Глава 2

325 год со дня смерти Господа нашего

От смеси запаха приправленных пряностями соловьиных языков и дыма от дров в камине епископу Сильвестру стало нехорошо. Дыхание его сделалось затрудненным, прерывистым. Он расправил рукава своей черной мантии. Ему казалось, что его бритая голова и длинный нос холодны как лед.

Император восседал на богато украшенном стуле за столом, накрытым разнообразными блюдами из мяса и фруктов. На Константине были сверкающая пурпурная мантия, украшенная золотом туника и пояс с мечом. Это был рослый, широкоплечий и мускулистый мужчина. Он пристально, будто затаив дыхание, смотрел на Сильвестра.

— Вы вызывали меня, ваше величество? — спросил Сильвестр.

Император взял с блюда виноградину и раздавил ее зубами, не сводя взгляда с епископа.

Сильвестр судорожно сглотнул. Он догадывался, зачем его вызвали, но продолжал надеяться, что причина может оказаться другой. Какой угодно, но другой.

В камине трещали поленья. Огонь отбрасывал причудливые тени на затейливо разрисованные стены, округлые арки и величественный купол тронной залы. Мебели здесь было немного, но каждый ее предмет был украшен вычурной резьбой и отполирован до зеркального блеска.

Сильвестр почувствовал, как сквозь сапоги в его ноги проникает тепло. Он глянул вниз. Там, под украшенным мозаикой полом, в подземных помещениях рабы топили печи, нагревая воду, чтобы пол в зале был теплым. Обычно это тепло было приятным, но не этим вечером. Сегодня оно лишь подчеркивало всю опасность положения Сильвестра, словно у него под ногами было адское пекло.

— Осведомители сообщили мне, что заседание, прошедшее сегодня днем, больше походило на скандал, чем на церковный собор, — сказал император.

— Слишком много разногласий, ваше величество. Особую озабоченность вызывает ересь Ария. Обе стороны имеют четкое мнение по поводу того, является Иисус слугой Господа или же нет. Наша точка зрения состоит в том, что вечная сущность Господа — Слово — проявлена в Иисусе, в то время как арианцы убеждены, что он, без сомнения, был «порожденным», пусть и единственным порожденным, следовательно, его тварная природа делает его зависимым от воли Отца, что, в свою очередь, означает, что Иисус ниже Отца. Весь этот вопрос с «единственным порожденным» дополнительно усложняется еще и тем, что написано в Псалмах, глава вторая, стих седьмой. Хуже всего то, что епископ Евсевий из Кесарии соглашается с Арием! По сути же это спор о том, как могло случиться, что Господь наш страдал и спасся, будучи не человеком, а Богом. Уверяю вас, мы выиграем этот спор.

В глазах монарха вспыхнул огонь, и Сильвестр едва не задохнулся от страха. Очевидно, император воспринял его пространный ответ как попытку затянуть время или даже перевести разговор в другое русло.

Он слабо улыбнулся императору. Тот улыбнулся в ответ, но для Сильвестра это было как удар ножом в горло.

— Я так понимаю, что епископ Евсевий во многих случаях является самым громогласным из наших оппонентов. Он действительно считает, что имеет скрытые рычаги давления на нас?

— Да, точно, этот старик — помеха нам, — согласился Сильвестр.

У него начали подгибаться колени.

— Ты подвел меня, Сильвестр? — наклонив голову, спросил император странным, почти нечеловеческим голосом.

Сильвестра словно окатил ледяной душ страха.

— Нет, ваше величество, мне… мне нужно время, еще немного. Мы допросили множество его помощников, пытаясь что–то выяснить о Жемчужине, но, похоже, они почти ничего не знают.

Сильвестр с тревогой взглянул на стоявшего у открытой двери епископа Меридия, ожидавшего указаний. В темноте позади освещенного огнем камина пространства он виделся высоким черным силуэтом. Одно его присутствие заставляло Сильвестра обливаться холодным потом от ужаса.

— Значит, ты не использовал все средства убеждения, имеющиеся в твоем распоряжении. Так постарайся же.

— Уверяю вас, ваше величество, дело не в нашей мягкости. Мои люди действовали с подобающим усердием.

Услышав последнюю фразу, Меридий фыркнул, но так и остался стоять за дверью. Никто из знающих его не рискнул бы обвинить его в мягкости. Его могли называть чудовищем, ублюдком, животным, но только не мягкотелым.

— Проблема, ваше величество, в том, что Евсевий сорок лет только и делал, что рассылал своих лучших помощников–библиотекарей в самые отдаленные уголки мира, где мы не сможем найти их.

Константин взял с блюда пригоршню вяленых соловьиных языков и, откинув голову назад, закинул в рот всю горсть деликатеса.

— Они все еще являются частью истинной церкви? — спросил он, не переставая жевать.

— Некоторые из них могли стать монахами, другие — отшельниками. Или просто исчезнуть.

— Ты должен уметь разыскивать монахов.

Сильвестр разочарованно всплеснул руками.

— В том–то и дело, что люди, приходя в монастырь и принимая монашество, берут себе новое имя. Поэтому их сложно разыскать, особенно если они сами этого не желают. Они могут спокойно переходить из одного монастыря в другой, каждый раз принимая новые имена.

Император встал с трона и выпрямился во весь рост, а затем решительно обошел стоявший перед ним стол. На металлической отделке туники, сапог и пояса засверкали отблески огня. Он постоянно был готов к защите от внезапного нападения, что характеризовало его как человека благоразумного, учитывая количество уже совершенных покушений на его жизнь.

— Как ты считаешь, откуда исходит наибольшая опасность? — спросил Константин, встав перед Сильвестром и уперев руки в бедра.

Он башней возвышался над Сильвестром, его темные глаза светились как угли. От одежды исходил крепкий запах древесного дыма и жареного мяса. Сильвестру пришлось запрокинуть голову, чтобы посмотреть ему в глаза.

— Опасность в том, что они знают место.

— Оно могло просто исчезнуть.

— Возможно, но, скорее всего, оно оказалось под землей около двухсот лет назад, как и множество других святых мест во времена императора Адриана, одержимого идеей уничтожить евреев и все, чему они поклонялись. Ведь именно Адриан приказал переименовать Иерусалим в колонию Аэлия Капитолина и в рамках реконструкции города превратил Кранио Топон — Место черепа — в ровную площадку, на которой построили храм Афродиты.[12] Или, — он махнул рукой, — его могли уничтожить в триста третьем году, когда император Диоклетиан приказал уничтожить все христианские церкви и священные тексты.

— Значит, ты считаешь, что оно похоронено под землей?

— Мы не можем сказать с уверенностью, но нужно исходить из этого, — ответил Сильвестр, нервно сглотнув. — Ведь если оно существует, ваше величество, все наши доктрины можно выбросить, как гнилую тряпку.

Судя по всему, последние слова заставили императора задуматься. Наконец он глубоко вздохнул.

— Я приказываю разрушить храм Афродиты и снять слой земли, который насыпали при его строительстве. Немедленно. Если Жемчужина там, я хочу узнать об этом раньше, чем кто–либо другой.

— Да, ваше величество, безусловно.

Константин прищурился и строго посмотрел на Сильвестра.

— А как насчет Ярия? Вы нашли его?

— Возможно, ваше величество. В одном из монастырей Пахомия, в Египте. Но опять–таки эти сведения нуждаются в проверке. На это потребуется пара месяцев, не больше.

Константин развернулся и пошел обратно к трону. Драгоценные камни на его одеянии блестели в свете огня. Сильвестр наконец–то позволил себе вздохнуть с облегчением.

— Начинайте раскопки на месте храма. Найдите Ярия, а также всех, кто работал вместе с Евсевием в библиотеке Кесарии. Я хочу знать, где скрыта Жемчужина. Это вопрос нашего выживания, ни больше ни меньше. Ты это понимаешь?

— Да, ваше величество, — ответил Сильвестр и, развернувшись, пошел к двери.

Он уже выходил, когда император окликнул его.

— И еще, епископ.

Сильвестр обернулся к Константину.

— Не приходи ко мне, пока не выполнишь задания, которые я только что дал тебе.

Сильвестра пронзил ужас. Значение слов императора было понятным: «иначе тебе не жить».

Епископ низко поклонился.

— Да, ваше величество, я вас не подведу.

Он вышел в освещенный жаровнями коридор. Вдоль его высоких арок стояли солдаты императорской гвардии. Огонь отражался от безупречно отполированных доспехов, играл на их красных плащах. Ни один из десяти охранников прямо не смотрел на Сильвестра. Он нервно сглотнул и выпрямил ноги в коленях. Массивные серые каменные стены словно нависали над ним, будто демоны, готовые исторгнуть его душу. Сильвестр приложил все силы, чтобы не задрожать от ощущения их присутствия рядом с ним.

— Епископ? — обратился к нему Меридий, подходя и протягивая руку, будто для опоры.

Сильвестр жестом пригласил его следовать за ним. Казалось, что в неярком свете коридора светлые волосы и холодные глаза Меридия светились. Они бок о бок пошли по коридору мимо солдат.

— Мой личный корабль ждет тебя на пристани в Эфесе. Отправляйся в Египет. Держи меня в курсе дела, — прошептал Сильвестр.

Учение о мече

Тучи идут по небу, но дождя сегодня нет. Только жара, ничего, кроме жары. Идя по дороге в Ерушалаим, ты пребываешь в раздражении. Впереди идут твои братья. Ты отстаешь, отмахиваясь от мух, и бормочешь себе под нос, что тебе ничего не надо, только бы поспать в тени оливы, пока не опустится ночь. Но он не позволит этого. Вы наконец сбежали от толпы, и он говорит, что надо спешить. Ты слышишь его голос, как всегда поучающий, но не понимаешь ни слова… пока он не обращается к тебе.

— Ты слышал, брат? — спрашивает Иешу, останавливаясь и смотря прямо на тебя.

Ты прищуриваешься, гладя на него против солнца. В его свете черные кудрявые волосы Иешу, пропитавшиеся потом, светятся, словно ореол, обрамляя его лицо. Солнце бьет по твоей голове, будто огненный молот.

— Нет, я был слишком далеко позади. Что ты говорил?

— Мы говорили об искусстве меча. Я сказал, что оно по большей части является искусством пребывать с Богом.

Вокруг начинают собираться остальные апостолы, прислушиваясь. По голосу они понимают, что это очередная проповедь, урок, который они желают услышать.

Но не ты. Ты хочешь только глотка холодной воды.

Но он желал твоего вопроса, и ты задаешь его.

— Это звучит странно. Разве я не нахожусь в любом случае в присутствии Бога? Как же может быть иначе, если ты сам нам говорил, что Бог присутствует везде и во всем, постоянно.

Он сдерживает улыбку. Так он благодарит тебя за вопрос, который не задал бы никто другой. Ты всегда был его признанным оппонентом, и поэтому он обижался на тебя, одновременно восхищаясь тобой.

— Думаю, что люди практически никогда не пребывают в божественном присутствии, — говорит Иешу. — Они думают о прошлом или будущем, беспокоятся, что делают их враги или, хуже того, что замышляют их друзья. Но они очень редко живут настоящим. А именно там пребывает Бог.

Ты разочарованно всплескиваешь руками.

— Впечатляюще, но я не понимаю: при чем здесь искусство меча?

Он рассекает воздух ребром ладони, будто лезвием невидимого меча.

— Меч наделен живым сердцем, которое бьется. Он слышит. Наносит удары. Но удар станет смертельным только тогда, когда мечник действует в момент абсолютного осознания причины жизни и смерти.

Ты оглядываешь апостолов. На их лицах недоумение, как и у тебя. Бедный Матья. Его молодое лицо кривится в полнейшем непонимании.

— Если честно, — говоришь ты, — я ненавижу твои аллегории. Это полная ерунда. Хотел бы я, чтобы ты говорил прямо.

Он наклоняет голову и улыбается.

— Я имел в виду, что лишь в состоянии сопричастности с кем–либо другим ты способен познать и полюбить его.

— Или с чем–либо, если ты говоришь о мече.

— Да. Очень хорошо, брат. Я знал, что ты поймешь.

Он широко улыбается, разворачивается и вновь шагает по дороге.

Лишь спустя несколько секунд ты понимаешь недосказанное: «…или если говорить о Боге».

Ты качаешь головой, раздумывая, предназначено ли это было одному тебе, и прибавляешь шагу, чтобы догнать остальных.