Глава 30
Глубокой ночью, когда в пещере осталась зажженной лишь одна свеча в библиотеке Ливни, Варнава аккуратно сдвинул в сторону карту и взял с тарелки кусок козьего сыра. Откусил кусочек. Рот наполнился приятнейшим вкусом. Они долго, с самого его появления здесь, говорили, жонглируя гипотезами и догадками. Прямо как в старые времена в библиотеке в Кесарии. И оба были очень рады этому.
Ливни отломил кусок хлеба. Пока он жевал, его взор затуманили воспоминания о прошлом. Люди, места, что–то еще, о чем Варнава мог лишь догадываться. После долгой паузы он снова аккуратно коснулся края папируса.
— Ты заметил, что в нижней части папируса изображен большой крест, окруженный тремя маленькими, к чему бы это?
— Я не уверен, что это вообще кресты.
— Центральная фигура — определенно крест. Просто к нему присоединены другие символы.
— В таком случае это может не иметь никакого отношения к кресту как символу христианства. Скорее всего, это было добавлено десятилетия спустя каким–нибудь набожным монахом. И еще: маленькие кресты явно нарисованы другими чернилами.
До видения, случившегося у императора Константина, крест воспринимался как орудие казни Иисуса и предмет позора. Как заметил еще святой Павел, это было «камнем преткновения» на пути к обращению в христианство. Крест не почитался и не ассоциировался с Иисусом. Эти два понятия никак не соотносились. У ранних христиан было множество других священных символов: пальмовая ветвь, оливковая ветвь, голубь и агнец, якорь, воды крещения, кровь Христова, рыба, «ихтис» — акростих слов «Иисус Христос, Сын Божий, Спаситель». Но только не крест.
И вот тринадцать лет назад у императора Константина случилось видение, переменившее все и сразу. Крест стал черным цветком, легшим в основу церкви. Его изображали на доспехах, щитах, знаменах, всевозможном оружии и даже на тюрьмах и виселицах. Он стал символом, который, как подозревал Варнава, Спаситель всей душой ненавидел. Для Иисуса и апостолов крест должен был означать не спасение, а абсолютную несправедливость и унижение.
— Думаю, ты прав и в том и в другом, — согласился Ливни. — Это не христианский крест, и он нарисован очень набожным человеком. Иосифом Аримафейским, благочестивым иудеем. Крест символизирует не распятие, а что–то другое. Как и маленькие кресты.
Варнава откусил еще кусочек превосходного на вкус сыра.
— Похоже, у тебя есть предположение, чем он является?
Ливни еле заметно улыбнулся. Протянув руку, он аккуратно взял за угол самую старую и потрепанную карту и пододвинул к себе. Пламя свечей заколебалось. Положив карту между собой и Варнавой, он показал пальцем в середину.
— Помнишь, что здесь находится?
Варнава наклонился вперед, разглядывая коричневые линии, которыми была обозначена старая городская стена Иерусалима.
— Какого года эта карта?
— Насколько мне удалось установить, от первого года до семидесятого. В любом случае, еще до разрушения Храма.
Его палец все так же нависал над картой.
— У тебя палец слишком большой. Ты имеешь в виду Садовую могилу или Дамасские врата?
— Ворота, — ответил Ливни, улыбаясь шире.
— Я устал гадать, — разочарованно сказал Варнава. — Просто скажи.
Ливни вгляделся в темноту пещеры, потом пробормотал:
— Колонная площадь.
Варнава сощурился. Внутри, сразу за Дамасскими вратами, находилась широкая площадь. Посередине ее стояла высокая колонна, принимавшаяся за точку отсчета при измерении расстояний на дорогах.[84] В ее создании участвовали самые разные люди, но Варнаву в особенности заинтересовал нанесенный на нее знак тектонов, каменщиков. Угольник поверх круга или колонны.
— Так какое же отношение Колонная площадь имеет… — начал было Варнава и умолк.
Ответ был очевиден. Его душа наполнилась радостью. Ливни откинулся на спинку стула и кашлянул.
— Колонная площадь была перекрестком дорог священного города, и ты думаешь… — тихо заговорил Варнава. — Ты думаешь, что крест на папирусе означает перекресток? — подумав, спросил он.
Ливни небрежно махнул рукой.
— Это объясняет, откуда у изображенного на папирусе креста дополнительные перекладины. Это дороги. Это не худшая из идей, пришедших мне на ум за долгие годы, и отнюдь не самая безумная из них.
Впервые за многие месяцы Варнава почувствовал, что сквозь завесу тайны, покрывающую папирус, проглянул крохотный лучик света. Будто его душа сделала еще один неслышный выверенный шаг в темноту Зала тесаного камня.
Наклонившись вперед, он хлопнул Ливни по плечу и засмеялся.
— Как же я все–таки по тебе соскучился, дорогой ты мой друг.
