Хозяин дома неотрывно смотрел то на отца, то на сына, словно ребенок, следящий восхищенным взглядом за шариками в руках жонглера.

— Господи! — воскликнул он наконец. — Да у меня же в глазах двоится!

Себастьян рассмеялся. Похоже, Александра это тоже позабавило.

Англичанину исполнилось шестьдесят девять лет, но главное изменение, произошедшее в нем за те три года, что они с Себастьяном не виделись, состояло в том, что теперь ему приходилось делать усилие, чтобы встать. Призвав своего все еще бодрого дворецкого Бенедикта, он приказал подать «самый прекрасный ужин, какой только можно вообразить».

Верный слуга расстарался на славу, видимо сам взволнованный теплой встречей. Казалось, что Бриджмен отнесся к Александру собственному внуку. Он был так растроган, глядя на юношу, что его глаза беспрестанно увлажнялись. Себастьян поздравил себя: теперь его планы окончательно определились.

— Соломон, — сказал он, — если Александр согласен, я бы хотел, чтобы вы довершили его образование, как это сделал бы я сам.

Оба повернулись к юному князю: теперь настал черед Александра смахнуть слезу.

— Отец, — ответил он, — мне понятна любовь, которую вы питаете к господину Бриджмену. Слушать его будет для меня честью и радостью.

Себастьян наклонился через стол и положил руку на ладонь сына.

— Лучшего я бы и не желал. Соломон научит вас и самым возвышенным, и вполне обыденным вещам — ничуть не хуже, если не гораздо лучше, чем я. Ибо его опыт бесконечно превосходит мой собственный и за эти последние годы наверняка не обеднел.

Бриджмен улыбнулся. Себастьян сделал паузу и продолжил:

— Александр прожил большую часть своей жизни во чреве, а не в голове мира. Голова — это Запад. Мне придется часто разъезжать. Я хочу, чтобы он воспользовался необходимым покоем, чтобы изучить жизнь этого Запада, овладеть его историей и философией. Александр превосходный фехтовальщик и наездник. Если же он вдобавок овладеет такими искусствами, как живопись и музыка, я буду только рад.

Бриджмен испытующе посмотрел на Себастьяна.

— В некотором смысле вы хотите сделать из него себя самого, но доведенного до совершенства.

Себастьян помолчал немного, потом сказал:

— В свое время один американский индеец предрек мне, что раз я спас жизнь, то их у меня будет две. А не так давно Александр заявил, что хочет стать мной.

— Понимаю, куда вы клоните, — сказал Александр весело.

Это разрядило обстановку, до этого, быть может, слишком уж торжественную.

Три дня спустя Лондон ошеломила весть о падении Маастрихта, осажденного войсками маршалов Сакса и Левендаля. Сдача крепости произошла на следующий день после возвращения Себастьяна; он увидел в этом предзнаменование. Беспорядочная политика и необузданные капризы правителей Австрии, Англии, Соединенных провинций и России привели к катастрофе. Себастьян еще раз убедился, что, оставаясь на службе у Засыпкина при посредничестве Банати, он лишь закрепит за собой подчиненную роль: у него никогда не будет решающего голоса.

Он был обескуражен. Прошло несколько недель, в течение которых он наблюдал за учебой Александра и обсуждал с Соломоном их собственные дела. Ему хотелось возобновить исследование иоахимштальской земли, но главный ее запас находился в подвалах Нюрнбергского банка, а шкатулка с фунтом вещества — в тайнике его особняка на Херренгассе в Вене.

Так что в итоге Себастьян опять вышел в море и через неделю благополучно достиг Нюрнберга. Он заказал еще один обитый свинцом ларец, поместил туда целых три фунта таинственной земли и пустился в обратный путь. Трясясь в почтовой карете, он подумал, что неудобно держать часть своих вещей и книг в Вене, а другую в Лондоне; неплохо бы иметь собственное пристанище, где все это можно было бы объединить. Во Франкфурте Себастьян справился у бургомистра, не продаются ли поблизости какие-нибудь имения. Ведь, в самом деле, Франкфурт находился на разумном расстоянии и от Соединенных провинций, и от Англии, и от Франции с Австрией. Бургомистр сообщил, что герцог Вильгельм Гессен-Кассельский действительно желал бы продать участок земли и леса неподалеку, вместе с расположенными там же маленьким замком и фермой.

Себастьян написал владельцу, и тот, прислав нарочного, любезно попросил навестить его в замке Ганау близ Франкфурта.

— Граф де Сен-Жермен! — воскликнул сердечно герцог, когда дворецкий провел Себастьяна в парадную гостиную замка. — Боже, какая честь, сударь. Мои венские друзья, князь фон Лобковиц и многие другие, говорили мне о вас столько лестного! Будучи в Вене, я надеялся встретить вас, но мне сказали, что вы уехали на Восток.

— Сожалею, что разминулся с вами, — ответил учтиво Себастьян. — Я около двух лет провел в Индии.

— В Индии! С каким удовольствием я бы услышал от вас об этом путешествии!

Герцог пригласил Себастьяна отобедать, а потом и погостить в замке, заявив, что они завтра же могли бы посетить на досуге усадьбу и выставленные для продажи земли. Слугам было приказано доставить багаж графа из франкфуртской гостиницы.

Себастьян принял знаки этого высокого благорасположения с неизменной любезностью и в тот же вечер отужинал в обществе самого герцога, его супруги, детей, родственников и ближайших вассалов. Но когда после ужина по приглашению Вильгельма Гессен-Кассельского мужчины расположились в библиотеке, чтобы выкурить сигару или выпить горячего шоколаду, а если угодно, то насладиться и тем и другим, хозяин дома вдруг завел раздраженную речь о неоднократных неудачах союзников.

— О чем сокрушается ваше высочество, если не о безумии властителей этого мира? — неожиданно спросил Себастьян.

Растерянное молчание воцарилось среди присутствующих.

— Что же происходило за последние годы на наших глазах, ваше высочество? — продолжил Себастьян звучным голосом. — Я прошу вас внимательнее вглядеться в это. Шесть лет назад курфюрст Баварский, одержимый иллюзией столь же грандиозной, сколь и пустой, но поддержанный своими придворными и несколькими соседними государями, решил, что Мария-Терезия Габсбургская — всего лишь вздорная матрона, которой надо бы почаще ходить к вечерне, нежели цепляться за австрийский престол, что превосходит ее возможности и не подобает презренной женской природе. Разумеется, он полагает, что трон должен отойти ему как несомненная собственность Виттельсбахов. Он тотчас же провозглашает себя эрц-герцогом Австрийским, а потом, упиваясь от ужина к ужину отсутствием возражений, королем Богемии.

Опять молчание, на сей раз испуганное, встретило эти провокационные речи. Однако герцог выслушал их совершенно невозмутимо. Себастьян продолжил, держа сигару в руке:

— Двадцать первое января тысяча семьсот сорок второго года — помните? — при молчаливой поддержке других немецких князей, опьяненных или приятно возбужденных этой авантюрой, а также Англией, которая не слишком-то разбирается в делах на континенте, но считает, что обеспечит себе союзника в непрекращающейся войне, которую ведет в Европе, он коронуется в Праге императором под именем Карла Седьмого. Безрассудный шаг: так он требует себе трон Габсбургов.

Все взгляды обратились к герцогу: он был одним из сторонников Карла VII. Но герцог Вильгельм Гессен-Кассельский преспокойно потягивал свой шоколад. Себастьян вопросительно посмотрел на него:

— Должен или могу ли я продолжать, ваше высочество?

— Ваша щепетильность оказывает мне честь, но ваша самоцензура меня бы огорчила, — ответил герцог.

— Покорнейше благодарю. Императрица, какою бы женщиной она ни была, бьет тревогу и приказывает своим войскам вторгнуться в Баварию. Мюнхен, столица курфюрста, пал в самый день его коронации. Карл Седьмой не надолго пережил свои иллюзии: двадцать девятого октября тысяча семьсот сорок четвертого года он умирает. Его преемник, наученный этим горьким примером, отказывается от всяких имперских притязаний. Дело кажется закрытым. Ведь угроза, тяготевшая над троном Габсбургов, исчезла вместе с принцем-сумасбродом. Все должно вернуться к status quo ante. Увы, Австрия отныне ведет себя как держава, с которой надо считаться. А Пруссия ничего и слышать об этом не хочет. Так начинается война за Австрийское наследство.

Присутствующие не проронили ни слова, завороженные дерзкой откровенностью гостя. Не оскорбится ли герцог и не прогонит ли наглеца? Может, даже велит арестовать?

Ничуть не бывало: герцог поставил свою пустую чашку и спокойно сказал:

— Вы правы, граф. Я был из тех, кто поддерживал Карла Седьмого. И раскаиваюсь в этом. Здесь это ни для кого не секрет. Я недооценил Марию-Терезию. Но расскажите нам, что было дальше и что вы об этом думаете.

Это был приказ. Герцог сам налил шоколаду в чашку оратора.

— Образуются партии, подхлестываемые соперничеством. Франция, которая ненавидит Англию, странным образом принявшую сторону императрицы, после того как поддерживала узурпатора, пытается помешать вместе с Испанией гегемонии Марии-Терезии над Австрийской империей. Принц Оранский, который терпеть не может Испанию, принимает сторону императрицы. Фридрих Второй Прусский, всегда готовый ненавидеть кого-нибудь, объявляет себя врагом Марии-Терезии, у которой надеется оттягать Силезию. Россия, которую тревожит усиление как Австрии, так и Пруссии, ищет союзников, чтобы противостоять победам Фридриха и внезапному могуществу Австрии.

Себастьян сделал паузу и обвел присутствующих взглядом.

— Каков же результат всего этого? — заключил он. — Набат гремит по всей Европе. Семь лет сражений. Союзы заключаются и расторгаются по воле и прихоти министерских канцелярий. Это безумие, неуклонно ослабляющее нации. И в конце концов оно станет не менее отвратительным, чем схватка мертвецов, дерущихся на кладбище из-за могилы.

Послышались недовольные восклицания одних. Другие подавленно молчали. Услышанное опрокидывало все их убеждения. А самым худшим было, что герцог — сам герцог! — признавал правоту Сен-Жермена. Гости ерзали в креслах, вытирали лица, поправляли парики.

— Герцог оказал мне честь, спросив меня, есть ли лекарство от этого. Да. Оно столь очевидно, что никто его не замечает. Это мир. Мир любой ценой.

— Но как бы вы поступили, — спросил Карл Гессенский, брат герцога, — когда какой-то монарх вдруг оскорбляет вас, требуя титул и угрожая вам, как Карл Баварский оскорбил Марию-Терезию?

— Этого бы не случилось, — ответил Себастьян, — если бы государи, желающие мира, образовали общество, где советовались бы между собой, прежде чем принимать решения.

— Это дело послов.

— Обычно послы ни о чем не осведомлены, — возразил Себастьян. — Им поручаются миссии, подоплека которых им неизвестна. К тому же они весьма часто заняты собственными склоками.

— Что же это было бы за общество? — спросил герцог. — Мне кажется, я слышал о чем-то в этом роде от нашего друга князя Лобковица.

Себастьян изложил принципы Общества друзей. Герцог на какое-то время задумался.

— Сударь, — сказал он наконец, — это самое мудрое предложение из когда-либо слышанных мною. Да, мир — самое драгоценное благо человечества. Я целиком и полностью присоединяюсь к вашему мнению.

Свечи почти догорели, и герцог решил, что пора спать.

Тем же вечером произошло событие, какие нередко случаются в замках.

Уже раздевшись и собираясь лечь, Себастьян хотел было задернуть полог кровати, когда чье-то приглушенное чихание заставило его вздрогнуть. Звук раздался совсем рядом, и Себастьян обошел кровать кругом, чтобы найти неизвестную чихалыцицу, поскольку голос показался ему женским. Никого. Тогда он подошел к двери, открыл ее и обнаружил на пороге какую-то девушку в домашнем халате, смущенно утирающую нос тыльной стороной ладошки.

— Простите меня, — сказала она без малейшего замешательства, — но в этих коридорах полно сквозняков.

Это была одна из приглашенных к ужину. Но, черт его побери, если он помнил ее имя. Барышня очаровательно взбалмошна, во всяком случае.

Он рассматривал нежданную гостью, забавляясь про себя. Очевидно, девушка подслушивала под дверью. Взгляд, брошенный ею в комнату, подтвердил его догадку.

— Надеетесь выведать какой-нибудь секрет? — спросил Себастьян.

— Мой дядюшка говорит, что вы весьма таинственный господин. Вот я и подумала…

— …кто же делит со мной комнату, — докончил он, отодвигаясь, чтобы освободить ей проход.

— Можно? — спросила гостья, вытянув носик.

Мой дядюшка. Теперь Себастьян понял, кто она такая: племянница герцога. Положение было деликатное, но вполне предсказуемое. Козочка сама напрашивалась в волчье логово.

Из-за долгого воздержания волк стал умеренным, если не аскетичным. Тем не менее он даже сам удивился, вдруг почувствовав аппетит.

Девушка вздрогнула, по-настоящему или притворно. Но все же бросила взгляд на постель, чтобы удостовериться, что та в самом деле пуста.

Всего несколько гаснущих угольков краснело в камине, но Себастьян вовсе не был мерзляком, да и сентябрь выдался теплым.

— Неужели вам не холодно? — спросила она.

— Это пустяки, я вас согрею, мадемуазель…

— Зиглинда, — пробормотала она в тот миг, когда Себастьян заключил ее в объятия.

Девушка подняла к нему свое озябшее, но свежее личико. Он стал целовать ее, сначала осторожно, потом все горячее и наконец жадно, крепче сжимая объятия. Его ласки стали решительны. Она дрожала — то ли от холода, то ли от возбуждения, какая разница? Себастьян увлек ее к постели. Она уже не нуждалась в согревании: его руки разожгли ей кровь. Она облизывала губы и обмирала.

— Чего же вы ждете? — пробормотала она, считая, что ее партнер вполне готов.

Все указывало на то, что барышня была скорее пылкой, чем опытной.

— Речь идет о вашем удовольствии или потомстве? — спросил Себастьян.

Девушка попыталась залезть на него верхом, явно решив поэкспериментировать с его членом, но Себастьян уклонился и, крепко удерживая ее одной рукой, Другой довел до экстаза. Зиглинда тяжело задышала. Ему пришлось закрыть ей рот рукой, чтобы она не перебудила весь замок. А она извивалась, била ногами, выпячивала грудь и наконец испустила глубокий вздох.

— А как же вы? — спросила она, когда он позволил ей упасть на постель.

Но вскоре коротко вскрикнула — сперва от удивления, потом от возмущения. Наконец смирилась.

— Что вы делаете! Так же нельзя! — попробовала она все же протестовать, но слишком поздно.

Однако по некоторым признакам Себастьян заметил, что Зиглинда не осталась целиком безучастной к его выходке.

— Я вам не мальчишка! — бросила она, когда дело было сделано.

— Вы недурно осведомлены, — заметил Себастьян со смехом.

— Я думала, вы найдете лучшее применение вашей снасти, — сказала она, употребив вульгарное немецкое слово Tolpell.

— Есть один способ, о котором вы забыли.

Она выглядела удивленной. Он ей объяснил. Девица опять вскрикнула.

— Попробую в следующий раз, — сказала она жеманно, потом прижалась к нему и заключила, прежде чем заснуть: — Главное, держите его тепленьким.

На следующий день герцог, его управляющий и Себастьян отправились в карете осматривать жилище и земли, которые герцог предполагал продать. Имение принадлежало одному из его дядьев, умершему бездетным и чьим единственным наследником он оказался. Треть этой сотни гектаров занимал лес, все остальное — сельскохозяйственные угодья с фермой и, что больше всего интересовало Себастьяна, с небольшой трехэтажной усадьбой на берегу Майна, неподалеку от Хёхста, в довольно хорошем состоянии, хоть и пустовала несколько лет. Сделка была заключена сразу же, с помощью векселя на Амстердамский банк.

По возвращении в Ганау принц объявил Себастьяну:

— Я долго обдумывал вашу вчерашнюю речь. Собственно говоря, она не идет у меня из головы. Однако общество, подобное описанному вами, уже существует…

— Франкмасоны, — сказал Себастьян.

— В самом деле, — продолжил герцог удивленно. — Вы один из них?

— Нет. Хоть они и существуют, я нахожу, что от них мало проку.

— Но если вы присоединитесь к ним и заразите их своими идеями, проку, без сомнения, станет больше. Я поддержу вас от всего сердца.

— Значит, вы состоите в их обществе? — спросил в свою очередь Себастьян.

— Да, но тайно.

— Я не знаю, как присоединиться к ним. Это означало согласие.

Тогда герцог убедил Себастьяна доехать до Мюнстера, где он сам представит его в великую ложу этого города.