Глава 16
Константинополь, апрель 337 года
Это солдаты, а не дворцовая гвардия. Значки на их плащах изображают борющихся близнецов. Четырнадцатый легион. Близнецы. По правде говоря, им положено находиться за тысячу миль отсюда, на Рейне, ожидать там наступления варваров.
— Полководец Валерий, прошу пройти с нами! — салютует мне центурион.
Меня уже давно никто не называл полководцем.
— Кто хочет меня видеть?
— Старый друг.
Скорее всего, это ложь. Все мои друзья давно отошли в мир иной тем или иным образом. Однако нет смысла сопротивляться. Набрасываю на плечи плащ, на голову надеваю широкополую шляпу и позволяю им увести меня. Мы обходим стороной очевидные места назначения — дворец, казармы схолариев, Влахернскую тюрьму — и вместо этого спускаемся вниз по склону холма к Золотому Рогу. Давно перевалило за полдень. Воскресенье. Город дремлет, как старый пес: рынки пусты, лавки закрыты, печи остыли. Даже кирки и молоты, и те ушли на покой. Весь мир как будто замер, потому что Константин отдал такой приказ. Кто отвергнет бога, который дарит вам день отдыха раз в неделю?
Нас ожидает шлюпка. Она покачивается у причала среди мусора, которым забита бухта. Двенадцать сильных рабов налегают на весла. Я решаю, что они перевезут нас через бухту на другой берег, но вместо этого они выходят в открытые воды Босфора. Бросаю взгляд на дно лодки. Возле носа кучей лежит железная цепь с якорем, судя по его виду, тяжелым. Его веса хватит, чтобы утопить старика вроде меня. Ветер сорвет пену с барашков волн, и никто не увидит, как что-то ушло под воду.
Я плотнее закутываюсь в плащ и разглядываю азиатскую часть города — Хрисополис, золотой город. В последние годы он слегка утратил былой блеск — величие Константинова детища отбрасывает долгую тень на другую сторону пролива, однако некоторые люди до сих пор ценят его красоты. Дома просторны, воздух чист и прозрачен, завистливые взоры, которые зорко следят за каждой пядью Константинополя, бессильны достичь этих мест.
Лодка не заходит в городскую бухту, а плывет вдоль берега к частной каменной пристани. Длинные сады тянутся от воды к красивой вилле на вершине холма. Миндальные деревья в цвету. Над цикламенами и розами деловито жужжат пчелы. На полпути к дому на террасе ждут два человека. Один из них торопливо спускается вниз по лестнице, чтобы приветствовать меня.
— Полководец Валерий, сколько лет!
Требуется какое-то мгновение, чтобы узнать его, однако не потому, что я не могу вспомнить, кто он такой. Я просто не ожидал его здесь увидеть. Передо мной Флавий Урс, магистр армии, самый могущественный воин империи после Константина. Я знал его, когда он был трибуном восьмого легиона. Флавий Медведь, называли мы его. На поле боя он носил плащ из медвежьей шкуры и ожерелье из когтей и зубов. Урс невысок ростом, коренаст и широкоплеч. У него мощная, как бочонок, грудь и густая борода, скрывающая большую часть шрамов на его лице. Его отец был варваром-германцем. В хаосе событий до начала правления Диоклетиана он перебрался через Дунай, где поступил на службу в римское войско, чтобы соплеменники не добрались до него. Сын, по-моему, оказался в равной степени ловок.
Урс ведет меня на террасу.
— Я отправил за тобой моих людей, но думаю, что ты не обиделся. Уверен, что ты поймешь меня. — Мы преодолеваем последнюю ступеньку и выходим на широкую террасу. — А вот и еще одно знакомое лицо из былых времен.
Человек, который ожидает нас здесь, моложе меня и Урса, едва ли не раза в два. У него коротко стриженные волосы с челкой и самодовольное лицо патриция. Он явно рад видеть меня, хотя непонятно почему.
Он пожимает мне руку, но не называет своего имени. Ждет, надеясь, что я его вспомню.
— Марк Север? — Это наполовину догадка, наполовину утверждение. Судя по его улыбке, я угадал правильно. — Я не видел тебя с тех пор, как…
— Со времен Хрисопольского похода, — отвечает он. Теперь я окончательно узнал его, и он рад этому. — Я был в твоем штабе.
— А теперь ты в «Близнецах»? — высказываю я догадку. — Сейчас ты должен быть по меньшей мере трибуном.
Он краснеет.
— Я начальник штаба у цезаря Клавдия Константина.
— А, разумеется!
С момента нашего последнего похода прошло ровно двенадцать лет. Тогда это был горячий юный офицер, жаждавший любых приказаний, благодаря которым можно прославиться. Я машу рукой, как будто извиняясь за свой возраст.
— Старческая память… Знал, но забыл. Поздравляю с заслуженным повышением.
Между нами тремя возникает неловкое молчание. Почему Север здесь? Ему полагается быть за тысячу миль отсюда, в Трире.
И почему Урс дал ему приют?
Раб приносит нам на серебряном подносе кубки с вином, приправленным пряностями. Я делаю глоток и устремляю взгляд вдаль, на море. Над городом висит бурая пелена дыма и пыли.
— Это твой дом? — спрашиваю я Урса.
— Он принадлежит одному купцу, который снабжает армию. Время от времени, когда мне требуется уединенное место, он позволяет мне пользоваться его жилищем.
По всей видимости, этот купец неплохо нажился на поставках для армии.
— И ты велел своим людям доставить старика сюда с другого берега для того, чтобы вспомнить былые дни?
— В былые дни, полководец, ты всегда держал руку на пульсе, — отвечает Север.
— Я удалился от дел. У меня есть вилла в горах Мёзии, и через месяц я отправлюсь туда навсегда. Как только император меня отпустит.
Урс издает короткий, похожий на лай смешок.
— Ничего не меняется. Перед каждой битвой, в которой я сражался вместе с тобой, ты говорил, что она последняя. Кстати, я слышал, что ты выполняешь поручение императора. Смотрю, ты по-прежнему остаешься его правой рукой.
Когда я увидел солдат у своих дверей, меньше всего я ожидал этого разговора. Что такого сделал этот епископ, что все — от старого язычника до полководца императорской армии — так серьезно восприняли его судьбу?
— Это пустяк, — заверяю я своего собеседника. — Я не знаю, почему Август так обеспокоен случившимся.
Одно из достоинств моей репутации состоит в том, что люди всегда считают, будто я от них что-то утаиваю, когда ссылаюсь на незнание. Север лукаво улыбается мне.
— Ходят слухи, полководец. Должно быть, ты их слышал.
— Представь себе, не слышал.
— Говорят, что когда нашли этого твоего мертвого епископа, пропал футляр для документов.
С каких это пор он стал моим мертвым епископом?
— Епископ Александр писал для Константина книгу — краткое изложение событий его правления. Те бумаги, которые у него были, предназначались как раз для работы над ней.
Север наклоняется ближе ко мне.
— Нас не интересует прошлое.
Я ему верю. Константин воспитал новое поколение по своему образу и подобию: прошлое им мешает. Боги предков нашли пристанище на чердаках, а старые книги пошли на растопку. Я смотрю на Урса, в надежде увидеть какой-нибудь намек.
— Ты знаешь, что при дворе действуют разные группировки.
— Потому его и называют двором. Люди занимают ту или иную сторону и играют в свои игры.
Ни он, ни я не улыбаемся.
— Говорят, что у сестры Константина, Констанцианы, есть написанное им тайное завещание, — говорит Север.
— В чью пользу оно написано?
— Никто этого не знает.
— Тогда кто же распространяет слухи?
— Ты знаешь, как это бывает, — недовольным тоном отвечает Урс. — Шепот и взгляды, тени в дыму.
Я знаю, как это бывает.
— Нет никакого тайного завещания, — решительно заявляю я. — Даже если бы и было, зачем оно могло понадобиться Александру? Скажите мне, когда было так, чтобы вопрос престолонаследования решал священник? Армия сохраняет верность, — говорю я, пристально глядя в карие глаза Урса. — Разве не так?
— Армия верна Константину.
— Но после Константина… — Красное вино оставило на губах Севера багровые следы. — Важно, чтобы все сыновья получили равные доли наследства.
— Армия хочет правильного престолонаследования, — подтверждает Урс.
Я знаю, что он имеет в виду. Армия хочет, чтобы три сына Константина поделили империю. Три императора — три армии. Это означает, что полководцев будет в три раза больше, в три раза больше прибыли для армейских поставщиков, которая будет поступать на их роскошные виллы на берегах Босфора.
— Один наследник предпочтительнее.
— При условии, что его права на трон никто не станет оспаривать.
— То время прошло, — заявляет Север. — Наступил новый век.
— Так думают в каждый век.
— Зато старики думают, что ничто не меняется.
Я пристально смотрю на него. На шее у него тонкий ремешок из плотной кожи. То, что к нему подвешено, скрыто краем туники. Но когда он откидывает голову, я замечаю чешуйчатую рыбью спину, сделанную из бронзы.
— Я помню, когда ты был вороной, а я был скорпионом, — говорю я. Север смотрит на меня так, будто я говорю что-то непонятное, как будто моя фраза не имеет никакого смысла и он не слышал ее, сидя на корточках вместе со своими товарищами в сыром погребе. Как будто он никогда не опускался на колени передо мной, чтобы я оставил на его лбу след крови Митры и посвятил в тайны, которые он так страстно желал постичь.
— Есть только один бог, Иисус Христос, — упрямо говорит он. Урс, стоявший тогда рядом с нами в пещерах, хранит молчание. Нет смысла спорить. Я мог бы обвинить Севера в вероломстве, в предательстве старых богов, но ему будет все равно. Прошлое его не интересует, даже собственное.
— Почему он здесь? — спрашиваю я Урса. — Константин знает об этом?
Их лица говорят о том, что не знает.
— Цезарь Клавдий обеспокоен здоровьем отца, — отвечает Север.
Перевожу на понятный язык: Константин стар. Если с ним что-то случится, Клавдий хочет, чтобы его наследство охранял преданный ему человек. Неудивительно, что Север скрывается здесь, наблюдая за дворцом с другого берега. Если
Константин узнает об этом, он отправит Севера до конца жизни считать чаек на каком-нибудь скалистом островке в Эгейском море.
Появляется адъютант и передает Урсу какой-то свиток. Тот отходит на несколько шагов, чтобы прочесть, что там написано. Мы с Севером остаемся одни.
— Я видел Августа два дня назад, — сообщаю я. — Ты можешь вернуться в Трир и доложить, что он здоров.
Север кивает с таким видом, будто мои слова представляют для него огромную важность. Мы оба знаем, что никуда он не отправится.
— Мне нужно знать о завещании, Валерий. — Обращаясь ко мне, он опускает титул «генерал». — При дворе есть группировки, и кто знает, как они поведут себя, чтобы отказать Клавдию в праве на наследство.
— Константин в своем уме более, чем любой из когда-либо живших.
— Ты же знаешь, как сильно его могут расстроить слухи.
Его слова подобны удару кинжала прямо в сердце. Мне хочется сбросить его в море и держать под водой до тех пор, пока рыбы не обглодают ему лицо.
— Ты все та же ворона, Север, даже если и забыл старые дни. Сидишь на дереве и ждешь, когда ветер донесет до тебя запах мертвечины.
Это мой последний выпад, но он остается к нему равнодушным. У меня никогда не было семьи, и мне неведомо, как так получается, что отпрыски начинают относиться к родителям как к малым детям. Теперь я знаю, каково это.
Урс, который до этого стоял в сторонке, снова оказывается между нами.
— Моя лодка доставит тебя домой.
Он не провожает меня, но, когда я оказываюсь на причале, меня догоняет в спину последний вопрос.
— Тебя не удивило, что Константин поручил расследовать убийство епископа человеку, который ничего не знает о христианстве и христианах?
