Глава 13
Махрай
Йосеф задремал, сидя верхом на лошади, которая медленным шагом шла по дороге, ведущей к Гофне. Этим вечером они добрались до общины ессеев, где ему почистили и перевязали рану на плече. Боль немного утихла, но он до сих пор ощущал запах гноя и крови, исходящий от раны.
Впереди него на лошадях ехали трое юношей, члены братства Омывающихся на рассвете, которые, правда, сменили свои традиционные белые одеяния на менее бросающуюся в глаза одежду из коричневой мешковины. Сам Йосеф оделся в скромную красную тогу римского образца. Поскольку он с одинаковой легкостью разговаривал на греческом и латыни, то при случае мог сойти за римского гражданина, путешествующего с тремя рабами.
Измученный, он пытался спать верхом, но конь постоянно переходил с шага на рысь, и эти рывки отзывались болью в ране. Открывая глаза, он видел перед собой виноградники и селян, махавших им руками. Поля окаймляли кедры, самшит и акации, между которыми во множестве росла ежевика, создававшая хорошую живую изгородь. Насыщенный благовонными ароматами ветер доносил до его ушей блеяние коз и рев верблюдов.
Йосеф уронил голову на грудь и снова прикрыл глаза. Перед его взором замелькали образы людей, ныне мертвых, вперемешку со сполохами света, напоминающими колышущийся эфод. Такую одежду, вытканную из тончайшего льна, прошитую синими, пурпурными и алыми нитями и украшенную золотой фольгой, носили лишь священники самого высокого ранга.
Погружаясь в сон, он задумался. Почему перед его глазами снова и снова появляется эфод? Не желает ли его душа открыть ему какую–то тайну?
В его ушах послышался низкий мелодичный голос. Он становился все более громким, все более различимым…
— Я знал, что ты придешь, Йосеф.
Я иду вслед за ним, уперев руки в бедра. Сумерки дымной вуалью спустились на долину Кидрон. Все вокруг: и утес из известняка, усеянный гробницами, и толстая каменная стена, построенная по приказу Ирода, чтобы хранить Град Давидов, постепенно приобретает угольно–черный цвет. Масляные светильники, горящие в окнах домов, отбрасывают свой мерцающий свет на склоны холмов, ветер доносит исходящий от них сладковатый запах.
Иешуа сидит на корточках, в пяти шагах от меня, что–то вырезая на камне. Он даже не взглянул в мою сторону, его руки терпеливо, со знанием дела продолжают свою работу. Молоток бьет по резцу, вонзающемуся в мягкий известняк, на поверхности которого уже различим какой–то символ. Иешуа одет в белое одеяние и сандалии, а его черные волосы и борода сверкают, будто только что вымытые.
— Марьям сказала мне, что ты будешь здесь, равви. Она беспокоится за тебя.
На секунду склонив голову, он смотрит на основание скалы, где огромный камень закрывает вход в гробницу.
— Мне нужно было некоторое время побыть одному. Сегодня было… непросто.
Я шумно выдыхаю.
— Твои поступки возмутили Совет семидесяти одного. Тебе следует официально принести извинения и попросить о надлежащих в таких случаях действиях.
— Совету наплевать, что Храм превратился в логово воров, место, где торговцы обирают нищих. Иначе они бы прекратили это.
— Совету не наплевать, будь уверен. Торговцы продают товары и жертвенных животных лишь в одном портике Храма. Они входят в Храм нечистыми, а ведь входить запрещено, даже если ноги не омыты от пыли. Совет понимает, что твои действия естественны и законны, вот только выполнены неправильно. Ты спровоцировал бунт.
Я делаю глубокий вдох, чтобы продолжить.
— Об этом известно Риму. Уже после твоего ухода им пришлось прислать солдат, чтобы утихомирить людей. Убиты три римских солдата, арестованы несколько зелотов.
Иешуа на мгновение задумывается. Затем он вздыхает и снова берется за инструменты, сбивая твердый выступ на камне. Наконец он смахивает с камня пыль и оглядывает сделанную работу.
— Равви, попытайся посмотреть на это с точки зрения Синедриона. Слухи множатся. Толпа готова принять всякого, кто поведет их против римлян и его прислужников. Они кричат: «Осанна сыну Давидову», «Благословенно грядущее царствие Давида, Отца нашего». Они верят в то, что ты из рода Давидова, и…
— Я никогда не заявлял об этом, Йосеф.
— Знаю, учитель. Но ты говорил: «Ищите и обрящете. Стучите, и откроют вам». Эти люди всем сердцем ищут и ждут мессию. Они стучат со всей силы…
— Оставь ищущего там, где он не найдет ничего и никогда! — кричит он в ответ почти что возмущенно. — Ибо ищет он там, где искать нечего! Оставь постоянно стучащегося, ибо ничего ему не откроется, потому что он стучит там, где открывать некому.
— Равви, они просто просят…
— И особенно оставь непрестанно просящего, ибо не будет он услышан, прося того, кто не слышит!
Его слова заставляют меня замолчать.
События в Храме были просто ужасны. И он это знает. Приближается праздник Исхода, и люди, преисполненные решимости следовать заветам Бога, собираются в Ерушалаим со всего мира. Торговцы лишь помогают им выполнить положенное жертвоприношение. Мужчина старше двадцати лет должен пожертвовать Храму не меньше половины шекеля серебром по завету Моисея в Книге Исхода. Эта жертва, которую приносят раз в году, на Песах, требует наличия меняльных контор, которые открываются еще за три недели до праздника, чтобы обслужить огромные толпы жертвователей, прибывающих на праздник в Ерушалаим. Кроме того, люди должны принести жертву Богу. Лишь в день Песаха богатые приносят в жертву больше двухсот тысяч ягнят. Бедняки приносят в жертву голубей. Следовательно, необходимо наладить продажу животных, пригодных для принесения в жертву. Поскольку Синедрион взимает с торговцев пошлину, эта торговля оборачивается огромными прибылями для Храма. Никому не хочется видеть Храм оскверненным, но иногда это происходит по чистой случайности. И есть правильные методы для того, чтобы наказать виновных. Но он решил не следовать им.
— Учитель, я даже не знаю, что тебе сказать, — говорю я, разводя руками.
Взгляд Иешуа становится мягче. Он снова отворачивается и берет в руки инструменты. На камне вырисовывается знак тектона, каменщика.[55] Многие поколения его семья зарабатывала себе на жизнь этим ремеслом. Так вот, значит, как? Это гробница другого тектона, ушедшего друга?
Иешуа проводит пальцем по небольшой трещине в камне, гладя его, как живое существо, способное чувствовать прикосновение.
— Это камень, который отверг бы любой строитель. Но он прекрасен, правда? Потрескавшийся, но прекрасный. У всех вещей есть свое предназначение.
Похоже, его внимание полностью поглощено камнем. Он полностью сконцентрировал свой взгляд на нем, не обращая внимания ни на что другое.
— Учитель, думаю, это лишь потому, что твой ум занят другим, — говорю я.
— Мой ум сегодня был занят тремя вещами, — жестко отвечает он. — Захарией, Исайей и Иеремией. И ничем другим.
Я переминаюсь с ноги на ногу, обдумывая услышанное.
Захария пророчествовал о времени, когда «не станет более торговцев в доме Яхве». Иеремия вошел в храм Яхве и провозгласил: «Не стал ли дом сей, названный именем моим, логовом воров пред глазами моими?» А Исайя говорил о временах, когда Храм станет «домом молитвы для всех народов».
Теперь я начинаю понимать. Иешуа выразил свой протест в соответствии с пророчествами, чтобы провозгласить крушение власти продажной храмовой знати и пришествие Царства Божия. Но это не дает мне ни капли облегчения.
— Учитель, сегодня толпа приветствовала тебя, — говорю я. — Но погибли люди. И ты дал римлянам повод арестовать тебя.
Иешуа на секунду задерживает занесенный молоток, а затем с силой обрушивает его на камень.
— Сегодня мы переночуем в Бет–Ани, Йосеф. Скажи Совету семидесяти одного, что я не побуждаю толпу к бунту. Завтра я приду в Храм и буду говорить со священниками или любым другим, кто пожелает со мной разговаривать, будь то хоть сам префект.
— Пожалуйста, пожалуйста, не ходи в Храм! — в ужасе говорю я. — Умоляю тебя! Соберутся толпы людей, желающих услышать тебя, так же как и сегодня. Твои враги испугаются возможности нового бунта и признают необходимость вмешательства римских войск. Тебе надо оставаться вне города до окончания праздников.
В этом году Песах пришелся на пятницу, пятнадцатое нисана, а следом, в субботу, наступал Шаббат. Два Шаббата подряд.[56]
Он поворачивается ко мне.
— Я буду в Храме завтра утром. Кто бы ни захотел спросить меня о чем–то, пусть приходит и спрашивает. Если толпы будут на самом деле такими огромными, как ты говоришь, то римляне побоятся арестовывать меня, чтобы не спровоцировать восстание.
— Ох, равви… — грустно отвечаю я. — Они просто подождут более удобного момента, ночи, когда ты будешь одинок и беззащитен.
— А после моей смерти? Что они станут делать тогда?
Опустив руки, я молча смотрю на него. Он говорит о своей смерти как о свершившемся факте. Это ранит меня в самое сердце, а он так спокоен…
— Синедрион такая перспектива ужасает, — отвечаю я. — Если они тебя убьют, то твои апостолы украдут тело и заявят, что ты воскрес в соответствии с пророчеством. Они уже готовятся к такому варианту. Они…
— Йосеф, — перебивает он меня голосом, от которого моя душа буквально уходит в пятки. — Плоть и кровь не наследуют Царства Божия. Я тебе говорил об этом. Те, кто говорит, что сначала умрут, а потом воскреснут во плоти, ошибаются. Разве не говорил я тебе много раз, что воскресение надо искать при жизни?[57]
— Ты говорил, Учитель, но я все равно не понимаю, — отвечаю я, всплеснув руками. — Я знаю, ты учишь, что все мы должны переродиться в божественном свете еще при жизни, но так и не понял, что это означает.
Его яркие глаза, наполненные надеждой, грустнеют. Я разочаровал его.
— Если ты не понимаешь, то кто же поймет? — шепчет он. — Или все мои слова — только громкое сотрясение воздуха?
Он делает долгий выдох и снова возвращается к своей работе. Нанеся последние штрихи, он наполняет легкие воздухом, сдувает пыль и крошки с камня, а потом смахивает оставшееся рукой. Символ тектона состоит из двух частей: квадрата, символизирующего угольник, по которому строитель ровняет фундамент, и круга, символизирующего точку, в которую бьет каменщик, придавая камню нужную форму.
— Они убьют тебя, равви, — со слезами говорю я.
Он встает в полный рост и смотрит на меня. В его глазах глубь веков.
— Бог — пожиратель людей, Йосеф, — тихо говорит он — Его жизнь питается нашими жертвами.[58]
Накидывая капюшон, чтобы скрыть свое лицо, он уходит, держа в руках молоток и зубило.
— Тебе нельзя ходить по улицам одному, Учитель! Позволь мне проводить тебя в Бет Ани…
Я бегу, чтобы догнать его, и он…
Лошадь рванула вперед, переходя на рысь, и боль в плече вырвала Йосефа из глубин сна. Судорожно вздохнув, он схватился за поводья. Остальные всадники даже не обернулись. Он сильно отстал. Пнув лошадь, он начал догонять их. Из–под копыт поднималась пыль, будто призрак, уходящий на небеса.
Копыта громко стучали, он нагнал остальных заговорщиков. Их лошади испугались, скакнули в стороны и заржали. Йосеф внезапно почувствовал отчаяние. Сможет ли он найти Тита, жив ли тот, сумел ли выполнить их священный долг, или все их старания и риск пошли прахом?
