6

Роуан смогла наконец отправиться в аэропорт только в половине шестого утра; за рулем «Ягуара» сидел Слэттери, а она инстинктивно и обеспокоенно не сводила остекленевших красных глаз с дороги, чувствуя себя не в своей тарелке оттого, что передала руль другому. Но Слэттери согласился присмотреть за «Ягуаром» в ее отсутствие, и поэтому она решила, что ему следует привыкнуть к новому авто. Кроме того, ей хотелось сейчас только одного — оказаться в Новом Орлеане. На остальное наплевать.

Ее последнее дежурство в больнице прошло почти так, как она планировала. Несколько часов ушло на то, чтобы совершить обход вместе со Слэттери, представить его пациентам, медсестрам, практикантам и стажерам, сделать все возможное, чтобы ее уход прошел как можно менее болезненно для всех. Далось ей это нелегко. Слэттери был ненадежным, и завистливым человеком. Он без конца высказывал недовольство себе под нос, высмеивая пациентов, медсестер и врачей, но так, чтобы слышала Роуан, словно она полностью разделяла его взгляды, тогда как ничего подобного не было. Он не мог относиться по-доброму к тем, кто, по его мнению, стоял на более низкой ступени. Но в нем засело столько амбиций, что он не мог быть плохим врачом. Профессионал из него получился дотошный и умный.

И хотя Роуан с неохотой оставляла на него свое дело, она радовалась, что он оказался рядом. В ней все больше крепла уверенность, что в эту больницу она больше не вернется. Роуан пыталась уговорить себя: нет, мол, никаких оснований так думать, — и все же никак не могла отделаться от этих мыслей. Внутренний голос подсказывал ей подготовить Слэттери к тому, что заменять ее предстоит неопределенно долгое время. Так она и поступила.

Затем, в одиннадцать вечера, когда настала пора ехать в аэропорт, один из ее больных — случай аневризмы — пожаловался на сильную головную боль и внезапную слепоту. Это могло означать только то, что у него снова началось кровотечение. Пришлось Роуан и Слэттери немедленно приступить к операции, которая была назначена по расписанию на следующий вторник, когда оперировать должен был Ларк.

Никогда еще Роуан не переступала порог операционной в таком встревоженном состоянии; даже когда ей помогали облачаться в стерильный халат, она волновалась по поводу отложенного рейса в Новый Орлеан, по поводу похорон, по поводу пересадки в Далласе, где была опасность застрять на несколько часов и приехать уже после того, как ее мать опустят в землю.

Затем, влетев в операционную, она подумала: «Я здесь в последний раз. Больше я сюда не вернусь, хотя откуда такая уверенность — не знаю».

Наконец в голове опустилась обычная завеса, отрезав ее от прошлого и будущего. Пять часов она простояла у операционного стола вместе со Слэттери, не позволяя ему взять всю тяжесть операции на себя, хотя знала, что он рвется в бой.

Она провела рядом с пациентом в реанимации еще сорок пять минут. Ей не хотелось оставлять его. Несколько раз она опускала руки ему на плечи и прибегала к своему излюбленному методу: представляла, что сейчас происходит внутри его мозга. Помогала ли она ему в эту минуту или просто успокаивала саму себя? У нее не было ответа на этот вопрос. Тем не менее она продолжала мысленно работать, растрачивая уйму энергии, буквально нашептывая больному, что он теперь должен пойти на поправку, что поврежденную артерию она залатала.

— Живите долго, мистер Бенджамин, — прошептала она.

Роуан закрыла глаза и увидела, как циркулирует по мозгу кровь. По ее телу пробежала легкая дрожь. Положив ладонь больному на руку, она поняла, что он поправится.

Слэттери уже стоял в дверях, выбритый и бодрый после душа, готовый отвезти ее в аэропорт.

— Поехали, Роуан, нужно убираться отсюда, пока еще что-нибудь не случилось!

Она ушла к себе в офис, приняла душ в маленькой персональной душевой, переоделась в льняной костюм, решила, что звонить «Лонигану и сыновьям» в Новый Орлеан еще слишком рано, даже с учетом разницы во времени, и вышла из здания университетской клиники, чувствуя комок в горле. Столько лет жизни, подумала она, и на глаза навернулись слезы. Но она не позволила им пролиться.

— Все в порядке? — спросил Слэттери, отъезжая с парковки.

— Да, — сказала она. — Просто устала. — Ей до чертиков надоело плакать. Она за всю жизнь столько не плакала, сколько за последние несколько дней.

Пока Слэттери делал левый поворот, съезжая с магистрали на дорогу к аэропорту, она невольно подумала, что в нем не больше амбиций, чем в любом знакомом ей враче. Она знала совершенно определенно, что он презирает ее и что на то есть совершенно простые, банальные причины: она талантливейший хирург, она занимает ту должность, которую он жаждет получить, а еще она может вскоре вернуться.

По спине у нее пробежал холодок, и ей стало совсем скверно. Она понимала, что читает его мысли. Если ее самолет разобьется, он получит постоянное место работы. Она взглянула на Слэттери, их глаза встретились, и она увидела, что в его взгляде на мгновение промелькнуло смущение. Да, она читала его мысли.

Сколько раз за последнее время с ней происходило подобное, причем чаще всего, когда она была усталой. Возможно, в сонном состоянии механизм защиты ослабевал, и тогда в ней пробуждался этот маленький, ненавистный дар телепатии, который сообщал ей столь горестные знания, хотела она того или нет. Роуан почувствовала боль. Будь ее воля, она держалась бы подальше от этого человека.

Но с другой стороны, хорошо, что он так стремился получить этот пост, хорошо, что он согласился подменить ее и у нее появилась возможность уехать.

Она вдруг очень ясно поняла, что, несмотря на всю свою любовь к университету, ей абсолютно не важно, где заниматься медициной. Это мог быть любой хорошо оснащенный медицинский центр, способный предоставить необходимую материальную поддержку, медсестер и технический персонал.

Так почему бы не сказать Слэттери, что она не вернется? Почему бы ради него самого не покончить с раздирающим его конфликтом? По простой причине. Она не понимала, откуда взялась эта уверенность, что она прощается с Калифорнией навсегда. С этим был как-то связан Майкл, с этим была как-то связана ее мать, но в целом это было совершенно необъяснимое предчувствие.

Не успел Слэттери остановиться у обочины, как она уже открыла дверцу. Вышла из машины и надела сумку на плечо.

Слэттери тем временем достал ее чемодан из багажника, и она невольно уставилась на своего коллегу, чувствуя, как ее медленно охватывает неприятный знакомый холодок. В глазах Слэттери промелькнула злоба. Каким, должно быть, тяжким испытанием была для него прошлая ночь. Он так рвется к ее должности. И в нем столько неприязни к ней самой. Ни одна ее человеческая или профессиональная черта не вызывала в нем хоть каких-то добрых чувств. Он просто испытывал к ней неприязнь. Она почувствовала это теперь, принимая чемодан из его рук.

— Счастливо тебе, Роуан, — сказал он с притворным радушием. Надеюсь, ты не вернешься.

— Слэт, — произнесла она, — спасибо тебе за все. Мне нужно сказать еще кое-что. Я думаю… В общем, скорее всего, я не вернусь.

Он едва сумел скрыть радость. Ей даже стало жаль его немного, когда она увидела, как он задергал губами, пытаясь сохранить на лице бесстрастное выражение. А потом ее саму охватила огромная радость.

— У меня такое предчувствие, — пояснила она, (Боже, как здорово!) — Разумеется, мне придется в свое время сообщить Ларку и сделать все официально…

— Разумеется.

— Так что можешь не церемониться и развесить на стене кабинета свои картинки, — продолжила Роуан. — Да, пользуйся машиной. Думаю, рано или поздно я пришлю за ней, но, скорее всего, поздно. Если захочешь купить ее, я предоставлю тебе скидку, каких ты не получал за всю жизнь.

— Что бы ты сказала насчет десяти тысяч наличными? Понимаю, что это не…

— Согласна. Выпишешь мне чек, когда я пришлю свой новый адрес.

Она махнула рукой и направилась к стеклянным дверям, купаясь в сладком возбуждении, как в солнечных лучах. Усталая, невыспавшаяся, она все равно не могла не ощутить важность момента. У билетной стойки она подтвердила, что летит первым классом, в один конец.

Забрела в сувенирную лавку и купила большие темные очки, которые показались ей шикарными, и книжку в дорогу — абсурдную мужскую фантазию, полную невероятных шпионских страстей и смертельного риска. Тоже своего рода шикарная вещь. «Нью-Йорк таймс» сообщала, что в Новом Орлеане жарко. Хорошо, что она надела белый льняной костюм; к тому же он ей шел. Несколько минут Роуан провела в туалетной комнате: расчесала волосы, тронула губы бледной помадой и чуть подрумянила щеки, чего не делала уже много лет. Потом она надела темные очки.

Сидя на пластиковом стуле у выхода на посадку, она ощутила себя абсолютно ничем не связанной. Ни работы, ни прежнего уюта в тайбуронском доме. Ни машины Грэма, в которой Слэт сейчас едет в Сан-Франциско, радостно вцепившись в руль. Можешь взять ее себе, доктор. Бесплатно. Без всяких сожалений.

Потом Роуан подумала о матери, представила себе, как та лежит, мертвая и холодная, на столе в похоронном бюро «Лониган и сыновья». И никакие скальпели тут не помогут. В который раз ее медленно окутала темнота среди всего этого зловеще яркого света флуоресцентных ламп и монотонного гудения попутчиков, собравшихся ярким ранним утром в зале ожидания, все как один в синих дорожных костюмах и с чемоданами. Она вспомнила, что говорил Майкл о смерти: для большинства из нас это единственное сверхъестественное явление в жизни. И подумала, что он прав.

Снова беззвучно подступили слезы. Хорошо, что на ней темные очки. На похороны съедутся Мэйфейры, много, много Мэйфейров…

Она сразу уснула, как только села в самолет.