Глава 14
Варнава сидел рядом с Киром. Лодка покачивалась, и он поглядывал на берег. По мере того как они приближались к морю, растительность на побережье менялась, становясь более высокой и пышной. Деревья свисали над водой, запах влажных листьев и коры наполнял воздух.
Слышалось пение птиц. Варнава попытался заставить себя наслаждаться этими красотами природы. Но то, что когда–то приводило в состояние умиротворения, сейчас мало его трогало. Над водой висели еле различимые мерцающие облака из тысяч мелких насекомых. Свет утреннего солнца отражался от их крыльев.
Варнава заставил себя сделать глубокий вдох. На его плечах, будто ангел смерти, висел груз страха. Все мышцы и сухожилия были напряжены, и ему приходилось постоянно сдерживать себя, чтобы не дрожать.
Одно за другим перед его мысленным взором всплывали лица братьев–монахов. Он заставил себя вспомнить их всех, начиная с брата Ионы. Старался навеки запечатлеть их в своей памяти, чтобы ни один из них не был забыт. По крайней мере, пока жив он сам. Вспоминал прохладные полутемные коридоры монастыря, тихий шепот братьев, собирающихся к молитве.
Погибли. Все погибли на этом дьявольском празднике яда, поглощенные ужасной стеной огня. Почему же жизнь, со всеми ее мечтами и надеждами, столь преходяща? Или девяносто семь человек — всего лишь тихий выдох в пустоте вечности?
По спине Варнавы пробежали мурашки, когда он посмотрел на хрупкий кусок папируса в руках Кира.
«Неужели они уже нашли это? Самое священное на всей земле место? Могли ли они уничтожить его с той же легкостью, с которой убили моих братьев?»
Склонив голову, он начал молиться за помощников–библиотекарей, многие из которых, скорее всего, не знали ничего, кроме имени Варнава и самых общих сведений о сути его открытия. Мелочи, которые они могли понять лишь из его заметок на полях документов. Как долго пришлось им страдать за это?
Его душу наполнило чувство вины.
«Боже правый, награди их легким путем к небесам. По обещанию Твоему, что все, идущие с духом жизни, оденутся во славу и пребудут в свете предвечном. Аминь».
Заратан и Калай снова повели лодку на мелководье. Древний папирус в руках Кира стал пятнистым от света утреннего солнца, проходящего сквозь свисающие над водой ветви деревьев. Вспышки света озаряли то одну, то другую букву, будто сам Господь пытался указать им на что–то важное. Тонкий пергамент выглядел настолько хрупким, что казалось, он вот–вот проскользнет сквозь его пальцы.
Кир бормотал себе под нос, проговаривая слова одно за другим. Потом он снова посмотрел на папирус и нахмурился. Чернила, когда–то бывшие совершенно черными, были сделаны из смеси сажи, смолы и воды. Теперь они выцвели и стали ржаво–коричневыми, но буквы не утратили своей четкости.
МАХАНАИММЕХЕБЕЛЬМАХРАЙ
МАНАХАТМАГДИЭЛЬЭЛЬСЕЛАХ
МАССАМАССАМЕЛЕКИЭЛЬЭЛЬ
МАГАБАЭЛЬ
Кир разочарованно покачал головой. Казалось, он что–то улавливает, но все же смысл этого за гранью его понимания.
Это ощущение было хорошо знакомо Варнаве. Большую часть жизни мимолетные моменты озарений попеременно то мучили, то ужасали его. Так или иначе, он спрятал в нескольких разных местах копии папируса, но никогда не носил его с собой. Только в памяти.
— Что ты видишь, Кир?
Кир поднял голову и посмотрел на Варнаву чистым взглядом зеленых глаз.
— Десять имен собственных или двенадцать, если я правильно понял.
— И какие? — спросил Варнава, утвердительно кивая.
Услышав об именах, Калай слегка повернулась к ним, чтобы лучше слышать.
— Маханаим, Мехебель, Махрай, Манахат, Магдиэль, Эль, Селах, Масса, Масса, Мелекиэль, Эль, Магабаэль.
Варнава с любопытством посмотрел на Кира. Хотя в их монастыре было достаточно текстов о Господе, но иудейских текстов было очень мало, как и в любом другом христианском монастыре. Большинство монахов не видели особого смысла в чтении иудейских священных книг. Господь с лихвой исполнил все их пророчества. Не будучи хорошо знакомым с иудейскими текстами, невозможно понять, что это имена. И где же Кир набрался таких знаний? В Риме? Скорее, в Палестине.
— Да, я тоже считаю, что это имена, — сказал Варнава, внимательно глядя на Кира. — А ты знаешь стоящую за ними историю?
Кир отбросил пряди волос с заросшего бородой лица.
— Первое имя, Маханаим, — название места на реке Яббок, где Иаков и его семья встретили ангельское воинство.
— Очень хорошо, — сказал Варнава, кивнув. — А остальные?
— Мехебель, возможно — название одного из городов, завоеванных царем Давидом.
— Хорошо, продолжай.
Кир нахмурил густые брови, снова вглядываясь в папирус.
— Махрай… я не уверен, но это может быть город…
— Махрай был одним из лучших воинов царя Давида. Непревзойденным воином, — перебила его Калай. — Он родился где–то к юго–западу от деревни Бет–Лехем. Один из близнецов, родившихся у Ехуды и Тамар.
Повисла тишина. Калай продолжала невозмутимо двигать веслом, словно изрекла общеизвестную истину. Становилось все жарче, и ее рыжие волосы уже начали слегка прилипать к спине.
Варнава выпрямился.
— Прости, Калай, вроде бы ты сегодня говорила, что твоя бабушка начала читать тебе священные иудейские книги, когда тебе было четыре года?
— Правильно. Она считала все христианские учения ерундой и пыталась наставить меня на путь истинный.
Варнава кашлянул. Хоть она и заблуждается, но всегда прямо говорит, что думает. Ему это нравилось.
Заратан, на лице которого застыло выражение душевной боли, еле слышно спросил:
— Может, это скрытый намек на рождение Господа нашего в Вифлееме?
— Он родился не в Вифлееме, — не задумываясь ответил Варнава. — Повествования о детстве являются убогой попыткой представить Господа нашего потомком рода Давидова, каковым Он не являлся.
— Но ведь об этом прямо говорят Матфей и Лука!
— Да, они пытаются повернуть дело так, будто Он исполнял пророчества. В данном случае в псалме сто тридцать втором, стихи пятый и шестой, и в Книге пророка Михея, глава пятая, стих второй. Тебя никогда не удивляло то, что в седьмой главе Евангелия от Иоанна слушающие Господа знают, что Вифлеем — место рождения сына Давидова, но не выказывают знания того, что это место рождения Иисуса Назаретянина? Что еще важнее, в ранних версиях Евангелия от Матфея, известного среди назореев, нет и речи о родословной Господа нашего. Скорее всего, Он родился именно в Назарете.
— Его родители пришли туда на время переписи! — упорствовал Заратан. — Именно поэтому Он там и родился! Они…
— Переписи не было, брат. Лука ошибался, — тихо возразил Варнава. — Единственная перепись населения, происшедшая за время земной жизни Господа нашего, была проведена по приказу Квириния в шестом году.[59] Господу нашему тогда было уже двенадцать.
Заратан в полном смятении посмотрел на Варнаву, забыв про весло, опущенное в грязную воду реки.
— Брат, возможно, Калай тоже стоит посмотреть на папирус, — тихо сказал Кир.
— Она не умеет читать. Что она с ним будет делать? — сердито буркнул пришедший в себя Заратан.
Его светлые волосы до плеч и пушок на подбородке блестели от пота. Взгляд изумленных голубых глаз метался взад и вперед, как будто он был не в состоянии смотреть в одном направлении. Господь свидетель, все существо этого юноши, похоже, было охвачено ужасом.
— Спасибо, что напомнил, брат, — вежливо ответил Варнава. — А я и забыл. Это очень некстати, поскольку мы могли бы воспользоваться…
— Ей необязательно уметь читать, — сказал Кир. — Если мы прочтем ей текст, то она сможет помочь нам понять его.
Калай бросила через плечо неодобрительный взгляд.
— Чем спорить, спросили бы меня прямо, — сказала она.
Варнава моргнул.
— Мои извинения, Калай. Ты не против того, чтобы разъяснить нам смысл этих еврейских имен? Мы были бы очень признательны.
— Буду рада помочь, брат Варнава, — сказала Калай, кивнув. — Какое следующее слово?
— Манахат, — ответил Кир. — Это не то место, куда был изгнан род Вениаминов?
— Да, — согласился Варнава, кивая. — Меня часто занимало…
— Необязательно, — перебила его Калай.
Варнава закрыл рот и в изумлении посмотрел на рыжеволосую женщину.
— Нет?
— Нет. Манахат был внуком Сейра Хорита, эдомитянина.
По деревьям ударил порыв ветра, и в воду дождем посыпались листья.
Варнава склонил голову набок.
— Возможно, она права, — сказал он Киру. — Но суть слова здесь определить сложно, поэтому я и подумал, что это название места. Ладно, давай продолжим. А что насчет Магдиэля, Калай?
— Другой вождь эдомитян.
— Да, возможно, хотя мой учитель епископ Евсевий считал, что это место в Гебалене. Просто как…
— На самом деле в этом больше смысла, — сказала Калай.
— Почему? — спросил Варнава, прищурившись.
— Потому что Селах, следующее слово, тоже означает место. Город эдомитян, вырубленный в скалах. Его завоевал Амазия, царь иудейский.
— И почему ты думаешь, что в этом больше смысла?
Калай обернулась и одарила их пренебрежительным взглядом.
— Место, место, человек, человек, место, место.
Варнава задумался. Первые два слова — места, вторые два — имена. Третьи два — снова места. Окажутся ли следующие два названиями мест?
— Интересная мысль, Калай. Давай посмотрим…
— Прости, брат, хотя мне это тоже кажется возможным, но осмелюсь предположить, что Селах может быть местом в Моаве, о котором говорится в Книге пророка Исаии, глава шестнадцатая, стих первый.
Калай восхищенно посмотрела на Кира. Ее точеное лицо раскраснелось и блестело от пота, грести было не слишком–то легко.
— Неплохо, Кир.
— А почему меня никто не спрашивает? — пожаловался Заратан. — Я ведь не полный невежда. Например, я заметил, что вы забыли перевести слово «Эль», стоящее после «Магдиэль». А оно означает «Бог».
Сквозившая в его тоне уязвленная гордость заставила Варнаву невольно откинуться назад и хлопнуть себя по колену.
— Прости меня, брат. Спасибо, что указал на нашу ошибку. Ты прав, это слово означает «Бог». Не прокомментируешь ли два следующие слова. Они одинаковы. «Масса, Масса».
Юное лицо Заратана напряглось. Он переложил весло на другой борт и сделал еще один гребок.
— Это не из Псалмов?
Псалмы были одними из немногих иудейских текстов, переведенных на греческий и имевшихся в библиотеке монастыря. Варнаву порадовало, что Заратан знаком с ними.
— Возможно, — сказал он, оборачиваясь. — Кир? Как думаешь?
Тот покачал головой.
— Сын Ишмаэля? Или род исмаилитов в целом?
Варнава повернулся к носу лодки.
— Калай? А у тебя какое мнение?
Она склонила голову набок, и влажные пряди рыжих волос прикрыли изящное плечо.
— Я скорее соглашусь с мальчиком, что это из Псалмов.
— Не называй меня мальчиком! — возразил Заратан.
Сделав паузу, Калай продолжила:
— И похоже, это связано с «массаумериба». «Масса» как «день испытания».
Она сделала еще пару гребков веслом.
— Что думаешь ты, брат Варнава?
Варнава в задумчивости погладил седую бороду. Конечно, он уже не раз размышлял обо всем этом прежде, но так приятно говорить об этом с другими. Ему никогда не доводилось открыто обсуждать содержание папируса. Разве что со своим другом Ливни в Кесарии. Но с тех пор прошло уже больше двадцати лет.
— Согласен с тобой, что это относится к Массаху и Мерибаху, но я часто задумывался, не относится ли это к одному из эпизодов Исхода.
Калай помолчала пару секунд.
— Когда Моше ударил в камень и из него хлынула вода?
— Да. Он назвал это место Масса, что означало «доказательство». Доказательство могущества Бога.
— Но мне все–таки больше нравится вариант с «днем испытания».
Кир взял в руки кусок папируса и вгляделся в написанные на нем буквы.
— А как насчет Мелекиэля? Мелек был праправнуком царя Саула, но окончание я не понимаю.
— «Мелек» означает «царь», — сказала Калай. — «Эль» — Бог.
Варнава повернулся к Заратану. Тот прищурился, напряженно размышляя.
— Что–нибудь пришло в голову, брат?
— Мелек. Эль, — проговорил Заратан. — Царь от Бога?
— Превосходно, — сказал Варнава. — Ты не находишь, Калай?
— Да, очень близко к истине. Я бы перевела это, как «Бог — царь мой». А последнее слово, «магабаэль», не означает ни места, ни имени. Оно переводится «сколь благ Бог».
— Или просто «Бог всеблаг»? — сказал Кир.
Калай положила весло на колени. Заратан продолжал грести, ведя лодку вдоль отмели. Она повернулась к Варнаве и Киру. Влажное платье облегало ее фигуру. Сам Варнава и, как он догадывался, прочие братья прилагали все усилия, чтобы не смотреть на ее женственные формы.
— Не в обиду вам будь сказано, но мы не пришли ни к чему, — сказала она. — Вот что у нас получилось:
«Место встречи Иакова с ангелами.
Город, завоеванный царем Давидом.
Лучший воин Давида.
Место изгнания рода Вениаминова или эдомитский Манахат.
Место в Гебалене или еще одно эдомитское место.
Бог.
Город эдомитов в скалах или место в Моаве.
Бог.
Сын Ишмаэля, или «день испытания“, или «доказательство“.
Наконец… «Бог — царь мой“, «Бог“ и «сколь благ Бог“».
Калай издала горловой звук, выражая раздражение.
— Просто куча всякой ерунды.
— Примерно такой же, как то, что Господь наш — мамзер, — еле слышно сказал Заратан.
— Вам не кажется, что это карта? — задумчиво спросил Кир.
Калай дернула головой, а Варнава улыбнулся.
— А ты как считаешь?
— Ну, я не знаю, но если предположить, что первые два слова — имена людей, то остальные — названия мест. Кроме «Мелекиэль — Эль — Магабаэль», что похоже на своего рода символ веры. Ты никогда не пытался нанести их на карту?
Сердце Варнавы сдавила боль.
— Много раз, — ответил он. — Некоторые места в наше время просто невозможно найти, поэтому получается, что в карте нет никакого смысла. Но можешь попытаться, Кир, и я надеюсь, что ты это сделаешь.
Они прошли вдоль изгиба русла, и вдали показался Леонтополис. На суше у пристани толпились люди, по всей видимости прибывшие сюда для торговли и покупок на рынке. Мужчины и женщины ходили вдоль многочисленных прилавков, где торговали своими товарами купцы и ремесленники. Послышалось звучание флейт и пение. Вместе с ним ветер донес соблазнительные запахи жареного мяса и свежеиспеченного хлеба.
Заратан втянул воздух, и у него заурчало в животе.
— Боже милосердный, пожалуйста, пусть кто–нибудь даст нам поесть.
Варнава глянул на Кира. Последние два дня тот ничего не ел, но, судя по его виду, он не обратил внимания на эти запахи, продолжая всматриваться в кусок папируса.
— Что такое, Кир?
Кир краем глаза посмотрел на него.
— Думаю, ты заметил, какое число составляют буквы надписи.
— Да, — ответил Варнава, кивая. — О чем это говорит, тебе лично?
— Семьдесят одна буква. В иерусалимский Совет, великий Синедрион, собрания которого проходили на Храмовой горе, входил семьдесят один человек.
Кир все ближе подбирался к истинному смыслу документа. Его мысли устремились в Палату тесаных камней, место, где испуганные голоса нашептывали темные истины, а в тенях таились кинжалы. Каждая буква, каждое слово этого текста были эхом самой великой тайны их веры.
— Да, — тихо сказал Варнава. — И что?
Кир сглотнул.
— Возможно, это ключ?
— Ключ к чему?
— К тому, кто написал это, — ответил Кир почти шепотом.
Варнава почувствовал, как в его груди разгорается пламя.
— Я тоже так думаю.
— Кто же из членов Синедриона это был? — еле слышно прошептал Кир.
Варнава посмотрел на берег реки. Яркие полосы ткани развевались на ветру. Их лодка приближалась к длинной деревянной пристани, и несколько торговцев побежали к ним, держа в руках корзины с едой, одежды и покрывала. Они призывно улыбались и наперебой выкрикивали свои цены на товары.
— Я считаю, — прошептал Варнава, — что он был первым членом «Оккультум лапидем», ордена тайного камня.
— А ты — вторым? — спросил Кир, наклонившись к нему, его глаза блестели.
Варнава сглотнул комок в горле.
— Давай займемся продажей лодки и приготовлениями к путешествию в Палестину, — ответил он. — У нас будет время поговорить об этом в пути.
— Ну и дураки же вы все, монахи, — сказала Калай. — Бормочете о тайных обществах, когда ответ ясен как божий день.
Варнава и забыл про ее присутствие.
— Что же тебе ясно? — спросил он, оборачиваясь к ней.
— Насчет того, кто написал это послание, — сказала она, подбирая свой черный плащ и накидывая его на плечи.
Сердце Варнавы заколотилось в предвкушении разгадки. Он глянул на Кира. Тот сидел, затаив дыхание.
— Кто?
Калай ополоснула грязные руки в реке, потом зачерпнула воды и умыла лицо, покрытое потом.
— Лучший воин Давида, веривший в то, что царь его — Бог, и имевший тому доказательство.
Кир резко втянул воздух и снова уперся взглядом в папирус, складывая слова в фразу так, как сказала Калай.
— Возможно, она права.
— Она права, — прошептал Варнава, глянув на Калай и кивнув.
Учение о распутье
Ты сидишь на песчаниковом уступе, болтая ногами и глядя на мужчин и женщин, которые уселись вокруг Иешу в десяти шагах от тебя. Они прикрыли головы белыми гиматиями и молятся.
Вы все на грани большой беды, а они тратят время попусту, молясь, вместо того чтобы искать оружие и союзников в грядущей войне с римлянами. Поначалу ты был достаточно наивен, полагая, что этого хочет и сам Иешу. Ты слышал, как однажды он заговорил о Риме и римлянах. «Разрушу дом сей, и никому не восстановить его. Стоящий рядом со мной стоит у огня».
Ты ждал, чтобы тебя воспламенил огонь борьбы с Римом, и встал в ряды его последователей. Но теперь вера твоя угасла: оказалось, что ты никогда не понимал смысла его слов.
Будто услышав твои мысли, Иешу начинает говорить громче, видимо, специально ради тебя.
— Не бросайте святыни псам, ибо в кучу навозную отволокут они их, чтобы вечно глодать их там.
Ты невольно ухмыляешься, хотя смеяться тут нечему.
— Наше трусливое попустительство позволило римлянам разгуливать по нашему священному Храму, — говоришь ты. — Они гложут кости его, пока мы болтаем. Так вступим же в союз с зелотами и уничтожим врагов наших!
Апостолы, как по команде, поворачиваются и смотрят на тебя. Ветер развевает белые гиматии, обрамляющие их ошеломленные лица. Все это утро Иешу проповедовал мир и спокойствие. Они удивлены, как ты мог не уловить этого. Кажется, ты слышишь их шепот: «Он хоть слово понял из сказанного Учителем?»
— Мне был сон, брат, — отвечает Иешу. — И увидел я длинный караван, идущий через пустыню к великой тьме. Каждая повозка была наполнена оружием доверху, так что мечи и кинжалы падали на песок от любого толчка. Толпы людей бежали за повозками, подбирая оружие и прижимая его к груди.
— Да? — спрашиваешь ты — Тогда скажи мне, где эта повозка, чтобы я мог пойти туда и вооружиться.
Апостолы смеются. Но не Иешу. На его лице появляется выражение мрачного спокойствия.
— Как хочешь, брат, но лучше бы тебе вооружиться светом, — отвечает он. — Грядущая битва не от мира сего.
— Свет бесполезен, Иешу, если он не способен испепелить врагов наших. Мы на распутье! И должны действовать, а не тратить время в тщетных молитвах!
— Распутье, — тихо говорит он в ответ, скорее всего, лишь самому себе.
Его взгляд устремлен в бесконечность, будто он видит перед собой ту же самую великую тьму, к которой двигался караван в его сне.
Некоторые из апостолов смотрят на тебя с недовольством. Но тебя это уже не беспокоит. Ты готов к тому, чтобы распрощаться с этими людьми и присоединиться к зелотам — тем, кто будет вести настоящий бой.
Наконец Иешу смотрит на тебя и кивает.
— Прости меня, противник мой. Ты прав. Все мы на распутье. В середине всех путей, месте, где каждый должен сделать выбор. Сделай выбор, брат, и я пребуду там… а ты победишь Рим.
Ты смотришь на него, не моргая.
— Ты понял? — спрашивает он.
— Нет.
— Я не устану просить твое сердце о том, чтобы оно создало нечто из ничего, брат, — с теплотой говорит он. — Творение — единственный и величайший момент прощения в жизни любого человека. Так же, как это было с Богом.
