио выдавать девушку замуж против воли своего дяди, главы семьи?! Какое право, если синьор Каррара обещал ее моему сыну?!

Антония старалась следить за мыслью старого Капуллетто, пробивавшей себе дорогу сквозь обиду и гнев, но взгляд ее то и дело возвращался к отцу — тот спокойно наблюдал за накалом страстей. Внезапно он подмигнул дочери. Смущенная Антония поспешно отвернулась — и увидела гобелен у себя за спиной. На гобелене кролики сражались с конными рыцарями. Антония хихикнула и тут же принялась кашлять, чтобы отец не счел ее легкомысленной.

Однако Данте излияния Капуллетто успели наскучить, тем более что толстяк пошел уже по четвертому кругу. Услышав смешок дочери, он тоже взглянул на гобелен.

— Нелепо, не правда ли? Обрати внимание на лозы, что изображены на заднем плане, — посоветовал он.

За спинами рыцарей и кроликов стеной стоял лес, а в лесу скрывались крохотные черти. Они-то и подстрекали грызунов на военные действия.

— Как тебе известно, милая Беатриче, даже самые невинные создания могут стать орудиями в руках нечистого.

Антония с умным видом кивнула. Данте шепотом стал объяснять дочери, какова политическая подоплека события.

— Сбежавшая невеста — падуанка, внучатая племянница Джакомо Гранде да Каррары. Хотя наш покровитель и в дружеских отношениях с Гранде, всякому ясно: тайный брак Джаноццы означает начало войны между ними. В настоящий момент у Вероны с Падуей перемирие. Кангранде хочет, чтобы оно продлилось возможно дольше.

— Значит, — прошептала в ответ Антония, — в какую бы сторону ни подул падуанский ветер, он наполнит паруса Скалигера?

— Умница.

Джакопо потянул отца за рукав и кивком указал на дверь.

— Пьетро пришел.

Антония проследила взгляд Поко. В залу вошел рыцарь в сопровождении низкорослого человечка и огромного мавра с ужасными шрамами на лице и шее. На рыцаре были длинный дублет и бриджи, которые, вопреки моде, скрывали бедра. Юноша опирался на костыль, однако плечи его от этого ничуть не ссутулились, лишь торс несколько искривился вправо. У ног рыцаря вертелся поджарый борзой пес. На секунду Антония представила, как хорош был бы рыцарь со своей маленькой свитой в качестве сюжета для гобелена — не то что двуличные кролики. Затем стала за спиной юноши искать глазами своего брата.

И вдруг Антония вспомнила. Ведь Пьетро был ранен в ногу. Девушка тотчас узнала цвет волос, почти скрытых шляпой и повязкой; увидела знакомые очертания лба и скул. Лицо было худощавое, как у отца, нос — материнский. В ладном юноше легко угадывался мальчик, когда-то дергавший ее за косички.

Поко вздумал помахать брату, но Данте схватил его за запястье и жестом велел сидеть смирно. Антония видела, как Пьетро огибает толпу, не сводя глаз с молодого Капуллетто. На лице брата читалось глубокое сострадание, однако он был спокоен, как и отец.

Антония перехватила еще один взгляд Данте и не смогла удержаться, чтобы не стиснуть его локоть. Данте погладил дочь по руке, не отвлекаясь от излияний старого Капуллетто. Антония знала: события этого дня возымеют самые тяжелые последствия, но не могла сдержать улыбки.

Пьетро же было не до смеха. Прочитай сестра его мысли, замаскированные спокойною печалью в глазах, она пришла бы в ужас.

«Мари, подлец, будь ты проклят! Чтоб тебе вечно гореть в аду! Антонио, вставай, кричи, плачь! Тебе станет легче. Нужно как следует разозлиться — только тогда ты вернешься к жизни!»

Но Антонио сидел без движения, повесив голову. Пьетро не сомневался: друг не слышит ни единого слова из впечатляющей речи старого Капуллетто. Тот продолжал как по писаному, голос его гремел под сводами залы.

— Что касается алчности клана Монтекки, теперь мы видим, как деньги, неправедно добытые основателями рода, прокладывают путь к любым привилегиям. Я не сомневаюсь, что молодой Каррара получил хороший куш за то, что отдал девушку спесивому юнцу…

Пьетро приблизился к возвышению, на котором восседал Капитан. Толпа расступалась перед героем войны, астрологом и его невольником, более походившим на дьявола: первый внушал обожание, второй уважение, третий — суеверный ужас. Слуги отвели Меркурио к остальным собакам, среди которых был и легендарный Юпитер. Отец и сын обнюхали друг друга, но родственные чувства в них не проснулись — псы улеглись по разным углам.

Прежде Пьетро доводилось бывать в Domus Nova только дважды — Скалигер редко решал здесь проблемы, не относящиеся к делам государственной важности. Для внутренних дел он предпочитал собирать совет на собственной лоджии или в палаццо дей Джурисконсульти. Сегодняшнее собрание, однако, было посвящено не чествованию правителя далекой страны и не приему сановника из соседнего города-государства. Сегодня народ собрался посмотреть, как Кангранде станет вершить правосудие.

— А как же наши права? — разорялся Капуллетто. — Неужели закон защищает только граждан Вероны, пусть и самого низкого происхождения, но не нас? Неужели старинный род имеет больше прав, чем семья, недавно получившая гражданство? Разве мы не доказали, что достойны быть гражданами Вероны? Если кто и заслуживает привилегий в глазах старейшин, так это мой сын. Антонио бросился защищать Верону еще до того, как стал ее гражданином. Он кровью добыл себе гражданство — кровью, пролитой у стен Виченцы! — Речь текла гладко, акценты ставились именно там, где нужно, — без сомнения, Капуллетто поднаторел в судебных процессах.

«Интересно, в каком качестве он выступал — адвоката или клиента?»

Пока крошка капуанец («браво, отец!») разорялся в таком духе, Пьетро обратил взгляд на Кангранде. Если тот и сердился, по нему этого было не видно. Каждые несколько минут Кангранде нагибался к Пассерино Бонаццолси, чтобы обсудить очередной пассаж Капуллетто; один раз дискуссии был удостоен Гранде, сидевший слева.

Имелась в зале и еще одна августейшая особа, с которою Кангранде не перемолвился ни словом. То был не кто иной, как Гаргано Монтекки. Отец «девичьего вора» сидел на скамье вместе с другими знатными синьорами Вероны прямо, точно палку проглотил. Никто не говорил с ним — все ждали приговора Кангранде.

«Вчера вечером он веселился от души, — подумал Пьетро. — А теперь словно постарел на тысячу лет».

Пьетро перевел взгляд на клан Капуллетти. Негодующий Людовико брызгал слюной. Луиджи не выказывал признаков волнения — пожалуй, он был даже доволен таким поворотом событий. Антонио смотрел прямо перед собой остекленевшими глазами; на лбу его застыла складка, как будто он никак не мог взять в толк, что же произошло. Пока Антонио не осмыслит случившегося, гнева в его душе не будет. Когда же потрясенный разум оправится, место шока займет боль.

Зато Людовико бушевал за двоих.

— Разве мой сын не был посвящен в рыцари рукою самого Скалигера? Разве это не вчера произошло? Разве он не занял второе место в скачках? Разве его не отделяла от победы в забеге всего одна пядь, когда на его пути возник девичий вор? Разве Скалигер не пожаловал нам фамилию старинной и уважаемой семьи? И разве сегодняшнее событие не является показателем фаворитизма, расточаемого Вероной на своих граждан? Или это у вас в обычае — похищать невест и выдавать их за юных фатов, что купаются в розовой воде? — Капуллетто обращался уже не к Скалигеру. Он пытался завоевать толпу, вызвать сочувствие к своей семье.

Такового не наблюдалось. Капуллетто выдохся и прервал свою проникновенную речь, чтобы отхаркнуть мокроту в салфетку. Заговорил Скалигер.

— Да, синьор Капуллетто, мы, как вы изволили заметить, понимаем вашу обиду. Уверяю вас, виновные не останутся безнаказанными. Я только жду, когда соберутся все, кто хоть как-то был замешан в известные события. А пока, Скалигер обвел глазами толпу, — позвольте огласить указ. Как и во времена, когда мой почтенный отец служил нашему славному городу в качестве народного капитана и подесты купцов, сейчас дуэли запрещены. — По толпе прошел ропот. — Ссоры не должны разрешаться посредством меча! Враждующим сторонам надлежит обращаться в суд! Указ распространяется не только на сам город, но и на все земли, находящиеся под управлением Вероны!

Пьетро сразу понял, к чему клонит Кангранде. Правитель Вероны не желал новых вспышек междоусобной борьбы на своей территории. Закон, разрешающий дуэли, возобновленный Бартоломео делла Скала, чтобы Монтекки и Капуллетти могли напоследок сразиться, Кангранде вторично отменил. Новые Капуллетти не имели права мстить за свои обиды.

«Как жестоко шутит судьба, — думал Пьетро. — Отец был прав. Игнаццио тоже об этом говорил. И даже синьор Монтекки. Имена обладают властью над людьми».

Однако Кангранде пошел дальше — он наложил на поединки строжайший запрет. Адвокаты загалдели, услышав об этом решении. Нет, они не возмущались, наоборот, им запрет был на руку. Ведь при таком раскладе веронцам ничего не останется, как нанимать адвокатов, чтобы защитить свою честь.

Голос Людовико, успевшего передохнуть, перекрыл галдеж почтенных слуг правосудия.

— Вы запрещаете поединки, чтобы не дать моему сыну самому отстаивать свою честь!

Кангранде покачал головой.

— Нет, я просто забочусь о том, чтобы никто не нарушал спокойствия веронцев. Я также стараюсь защитить честь вашего сына и всей вашей семьи. Вас не было в Вероне, синьор Капуллетто, когда в этих стенах бушевала междоусобная война. Представители двух почтенных семейств, отстаивая то, что они считали честью, не думали о безопасности горожан. Так называемая честь более пострадала от беспорядков, что они чинили в городе, нежели от всех оскорблений, настоящих и мнимых, нанесенных враждебным семейством. Новый закон защитит всех веронцев, спасет как их собственность, так и самые жизни.

Людовико исчерпал еще не все аргументы в защиту поединков, однако продолжить спор ему помешали. За дверью послышался шум, и взорам веронцев предстали шестеро солдат в полном боевом снаряжении. Среди них был Марцилио да Каррара. Он вошел в залу с гордо поднятой головой, не удостоив самых почтенных мужей Вероны даже взгляда. Марцилио смотрел только на Скалигера, и, хотя на лице его не дрогнул ни один мускул, в уголках глаз играла насмешливая улыбка.

Прежде чем заговорить с Марцилио, Кангранде обратился к Джакомо Гранде.

— Мессэр Джакомо, этот молодой человек — ваш племянник. Он не является гражданином Вероны. Считаете ли вы, что его следует допросить здесь и сейчас, или же предпочтете вести допрос в падуанском суде?

— Поскольку своим поступком Марцилио запятнал честь нашей семьи, — отвечал Джакомо, подавшись вперед, — его следует допросить немедленно. Я полностью полагаюсь на вашу мудрость, синьор Капитан, и на справедливость веронских судей. Пусть его допросят в Вероне! — Когда утих одобрительный гул, Джакомо добавил: — Я тоже задам ему пару вопросов.

— Как вам будет угодно. — Кангранде перевел взгляд на Марцилио — будто каменной плитой парня придавил. — Синьор Каррара, говорят, вы присутствовали при венчании вашей родственницы, синьорины Джаноццы, и Марьотто Монтекки.

— И не просто присутствовал, — усмехнулся Марцилио, — я был посаженым отцом.

Капитан проигнорировал как приглушенный ропот в рядах зрителей, так и возглас Людовико Капуллетто, далеко не такой приглушенный.

— Понятно. И вы сделали это, синьор Каррара, зная, что и двоюродный дед девушки, и ее покойный отец нашли для нее другого жениха?

— Да.

— Где состоялось венчание?

— В часовне, в главном имении Монтекки, что к востоку от Илласи.

— Кто их венчал?

— Какой-то монах-францисканец. Я слышал, Монтекки называл его братом Лоренцо.

Пьетро вспомнил симпатичного монашка, того, что накануне так смутился, когда его приняли за француза. Кангранде смерил взглядом епископа-францисканца — тот сидел мрачнее тучи.

— Давайте сразу проясним, синьор Каррара, — когда вы говорите «Монтекки», вы имеете в виду кавальери, а не мессэра Гаргано.

— Конечно. Полагаю, мессэр Гаргано ничего не знал о венчании. — Марцилио усмехнулся, посмотрев на бледного как полотно синьора Монтекки.

«Он полагает! Куда как любезно — полагать то, что всякому очевидно!»

— Что вам известно о новобрачных? — продолжал Кангранде.

— Мне известно, что до вчерашнего вечера они не встречались.

— Вы знаете, что случилось вчера вечером?

— Джаноцца сказала, что они… гм… разговаривали. — По тону Марцилио было ясно, что место имели не одни только разговоры.

Зрители, как один человек, подались вперед. И почему Скалигер не прогонит посторонних, подумал Пьетро. Если бы не возгласы да не шушукание, он бы давно уже до всего дознался. Впрочем, чтобы избежать междоусобицы, допрос, конечно, нужно проводить публично. По крайней мере, так Скалигер обезвредит сплетников.

— Мы в суде, а не на поэтическом ристалище. Будьте так любезны, синьор Каррара, избавьте нас от намеков.

— Извините. Монтекки читал Джаноцце вслух последнее произведение поэта, которому вы покровительствуете, — синьора Данте Алагьери.

О боже! Пьетро машинально, не успев сообразить, что делает, вместе со всеми обернулся к отцу. Отец, как всегда невозмутимый, явился в сопровождении Поко и девушки небольшого роста и очень строгого вида.

«Пожалуй, продажи теперь возрастут», — некстати подумал Пьетро.

Кангранде снова завладел вниманием толпы.

— И что же случилось потом?

— Потом они полюбили друг друга, — просто отвечал Марцилио.

— А как вы стали участником заговора?

— Джаноцца все мне рассказала сегодня поздно ночью.

— Каков был ваш ответ?

Толпа снова напряглась, чтобы не пропустить ни единого слова Марцилио.

— Я сказал, что, если она действительно любит Марьотто, она должна выйти за него замуж.

Людовико от негодования заклокотал, как горшок с похлебкой. Скалигер выдержал паузу и произнес:

— Выходит, это вы их надоумили.

— Любовь нынче стала такой редкостью. Как было не помочь влюбленным?

— Значит, вы почувствовали, что обязаны им помогать?

— Именно так. Я почувствовал, что это мой рыцарский долг.

— Возможно, — без тени улыбки произнес Скалигер, — я подзабыл рыцарский устав. Не припомню, где написано, что пособничество таким союзам является долгом кавальери.

— Синьору Капитану угодно, чтобы я освежил его память?

— Будьте так любезны.

Марцилио выпрямился, точно копье проглотил.

— Правила куртуазной любви просты и понятны. Вот, например, правило восьмое: «Никого нельзя лишать любви без очень веских причин».

— По-вашему, договор между вашей семьей и благородным семейством Капуллетто не является очень веской причиной?

— Обручения еще не было. Даже официальной помолвки не было. Я чувствовал — и сейчас чувствую, — что такая всепоглощающая любовь, какая вспыхнула между моей племянницей и сиром Монтекки, стоит дюжины брачных контрактов.

Людовико зарычал.

— Синьор Каррара, вы говорили с сиром Монтекки, чтобы убедиться в серьезности его намерений? — не смутился Кангранде.

— Я был у сира Монтекки сегодня рано утром. Я нашел, что у него легкий нрав. Правило восемнадцатое: «Единый легкий нрав…»

— «…Делает человека достойным любви», — подхватил Кангранде. И прищурился.

— Также я понял, что сир Монтекки ревнует Джаноццу к жениху. С того часа, как сир Монтекки увидел мою племянницу, он не проглотил ни крошки и ни на минуту не сомкнул глаз.

— Надеюсь, он не очень похудел, — съязвил Кангранде.

— Не очень, мой господин.

— А вам не пришло в голову поговорить с женихом девушки? Может, он тоже не ел и не спал?

— Капитан, сердце Джаноццы выбрало другого. — И Марцилио поклонился с притворной почтительностью.

При этих словах Антонио еще сильнее сгорбился.

«Значит, он слушает».

— Получается, чувства сира Капуллетто вы в расчет не принимали?

Марцилио покачал головой.

— Еще как принимали — Монтекки и Джаноцца. Но я вспомнил последнее правило куртуазной любви — «Ничто не мешает одной женщине быть любимой двумя мужчинами».

Кангранде поджал губы.

— Полагаю, Марцилио да Каррара, весь вопрос в том, почему вы не посоветовались со своим дядей. Он — глава семьи, самый старший в роду. Это он вел переговоры о помолвке. Разве не к нему вы должны были в первую очередь обратиться?

— Сегодня утром мой дядя с вашей милостью закрылись в кабинете, чтобы обсудить дела государственной важности, — не моргнув глазом, отвечал Марцилио. — Я счел, что тревожить вас по мелочам не стоит. Что же касается одобрения, мой дядя не раз говорил, что мне следует больше интересоваться семейными делами. Вот я и попытался разрешить проблему так, чтобы должным образом почтить память предков.

— Допустим. Тогда следующий вопрос: к чему такая спешка?

— Сегодня вечером, за ужином, должна была состояться официальная помолвка. Я хотел уладить проблему прежде, чем она возникла. Ведь после помолвки Джаноцце было бы гораздо труднее избежать нежеланного замужества.

Пьетро заметил, как вздрогнул Антонио.

— Значит, вы предвосхитили помолвку, выдав девушку замуж.

— Замуж за человека, которого она любит, — подтвердил Марцилио. — Amor ordinem nescit.

— С вашего позволения, Капитан, — вмешался Джакомо Гранде. Скалигер кивнул, и Гранде обратился к племяннику: — Скажи, Марцилио, а почему ты решил, что Марьотто Монтекки — достойная партия?

Марцилио прищурился.

— Полагаю, дядя, это очевидно. Монтекки — фамилия древняя и благородная. Предки Марьотто были консулами и подестами, а некоторые из них — даже эмиссарами и гражданами Падуи. Имения Монтекки находятся почти на границе падуанских и веронских владений, чуть южнее Виченцы. Я подумал, для Вероны и Падуи будет добрым знаком объединиться посредством этого союза. Что касается самого Марьотто, я видел его на поле боя. Он благороден и храбр. Вчера на скачках он являл собою воплощение истинного рыцаря.

— Ты же пытался его убить! — не выдержал Пьетро. Гнусная ухмылка Марцилио только подзадорила юношу. — Ты и под Виченцей его чуть не убил, и во время Палио!

— У стен Виченцы мы были на войне, — смиренно отвечал Марцилио. — Марьотто тоже убил бы меня, представься ему случай. Что же касается Палио, мы просто соревновались. Много рыцарей погибло. Марьотто повезло, что он остался жив.

— Это ты подстроил их гибель! — не унимался Пьетро.

Каррара грустно покачал головой и обратил взор на Кангранде.

— Не понимаю, о чем он говорит.

Пьетро собрался было объяснить, но его перебил Кангранде:

— Сир Алагьери, вы не являетесь членом городского совета. Как рыцарь, вы имеете право молча присутствовать на суде, если вам угодно.

Марцилио заговорил прежде, чем Пьетро успел ответить.

— Мой господин, молодой Алагьери, очевидно, нездоров, если выдвигает подобные обвинения. Благородные граждане Вероны погибли в результате несчастного случая. Вы сами так говорили.

— Ты, выходит, обвиняешь меня во лжи? — запальчиво воскликнул Пьетро.

— Я просто сказал, что ты ошибаешься, — отвечал Марцилио. — Ты получил слишком много ударов по голове. Неудивительно — ведь из-за своей ноги ты не успеваешь вовремя пригибаться.

Пьетро резко развернулся и, обращаясь к Скалигеру, произнес:

— Чтобы доказать свою правоту, я вызываю его на…

— Нет! — Кангранде, подавшись вперед, взглядом пригвоздил Пьетро к месту. — Похоже, кавальери, вы не слышали моего указа. Возврата к правосудию меча не будет. — Он окинул взглядом всю залу. — Итак, повторяю. Дуэли вне закона. Всякий, пойманный с поличным, будет изгнан из нашего города и не сможет рассчитывать на еду и кров в землях, находящихся под властью Вероны. Это во-первых. Я также оставляю за собой право определять дисциплинарное взыскание за оскорбление, которое наносится гражданину посредством вызова на дуэль. Время сейчас военное, и я не допущу, чтобы в моем городе знатные синьоры убивали друг друга из-за юношеской горячности!

Кангранде переводил глаза с одного лица на другое в поисках недовольных указом. Не найдя таковых, он вернулся к допросу падуанца.

— Марцилио да Каррара, оба раза, когда вы сталкивались с сиром Монтекки, он был вместе с этим вот молодым человеком. — Кангранде указал на Антонио. — Разве сир Капуллетто менее достойный рыцарь, чем его друг?

— Антонио Капуллетто, без сомнения, храбр, мой господин, — отвечал Марцилио. — Однако мне кажется, ему не хватает одного… одного качества, которым обладают лишь благородные люди. Ему не хватает… как бы это сказать… истинного рыцарского духа. Конечно, это только мое скромное мнение.

Пьетро мысленно застонал. В зале собрались исключительно благородные синьоры; среди их предков никто не припомнил бы купца или ростовщика. Они помешались на семейной чести. Новоиспеченная знать вроде Капуллетти в их глазах была в лучшем случае необходимым злом. Каррара, без сомнения, наступил на их любимую мозоль. Он завоевал толпу, сыграв на главном ее предубеждении.

Кангранде явно думал о том же, поскольку прекратил допрашивать Марцилио, таким образом не дав ему взбудоражить толпу. Кангранде вызвал епископа и осведомился о личных качествах упомянутого брата Лоренцо.

— Вина целиком и полностью на мне, — проговорил преподобный Франциск. — Этот молодой рыцарь из Падуи сегодня рано утром постучался в нашу обитель, и я велел брату Лоренцо совершить любую службу, о которой попросит синьор Каррара. Брат Лоренцо только выполнял мое поручение. Взгляд Франциска был тверд. — Само собой разумеется, я понятия не имел ни о каком венчании. Тем не менее, если требуется кого-нибудь наказать за роль Церкви в данном деле, пусть это буду я.

— За роль Церкви мы наказывать никого не будем, — успокоил епископа Кангранде. — Однако нам необходимо поговорить с братом Лоренцо и выяснить, не было ли каких-либо несоответствий канону в церемонии венча…

Кангранде осекся, потому что в задних рядах произошло некоторое замешательство. Очень скоро шепот перешел в восклицания: «Вот они! Вот они! Вы только посмотрите на нее!» Ряды благороднейших граждан Вероны раздались, чтобы пропустить Марьотто Монтекки и его молодую супругу, Джаноццу делла Белла.

О, что это была за пара! Оба знали — не могли не знать! — что входят в логово льва, однако и мысли не допускали, что доспехи блаженства окажутся ненадежными. Девушка светилась от счастья. Марьотто шел от нее по правую руку; шаг его был тверд, уверен, полон достоинства. Появление юных преступников только подтвердило главный аргумент Марцилио, о рыцарском духе. Никто не решился бы отрицать, что вместе эти двое — само совершенство, идеальное воплощение любви.

Пьетро увидел, как довольный Марцилио ухмыляется во весь рот. Больше всего на свете юноше хотелось, чтобы нахальный падуанец подавился своей ухмылкой. Пьетро отлично знал характер Мари — тот ни за что не решился бы сбежать с чужой невестой, не заручившись самой деятельной поддержкой падуанца. Мари — просто влюбленный болван. Главный злодей здесь — Каррара, он пытается посеять вражду меж рыцарей Скалигера.

Но удался ли его коварный замысел? Как поступит Антонио теперь, когда его бывшая невеста и бывший друг стоят прямо перед ним? Затаив дыхание вместе с остальными зрителями, Пьетро смотрел, как Марьотто преклонил колени перед Скалигером — медленно, чтобы не вырвать руки из белых пальцев своей возлюбленной, присевшей в глубоком реверансе. Справа от Марьотто сгорбился на скамье его столь жестоко обманутый друг. Слева играл желваками отец, честь которого он запятнал. Марьотто на них не смотрел — он глаз не сводил с бесстрастного лица Скалигера.

Приказ объясниться не заставил себя долго ждать.

— Сир Монтекки, Верона благодарит вас за столь скорый ответ на вызов в суд. Полагаю, вам известно, почему вы здесь.

— Да, мой господин, — отвечал Марьотто. — Я женился на этой девушке против воли ее родных и без ведома своих. Я никогда не пожалею об этом шаге. Тем не менее я отдаю себе отчет, что нанес обиду многим, в первую очередь своему самому лучшему другу. Я… — Марьотто замялся, не в силах взглянуть Антонио в глаза. — Я готов возместить семейству Капуллетто моральный ущерб в любом размере; я также покорно приму любое наказание, какое вы сочтете нужным, — даже смерть.

Пьетро показалось, что Капитан вздохнул, но он просто ответил:

— Ну, на смерть из-за любви вам вряд ли придется идти.

Затем Капитан в третий раз провозгласил указ о запрете дуэлей. Антонио сидел, как побитая собака, сломанная нога в лубках глупо торчала вперед. Когда вошли Марьотто и Джаноцца, он метнул на них быстрый взгляд и снова принялся изучать пол.

— Пожалуй, в данном случае я не вправе выносить приговор, — подытожил Кангранде. — Вы не совершали преступления против государства. Вы согрешили против двух семейств.

— Против трех, — уточнил Марьотто. — Я подорвал доверие родного отца. Мой отец был бы категорически против этого союза. Вот почему я не стал с ним советоваться.

Толпа снова загудела — одобрительно, как показалось Пьетро. Марьотто не пытался избежать ответственности. Он являл собой воплощение истинного рыцаря — отважного, честного, влюбленного.

— Трех так трех, — согласился Кангранде. — Значит, вы понесете наказание — или заслужите прощение — только от этих трех семейств. В первую очередь спросим опекуна девушки, желает ли он предъявить претензии Марьотто Монтекки.

Джакомо поглаживал свою холеную бородку. Формально девушка была его собственностью. Гранде мог бы предъявить юнцу обвинение в воровстве, хотя участие Марцилио существенно запутывало дело.

— Меня терзают сомнения, — начал Гранде, — причем сомнения не относительно поступка этого молодого веронца, а относительно поведения моего племянника. Он превысил полномочия, которыми наделен в нашей семье, он присвоил себе мое право выбирать мужа для Джаноццы. С другой стороны, мой племянник, пожалуй, не ошибся. Пара получилась действительно прекрасная. Возможно также, что моя внучатая племянница не подходила в жены Антонио Капуллетто. В таком случае мой племянник поступил правильно.

Гранде глубокомысленно вздохнул.

— Как бы то ни было, семейство Каррара снимает обвинение с Марьотто Монтекки. Он действовал с согласия родных Джаноццы — пусть подразумеваемого, но согласия. Я знаю его отца, я только что слышал речь самого Марьотто, и я считаю его достойной партией для Джаноццы. Мы, да Каррара, принимаем и приветствуем этот союз.

Благородные синьоры в унисон испустили нечто вроде вздоха облегчения.

Людовико Капуллетто вскочил.

— А мы, Капуллетто, не принимаем этого союза! Слышите? Мы не согласны! Мы взяли имя Капуллетти, только чтобы угодить отцу этого девичьего вора, — и мы не принимаем, не принимаем, не принимаем! Мы требуем справедливости!

— Я понимаю, что вы имеете в виду, мессэр Людовико, — сказал Кангранде, и в голосе его зазвучал металл. — Однако я еще не слышал, что скажет человек, более остальных пострадавший в этом деле. — Голос Кангранде зазвучал мягче. — Антонио, что ты скажешь?

Секунда тянулась бесконечно долго. По лицу Антонио Пьетро понял, что друг его не хочет говорить. Антонио посмотрел на Джаноццу, затем на Марьотто. Голова его качнулась, губы приоткрылись, но из них не вырвалось ни звука.

Марьотто выпустил руку своей невесты и двинулся к Антонио. Людовико дернулся было ему наперерез, но ледяной взгляд Кангранде охладил пыл оскорбленного отца. Приблизившись к Антонио, точнее, к его выставленной вперед сломанной ноге, Марьотто замялся. Наконец он низко наклонил голову и опустился перед своим лучшим другом на колени.

Антонио медленно поднял взгляд. Целую секунду казалось, что он сейчас заговорит. Но нет — голова снова бессильно повисла, глаза уставились в пол.

Этого Людовико Капуллетто снести не мог. Схватив костыль сына, он ударил Марьотто по голове. Удар пришелся на висок, стук расколол повисшую в зале тишину.

Марьотто повалился на пол. Джаноцца с криком бросилась к нему. Гаргано Монтекки вздрогнул, но счел за лучшее оставаться на месте. Скалигер в мгновение ока очутился рядом со старым Капуллетто и перехватил костыль, занесенный во второй раз. Костяшки пальцев у него побелели.

— Людовико! Покиньте свидетельское место! Немедля, или я вас арестую!

Синьор Капуллетто, багровый, мокрый от пота, разжал пальцы и на шаг отступил от Капитана.

— Видите, что с моим сыном? Он даже говорить не может! Я требую справедливости! Это нечестно — запрещать нам кровью смывать обиды! Если вчера справедливость измерялась в ударах мечом, пусть и сегодня так будет! Пусть ваш указ, Капитан, вступит в силу с завтрашнего дня, а сейчас позвольте нам отомстить за себя лучшим из способов!

Людовико поддержали все знатные синьоры. Они жаждали дуэли, и им было все равно, что думает на сей счет Кангранде. Тот попытался выдвинуть аргумент против.

— Антонио нездоров — он и стоять-то как следует не может, не то что драться. А вам, Людовико, я не позволю сражаться с юношей втрое моложе вас.

Послышался хрип. Скалигер поднял руку, призывая к тишине.

— Что вы говорите, сир Капуллетто?

Медленно, очень медленно Антонио поднялся. Часто моргая, чтобы скрыть слезы, он промолвил:

— Я вполне способен драться.

— Молодец, сынок! — воскликнул Людовико.

Кангранде покачал головой.

— Я вам запрещаю.

— Мой господин… — начал Людовико.

— Нет! — отрезал Скалигер.

— Мой господин, — послышался голос со скамьи голос одного из старейшин, — дозвольте сказать?

Кангранде испустил вздох облегчения и снова занял свое место на возвышении.

— Синьор Монтекки, прошу вас. Вам слово.

Старший Монтекки как мог стремительно прошел на середину залы. Темный плащ его зловеще развевался за плечами. Глаза Людовико вспыхнули от ярости. Кангранде приготовился слушать.

«Вот кто поддержит Скалигера в запрете дуэлей», — подумал Пьетро.

Гаргано Монтекки единственный на себе испытал пагубные последствия практики каждый спор разрешать оружием — в междоусобной борьбе он потерял отца, братьев, дядьев и любимую жену.

Гаргано, всегда очень сдержанный, сейчас просто цедил слова.

— Дуэли преследуют род человеческий со времен Ветхого Завета. Каин и Авель, не умея разрешить спор другими методами, решились на поединок. Древние язычники точно так же по всякому поводу хватались за оружие. Древние умбры полагали меч не менее справедливым судьей, чем совет старейшин. Гомер повествует о поединке между Парисом и Менелаем за право обладать Еленой.

Вы назовете это варварством, единственным способом для полудиких людей решать споры. Однако из легенды о Давиде и Голиафе видно, что побеждает тот, на чьей стороне правда. Карл Великий поощрял дуэли между рыцарями, говоря, что страх за свою жизнь удерживает человека от необдуманных слов и поступков, на кои столь скоры молодые люди. Что есть война, как не множество поединков в одном месте? В битве Господь берет сторону правого и наделяет его меч силою, свойственной лишь справедливости. То же самое происходит во время дуэли. Разумеется, речь не об уличной потасовке и не о вероломном нападении из засады, а о законной дуэли, проводимой по всем правилам, с секундантами, единым оружием, и так далее.

Гаргано в упор посмотрел на поверженного Марьотто, и Кангранде нахмурился.

— После всего, что случилось сегодня, я хотел отречься от сына. Своим поступком он разрушил мои надежды. Он более не стоит доверия — ни вашего, Капитан, ни доверия своих друзей, ни доверия своего родного отца. Господь дал мне лишь одного сына; ничего, рассуждал я, у меня есть еще и дочь, которой, видимо, досталась вся верность и преданность, назначенная для обоих моих детей. — Взгляд Гаргано скользнул по лицам. — Но теперь я передумал. Благородный синьор Капуллетто требует дуэли. Я считаю, что его требование нужно удовлетворить. Пусть лучше дуэль состоится сейчас, на законном основании, чем когда-нибудь потом, в темном переулке или у сточной канавы. Да свершится правосудие! Нечего моему сыну упражнять язык в клятвах да извинениях — пусть жизнью своей оправдает поступок, столь отдаливший его от нас. Марьотто утверждает, что совершил его во имя любви; любовь, благороднейшее из знамен, поднимает он в свою защиту. Пусть докажет, что его любовь столь велика. Если он примет вызов, я позволю ему снова считать своим имя, которое он сегодня опозорил.

Пьетро взглянул на Кангранде. Тот был мрачнее тучи — понятно почему. Его загнали в угол.

— Если Антонио сам не может сражаться, кто защитит его честь? — Кангранде выдвинул последний аргумент.

— Пусть выберет защитника, — отвечал Гаргано. — Возможно, его брат…

— Я буду защищать честь моего друга!

Все взоры устремились на Пьетро, уже пробиравшегося на середину залы. Антонио тоже поднял голову и кивнул. Взгляд его оставался пустым. Марьотто, который не мог встать без посторонней помощи, недоверчиво уставился на Пьетро.

Более всех, кажется, удивился Кангранде.

— Пьетро… Сир Алагьери, неужели вы будете сражаться за Антонио?

— Разумеется, буду.

— Но почему?

— Потому, мой господин, что я знал об искре, что вчера вечером пробежала между Марьотто и донной Джаноццей, однако ничего не предпринял.

— Пьетро, это не твое… — начал Марьотто, но отец резко его оборвал:

— Замолчи, щенок!

— Если мне не изменяет память, сир Алагьери, — продолжал Кангранде, — вчера вечером у вас были другие дела. — И он напомнил присутствующим о попытке похищения и о леопарде.

— Это не оправдание, мой господин. Вчера вы приняли меня в рыцари. — Пьетро прикрыл глаза и процитировал: «Стать рыцарем значит сделаться Господним мечом, вершащим правосудие на земле. Рыцарь сокрушает несправедливость. Рыцарь защищает невиновных. Рыцарь слушает глас Божий». — Пьетро открыл глаза и в упор взглянул на Кангранде. — Благодаря моему попустительству случилась беда. Это пятно на моей чести.

Цитируя слова Кангранде, Пьетро надеялся склонить его на свою сторону. Однако услышал из уст своего господина закономерный вопрос:

— А разве Марьотто не друг тебе?

Пьетро перевел взгляд на искаженное болью, обескураженное лицо Мари.

— Друг, мой господин.

— И ты тем не менее намерен с ним сразиться?

Пьетро тщательно обдумал свои следующие слова.

— Марьотто только что получил удар по голове. Вряд ли он способен сейчас сражаться. С вашего позволения, мой господин, я бы предложил другого защитника чести Монтекки.

На лице Кангранде отразилось отвращение. Он клюнул.

— И кто же у тебя на примете? Уж не убитый ли горем престарелый отец Марьотто?

— Нет, мой господин, хоть я и не сомневаюсь, что синьор Монтекки в бою не уступит юноше. — Кровь пульсировала у Пьетро в висках, и ему большого труда стоило не частить, а говорить внятно, подчеркивая каждое слово. — Покуда никто не упомянул об ответственности донны Джаноццы. В этой истории многое зависело от нее.

— Неужто ты вздумал сражаться с женщиной? — Кангранде не улыбался, только в глазах замерло ехидство. Он пытался умалить храбрость Пьетро, выставить его на посмешище.

В ответ Пьетро снял перчатку и крепко ее стиснул.

— О нет, мой господин, я желаю драться с человеком, который свел этих двоих. Синьор Каррара замешан в деле, он связан и с донной Джаноццей, и с Марьотто. Первой он доводится дядей, второго он выбрал своей племяннице в мужья. Если синьор Каррара полагает, что способствовал осуществлению настоящей любви, пусть защищает эту самую любовь, не щадя жизни! — И Пьетро бросил перчатку.

Все рты пораскрывали от изумления. И вдруг послышался голос Марцилио:

— Вызов принят! Вызов принят! — Сам молодой Каррара уже пробирался сквозь толпу.

— Я тебе покажу «принят»! — взревел Гранде и подался вперед, чтобы отвесить племяннику пощечину.

— Капуллетти никогда…

— Монтекки никому не позволят отвечать за свои грехи!

— Тише! Тише! Синьоры, успокойтесь! — взывал Кангранде. — Сир Алагьери, моя благодарность за все, что вы для меня сделали, не знает границ. Однако я не могу разрешить эту дуэль. Мой указ опирается на законодательство.

— Если уж на то пошло, дело не в законодательстве, — проговорил, поднимаясь со своего почетного места в первом ряду, Гульермо дель Кастельбарко. Старейший член Anziani, Кастельбарко имел вес в городе — вес как золота, так и ратных заслуг. — Мой господин, вы поддерживаете традицию, начатую вашим достославным дядей, великим Мастино. Согласно этой традиции, указ считается законом, только если он написан и должным образом заверен.

— Ну так напишите его, — велел Кангранде. — А я не допущу, чтобы мой город превратился в поле битвы!

Тут вмешался Пассерино Бонаццолси. Возведя очи горе, он изрек:

— Не знаю, как в Вероне, а в Мантуе подобные указы заверяются подписями всех членов совета старейшин в ходе заседания, должным образом организованного.

Кангранде раздраженно оглядел почтенных Anziani.

— Объявляю внеочередное заседание совета старейшин. Присутствующие считаются кворумом при голосовании. — Кангранде принялся выкликать старейшин по именам, первым назвав Гульермо дель Кастельбарко. Тот не отозвался. Кангранде перечислил всех, однако никто из благородных синьоров не подал голоса.

— Вижу, — тон у Кангранде был зловещий, — что без кворума у нас ничего не выйдет. — Он спустился с возвышения, прошел мимо Пьетро и остановился в середине залы. Тон из зловещего стал ледяным. — Итак, почтенные синьоры старейшины, вы хотите, чтобы дуэль состоялась. Но понимаете ли вы, чем это чревато? Я уже не говорю о том, что один из дуэлянтов — представитель соседнего государства, с которым мы совсем недавно заключили мир. Подумайте о последствиях. Вспомните времена, когда на улицах Вероны велись бесконечные бои! Вспомните, сколько погибло совершенно невинных людей! Вспомните трупы в переулках и умирающих в сточных канавах — существовал официальный запрет на дуэли. Дуэли были вне закона, потому что они против законов Божьих! Нынешнее разрешение на дуэли имеет место лишь благодаря попустительству моего брата Бартоломео. Помните ли вы, для чего он отменил запрет? Чтобы покончить с тем, что начиналось с крови, единственно возможным способом — кровью! Последней кровью Капеллетти! До вчерашнего дня никто не носил это имя, ибо все Капеллетти были мертвы! Похоронены! Они погибли не на войне, не от рук врагов-иноземцев, а из-за нашей… из-за нашей глупости!

— Синьор Монтекки, — Кангранде теперь обращался к отцу Марьотто, — синьор Монтекки, преодолейте свой гнев. Вам ли не знать цену междоусобиц? — И Скалигер снова повернулся к старейшинам. — Хорошенько подумайте об этом! Если мы допустим еще одну вспышку междоусобной вражды, она не только запятнает честь нашего города — она поглотит нас с потрохами! Всех до единого! Ненависть порождает только ненависть! Одна дуэль не насытит жажды крови, что терзает врагов, тем более если речь идет о делах сердечных. Прольется кровь! Когда украдены деньги, их нетрудно выплатить. Когда отобраны земли, их нетрудно вернуть. Но пролитую кровь не вернешь! За нее можно заплатить — но только новою кровью. Кровопролитие ведет к кровопролитию! Подумайте хорошенько, прежде чем спустить с цепи Зло! Я говорю сейчас не как правитель, а как ваш соотечественник! Подумайте о том, какою славная Верона останется в памяти потомков — если таковые вообще появятся на свет!

Скалигер медленно обвел глазами залу. Конечно, собравшиеся слушали его речь — слушали, но не внимали.

— Очень хорошо. Я мог бы позвать стражу и силою вразумить вас. Но я не тиран. Если вам так хочется, я разрешу одну безумную ночь — но при условии, что с первыми лучами солнца вы все подпишетесь под указом о запрете дуэлей. Если вы, почтенные синьоры старейшины, не дадите мне сейчас этой клятвы, клянусь всем для меня святым, я сию же минуту позову стражу.

Старейшины, довольные победой, принялись клясться, что на рассвете подпишут указ великого Капитана и станут защищать этот указ до конца дней своих.

— Мне нужна еще одна клятва — от вас, почтенные отцы. Людовико и Гаргано, вы должны поклясться самым для вас дорогим — своим состоянием и самою жизнью, — что не станете мстить. Каков бы ни был исход этой дуэли, ею дело и завершится, без всяких репрессалий.

Гаргано сказал, что с радостью даст такую клятву — он не держит зла на благородное семейство Капуллетти. Людовико в знак согласия нехотя кивнул. Кангранде принял обе клятвы и, прикрыв глаза, произнес:

— Марцилио, теперь ты можешь принять вызов. Каррара, не взглянув на дядю, бросился к Пьетро. Он поднял перчатку высоко над головой и смял ее в кулаке.

— Я принимаю твой вызов, Алагьери!

— Тогда давайте поскорее покончим с этим. — Кангранде поднялся. — В вашем распоряжении один час. Ступайте на Арену! — вскричал он.

Толпа взорвалась восторженными воплями. Меркурио, сидевший с остальными собаками в углу, бросился к хозяину. Пьетро тяжело дышал. Щенок лизнул ему ладонь, и Пьетро рассеянно погладил его, раздумывая, доживет ли до утра. Он слышал, как множество голосов выкрикивали его имя, по большей части вместе с пожеланиями удачи. Пьетро не отвечал. Все его внимание сосредоточилось на Марцилио да Карраре, ожесточенно спорившим со своим дядей. Не дослушав Гранде, Марцилио резко развернулся и зашагал прочь. Он быстро удалялся от своего врага, однако на полпути не забыл с мерзкой ухмылкой помахать Пьетро рукой.

«Ублюдок».

На плечо юноше опустилась тяжелая рука. Нервы у него были на пределе — он развернулся, подняв руки для защиты.

— О чем ты только думаешь, мальчик мой? — вполголоса спросил Данте.

Рядом с отцом возник Поко — глаза у него блестели — и сердитая девушка — лицо ее казалось знакомым. Пьетро прищурился и узнал выражение вечного неодобрения, свойственное его матери.

— Антония, ты?

Он потянулся, чтобы обнять сестру, однако она стряхнула его руки.

— Отвечай — тебя отец спрашивает! О чем ты думаешь? Ты что, хочешь испортить ему отношения с покровителем? Как ты посмел пойти против воли человека, который приютил нашего отца?

— Вполне обоснованное, хотя и ошибочное предположение, милая Беатриче, — пробормотал Данте, ласково погладив девушку по руке. — Я имел в виду вызов одному из самых искусных рыцарей в Италии, в то время как Пьетро едва держится на ногах без костыля.

— Я смогу, — заверил Пьетро. — Я пока способен бегать — я это вчера доказал.

— Если ты вздумал принести себя в жертву, остановить тебя не в моей власти. Скажи только, почему ты решил драться с Марцилио да Каррарой?

— Потому что Мари свалял дурака. Устроил-то все Каррара.

— Ты не сможешь его победить, — высказался Поко.

Пьетро глубоко вздохнул.

— Смогу, потому что я прав.

— Разве? — съязвил Данте.

— Да, он прав! — К ним подскочил Людовико Капуллетто и принялся трясти руку Пьетро. — Спасибо тебе, мальчик мой, спасибо! Чтобы такой благородный молодой человек принял нашу сторону! Кто скажет, что это ничего не значит?! Пусть теперь попробуют насмехаться над нами! Даже Капитан слова не скажет!

— Я бросил вызов Марцилио вовсе не в пику Кангранде, — осторожно проговорил Пьетро. — С Антонио обошлись несправедливо. И я знаю — все подстроил Каррара. Дуэлью я это докажу. Где Антонио?

— Здесь.

Тучный Капуллетто посторонился, пропуская сына. Антонио прохромал к Пьетро. Голос его звучал до странного мягко.

— Пьетро, я дам тебе все, что пожелаешь. Все, что имею.

— Да разве я из-за награды? Я просто делаю то, что считаю правильным.

Антонио поник головой.

— Черт. Прости. Я болван. — На глаза ему навернулись слезы. Он поднял костыль. — Я не могу… понять… почему… почему он так… Почему?

Возглас, с таким трудом вырвавшийся из уст Антонио, прояснил страшную правду. Нет, не предательство Джаноццы убило Антонио. Джаноцца — только женщина, к тому же едва знакомая. А вот Мари — лучший друг. Был.

Повисло неловкое молчание, и тут вмешалась сестра Пьетро. Она посоветовала Антонио направляться на Арену — ведь на своих костылях он не скоро до нее доберется. А Пьетро, добавила девушка, нужно еще экипироваться. Антонио покорно кивнул и вышел в сопровождении ворчащего отца и напыжившегося брата.

— Моя сестра права, — сказал Пьетро. — Мне еще нужно вооружиться.

— Ты не ответил на мой вопрос, — проговорил Данте.

— Какой вопрос?

— Ты уверен, что правильно поступаешь? Подумай о том, что случилось вчера вечером. Еще вчера днем эти два семейства были в самых дружеских отношениях. Сегодня они готовы перегрызть друг другу горло. А почему? Девушка всего лишь выполняла волю судьбы. Нет, Пьетро, во всем виновато имя, которым лучше было бы никогда не называть живых. Как знать, может, Монтекки и Капуллетти суждено враждовать вечно.

Пьетро покачал головой.

— Вечно я сражаться не смогу — только сегодня, сейчас.

— У тебя с этим падуанцем свои счеты, — проницательно заметил Данте. — Каррара уже лишил тебя способности бегать. Скажи, мой мальчик, неужели он стоит твоей жизни?

Прежде чем Пьетро успел ответить, вмешался старый Монтекки.

— Ваш сын прав. Я хочу, чтобы он об этом знал.

Все Алагьери обернулись. Гаргано Монтекки все еще сидел на скамье. Вид у него был смертельно усталый.

— Я понимаю, что вы имеете в виду, синьор Алагьери. Я понимаю также, что местом возрождения старой вражды станет место ее же гибели — то есть Арена. Разве не символично, что и вы, синьор Алагьери, снова здесь и сможете в своих трудах рассказать потомкам о предательском безрассудстве Монтекки и Капуллетти? — Гаргано поднялся. — Но сын ваш прав. Звезды определяют нашу судьбу, однако человек вправе по-своему понять предзнаменование. Кажется, вы об этом говорили. Мой сын выбрал свою дорогу — а значит, должен идти по ней. Мне остается только горевать. — Не зная, что еще сказать, Гаргано опустил ладонь на рукоять меча Пьетро. — Да пребудет с тобою Господь. — И с этими словами синьор Монтекки удалился.

Повисло напряженное молчание. Явился лакей, отвесил Пьетро поклон и сообщил, что послан Скалигером, чтобы помочь сиру Алагьери экипироваться. Пьетро взглянул на отца.

— Я должен идти. Присмотрите за Меркурио, отец.

Данте велел Джакопо помочь брату. Когда юноши в сопровождении лакея удалились, Антония стиснула локоть отца.

— Неужели это все? Что еще мы можем сделать?

— Мы можем молиться, милая Беатриче. Молиться — прочее в руках Господних.

И они ушли. В зале остались только двое. Игнаццио да Палермо и Теодоро Кадисский обсуждали слова Данте.

— Нужно составить гороскоп этого выдающегося молодого человека. Жизнь его в опасности.

— Составление гороскопа займет много времени. Сегодня на Арене гороскоп ему не поможет.

— Но вы согласны?

— Да. И все же кое-что лучше не открывать раньше времени. Единственное, что мы можем для него сегодня сделать, это присутствовать при дуэли.

И они направились к Арене.

Назад: ЧАСТЬ III ПОЕДИНОК

Дальше: ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ШЕСТАЯ