18
Одиннадцать часов! Майкл сел на кровати и уставился на электронный будильник, стоящий на ночном столике. Как он мог столько проспать? Он специально оставил шторы незадернутыми, чтобы свет разбудил его, но кто-то плотно их задернул. А перчатки? Где, черт возьми, его перчатки? А, вот они! Натянув их на руки, он встал.
Портфель исчез. Майкл понял это, еще не успев заглянуть за спинку стула. Его одурачили!
Набросив на плечи халат, он прошел в гостиную. Никого. В воздухе витал резкий запах кофе и табачного дыма. Ему нестерпимо захотелось курить.
На кофейном столике стоял пустой портфель, а рядом двумя аккуратными стопками были сложены папки с досье.
— О Боже, Роуан! — простонал он.
Эрон никогда его не простит. Значит, Роуан прочла о Карен Гарфилд и о докторе Лемле и теперь знает, что они умерли после встречи с ней. Прочла она и все светские сплетни, записанные со слов Райена Мэйфейра, Беатрис и еще многих из тех, с кем познакомилась на похоронах. Об остальном даже подумать страшно!
Если сейчас он пойдет в спальню и обнаружит, что ее вещей там нет… Но их там и не было — все ее вещи оставались в ее номере.
Майкл растерянно почесал затылок. Что делать? Позвонить в ее номер? Или лучше Эрону? Или в отчаянии завопить и биться головой о стену?
И тут он увидел записку — листочек почтовой бумаги с грифом отеля лежал возле папок. Почерк был ровным и четким:
«Восемь тридцать утра.
Майкл!
Прочла досье. Я люблю тебя. Не волнуйся, В девять часов встречаюсь с Эроном. Пожалуйста, приезжай в особняк часам к трем. Мне нужно какое-то время побыть там одной. Жду тебя в три. Если не сможешь приехать, оставь сообщение в отеле.
Аэндорская ведьма».
Аэндорская ведьма… Это еще кто такая? А, вспомнил! Женщина-волшебница, к которой отправился царь Саул, чтобы та помогла ему повидаться с предками. Ладно, сейчас не до исторических экскурсов. Значит, она прочла досье… Умная девочка. Нейрохирург все-таки. Надо же — прочла досье! У него на это ушло два дня!
Стянув с правой руки перчатку, он коснулся пальцами листочка. Мгновенная вспышка, и… Роуан склонилась над письменным столом в соседней комнате… Горничная в униформе отеля кладет почтовую бумагу на тот самый стол… Это было давно, несколько дней назад. Потом он увидел еще массу каких-то образов — ничего существенного. Майкл чуть приподнял руку, подождал, пока дрожь в ней утихнет, и вновь коснулся листочка бумаги…
— Мне нужна Роуан, — прошептал он.
Она появилась перед ним снова. Майкл не чувствовал в ней гнева — только сосредоточенную уверенность, какую-то таинственность и… Что это? Роуан явно что-то задумала!
Он отчетливо ощутил возбуждение, дерзкую непокорность, а потом с удивительной ясностью увидел ее, но уже в каком-то другом месте… Однако образ почти мгновенно рассеялся и исчез. Майкл надел перчатку.
Несколько минут он сидел неподвижно, погруженный в собственные мысли, не в силах забыть о странном возбуждении и пытаясь понять его причину. Как отвратителен был ему этот невесть откуда появившийся дар! «Я научу вас пользоваться им, — сказал вчера Эрон, — но смысл ваших видений никогда не будет понятным до конца — они всегда будут вас смущать, приводить в замешательство». Господи, как он ненавидит эту свою пресловутую силу рук! Ему неприятно даже захватившее его целиком острое ощущение Роуан, которое никак не желает его покидать. Гораздо приятнее вспоминать то, что происходило в спальне, и ее бархатный голос, шепчущий нежные слова любви. Разве не чудесно — слышать их из ее собственных уст? Возбуждение!
Он набрал номер бюро обслуживания номеров.
— Пожалуйста, пришлите мне завтрак: яйца по-бенедиктински, овсянку… да-да, большую порцию овсянки, ветчину, тосты и кофе. Пусть официант воспользуется своим ключом — я буду одеваться. Прибавьте для него двадцать процентов чаевых. И еще. Принесите, пожалуйста, немного холодной воды.
Майкл еще раз перечитал записку. Роуан сейчас вместе с Лайтнером. Он никак не мог избавиться от дурного предчувствия. Сейчас он как никогда понимал беспокойство Эрона, когда тот позволил ему прочитать досье. А сам он тоже не желал слушать Лайтнера. Ему не терпелось приступить к чтению. Так разве может он винить в этом Роуан?
И все же тревожное чувство не проходило. Роуан не понимала Эрона. А тот, безусловно, не понимал ее. Она считала Лайтнера доверчивым и наивным. Майкл покачал головой, А Лэшер? Как отнесется к происходящему он?
Вчера, перед тем как Майклу уехать из Оук-Хейвен, Лайтнер сказал:
— Это был тот самый мужчина Я отчетливо видел его в свете фар и знал, что это всего лишь иллюзия. Но я не мог рисковать.
— И что вы намерены делать дальше? — спросил Майкл.
— Принять все меры предосторожности, — ответил Эрон. — Что еще остается?
И вот теперь Роуан просит встретиться с ней в особняке в три часа, потому что хочет побыть там какое-то время одна. Наедине с Лэшером? Майкл не представлял, как ему сдержать свои чувства и вытерпеть до трех часов.
«Но ведь ты вернулся в Новый Орлеан, старик, — уговаривал он себя. — И до сих пор не удосужился навестить старые места и старых приятелей. Так почему бы не отправиться сейчас туда?»
Майкл покинул отель в одиннадцать сорок пять и с наслаждением вдохнул теплый воздух. Приятная неожиданность! За годы, проведенные в Сан-Франциско, он привык к холоду и ветру, и сейчас, выходя на улицу, инстинктивно ожидал чего-либо подобного.
Он направился из центра к окраинам и вновь испытал радостное удовольствие от широких тротуаров, прямых улиц, отсутствия бесконечных подъемов и спусков, Казалось, в этом городе даже дышится легче и каждый шаг не требует напряжения и усилий. Теплый бриз вместо обжигающих лицо ледяных порывов с Тихого океана и зелень дубов над головой вместо слепящего блеска неба над побережьем.
Как и в прежние времена, он медленно брел по Филип-стрит в сторону Ирландского канала, не стремясь ускорить шаг, ибо знал, что скоро и без того жара станет почти невыносимой, одежда и обувь пропитаются влагой и сделаются тяжелыми и что рано или поздно ему придется снять с себя куртку цвета хаки и привычно закинуть ее через плечо на спину.
Вскоре, впрочем, мысли его приняли совсем иное направление — слишком многое напоминало вокруг о счастливых и беззаботных временах детства. Даже тревога за Роуан и опасения, связанные с Лэшером, отодвинулись на второй план. Покрытые зарослями плюща стены, тонкие побеги цветущего мирта, то и дело норовящие скользнуть по лицу, заставляли его вернуться в прошлое. Как хорошо, что многое здесь осталось неизменным! Викторианские особняки и дома в стиле королевы Анны по-прежнему мирно соседствовали с довоенными постройками, кирпичными, украшенными колоннами, массивными и прочными, способными, подобно особняку на Первой улице, простоять еще многие века.
Наконец он пересек заполненную мчащимися машинами Мэгазин-стрит и оказался в родном районе Ирландского канала. Дома здесь словно осели и съежились, колонны сменились подпорками. Даже огромные каркасы не росли дальше Констанс-стрит. И все же он чувствовал себя здесь прекрасно. Это был его район, та часть города, которая была и навсегда останется самой дорогой его сердцу.
Эннансиэйшн-стрит привела его в уныние. В отличие от Констанс-стрит, где хотя бы некоторые дома были недавно отремонтированы и свежевыкрашены, здесь не встречалось и намека на что-либо подобное. Повсюду виднелись заваленные мусором и старыми покрышками пустыри. Дом, в котором он вырос, давно стоял заброшенным, двери и окна были забиты покоробившимися от времени листами фанеры, а двор — место его детских игр — густо зарос сорняками; оградой ему служила уродливая и ржавая цепь.
От старых ялап, круглый год покрытых душистыми розовыми цветами, не осталось и следа, равно как и от огромных банановых деревьев, которые росли возле старого сарая в конце боковой аллеи. На двери бакалейной лавки красовался огромный висячий замок, маленький угловой бар не подавал никаких признаков жизни.
Только через какое-то время до Майкла дошло, что на всем обозримом пространстве окрестных улиц он единственный белый человек.
Чем дальше он шел, тем явственнее ощущал царящие здесь нищету и тоскливое запустение и тем сильнее охватывала его щемящая душу печаль. Кое-где все же попадались более или менее приличные домики, из-за оград которых на него с любопытством смотрели чернокожие малыши с вьющимися волосами, и круглыми глазенками. Но прежние обитатели квартала, судя по всему, давным-давно покинули веками обжитые места.
Вид Джексон-авеню привел Майкла в ужас. А состояние, в котором находились кирпичные многоквартирные дома в микрорайоне Сент-Томас, окончательно и без слов убедило его в том, что белые люди там больше не живут.
Да, теперь здесь хозяйничали чернокожие. Куда бы Майкл ни пошел, повсюду он ощущал на себе холодные, настороженные взгляды. Свернув на Джозефин-стрит, он направился в сторону старых церквей и школы. Деревянные домики в большинстве своем стояли заколоченными, многие были разграблены и зияли пустыми проемами окон и дверей; внутри валялась разбитая, покоробленная сыростью мебель.
Полуразвалившееся здание школы, где он когда-то учился, шокировало его как ничто другое. Битое стекло хрустело под ногами, от спортивного зала, которой он сам помогал строить и оборудовать, практически ничего не осталось.
И только церкви Святой Марии и Святого Альфонса гордо и неколебимо возвышались над царящей во всем квартале разрухой. Однако двери в обеих церквах были заперты, а дворик возле ризницы при церкви Святого Альфонса густо зарос высокими, по колено, сорняками и травой.
— Хотите посмотреть церковь?
Майкл обернулся и увидел перед собой маленького лысого человечка с круглым животом и блестящим от пота розовым лицом.
— Могу сходить в дом священника, и вас пустят внутрь.
Майкл кивнул.
Дом приходского священника тоже оказался запертым. Им пришлось долго звонить, прежде чем за стеклянным окошечком в двери появилась женщина с коротко остриженными темными волосами; глаза ее скрывались за толстыми линзами очков.
— Я хотел бы сделать небольшое пожертвование, — обратился к ней Майкл, вытаскивая из бумажника пачку двадцатидолларовых купюр. — И если позволите, осмотреть обе церкви.
— Боюсь, в церковь Святого Альфонса я вас впустить не смогу, — ответила женщина. — В нее давно уже никто не ходит. Это опасно. Штукатурка валится прямо на голову.
Штукатурка! Майкл вспомнил восхитительную лепнину, украшавшую потолок церкви, и лица святых на фоне голубого неба. Под сводами этой церкви его крестили, здесь он принял первое причастие, и здесь же над ним совершили обряд конфирмации. А после окончания школы он в белых одеждах шел вместе с другими выпускниками по центральному приделу и даже не удосужился бросить прощальный взгляд на великолепное убранство храма, потому что был слишком взволнован и думал только о том, что совсем скоро они с матерью уедут отсюда на запад.
— Господи, куда все подевались? — спросил он.
— Уехали, — коротко откликнулась женщина, жестом приглашая Майкла следовать за собой. Через дом священника они направились в церковь Святой Марии. — А цветные не посещают нашу церковь.
— Но почему везде запоры?
— Потому что нас без конца грабят.
Майкл даже представить себе не мог, как такое возможно. Он помнил, что двери храмов всегда оставались открытыми, что можно было в любой момент найти в них спасение от изнуряющей жары и в прохладном полумраке тихо побеседовать с ангелами и святыми или просто посидеть и подумать, вполуха прислушиваясь к молитвам стоящих на коленях перед алтарем пожилых матрон в цветастых платьях и соломенных шляпах.
Женщина провела его через алтарь. Мальчиком он прислуживал здесь и готовил вино для причастия. При виде великого множества хорошо сохранившихся деревянных статуй, по-прежнему стоящих на своих местах под готическими сводами, сердце его екнуло от радости.
Благодарение Богу, время пощадило хоть что-то в его родном квартале. Настроение Майкла слегка улучшилось. Глубоко засунув руки в карманы, он чуть наклонил голову, исподлобья глядя вокруг и вспоминая мессы, которые служились и здесь, и напротив — в церкви Святого Альфонса. Со временем споры и ссоры между обитателями квартала — ирландцами и немцами по происхождению — прекратились, чему в немалой степени способствовали смешанные браки. Школьники младших классов посещали мессу в церкви Святого Альфонса, а старшеклассники заполняли скамьи в церкви Святой Марии.
Перед глазами Майкла живо вставали картины прошлого. Вот они друг за другом подходят, чтобы принять Святое причастие: девочки в белых блузках и синих шерстяных юбках, мальчики в рубашках и брюках цвета хаки… А вот он — восьмилетний — стоит на ступенях этого храма перед его освящением, и в руках у него кадило с ладаном…
— Что ж, — прервала нить его воспоминаний женщина, — оставайтесь здесь сколько захотите. Обратно пройдете тем же путем — через дом священника.
Майкл сел на скамью в первом ряду и провел на ней около получаса, в задумчивости оглядываясь вокруг и стараясь запомнить как можно больше деталей, навсегда запечатлеть в памяти имена погребенных здесь людей, высеченные на мраморных плитах, образы парящих высоко над головой ангелов… Как необычен рисунок витража: ангелы и святые в деревянных башмаках… А ведь прежде он даже не обращал внимания на столь странное изображение.
Он вспомнил своих подружек — Марию Луизу в белоснежной накрахмаленной блузке, всегда туго натянутой на пышной груди, Риту Мей Двайер, которая в свои четырнадцать выглядела как вполне взрослая женщина… По воскресеньям Рита Мей всегда надевала красное платье и туфли на высоких каблуках, а в ушах у нее блестели массивные золотые сережки. Отец Майкла был одним из тех, кому поручали собирать пожертвования. Он проходил по длинным приделам и, останавливаясь возле каждого ряда, молча и торжественно просовывал вдоль него специальную корзинку, прикрепленную к длинной рукоятке. В католическом храме прихожанам запрещалось разговаривать даже шепотом.
А что он, собственно, ожидал здесь увидеть? На что надеялся? Неужели он и впрямь думал, что все они по-прежнему ждут его возвращения? Что с десяток девушек, этаких Рит Мей в цветастых нарядах, придут сюда в полдень, только чтобы встретиться с ним?
А ведь Рита Мей предупреждала его накануне:
— Не стоит тебе ходить туда, Майкл. Пусть в твоей памяти все останется таким, каким было тогда.
Наконец он поднялся со скамьи и подошел к старым деревянным исповедальням, возле которых висел плакат с именами тех, кто в недавнем еще прошлом пожертвовал деньги на реставрацию церкви. Закрыв глаза, он попытался представить, как на школьном дворе играют дети, хотя бы мысленно услышать веселый гомон их голосов.
Но вокруг стояла тишина. Не слышно было и стука входной двери, впускающей и выпускающей прихожан. Величественный храм, тонул в полумраке. Святая Дева печально взирала на пустые скамьи.
Майклу вдруг подумалось, что он должен помолиться, попросить Святую Деву или самого Господа Бога, чтобы они объяснили, зачем он сюда вернулся, открыли ему тайну чудесного спасения из холодных объятии смерти. Но он давно утратил способность молиться статуям, от безграничной детской веры во всемогущество церковных изображений не осталось и следа.
На память пришли совсем иные воспоминания — о том, как они встретились здесь с Марией Луизой и она неохотно призналась, что не беременна. Майкл тогда почувствовал невероятное облегчение и не сумел его скрыть. Это очень обидело и рассердило и без того расстроенную девушку, которая никак не могла понять, почему он отказывается жениться на ней.
— Рано или поздно это все равно произойдет, Майкл, — заявила она. — Потому что мы созданы друг для друга. Таково наше предназначение.
А что, если бы они все-таки поженились? Он вспомнил ее большие печальные карие глаза и словно вновь увидел застывшие в них боль и разочарование. Нет, он не мог даже в мыслях представить их совместную жизнь.
Предназначение… Предопределение… Неужели ему было предназначено жить здесь, совершить все те поступки, которые он совершил, а после далеко и надолго уехать из этих мест?.. Неужели ему было предопределено упасть со скалы, а потом всплыть на поверхность океана вдали от берега, вдали от городских огней?..
Он вспомнил Роуан. Не только отчетливо представил себе ее внешний облик, но и словно заново ощутил всю ее целиком, осознал, какое важное место она занимает в его жизни. Он вспомнил ее нежность, чувственность и загадочность, бархатный голос и холодный взгляд, ее стройное обнаженное тело, тесно прильнувшее к нему в постели… Он вспомнил, как неуверенно смотрела она на него, перед тем как отдаться во власть сексуального наслаждения, и как потом напрочь забывала о нуждах собственного естества, чтобы прежде всего доставить удовольствие ему. Словом, она вела себя скорее как мужчина — агрессивный в любви, жаждущий удовлетворения и в то же время готовый к безоговорочному подчинению.
Все эти мысли проносились в голове у Майкла, в то время как глаза его неотрывно блуждали по церкви, останавливаясь то на одной, то на другой детали ее величественного и прекрасного внутреннего убранства.
Боже, как ему хотелось хоть во что-то верить. И вдруг он понял, он осознал, что такая вера в нем есть — вера в его видение, в то, что это видение несет в себе доброе начало. Он верил в благотворность своего видения с не меньшей силой, чем люди верят в Бога, в святых, в то, что их жизненный путь предопределен Божиим промыслом, с не меньшей силой, чем они верят в свое призвание на земле.
Такая безграничная вера, наверное, так же глупа, как любая другая: «Но я видел… Но я чувствовал… Но я помню… Но я знаю…» — подобные невнятные и невразумительные объяснения можно услышать практически от каждого. Но в том-то и дело, что он, Майкл, не помнит ничего. И в досье Мэйфейрских ведьм ему не удалось обнаружить ровным счетом ни единого намека, способного восстановить в памяти важнейшие моменты чудесного видения. За исключением, пожалуй, образа Деборы. И то при всей его уверенности, что именно она была той черноволосой женщиной, которая явилась ему за порогом смерти, Майкл не в силах был отчетливо вспомнить ни единой детали, ни единого слова, ни единой конкретной подробности…
Взгляд его остановился на статуе Святой Девы, и, сам того не замечая, Майкл осенил себя крестным знамением.
Сколько же лет прошло, с тех пор как он регулярно делал это три раза в день? По-прежнему не сводя взгляда с лица Богоматери, он снова перекрестился.
— Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа. Чего они хотят от меня? — прошептал он.
Пытаясь воссоздать в памяти хоть какие-то детали видения, Майкл вдруг в отчаянии осознал, что образ черноволосой женщины в его воображении теперь полностью вытеснен образом Деборы — такой, какой она описана в досье. Итак, чтение истории Мэйфейрских ведьм не только не приблизило его к разгадке смысла видения, но, напротив, лишь усложнило задачу.
Майкл глубоко засунул руки в карманы, постоял так еще несколько минут, потом медленно направился к алтарю, поднялся по мраморным ступеням и, пройдя через святая святых храма и дом приходского священника, оказался на улице.
Над Констанс-стрит ярко сияло безжалостное солнце. Вокруг не было ни одного деревца. Маленький садик возле священнического дома скрывался за высокой кирпичной стеной, а выжженная зноем трава на лужайке у церкви Святой Марии была покрыта толстым слоем пыли.
Церковная лавка на углу, торговавшая очаровательными миниатюрными статуями святых и открытками с изображением различных эпизодов из Священного Писания, давно закрылась. Окна ее были забиты досками, а на стене висело объявление о продаже.
Лысый толстяк с розовым лицом, обхватив руками колени, сидел на ступенях дома приходского священника и неодобрительным взглядом следил за стаей сизых голубей, летавшей вокруг облезлых стен церкви Святого Альфонса.
— Пора перетравить этих ужасных птиц, — сказал он. — Загадили всю округу.
Майкл закурил и предложил сигарету толстяку. Тот не отказался и кивком головы поблагодарил за нее и за протянутую следом полупустую пачку со спичками.
— Тебе бы лучше снять золотые часы, сынок, — посоветовал толстяк, — да убрать их куда подальше. Не дело это — гулять здесь с такой штукой на руке.
— Ничего, — откликнулся Майкл. — Помимо часов у меня еще и кулаки имеются.
Старик в ответ лишь пожал плечами и молча покачал головой.
На углу Мэгазин и Джексон-стрит Майкл увидел какой-то бар. Выглядел он, мягко говоря, непрезентабельно, но Майкл все же рискнул и вошел внутрь. За все годы жизни в Сан-Франциско ему не приходилось видеть более отвратительного местечка, чём эта полутемная развалюха. В дальнем конце маячила какая-то фигура — белый человек с изрытым морщинами лицом буравил Майкла блестящими глазками. Бармен тоже был белым.
— Пива, — бросил ему Майкл.
— Какого?
— Все равно.
Время Майкл рассчитал точно. Без трех минут три он пересекал Кемп-стрит, стараясь идти как можно медленнее, чтобы не умереть от жары, и в который уже раз с благодарностью восхищаясь густой зеленью Садового квартала, которая дарила ему спасительную тень. Здесь он чувствовал себя прекрасно и, будь на то его воля, ни за что не променял бы это место ни на какое другое.
Ровно в три часа он остановился перед открытыми воротами особняка Майкл впервые увидел его при солнечном свете, и неожиданно его охватило такое сильное волнение, что закружилась голова. Он вернулся! «Да, наконец-то я здесь! И делаю то, что должен делать…» — подумалось ему. Даже в таком запустении, густо увитый лозами, давно не крашенный, с запертыми наглухо ставнями, дом выглядел величественным и прекрасным. Казалось, он просто заснул в ожидании чего-то…
Майкл поднялся по мраморным ступеням, чуть толкнул створку незапертой двери и вошел в длинный и широкий холл. Ни в одном доме Сан-Франциско не приходилось ему видеть такие высокие потолки, такие изящные двери…
Несмотря на толстый слой пыли, покрывавший стены, сосновые панели словно излучали сияние. С лепнины давно облезла вся краска, но сами орнаменты оставались не тронутыми временем. Майклу бесконечно нравилось здесь буквально все: и мастерски сделанная конусообразная дверь, и балясины у основания длинной лестницы, и удивительно красивые перила, и даже пол под ногами… Восхитительный запах нагретого дерева, наполнявший воздух, вызывал в душе Майкла ответное теплое чувство. Во всем мире он знал только одно место, где можно было ощутить такой аромат.
— Майкл? Это ты? Входи же!
Он подошел к первой из двух дверей, которые вели в зал. Несмотря на то что шторы были раздвинуты, там по-прежнему парил полумрак. Свет проникал только сквозь щели в ставнях и боковые окна, за которыми располагалась затянутая грязной сеткой терраса, С улицы доносился сладкий аромат жимолости и других цветов, подобных которым ему не приходилось видеть больше нигде.
Роуан сидела на обитом коричневым бархатом диване, стоявшем возле внешней стены зала, и выглядела, на его взгляд, просто очаровательно. На ней были белые брюки и босоножки, а также свободного покроя рубашка из жатого хлопка, не менее легкого, чем натуральный шелк, и белая футболка, на фоне которой лицо и шея казались загорелыми едва ли не до черноты; несколько прядей волос упали на щеку. Длинные ноги с босыми ступнями и чуть тронутыми розовым лаком ногтями смотрелись удивительно сексуально.
— Привет, Аэндорская ведьма. — Майкл наклонился и нежно коснулся поцелуем ее теплой щеки.
Роуан схватила его за запястья и, притянув к себе, крепко поцеловала в губы. Руки ее слегка дрожали.
— Ты была здесь одна? Все это время?
— А почему тебя это удивляет? — тихим, чуть охрипшим голосом спросила она, откидываясь на спинку дивана и усаживая его рядом с собой. — Сегодня я послала официальное заявление об увольнении из клиники и намереваюсь найти работу здесь. Я остаюсь жить в этом городе, в этом доме.
Майкл удивленно присвистнул и улыбнулся.
— Ты это серьезно?
— А ты как думаешь?
— Не знаю… Всю дорогу от Ирландского канала до Первой улицы я думал… А что, если ты ждешь меня с уже упакованными чемоданами — только для того, чтобы попрощаться и уехать обратно в Калифорнию?
— Нет. Все уже решено. Мы с моим бывшим боссом в Сан-Франциско даже успели обсудить несколько возможных вариантов, и он пообещал связаться с руководителями здешних клиник и разведать обстановку. А что собираешься делать ты?
— То есть как это — что? — недоуменно переспросил Майкл. — Тебе прекрасно известно, ради чего я здесь. Куда же мне ехать? Они направили меня именно сюда — и никуда больше. И пока не давали новых указаний. Они вообще молчат. А я по-прежнему не могу вспомнить. Даже после того, как прочел четыреста страниц досье. Ничего не помню. Знаю только, что той женщиной, которую я видел, была Дебора. И все. Но что она говорила…
— Послушай, ты, по-моему, слишком устал и перегрелся на солнце. — Роуан приложила руку к его лбу. — Несешь какую-то чушь.
— Лучше себя послушай, — с легким смешком отозвался Майкл. — Аэндорская ведьма! Ты же читала досье. Да что с тобой, Роуан? Разве ты не поняла? Все мы запутались в одной огромной паутине и оказались во власти того, кто ее сплел. Но кто это, мы не знаем. — Он вытянул вперед руки в перчатках и внимательно посмотрел на свои пальцы. — Мы просто этого не знаем…
Обращенный на него взгляд Роуан был спокойным и несколько отстраненным, отчего лицо ее, несмотря на краску возбуждения на щеках, сделалось вдруг холодным и чужим, а в глазах заиграли искорки света.
— Но ведь ты же сама читала! И что ты обо всем этом думаешь? У тебя есть какие-нибудь соображения по этому поводу?
— Успокойся, Майкл, пожалуйста, успокойся. На самом деле тебя интересует не то, что я думаю, а то, что я чувствую. Все, что я думаю, тебе уже известно. Никакой паутины не существует — и ее творца тоже. Ты ждешь от меня совета? Пожалуйста: забудь о них. Отныне и навсегда. Забудь людей, которые являлись тебе в видении, и прекрати гадать, чего они от тебя хотели.
— Что значит — забудь?
— Хорошо. Тогда послушай, что я тебе скажу. Я много часов просидела здесь, обдумывая ситуацию. И в конце концов приняла решение. Да, я остаюсь, потому что это мой дом и он мне нравится. Я успела полюбить семью, с которой только вчера познакомилась. Я полюбила своих родственников и теперь хочу узнать их как можно лучше. Мне приятно слышать их голоса, видеть перед собой их лица. Я хочу знать все то, что известно им. А кроме того… Я никогда не смогу забыть жившую в этом доме старую женщину и то, что я с ней сотворила… Где бы я ни была… — Роуан запнулась. Внезапный всплеск эмоций на миг исказил ее лицо, но оно тут же приняло прежнее напряженно-холодное выражение. Она уперлась ступней в край кофейного столика и обхватила руками поднятое колено. — Ты меня слушаешь?
— Да, конечно.
— Прекрасно. Так вот, я хочу, чтобы ты тоже остался здесь, со мной. Молю Бога и надеюсь, что так и будет. Но причина не в какой-то там узорчатой паутине, о которой ты толкуешь. И не в твоих видениях или таинственном мужчине. Нет. Потому что, откровенно говоря, я не вижу ни малейшей возможности выяснить, что же все это значит, или понять, почему пересеклись наши с тобой пути. Ни-ка-кой! — Роуан с минуту помолчала, пристально и испытующе глядя на Майкла, потом продолжила, но уже несколько медленнее: — Я приняла решение, основываясь на том, что мне известно, на том, что я вижу, слышу и что доступно моему пониманию… В общем, мне нравится этот дом, и я в нем остаюсь.
— Понятно, — кивнул Майкл.
— И еще. Я остаюсь вопреки существованию таинственного мужчины, вопреки любым предопределениям и совпадениям, вопреки тому факту, что именно я вытащила тебя из океана…
Майкл снова кивнул, на этот раз несколько неуверенно, потом со вздохом откинулся на спинку дивана и, не отводя взгляда от Роуан, спросил:
— И все же ты не станешь утверждать, что не хочешь больше встречаться с тем призраком и не испытываешь желания понять суть происходящего…
— Не стану. Но одного этого было бы мало, чтобы удержать меня здесь. К тому же для него не имеет значения, где мы находимся — здесь, в Монклеве, в Тайбуроне или в Доннелейте. Что же касается тех, кого ты видел, им придется прийти к тебе еще раз и объяснить, в чем все-таки дело и чего они добиваются. Сам ты этого не узнаешь.
Роуан помолчала. Она сознавала, что была с Майклом чрезмерно резка, и теперь старалась успокоиться.
— Послушай, — уже мягче продолжила она, — если ты все же решишь остаться, то пусть это случится по какой-то иной причине. Ну, например, из-за меня, или потому, что ты родился в этом городе, или просто потому, что здесь тебе будет хорошо… Пусть даже потому, что тебе в детстве нравился этот дом, этот квартал и теперь ты можешь полюбить их снова…
— Я никогда не переставал их любить.
— Прошу только, не сдавайся, не подчиняйся им. Наоборот, делай все вопреки их существованию.
— Роуан, разве можно забыть о том, что только благодаря им я сейчас сижу в этой комнате? Вспомни, ведь мы с тобой встретились не в яхт-клубе!
Роуан тяжело вздохнула.
— И все же я настаиваю…
— Ты обсуждала это с Эроном? Он дал тебе такой совет?
— Я не спрашивала его совета. И встретилась с ним лишь по двум причинам. Во-первых, мне необходимо было поговорить с ним еще раз и окончательно убедиться в его искренности и порядочности.
— Ну и как, убедилась?
— Он именно такой, каким ты его описывал. Но я должна была пообщаться с ним в спокойной обстановке. Знаешь, он обворожительный собеседник.
— Знаю.
— Я это почувствовала на похоронах, а точнее, еще раньше — когда мы столкнулись с ним у могилы Элли.
— Теперь ты спокойна на его счет?
— Да. Я поняла, что он мало чем отличается от нас с тобой.
— Что ты имеешь в виду?
— Он человек увлеченный, даже одержимый, — Роуан слегка пожала плечами. — Такой же, как я, если речь идет о хирургии, или как ты, когда восстанавливаешь и возвращаешь к жизни старые дома вроде этого. — Она помолчала. — И точно так же, как мы с тобой, он не лишен иллюзий.
— Ясно.
— Во-вторых, я хотела поблагодарить его за то, что он позволил мне прочитать досье, и сказать, что ничуть не возмущена и не обижена и постараюсь оправдать его доверие.
Майкл с облегчением вздохнул, хотя слова Роуан привели его в некоторое недоумение.
— Дело в том, что он помог заполнить самый большой и важный пробел в моей жизни. Возможно, он и сам не осознает, какое великое благо совершил. Эрон очень недоверчив и осторожен. Кроме того, ему трудно понять, что такое одиночество, поскольку с детских лет рядом с ним всегда были люди из Таламаски.
— Я знаю, что ты имеешь в виду. Однако мне кажется, что он все отлично понимает.
— И все же он не доверяет мне до конца. Кстати, ты в курсе, что это очаровательное темноволосое привидение пыталось его убить?
— Да, в курсе.
— Я постаралась объяснить, как безмерно ему благодарна. Всего лишь два дня назад у меня не было ни прошлого, ни семьи. А теперь я обрела и то и другое. Мало того, он помог мне найти ответы на самые мучительные и страшные вопросы в моей жизни. Думаю, что и это еще не все. Что ж, будущее покажет. Сейчас, когда я вспоминаю о Тайбуроне и внутренний голос говорит: «Тебе нет нужды возвращаться в тот дом и проводить там в одиночестве остаток своей жизни», — меня охватывает невыразимый восторг.
— Откровенно говоря, я не ожидал такой реакции с твоей стороны. Мне казалось, ты придешь в ярость и почувствуешь себя оскорбленной.
— Меня совершенно не интересует, каким образом Эрон добывал информацию и что делали для этого его коллеги. Важно лишь то, что, не будь их, не было бы и тех сведений, которые собраны в досье. И тогда я осталась бы один на один со старухой и ее ужасными откровениями. Потому что никто из моих многочисленных родственников при всей их улыбчивости, симпатии ко мне и радости от встречи не смог бы мне помочь. Они не знают историю собственного семейства. Разве что какие-то отрывки. — Роуан глубоко вздохнула, — Знаешь, Майкл, некоторые люди не имеют привычки к подаркам. Они не ждут и уж тем более не требуют их, а если получают, то не знают, что с ними делать. Мне приходится учиться этому искусству, Потому что этот дом стал для меня подарком. И досье тоже. Оно помогло мне обрести семью, принять ее такой, какая она есть. И это для меня самый большой подарок в жизни.
Майкл слушал ее как завороженный. Его все больше охватывало чувство невероятного облегчения, и в то же время он не мог избавиться от недоуменных сомнений.
— А как ты отнеслась к тому, что говорится в досье о смерти Карен Гарфилд и доктора Лемле? — наконец отважился спросить он. — Твоя реакция на это пугала меня больше всего.
Лицо Роуан исказилось от внутренней боли, и Майкл тут же пожалел о своей необдуманной и непростительной резкости.
— Ты не понимаешь. — Голос Роуан звучал по-прежнему ровно и спокойно. — Ты просто плохо знаешь мой характер. Я всегда считала, что самое страшное в мире это сомнения и подозрения, которые ты не в состоянии ни опровергнуть, ни подтвердить, — иными словами, неизвестность. Вот почему важнее всего для меня было узнать, обладаю я такой силой или нет. Я и к тебе-то поехала только затем, чтобы ты коснулся меня и сказал, чувствуешь ли ты во мне ее присутствие. Но у тебя ничего не вышло. И только Эрон смог с уверенностью ответить на мой вопрос.
— Теперь понятно.
— Так ли?
Роуан проглотила застрявший в горле комок. Чувствовалось, что она с трудом сохраняет спокойствие. Взгляд ее на миг сделался печальным, глаза потухли, и только усилием воли она вновь взяла себя в руки.
— Мне страшно подумать о том, что случилось с Карен Гарфилд. — чуть хриплым шепотом сказала она. — Ужасно! Что касается Лемле… Он был болен, и давно. Еще за год до того, как это случилось, у него был инфаркт. Так что с ним вопрос до конца не ясен. Но Карен… Смерть Карен Гарфилд целиком и полностью на моей совести. Но все произошло именно потому, что я не знала…
— Успокойся, я понимаю, — тихо сказал Майкл. Роуан опять замолчала, на этот раз надолго. В ней явственно ощущалась какая-то внутренняя борьба, лишавшая ее душевного равновесия, и, когда она заговорила вновь, тон был усталым и несколько раздраженным:
— Существовала и третья причина, заставившая меня просить Эрона о встрече.
— Какая?
— Я не могу войти в контакт с темноволосым призраком, а значит, не могу контролировать его действия. Он до сих пор не появился. И, возможно, не появится вообще…
— Но ты уже видела его! Скорее всего, он теперь ждет приглашения от тебя.
Роуан задумчиво крутила ниточку, торчавшую из шва на рукаве рубашки.
— Проблема в том, что я не испытываю к нему ничего, кроме враждебности. Ни единого доброго чувства. Все время, что я провела здесь в одиночестве, я звала его и в то же время боялась его и ненавидела. — Поймав на себе озадаченный взгляд Майкла, она добавила: — Вполне возможно, он несколько перестарался…
— Ты имеешь в виду, когда трогал тебя?
— Нет. Я имею в виду себя саму. Он перестарался, создав медиума, которого не в силах ни соблазнить, ни свести с ума. Подумай, Майкл! Если я обладаю силой, позволяющей убить человека, существо из плоти и крови, то как может моя ненависть отразиться на Лэшере?
— Понятия не имею, — признался Майкл.
Роуан откинула назад волосы. Руки ее заметно дрожали.
— Если я начинаю испытывать к кому-то неприязнь, то, как правило, очень глубокую, — попыталась объяснить она. — И мнения своего не изменяю. Именно такую неприязнь, скорее даже ненависть, я чувствую по отношению к этому существу. Да, я помню, что ты говорил вчера о желании поговорить с ним, поспорить, понять, чего он добивается… Но сейчас во мне есть только ненависть и злость.
Майкл долго молчал, пристально вглядываясь в лицо Роуан и чувствуя, как внутри его поднимается и заполняет каждую клеточку его существа волна любви к этой удивительной женщине.
— Да, ты была права, — наконец сказал он. — Я действительно плохо тебя знаю. Я очень люблю тебя, но, выходит, совершенно не понимаю.
— Это потому, что ты живешь и думаешь сердцем. — Роуан нежно коснулась его груди. — В этом причина твоей доброты и твоей наивности. Но я не такая. Во мне заключено такое же зло, как и во всех, кто нас окружает. Люди редко удивляют меня своими неблаговидными поступками. Злят, выводят из себя — да. Но не удивляют.
Майкл отнюдь не считал себя наивным. Но спорить ему сейчас не хотелось.
— Так вот, — продолжала Роуан, — после многочасовых размышлений о том, что же представляет собой моя сила — способность одним только мысленным проклятием разрывать кровеносные сосуды и нести людям смерть, — я пришла к выводу, что если и могу использовать ее во благо, то лишь для того, чтобы попытаться уничтожить это существо. Не исключено, что для энергии, которой обладает Лэшер, моя сила окажется не менее разрушительной, чем для любого живого организма.
— Мне такое и в голову не приходило!
— Каждый из нас должен думать своей головой. Я врач. Прежде всего и в первую очередь я — врач. И только потом — женщина и личность как таковая. И как врачу мне совершенно ясно, что это существо находится в постоянной связи с нашим физическим миром. Следовательно, оно познаваемо — познаваемо точно так же, как электричество было познаваемо еще в году этак семисотом от Рождества Христова, хотя в то время никто и понятия о нем не имел.
Майкл кивнул.
— Его параметры… Ты вчера спрашивала о его параметрах. И употребила именно это слово. Тебя интересует, обладает ли оно достаточной плотностью, чтобы до него можно было дотронуться?
— Да. Как оно выглядит в момент материализации? Что собой представляет? Ведь и моя сила тесно связана с физическим миром и действует по его законам. Значит, я должна определить и ее параметры тоже. — Гримаса боли вновь исказила лицо Роуан, но она сумела справиться с эмоциями и продолжила, правда уже почти шепотом: — Эта сила — мой жизненный крест. Точно так же, как сила, заключенная в твоих руках, стала жизненным крестом для тебя. И нам придется научиться их контролировать, чтобы иметь возможность самостоятельно решать, где и каким образом находить им применение.
— Согласен. Именно это нам и нужно.
— Я должна сказать тебе еще кое-что. Об этой старухе… О Карлотте…
— Это не обязательно. Можешь ничего не говорить, если не хочешь.
— Могу поклясться, что она знала… Предвидела, что все так и случится. И потому сознательно провоцировала меня.
— Но почему?
— Это было частью ее дьявольского плана. Я голову сломала, пытаясь понять ее замысел. Возможно, она хотела таким образом сломить мою волю, лишить меня уверенности в себе? Она часто играла на чувстве вины, чтобы разрушить личность Дейрдре. Вероятно, ту же тактику она использовала и против Анты. Но я не собираюсь тратить время на разгадывание планов Карлотты. Не этим нам следует сейчас заниматься. Старуха, Лэшер, твое видение… Без конца думать только о них это все равно что ходить кругами по одному и тому же месту. Так мы ни к чему не придем и ничего не добьемся.
— Мне кажется, я никогда не пойму, чего ты хочешь на самом деле.
Майкл достал сигареты. Всего три штуки. Он протянул пачку Роуан, но та отрицательно покачала головой.
— Настанет день, — сказала она, глядя Майклу в глаза, — когда мы с тобой сядем за стол, будем пить хорошее белое вино, пиво — все, что тебе будет угодно, и разговаривать. О Петире ван Абеле, о Шарлотте, о Джулиене и обо всех остальных. Но сейчас не время для этого. Сейчас я хочу отделить главное от второстепенного и реальность от мистики. И прошу тебя сделать то же самое.
— Идея ясна, — откликнулся он, хлопая себя по карманам в поисках спичек, пока наконец не вспомнил, что оставил их старику возле церкви.
Роуан вытащила изящную золотую зажигалку и дала ему прикурить.
— Суть в том, что как только мы начинаем сосредоточивать на них наше внимание, в головах возникает полнейший сумбур и мы лишаемся способности действовать.
— Ты права. — Майкл вспомнил о времени, проведенном в полутемной спальне на Либерти-стрит, и о безрезультатных усилиях хоть что-то вспомнить и понять. И вот теперь он здесь, в том самом особняке, куда так стремился. Однако он лишь дважды отважился снять перчатки — чтобы коснуться останков Таунсенда и потрогать изумруд. Его пугала даже мысль о том, что можно обследовать таким образом весь особняк — собственными руками пощупать обивку мебели, деревянные косяки, столы, стулья, вещи, издавна принадлежащие Мэйфейрам… Не говоря уже о том, чтобы коснуться пресловутых кукол, о которых рассказала ему Роуан, или ужасных сосудов с их жутким содержимым…
— В наших головах возникает полнейший сумбур и мы лишаемся способности действовать, — повторила Роуан, стараясь привлечь к себе внимание Майкла — И главное, мы перестаем думать о себе, а именно это сейчас необходимо делать.
— Согласен, — ответил он. — Хотелось бы мне уметь всегда оставаться таким же невозмутимым. Узнать так много, сознавать, что тебе известна лишь половина правды, и не потерять при этом самообладания, не попытаться немедленно выяснить все до конца…
— Никогда не будь пешкой в чужой игре. В любой ситуации ты должен найти в себе силы и действовать так, чтобы сохранить максимум достоинства и самоуважения.
— То есть во всем стремись к совершенству?
— Что?
— Однажды в Калифорнии ты сказала, что нам следует стремиться к самосовершенствованию.
— Ну да, помню. И до сих пор так считаю. В любой ситуации я стараюсь найти наилучший выход из положения. И не нужно делать из меня монстра, если при каждом удобном случае я не впадаю в истерику. Не стоит думать, будто я не знаю о том, что сделала с Карен Гарфилд, доктором Лемле или той девочкой… Знаю. Поверь мне, отлично знаю.
— Но я не имел в виду…
— Вот именно, что имел, — В голосе Роуан прозвучали напряженные нотки. — От того, что я заплачу, лучше не станет.
— Роуан, пожалуйста…
— До встречи с тобой я проплакала целый год. С того момента, как умерла Элли. Потом рыдала уже в твоих объятиях. И когда узнала о смерти Дейрдре, тоже плакала — потому что никогда ее не видела и не говорила с ней… Плакала, плакала, плакала… И над Дейрдре в гробу, и над мертвой старухой. Все. Хватит. Больше не хочу. Теперь у меня есть дом, семья, история моего рода, подаренная Эроном. У меня есть ты. И реальная возможность начать вместе с тобой новую жизнь. Так о чем же мне плакать, скажи на милость?
Она смотрела на него горящими глазами. Чувствовалось, что гнев и борьба с собственными эмоциями буквально испепеляют ее изнутри.
— Если ты не прекратишь, я сейчас сам заплачу, — взмолился Майкл.
Роуан невольно рассмеялась.
— Ладно, — уже с улыбкой сказала она, — Но если уж быть откровенной до конца, есть еще одна вещь, способная вызвать у меня слезы. Я заплачу, если… если потеряю тебя.
— Вот это другое дело, — шепнул Майкл и, прежде чем Роуан успела его остановить, коснулся ее быстрым поцелуем.
Она нетерпеливым жестом велела ему отодвинуться, Майкл посерьезнел и, пожав плечами, приготовился слушать.
— Скажи мне, что ты собираешься делать? — спросила Роуан, — Я имею в виду тебя самого, а не тех людей из видения, которым от тебя что-то нужно. Что ты хочешь делать?
— Я хочу остаться здесь. Честно говоря, я вообще не понимаю, какого черта так долго сюда не возвращался.
— Вот это другой разговор. По крайней мере, я слышу от тебя нечто конкретное.
— Да уж, это точно. Знаешь, я сегодня прошелся по старым местам — по тем улицам, на которых вырос. Там все изменилось. Наш квартал никогда не отличался особой красотой, но сейчас… Сейчас от него просто ничего не осталось.
— Ну да что поделаешь, — поспешил добавить Майкл, заметив тревогу и озабоченность, блеснувшую в брошенном на него взгляде Роуан. — Для меня Новый Орлеан никогда не ограничивался Эннансиэйшн-стрит. Больше того, скорее это всегда был Садовый квартал, Французский и еще масса других прекрасных мест. Вот тот город, который я любил и люблю и куда я действительно рад вернуться.
— Хорошо. — Роуан улыбнулась.
— Знаешь, я все время твержу себе: «Я дома, я вернулся, я дома…» И что бы там ни случилось, я больше не желаю покидать свой дом.
— Пошлем их всех к черту, Майкл, — поддержала его Роуан, — Кем бы они ни были, пусть катятся ко всем чертям. Во всяком случае, до тех пор пока они не дадут нам повод думать иначе…
— Отлично сказано, — хмыкнул он.
Эта женщина, в которой неразрывно переплетались резкость и удивительная мягкость, была для него поистине загадкой. Возможно, все дело в том, что он, как, наверное, и большинство мужчин, не умел различать силу и холодность в женском характере.
— Они придут к нам снова, — продолжала она. — Вынуждены будут прийти. И когда это случится, тогда мы и подумаем, что делать дальше.
— Ты права. Интересно, если я сниму перчатки, они явятся немедленно?
— Не знаю. Но мы не станем ждать их, затаив дыхание.
— Нет, не станем.
Несмотря на радостное возбуждение, вызванное словами Роуан, Майкла все больше охватывало странное беспокойство. Он не понимал его истоков, но в то же время был почему-то уверен, что это ощущение будет только усиливаться.
— Тебе нравится любить меня? — Голос Роуан прервал тревожный ход его мыслей.
— Что?
— Тебе нравится любить меня? — повторила она.
— Конечно. Мне безумно нравится любить тебя. Но эта любовь повергает меня в ужас — никогда в жизни мне не доводилось иметь дело с такой сильной женщиной.
— Да, я очень сильная, — отозвалась она. — Потому что, если захочу, могу убить тебя тут же, на месте. И никакая мужская сила тебя не спасет.
— Я совсем не это имел в виду, — начал оправдываться Майкл. Он повернулся в ее сторону и вдруг увидел, как буквально на мгновение изменилось ее лицо. Это холодное и коварное выражение, жестокий блеск глаз из-под полуопущенных век ему уже приходилось видеть однажды — при лунном свете, проникавшем сквозь стеклянную стену дома в Тайбуроне.
Роуан медленно выпрямилась на диване, и Майкл непроизвольно отшатнулся, чувствуя, как от страха волосы дыбом встают на голове. Примерно такое же чувство, наверное, испытывает человек, внезапно заметивший в высокой траве у самых своих ног змею.
— Да что это с тобой? — шепотом спросил он. Присмотревшись, он увидел, что она вся дрожит, а на смертельно побелевшем лице двумя ярко-красными пятнами горят щеки. Роуан протянула было к нему руки, но вдруг резко отдернула их и крепко сомкнула пальцы, как будто стараясь удержать в них что-то.
— Господи, а я ведь даже не испытывала ненависти к Карен Гарфилд, — тихо сказала она. — Ни малейшей. Боже, помоги мне, я…
— Успокойся, это была ошибка, трагическая ошибка. И ты никогда впредь не допустишь ничего подобного.
— Нет. Клянусь… Даже когда это случилось с Карлоттой… Я не хотела… Я не верила…
Майклу отчаянно хотелось утешить ее, помочь, но он не знал, что делать. Роуан трясло как в лихорадке, острые зубы до крови прикусили нижнюю губу, крепко сцепленные руки словно свело судорогой…
— Ну же, милая, перестань, успокойся, смотри, ты покалечишь себя, — шептал он, пытаясь ее обнять и чувствуя, что она напряжена и тверда, как каменное изваяние…
— Клянусь, я не верила, — твердила она — Это приходит внезапно, ты все осознаешь, но не веришь, что такое возможно… Я очень разозлилась на Карен за то, что она посмела прийти в дом Элли… Я просто вышла из себя от такой наглости…
— Я понимаю…
— Что же мне делать? Как научиться сдерживать свои чувства? Неужели эти приступы будут возвращаться и постепенно разрушат меня изнутри?
— Нет, ни в коем случае.
Она отвернулась от Майкла, подтянула колени к груди и невидящим взглядом уставилась в пространство. Сейчас она выглядела чуть спокойнее, однако глаза были неестественно широко раскрыты, а пальцы по-прежнему беспокойно подергивались.
— Меня удивляет, как это тебе до сих пор не пришел в голову самый очевидный ответ, — наконец сказала она. — Ведь он напрашивается сам собой.
— Какой еще ответ?
— Вполне возможно, что твоя миссия очень проста — убить меня.
— Господи, да как ты могла додуматься до такого? — Майкл притянул Роуан поближе к себе и откинул назад пряди волос с ее влажного лба.
Она смотрела на него отсутствующим взглядом и мыслями в тот момент была где-то очень далеко.
— Выслушай меня, солнышко, — ласково заговорил он. — Жизнь у человека может отнять кто угодно. В этом нет ничего сложного. Существуют миллионы способов. И тебе, как врачу, это известно гораздо лучше, чем мне. Возьми, к примеру, Карлотту. Слабая женщина убила человека, который мог бы задушить ее одной левой. Когда я сплю, меня может убить кто угодно — было бы желание. Скальпель, шляпная булавка, капля яда… Да что толку перечислять — способов действительно много, один легче другого. Но мы не совершаем ничего такого просто потому, что это не приходит нам в голову — у нас даже мысли об этом не возникает. Точно так же было и с тобой, пока ты не обнаружила, что обладаешь некой сверхъестественной силой, которая выходит за рамки привычных представлений о возможности выбора, импульсивности или самоконтроле, не подчиняется никаким законам и требует от тебя отчетливого понимания того факта, что ты осознаешь в себе эту силу. Поверь, у тебя хватит мужества, чтобы познать и обуздать эту силу внутри себя.
Роуан согласно кивнула, но Майкл видел, что она ему не верит. Да и сам он не до конца верил тому, что говорил. Проблема состояла в том, что, если Роуан не научится контролировать свою страшную силу, она непременно воспользуется ею вновь. И отрицать это нет никакого смысла.
Однако он должен был сказать ей кое-что еще — и это касалось его видения и силы ею рук.
— Помнишь, — начал он, — в первую ночь после нашей встречи ты попросила меня снять перчатки? Я выполнил твою просьбу. Мы занимались любовью, наши обнаженные тела соприкасались, я держал твои руки в своих. И что же я тогда в тебе видел? Только доброту. Доброту и любовь. — Он поцеловал ее в щеку и вновь отбросил назад непокорные пряди волос, все время падавшие ей на лицо. — Ты права во многом, но только не в этом. Моя миссия не может заключаться в том, чтобы причинить тебе хоть малейшее зло. Я обязан тебе жизнью.
Майкл повернул Роуан к себе лицом и поцеловал, чувствуя, что она все еще не пришла в себя.
Все так же отстраненно глядя в пространство, она медленно сняла с себя его руки, нежно коснулась его щеки ответным поцелуем, словно извиняясь за нежелание выносить сейчас его прикосновения.
Погруженный в раздумья, Майкл еще какое-то время оставался сидеть с ней рядом, оглядывая зал: высокие зеркала в резных, потемневших от времени рамах, покрытый пылью старинный рояль фирмы «Бёзендорф», выцветшие шторы…
В конце концов он не выдержал, встал и направился к боковому окну, за которым располагалась терраса. — О чем ты недавно говорила? — вдруг спросил он Роуан, поворачиваясь к ней лицом. — О сумбуре и о том, что мы лишаемся способности действовать? Да, именно. Точное слово — сумбур. Она не ответила и по-прежнему неподвижно сидела на диване, обхватив руками колени и глядя в пол. Тогда он сам подошел, поднял ее на руки и пристально вгляделся в мертвенно-бледное лицо с яркими пятнами румянца на щеках. Потом приник поцелуем к ее губам. Он не встретил никакого сопротивления, словно Роуан даже не сознавала, что он целует ее, словно она спала или была без сознания. Но постепенно она стала возвращаться к жизни и наконец обвила Майкла руками за шею и ответила на поцелуй. — И все же, Роуан, этот замысел существует, — прошептал он ей в самое ухо. — Равно как и паутина, в которой все мы запутались. Но я верил всегда и верю сейчас, что те люди, которые свели нас с тобой вместе, имели благие намерения. И та миссия, которую они на меня возложили, тоже несет в себе только доброе начало. Я должен выяснить, в чем она состоит, и сделаю это. Но я не сомневаюсь, что это миссия добра, так же как не сомневаюсь в доброте, заложенной в основу твоей натуры.
Роуан со вздохом выскользнула из его объятий, с нежностью поцеловала его пальцы и отошла на середину зала. Она остановилась под широкой аркой, разделявшей пространство на две части, и принялась рассматривать резные детали лепнины на потолке и саму арку, изящно спускавшуюся к карнизам, расположенным по обе ее стороны.
Такая перемена в ее настроении больно ранила Майкла, хотя внешне он по-прежнему оставался совершенно спокойным.
— Наплевать! — наконец прошептала она, словно разговаривая сама с собой.
Луч солнца, проникший в зал сквозь грязную сетку и пыльные стекла окна, упал на покрытый желтым воском пол. Вокруг Роуан закружились пылинки.
— Все это пустая болтовня… — продолжала она. — Следующий шаг за ними. Ты сделал все, что мог. Я тоже. И вот мы здесь. Теперь пусть приходят…
— Да. Теперь пусть приходят.
Роуан обернулась и молча поманила Майкла к себе. Лицо ее было печальным и умоляющим. Буквально на доли секунды Майкла охватил необъяснимый страх, явственное ощущение угрозы. Он любил Роуан и бесконечно дорожил этой любовью, и все же… И все же он боялся…
— Так что же нам делать, Майкл? — спросила она, и неожиданно лицо ее осветила чудесная, нежная улыбка.
— Не знаю, радость моя. — Он коротко рассмеялся, пожав плечами. — Понятия не имею.
— Ты не догадываешься, о чем я хочу тебя сейчас попросить?
— Нет. Но я готов выполнить любую твою просьбу.
— Расскажи мне об этом доме, — попросила Роуан, беря его за руку и глядя прямо в глаза. — Расскажи все, что тебе известно о подобных особняках, и скажи, действительно ли его можно спасти.
— Солнышко, да он только этого и ждет! Он еще так же прочен и крепок, как любой замок в Монклеве или Доннелейте.
— А ты можешь спасти его? Не собственными руками и не один, конечно…
— Я с удовольствием сделаю это собственными руками. — Он вдруг запнулся и посмотрел на свои давно никуда не годные, отвратительные, затянутые в перчатки руки. Сколько же времени прошло с тех пор, как они держали молоток, пилу или касались рубанком нежного дерева? Майкл перевел глаза на арку, на лепнину потолка, с которой свисали клочья облупившейся краски. — Боже, с каким бы удовольствием я взялся за эту работу!
— А что, если ты получишь полную свободу действий? Что, если ты сможешь нанять сколько угодно рабочих — плотников, штукатуров, кровельщиков, маляров, — словом, кого сочтешь нужным и в любом количестве? Сможешь ли ты восстановить этот дом в первозданном виде, вплоть до малейшей детали?..
Роуан говорила что-то еще, слова лились медленным потоком. Но он уже все понял и не нуждался в пояснениях. Интересно, знала ли она, что означало для него такое предложение? Работа по реставрации подобного особняка всегда была мечтой его жизни, Но сейчас речь шла не о подобном, а о том самом особняке! Память мгновенно перенесла его назад, во времена далекого детства, когда он, маленький мальчик, стоял перед запертыми воротами и завороженно рассматривал каждую деталь фасада, а потом мчался в библиотеку, чтобы взять с полки тяжелый том, раскрыть его на нужной странице и долго вглядываться в запечатленные на бумаге интерьеры чудесного дома, среди которых был и этот зал, и холл, и… Потому что тогда он не мог даже помыслить о том, что настанет день, и он увидит их собственными глазами…
Но в его видении та женщина сказала… «…сходящиеся в определенный момент времени… в этом доме… в тот решающий момент, когда…»
— Майкл! Так ты хочешь этим заняться?
Он увидел, как посветлело от радости и словно вспыхнуло счастьем, как у ребенка, лицо женщины. Но она казалась такой далекой! Такой прекрасной, счастливой. И такой далекой.
«Это ты, Дебора?»
— Да сними же перчатки, Майкл! — Резкие нотки в голосе Роуан заставили его вздрогнуть. — Ты хочешь вернуться к работе? Вновь стать самим собой? Вот уже пятьдесят лет в этом доме никто не был счастлив. Здесь не знали, что такое любовь. Никто не добивался успеха. Настало наше время! Мы будем здесь жить, любить, мы добьемся успеха и одержим победу! И в конце концов мы завоюем этот дом! Вернем его к жизни. Я поняла это, прочитав досье Мэйфейрских ведьм, Майкл. Это наш с тобой дом!
«Но ты можешь изменить… Даже на миг не сомневайся в том, что ты обладаешь силой… Ибо сила исходит…»
— Майкл, ответь мне наконец…
«Изменить что? Не оставляй меня! Пожалуйста, не оставляй меня вот так! Скажи мне!»
Однако все они исчезли. Словно и не были только что рядом с ним. Он стоял вместе с Роуан в лучах солнца, согревающих янтарно-желтый пол, и Роуан с нетерпением ожидала его ответа.
И дом тоже словно замер в ожидании. Прекрасный, несмотря на ржавчину и грязь, несмотря на царящее повсюду запустение, на сорняки, пробивающиеся между камнями, на лозы, которыми густо увиты стены, несмотря на зной и сырость, — он ждал…
— Конечно хочу, дорогая. Ты еще спрашиваешь! — воскликнул Майкл. Он как будто только что очнулся от глубокого сна и вдруг со всей полнотой ощутил удивительно нежный аромат жимолости, услышал пение птиц за окном, почувствовал на своей коже тепло солнца… Резко повернувшись, он взял Роуан за руку. — Свет! Мы должны впустить сюда свет! Пойдем со мной, Роуан. Посмотрим, можно ли распахнуть эти ставни!
