Мальчик стоял под сияющими золотыми стрелками астрономических часов. Ему приходилось туго.

«Думай! Вспоминай, что ты успел натворить. Что же ты сделал не так?»

Над головой грохотал механизм, шестерни и колесики часов отмеряли время в ритме ударов сердца.

– Я… я ничего не делал, господин Атанатос.

– Ничего,– фыркнул Атанатос, набрасывая плащ поверх шелкового красного дублета с красивым шитьем.– Ты довольно быстро ухитрился покинуть лоно своей матери. Это было твоим первым приключением в жизни. А первой благодарностью – то, что ты перепачкал мать, когда она принялась тебя кормить. Про эти поступки уже не скажешь «ничего».

– Ничего особенного.

Атанатос нагнулся над ребенком, взял его за подбородок, сжав пухлые щечки, и пристально вгляделся в глаза мальчика.

– Я тебе не верю.

Откуда-то донесся стук копыт по мостовой. Мужчина оттолкнул от себя мальчика – резко, но без злости. Увы, экипаж не остановился у дома, а пронесся мимо, направляясь в город.

Мужчина посмотрел на небо, на расположение солнца, после чего перевел взгляд на ярко-голубой циферблат часов.

– Где моя карета, Сирокко? Ты сказал: «в восемь». Если я опоздаю к императору, тебе не сносить головы.

– Но восьми еще нет, хозяин. Видите? Часы еще не били.

– Зато били часы Микуласа, разве не так? – хмыкнул Атанатос.

Микулас, каданьский часовщик, который создал огромные куранты Орлой, на собственной шкуре познал коварную природу невежества.

– Превосходно! Часы, которые измеряют три разных времени. Круг из римских цифр делит сутки на двадцать четыре часа. Вращающийся внешний круг из готических цифр показывает богемское время. Когда стрелка подходит к отметке двадцать четыре, солнце опускается за горизонт. И наконец, Микулас добавил измеритель моего времени, вавилонского. Истинного времени суток.

В механизме на башне что-то громыхнуло, после чего раздался перезвон колоколов.

– Это величайшие часы в мире, когда-либо созданные рукой человека. И какую награду получил Микулас за свои труды?

– Король Венцеслас IV,– начал Сирокко, стыдливо разглядывая свои пыльные башмаки,– повелел выжечь мастеру глаза раскаленной кочергой, дабы он никогда не смог создать ничего подобного для другого правителя.

Атанатос горько усмехнулся.

– Вот наказание за обычный измеритель времени. Всего-то! Трудно вообразить, какое наказание ждет человека, который открыл бы природу абсолютного антивремени.

– Хозяин?

Атанатос бросил взгляд на узкие, кривые улочки, ведущие в город.

– Пойдем, сегодня чудесный вечер. Прогуляемся.

– А как же карета?

– Меня она больше не интересует.

Направляясь к берегу могучей Влтавы, Атанатос ткнул пальцем в сторону часов.

– Мастеру Ганусу несказанно повезло, что он изобрел астролябию во время правления совсем другого монарха.

Они быстро зашагали к каменному мосту, за которым, на другой стороне реки, возвышался могучий замок. Яростный Поток Дьявола, отделяющий остров Кампу от берегов Влтавы, лишь слегка волновал воды широкой реки. Какие черти мутили его воды?

– Ты беспокоишь меня, Сирокко. Едва ли тебе придется сопровождать меня.

– Во дворец? Но мы же почти пришли. Я не понимаю, хозяин.

– Вот это-то меня и беспокоит.

Город Сотни Шпилей казался призрачным в мареве редеющего утреннего тумана. Каждая улица этого города света и тени таила следы призраков и отзвуки воспоминаний.

– Ты спросил, что знаю я о своей жизни, хозяин. Прости за дерзость, но я всего лишь твой ученик…

– Ты слуга императора, посланный для того, чтобы следить за мной. Ничего больше.

– Но я служу тебе!

Атанатос промолчал.

– Хозяин, а что знаете вы о своей жизни?

Атанатос остановился. Они как раз дошли до моста. Город лежал перед ними, убаюканный незримыми духами, печальными и бессмертными героями легенд и сказок. Но дома под башенками и черепичными красными крышами не казались Атанатосу надежным укрытием.

Он потер пальцем висок.

– Я знаю все. От момента своего рождения и до него.

– До?

– Это пугает тебя?

– Я вот что хотел спросить: почему вы уверены, что эти воспоминания – правда? Сознание может выкидывать разные шутки.

– Это не шутки.

– А где доказательства? Какие факты могут подтвердить воспоминания? Почему вы так уверены?

– Тебе нужны факты? Нету никаких фактов! Память – сама по себе субъективная мешанина воспоминаний и вымысла. Чувства и эмоции, как змеи, обвивают горло истине!

Он помолчал, потом сказал:

– Взгляни на сферу Луны и Вселенную в ее совершенном постоянстве, на небеса и развращенную Землю под ними. Вверху – Луна, планеты, Солнце, внешние планеты и неподвижные звезды, каждая из которых под рукой высшего ангела. Над ними, за небесами, дом Бога, Великой Сути Мироздания. Но я знаю, что эта Великая Суть Мироздания – вовсе не здесь, она извне.

«Она извне»,– эхом откликнулся про себя Сирокко.

– Скажи мне, Сирокко, что сделает со мной император Рудольф за такие сведения? Уж наверняка не станет тыкать в глаза раскаленной кочергой. Тайны мироздания требуют более серьезного наказания.

– Так почему мы туда идем, хозяин?

– К сожалению, чтобы спрятаться. Хотя Киклад уже здесь. Я чувствую его через эти стены. Он следит за мной. Он едва не убил меня во время нашей последней встречи. Он не оставил камня на камне от моей империи, и я вынужден был скитаться. Я еще недостаточно пришел в себя, чтобы столкнуться с ним лицом к лицу, поэтому приехал сюда, в Прагу. Хотел затеряться среди астрологов и некромантов, шарлатанов и алхимиков. В Праге, где каждый второй рассуждает о философском камне, еще один болтун не бросится в глаза.

Ген посмотрел на Лоулесса, его глаза прояснились, озаренные светом доверия.

– Я помню, отец. Я помню.

Старик наклонился и поцеловал его сухими губами.