Глава 14
Италия, лето и осень 312 года.
Тридцать пять лет назад…
И тогда их осталось четверо.
Галерий умер в прошлом году. Это была недостойная смерть, Константин объявил о ней не сразу. Его кишки прогнили изнутри. В гениталиях возникла такая опухоль, что казалось — по слухам, — будто он пребывает в постоянном возбуждении. В теле поселились черви, и те, кто ему прислуживал, были вынуждены накладывать ему на раны куски сырого мяса, чтобы вытянуть их наружу.
Христиане были довольны. Но Константину еще предстояло выиграть ряд сражений. Брачный союз с Фаустой не принес ни детей, ни мира с ее родственниками-узурпаторами. В прошлом году старый Максимиан попытался настроить против новоявленного зятя армию. Константин благородно простил своего тестя. Тот же на это благородство ответил попыткой заколоть его во сне, однако коварный замысел не удался. В конце концов терпение Константина иссякло, и он предложил Максимиану выпить яд.
Максенций, непризнанный и нераскаявшийся шурин Константина, все еще занимает Рим и всю Италию. Со смертью Галерия Константин сможет позволить себе заняться югом.
Жрецы-гаруспики сказали, что нам не следует отправляться туда. Они совершили все необходимые ритуалы: надлежащим образом умертвили жертвенных животных, рассекли внутренние органы, опробовали их на вкус. Кишки животных сказали, что для военного похода время плохое. Константин изрек: что знают убитые животные о войне? Большую часть армии Максенций держал на северо-восточной границе, в Вероне, ожидая нападения с Балкан. Удар с северо-запада будет для него полной неожиданностью и застанет врасплох.
— Покажите мне, где в кишках говорится об этом, — шутит Константин.
— Мой брат всегда следует советам прорицателей, — замечает Фауста. Трудно понять ее слова — то ли это упрек, то ли предложение.
Со дня ее свадьбы прошло пять лет. За эти годы сочная свежесть юности заметно увяла, уподобившись оставленному на солнце финику. Когда ее отец пытался убить Константина, именно Фауста пришла в опочивальню мужа и предупредила о том, что над его жизнью нависла смертельная опасность. Сейчас мы готовимся напасть на ее брата, и ее глаза, окаймленные длинными ресницами, как всегда, ясны и невинны.
Чудо, что ты смог отравить старика, думаю я. У всей их семьи в жилах течет яд.
И поэтому мы переходим через Альпы, как это шесть веков назад сделал Ганнибал. Константин оказался лучшим прорицателем, чем его жрецы. В Сегузио, вратах Италии, мы поджигаем город с находящимся в нем гарнизоном. Это послужило уроком гарнизону Турина: тамошние солдаты не стали ждать, когда их окружат. Константин угадывает их намерение, охватывает с флангов, после чего наносит удар по их центру, прижимая к стенам своей кавалерией. Удар столь мощный и сильный, что человеческая масса выдавливает ворота.
Как победить Константина? Граждане Милана этого не знают. Они открывают городские ворота и сдаются. В Вероне жители сражаются мужественнее и почти прорывают наши позиции. Константин вынужден лично броситься в самую гущу боя, мечом прокладывая себе дорогу. Рядом с его головой пролетает копье. На какой-то миг исход битвы оказывается под вопросом, так же как и весь ход истории.
Копье проносится мимо. Мы выигрываем сражение. Путь на Рим свободен.
Это благословенное время. Сентябрь сменяется октябрем, солнце яркими лучами золотит на деревьях листву. Небо голубое, воздух свеж. Мы ясно видим окружающий мир. Вырвавшись на свободу из оков ритуальной придворной лести, Константин вновь становится прежним собой. Сейчас, когда я думаю о нем, в моем сознании возникает тот его образ, который я хотел бы сохранить в своем сердце.
Вот он, в забрызганных грязью сапогах, шутит со стражей. В свете лампы склоняется над картой. Обрушивает лавину вопросов на генералов. Гарцует на белом коне во главе походной колонны, что змеится вдоль дороги. Старый мир вокруг нас может корчиться и издыхать, но мы знаем, что уверенной поступью движемся к новому миру, миру который мы создадим своими руками.
— Рим — это ничто, — однажды ночью после ужина заявляет Константин, отдыхая на ложе в своей палатке. За время похода он изрядно похудел. Нежного жирка на щеках и подбородке как не бывало. — Назови мне хотя бы одного императора за последние пятьдесят лет, который бы продержался там у власти более месяца.
Я потягиваю из чаши вино и улыбаюсь. Мы оба знаем, что он говорит правду и в то же время далек от нее. Рим расположен слишком далеко от границ, чтобы быть удобной столицей, мы же всю жизнь вынуждены отбиваться от варваров то в Ни-комедии, то в Трире, то в Йорке. Приливы истории отхлынули, оставив Рим лежать на ее обочине подобно выброшенному на берег киту. Рим такой же раздутый, обрюзгший и пока еще живой, правда, исключительно за счет былой славы. И все же он по-прежнему — царь городов, сердце нашей цивилизации, неиссякаемый источник имперских мечтаний. Обладать им — значит обрести власть большую, нежели иметь в своем распоряжении крепости и армии с обозами.
— У тебя есть другие замыслы? — поддразниваю я его.
— Мы захватим Рим. — Константин уверен в этом. Его уверенность заразительна, ему ничего не стоит убедить окружающих в том, что для него нет ничего невозможного. Однако в этом походе это ощущается явственнее, чем обычно. Это подобно тому, как если взрезать кокон и увидеть внутри бабочку. Когда-нибудь я посмотрю на него и пойму, что едва знаю этого человека.
Константин надкусывает яблоко.
— Помнишь дорогу на Аутун? Когда мы воевали с франками три года назад?
Мне требуется мгновение, чтобы вспомнить. Я воскрешаю в памяти те события. Дневной переход. Голубое небо. Легкая дымка. Мы поднимаем головы и замечаем идеальный круг света. В его центре слезинка солнца светится расплавленным золотом. Из его пылающего сердца вырываются четыре луча и образуют крест.
Вся армия, как один человек, опускается на колени и благодарит Непобедимое Солнце, небесного покровителя Константина. Весь следующий день нами владеет безумное настроение, как будто мы ощутили прикосновение рук бога. Но мы спали, ели, шли строем вперед, и постепенно ощущение это исчезло. В том походе нам везло на чудеса: то кроваво-красная луна в небе, то гроза с громом и молниями, которыми боги напоминали нам о своем величии.
— Я помню, что с франками у нас было нелегкое сражение, — говорю я.
— Ты всегда ожидаешь новую битву, — смеется Константин.
— Она уже не за горами.
Он опирается на локоть и крутит в руке огрызок яблока.
— Что будет, если мы сумеем создать новый мир? Мир, в котором лето означает время года, когда играешь с детьми и пьешь вино, а не натягиваешь сапоги и отправляешься на войну.
— Тогда ты станешь богом.
Мои слова погружают его в задумчивость.
— Ты знаешь, что говорят христиане? Они говорят, что их бог Христос пришел в мир, чтобы спасти его. Пришел ради его искупления. Чтобы принести мир вместо войны.
Если это так, то он явно потерпел неудачу. Я не произношу этих слов вслух. Это испортит наши отношения.
— Единственное, чего жаждет империя, — это мира. От скромного земледельца, обрабатывающего пашню, до высокомерного сенатора с Палатинского холма. Все хотят мира. Знаешь, что сделало небольшой город на Тибре величайшей на свете державой? Желание обрести мир, покой. Получить возможность шагать по дороге, не опасаясь, что кто-то спустится с гор и нападет на тебя. Мы раздвигали границы цивилизации до тех пор, пока они не растянулись настолько, что готовы лопнуть.
В щель между занавесками мне виден его сын Крисп, который вместе с учителем занимается греческим языком. Сам Константин неплохо говорит по-гречески, но писать на этом языке не умеет. Он решил, что в этом сын должен превзойти его.
— Крест в небе в тот день был посланием, Гай. Бог протянул руку и призвал меня к славе. Он пожелал, чтобы я стал его орудием, которое вернет нашему миру покой.
Он свешивает ноги с ложа и встает. Я следую за ним.
— Мы выиграем сражение против Максенция и победим так, что никто не усомнится в причине нашей победы. Хвала Господу, это будет последнее наше сражение!
— Хвала Господу, — послушно соглашаюсь я. И в ту ночь, когда лагерь спит, я и мои солдаты встречаемся в пещере, чтобы пролить кровь жертвенного быка: мы хотим, чтобы вышло так, как он говорит.
Холодным утром одного из дней в самом конце октября наша армия выстраивается для последней битвы. Впереди у нас вражеское войско, река и город. Порядок строя крайне важен. Вместо того чтобы укрываться за несокрушимыми стенами Рима, Максенций вывел свои легионы в чистое поле и перешел Тибр. По всей видимости, он посовещался со своими прорицателями, которые сказали ему, что если он победит на поле боя, то Рим будет освобожден от тирана. При этом сам он тираном себя не считает.
За час до рассвета Константин выводит маршем свое войско. Вдоль дороги тянутся усыпальницы. Он взбирается на кирпичный мавзолей, с которого уже давным-давно сбита мраморная облицовка, и обращается к своим воинам. Даже я не знаю, что он сейчас им скажет. В тусклом свете убывающей луны я стою в пропитанных влагой сапогах в плотной толпе солдат, чувствуя исходящее от них тепло; у меня возникает ощущение, будто мы находимся на заре времен.
— Всевышний наш Бог послал мне вещий сон, — объявляет Константин. Его доспехи блестят как звезды на фоне голубого неба. Вдали над линией горизонта медленно восходит дневное светило. — Вестник Господа нашего явил мне видение. Он сказал, что если мы будем сражаться под Его знаком и от Его имени, то непременно победим тирана и одержим величайшую в истории победу.
У подножия мавзолея возникает какое-то движение. Какой-то солдат поднимается по лесенке и передает Константину копье, к которому прицеплена белая материя.
Константин берет его и когда поднимает вверх, становится видно, что это новый штандарт. Высокий позолоченный шест с императорским флагом, свисающим с золотой поперечины. Его верх венчает гирлянда из драгоценных камней на золотой проволоке, а в ней хорошо различимые на фоне рассветного неба перекрещенные буквы Хи и Ро.
— Это божий знак.
Момент для обращения к войску выбран удачно. Над мавзолеем восходит солнце. Его лучи играют на золоте и драгоценных камнях штандарта, освещают напряженные лица воинов. В эти мгновения даже я готов уверовать.
Войску Максенция не выдержать даже первого нашего натиска. Обычно на хорошо вооруженную пехоту не посылают в бой кавалерию, но Константин угадывает, что эти воины не имеют мужества вступить в сражение. Мы спускаемся вниз по склону, и стена человеческих тел обрушивается. Максенций пытается бежать по понтонному мосту, однако в возникшем хаосе веревки лопаются, и он падает в реку.
Мы вылавливаем его тело ниже по течению, в полумиле от этого места, когда его прибивает к быкам Мульвиева моста. Я отсекаю ему голову, чтобы Константин мог показать ее римлянам.
Константинополь, апрель 337 года
Я сижу на скамье во дворе своего дома. Мои пальцы машинально прикасаются к поясному ремню. Я поворачиваю его так, чтобы бронзовый лев на его пряжке поймал солнечные лучи. Большим пальцем нащупываю зазубрины и царапины. Это мой ремень для меча. Он был на мне в тот день, и я ношу его до сих пор. Неужели это тот самый? Кожа давно вытерлась, я три или четыре раза менял ее и удлинял. Некоторые пластины выскочили и потерялись. На их место пришлось поставить новые.
Как и мы с Константином: все те же люди, что и в том сражении, и вместе с тем совершенно иные. Бронзовая шкура льва потерлась и потускнела.
У дверей слышится какой-то шум. Я жду, когда домоправитель сообщит мне, кто пришел, но он так и не соизволил доложить. Вместо него из моих грез врываются четыре солдата в забрызганных кровью туниках и начищенных до блеска доспехах.
— Пойдем с нами! — говорит покрытый шрамами центурион.