Глава 35
Иблис сидел на холодном металлическом сиденье полицейского автомобиля. Ноги и руки скованы, цепи звякали на каждой рытвине, какая попадалась на пути из квартала Султанахмет до полицейского участка. С ним сидели четыре полицейских в черной форме, глядя на него полными ненависти глазами.
С пассажирского сиденья поднялся крупный черноволосый человек. Он имел небольшое брюшко, но резкие черты лица не оставляли никаких сомнений: он мог голыми руками кому угодно переломать кости. Человек похлопал водителя по плечу и прошел назад к своим людям и пленнику.
Кудрет Левант пятнадцать лет проработал в полиции и дослужился до звания старшего детектива. Двенадцатью часами ранее его разбудил взбешенный начальник полиции Ахмет Багатур, которому только что досталось от премьер-министра Эрдема. Леванту, если он хотел сохранить работу, давалось двадцать четыре часа, чтобы найти террористов, учинивших этот национальный позор во дворце Топкапы.
Левант улыбался про себя, глядя на невысокого худощавого человека; он выполнил приказ начальства меньше чем за двенадцать часов. Как выяснилось, учинили весь этот шум не террористы и не экстремисты, и вообще у этого происшествия не было никакой политической подоплеки. В основе случившегося лежали деньги — этот универсальный мотиватор.
В полицию поступил анонимный звонок. Женщина назвала имя и дала словесный портрет преступника, а также сообщила о его местонахождении. Звонков такого рода поступило более сотни. Однако в данном случае она не требовала вознаграждения, а просто описала человека, сообщив, что при нем будет, и назвала мотив преступления. В назначенное время детектив отправил своих людей в названное место. Они ждали, горя негодованием, и, наконец, увидели человека, точно отвечавшего словесному портрету; он нес длинную трубку и выходил с территории Голубой мечети. Их суровый начальник приказал дождаться, пока объект не выйдет на улицу — нового скандала на территории одной из национальных святынь допускать нельзя.
Левант стоял в задней части машины, держа в руках кожаный чехол, отвечавший описанию. Наконец он посмотрел на вора.
— Ты доставил нам немало неприятностей, — резко сказал Левант низким и хриплым от курения голосом.
Вор с детским личиком ничего не ответил, только смотрел на полицейского холодными, бесстрастными глазами.
— Неприятностей на международной арене, — продолжил Левант. — Иногда я ненавижу законы, которые нас связывают, как наверняка ненавидят их и представители твоей профессии. Эти законы не позволяют нам руководствоваться порывами, желаниями, когда мы хотим осуществить правосудие прямо на месте. Когда хочется протянуть руку и свернуть шею преступнику прямо в машине.
Левант снова занялся чехлом, открыл его и заглянул внутрь. Засунул руку в кожаную трубку и вытащил оттуда длинный предмет, завернутый в пузырчатую пленку. Двое из полицейских протяжно восторженно свистнули, когда увидели две змеиные головы, украшенные драгоценными камнями. Левант медленно снял пузырчатую обертку. Когда обнажилось древко посоха, он посмотрел на своих людей, которые недоуменно покачивали головами, и повернулся к Иблису.
Древко представляло собой простой кусок дерева — новую сосновую палку. Левант щелкнул указательным пальцем по голове одной из змей, сунул палец в пасть другой из них, и ее левый серебряный клык отвалился.
— Это что — шутка? Что это за дерьмо такое? — спросил Левант.
Иблис сидел, глядя на поддельный посох без тени эмоций.
Детектив заглянул в чехол, с любопытством наклонил голову и перевернул кожаную трубку. Оттуда ему в руку водой пролился какой-то предмет. Он поднял его, чтобы все видели. В солнечных лучах, проникавших внутрь через заднее окно, засверкали алмазы. Драгоценное колье было великолепно, алмазы расположились в ряд на серебряной основе, а в центре — подвеска с синим сапфиром.
Лицо Иблиса немного изменилось.
— Ради этого ты жертвовал репутацией Турции?
— Я хочу позвонить моему адвокату, — бесстрастно сказал Иблис.
— Можешь звонить хоть десятку адвокатов — никто не спасет тебя от судьбы.
Пленник сидел, снова погрузившись в молчание, и никто из полицейских не видел скованные руки у него за спиной. Кровь уже начала капать, скапливаясь лужицей на поверхности скамейки, из ранки, которую он пропиливал на предплечье ногтем, врезаясь в собственную плоть.
Наконец Иблис повернул голову, глаза его расширились, словно он вдруг проснулся. Посмотрел на Леванта и улыбнулся.
КК стремительно вошла в свой номер в отеле «Фор Сизонс». Сент-Пьер сидел за обеденным столом. Перед ним лежали два кожаных чехла с похищенными артефактами. На столе — целая гора документов, открытая бутылка «Джек Дэниэлс» и два сотовых телефона.
— Где она? — спросила КК, тяжела дыша, словно после долгого бега.
— В душе, — ответил Майкл, перебирая бумаги.
— Как она?
— В полном порядке. Зла, как сто чертей. — Майкл посмотрел на нее. — А в остальном — в порядке.
— Зла? — девушка замерла на месте. — Она хоть знает, что мы тут пережили?
Сент-Пьер сидел молча, держа себя в руках, позволяя ей выпустить пар.
— Она всегда такая была. Даже на звонки не отвечает. — КК показала на мобильник Синди, лежащий на столе. — Она видела мои звонки? И не отвечала?
— Понимаешь… — Он не хотел отвечать на ее вопрос.
— Да или нет?
— Она посмотрела на свой телефон, увидела, что ты звонила, и решила принять душ.
— Неужели она не понимает, что я ради нее пожертвовала жизнью? — Кэтрин стала расхаживать по комнате, размышляя. Наконец она повернулась. — И у нее хватило наглости наплевать на меня?
— Послушай, — сказал Майкл тихим, спокойным голосом. КК остановилась. Он встал и подошел к ней. — Она должна все это осмыслить. Ее похитили, она никогда прежде не заглядывала в глаза смерти, не сталкивалась ни с чем подобным. Это сильное потрясение. Я помню, как мой отец — мой приемный отец — говорил, что если ты любишь детей, это не значит, что каждый день в восторге от них, но, тем не менее, не прекращаешь их любить. Из-за этого ты не становишься плохим родителем, плохим ребенком, плохой сестрой. Это часть жизни. А она никогда не течет ровно, в ней случаются всякие превратности. Легко любить, когда все распрекрасно, когда жизнь — сплошной сахар и мед; нужно научиться любить, когда наступают трудные дни, худшие дни жизни. Вот тогда это и можно назвать настоящей любовью.
— Это так больно…
— Самую сильную боль причиняют нам как раз те, кого мы больше всего любим. Ты должна помнить, что мы в своих руках держим доверие тех, кого любим, и, защищая их, стараемся не уничтожить это доверие.
— Ты защищаешь ее? — с ноткой ревности спросила КК.
— Я защищаю двух людей, которые любят друг друга. Вы сестры — у вас нет другой семьи. Я знаю, эти временные трудности пройдут.
Кэтрин заглянула ему в глаза, расслабилась и выдохнула. Его успокаивающий голос, уверенность подействовали на нее. Слова понемногу доходили до сознания, и на губах ее появилась улыбка.
— Ты не возражаешь? — она взяла его стакан. — Что-то мне захотелось.
Настроение улучшилось, когда ее взгляд упал на два чехла на обеденном столе.
— Даже представить себе не могу, что сейчас творится в голове Иблиса, — сказала КК, открывая один из кожаных чехлов, из которого выглянули две змеиные головы; их рубиновые глаза и серебряные клыки сверкали в свете люстры. — Где ты сумел раздобыть поддельное навершие?
— Я сделал его сегодня с утра пораньше, пока ты спала. Сделал по слепку. Грубая подделка.
— Которой хватило, чтобы провести его… Где ты ее сделал? — Кэтрин закрыла контейнер и положила на стол.
— В слесарной мастерской в ангаре.
— Ты что, всю ночь не спал? — спросила КК, покачивая головой. — Я бы поехала с тобой.
— Тебе нужно было отдохнуть.
— А тебе разве нет?
— Но твое ожерелье — не слишком ли дорогая цена, чтобы отвести ему глаза?
— Поверь мне, я бы не могла придумать лучшего употребления для этого ожерелья.
— Вот подожди — они обыщут его дом, и весь мир искусства с ума сойдет.
— А что там у него? Что-нибудь ценное?
Майкл сделал паузу, чтобы подчеркнуть важность того, что он сейчас скажет.
— «Мадонна с веретеном» да Винчи.
— Что?!
— «Nature Morte a la Charlotte» Пикассо, — продолжал он.
— Черт побери, какой ловкач.
— И Вермеер, Мане, Дега…
КК только рот разинула, представив масштабы преступлений Иблиса.
— Его любимая картина — она у него там, в лучшем месте — была «Concerto de Oberion».
Удивление сошло с лица КК.
— Это он совершил те убийства в Берлине, — сказал Майкл полным презрения голосом. — Он пытал куратора.
Они погрузились в молчание, задумавшись о порочности Иблиса, о жизни, которую он вел. Их молчание тянулось, словно в память о тех, кого он убил шестью годами ранее в музее Франце.
— Можно посмотреть карту? — Кэтрин допила остатки виски и решила сменить тему.
Майкл улыбнулся, раскрывая чехол, вытащил газелью шкуру и разложил ее на столе перед КК. Встав под люстрой, они принялись молча разглядывать карту.
— Тут все так замысловато… — прошептала Кэтрин, словно в присутствии какой-то святыни.
Так и было на самом деле. Карта изображала восточную часть Африки с Индийским океаном и Южно-Китайским морем. Со всеми подробностями были изображены Австралия, Индонезия, множество островков Микронезии вплоть до Японии. Великие азиатские реки — от Ганга и Падмы до Янцзы, Хуанхэ и Чжудзян, со всеми городами и поселениями, стоящими на их берегах.
КК обратила внимание на гигантскую змею, дракона в верхней части карты.
— Только не говори мне, что это и есть то самое место.
— Нет, — сказал Майкл, ухмыльнувшись. — Это терра инкогнита, неизвестная земля. Некоторые картографы любили изображать на своих картах неисследованные районы, а на них — всяких мифических животных.
Кэтрин улыбнулась, уселась на стол и принялась снова разглядывать карту. Наконец она обратила внимание на Гималаи, точнее, на один из пиков. Вокруг него значилась пространная надпись на турецком и рисунки, изображающие золото, серебро, драгоценности, книги и зерно.
— Так вот что всех интересует, — тихо сказала КК, проводя пальцем по прорисованной дороге, ведущей от Бенгальского залива, вверх по рекам Падма и Джамна, потом сухопутным путем в Дарджилинг в Индии, а оттуда к пикам Гималаев. — И что, по-твоему, здесь?
— Не знаю и не хочу знать.
— Даже ни капельки любопытства у тебя нет? — шутливо спросила девушка.
— Если это пугает Симона, то пугает и меня. — Сент-Пьер скатал карту и вложил ее в чехол. — Я должен отдать ему это.
— Поеду с тобой. Но сначала я должна поговорить с Синди. — КК понюхала у себя под мышками, вопросительно выгнула брови и сказала: — И, наверное, приму по-быстрому душ.
— Я думаю, все тебе за это будут благодарны, — пошутил Майкл. — И потом, мы же не хотим, чтобы ты заразила кого-нибудь в больнице. Может, я тоже приму душ. Симон все равно еще не пришел в себя.
Он собрал бумаги, взял телефон и чехол с посохом. Кэтрин улыбнулась и взяла чехол с картой.
— Ты не возражаешь, если я еще на нее посмотрю?
— Конечно, — сказал Майкл, накидывая ремень чехла с посохом себе на плечо. — Только будь добра: не выпускай ее из поля зрения.
КК подошла к нему, замерла на мгновение, заглядевшись в его глаза, потом протянула руку и провела пальцами по его волосам, притянула к себе, поцеловала. Поцелуй был долгий, чувственный; время, казалось, остановилось. Все их дела последних дней, все опасности и страхи забылись на эти мгновения. Они прижимались друг к другу, ласкали друг друга, загораясь страстью.
— Я не думаю…
— Потом, — женщина выгнула голову в сторону лестницы наверху, где находилась спальня Синди.
— Отлично, я люблю холодный душ, — сказал Майкл, повернулся и вышел из номера.
Синди, завернутая в большое белое одеяло, открыла дверь ванной, провела щеткой по своим мокрым каштановым волосам, направляясь в спальню.
— Ты в порядке?
Синди подпрыгнула от удивления, увидев сидящую на кровати КК.
Сестры уставились друг на друга так, словно виделись в первый раз, потом Синди повернулась к зеркалу и принялась расчесывать волосы так, будто Кэтрин здесь и не было.
— Прости меня, — тихо сказала КК.
Синди повернулась к шкафу, вытащила коричневое платье от Шанель в пластиковом мешке из химчистки, повесила его на дверь.
— Я и представить себе не могла, что такое случится.
Младшая, продолжая не обращать внимания на сестру, вытащила платье из мешка, который выкинула в мусорную корзину.
— Я думала, что умру, — наконец шепотом проговорила она дрожащим голосом. Повернулась, слезы гнева стояли у нее в глазах, щетка дрожала в трясущейся руке. — Я перепугалась до смерти, но не из-за похищения. Ты знаешь, что больнее всего? То, что тот человек, которому я бесконечно доверяла, всю жизнь обманывал меня. Если бы ты была со мной честной, этого никогда бы не случилось. И ради бога, — Синди затрясло от отвращения, — ведь ты уголовница. Ты стала тем, чего так боялась наша мама. Ты — как наш отец.
Она замолчала. Снова повернулась к зеркалу, схватила платье, пытаясь успокоиться.
КК оглядела комнату, чувствуя себя неловко; она подыскивала слова, и тут до нее стало доходить.
— А где твои вещи?
— Я уже отправила их в аэропорт. У меня вечером самолет в Лондон. Я больше не хочу видеть этот город. — Синди сняла платье с вешалки, надела через голову, разгладила. — Я, наверное, потеряю работу.
— Не потеряешь, — сказала успокоительным тоном старшая сестра.
— Хочешь сказать, они поймут?
— Тебя же похитили.
— Ты когда-нибудь даешь себе труд задуматься? Я не могу им сказать, что меня похитили. Ты хоть представляешь, как глупо это звучит? Это хуже, чем сказать учителю: «Собака съела мою домашнюю работу». Ты хоть позвонила в полицию, сообщила о пропаже человека? Нет. Наверное, боялась, что тебя арестуют. Видишь — никаких следов моего похищения нет. А как мне рассказать им о моем освобождении? — Синди развела руки в насмешливо-издевательском жесте. — «Сестра и ее бойфренд украли древнюю карту и освободили меня из подвала, где меня держал какой-то псих». Нет, я думаю, отдел кадров это не примет.
Кэтрин сидела и слушала сестру, понимая, что та права.
— Если мои боссы узнают, что сестра у меня — вор, то каковы, по-твоему, будут мои шансы сохранить работу? Нет, мне уж лучше будет сочинить какую-нибудь ложь. Что посоветуешь? — холодно спросила Синди. — Честность, сестренка, — вот что они ценят. Во время собеседования спросили, кем я больше всего восхищаюсь, с кого беру пример, кто больше всего повлиял на меня в жизни. И знаешь, что я им ответила? — Она разочарованно покачала головой. — На все эти вопросы ответила: моя сестра.
Девушка взяла щетку и в последний раз провела ею по волосам, а потом подобрала их большим черным зажимом для волос.
— Не знаю, что тебе сказать, — прошептала старшая, сдаваясь.
— А что ты знаешь о работе? О настоящей работе? — Синди помолчала. — Законной работе?
Кэтрин чувствовала, что они постепенно меняются ролями. Она всегда была старшей, она отвечала за все, задавала тон, объясняла, что плохо и что хорошо, говорила Синди, что та должна делать, подавала пример. Но теперь, когда та стояла над ней, ее слова, словно кинжалы, впивались в сердце; старшая сестра чувствовала себя как ребенок, который не оправдал ожидания, опозорил семью.
— Но у этой медали есть и другая сторона: папочка бы тобой гордился. — Синди повернулась и пошла в ванную.
Кэтрин осталась сидеть на кровати. Сердце ее колотилось сильнее, чем когда-либо за последние дни; сильнее, чем когда она боялась, что ее схватят в Софии; сильнее, чем когда они с Майклом спасались от погони. Да, тогда она боялась за свою жизнь, боялась потерять все, что ей дорого, но нынешние ее чувства не шли ни в какое сравнение с теми. Больше всего она боялась того, что Синди уйдет из ее жизни, бросит. Сестра была для нее всем в жизни.
Зазвонил мобильник, выводя КК из полузабытья. Из ванной появилась Синди и направилась вниз. КК слышала, как сестра вполголоса ответила на вызов. Забывшись в мыслях, Кэтрин внезапно ощутила одиночество. Синди уже не только вещи собрала, готовясь уезжать. Она собралась и эмоционально.
— Превосходно, — сказала Синди, быстрым шагом входя в комнату. — Я думала, что возвращаюсь в Лондон, чтобы попытаться сохранить работу. Теперь мне уже нужно попытаться вернуть ее. Спасибо. Ты уничтожила не только мою веру, но и карьеру. — Она схватила сумочку, кожаную дорожную сумку и пошла к двери. Остановилась, повернулась и посмотрела на сестру. — Я больше не хочу тебя знать, — сказала она, едва сдерживая гнев, и вышла.
КК переполняло чувство вины: она погубила жизнь сестры, ее карьеру, веру, надежду. Все самое плохое, чего так боялась Кэтрин, случилось. А виной тому стала она.
КК услышала, как хлопнула дверь отеля, и вышла на площадку из спальни. Посмотрела на кожаный чехол, оставленный ею на столе. Эта карта, еще даже не открытая для мира, уже начала уничтожать жизни.
Она спустилась по лестнице, не сводя глаз с бутылки «Джек Дэниэлс», оставленной Майклом. Налила себе виски и выглянула из громадного окна на минареты, пронзающие небо. Подумала, что, стоя там, на балконе, высоко над городом, вдали от повседневных забот, человек, наверное, чувствует умиротворение и беззаботность.
Затем взяла кожаный чехол, расшнуровала, сняла крышку с внутренней металлической трубы и перевернула ее. Она хотела еще раз посмотрела на предмет, который доставил ей столько несчастий, на артефакт, наполненный тайнами и вселивший такой страх в Симона.
Но из металлической трубы ничего не выпало. Тубус был пуст. Карта исчезла.
Зазвонил ее телефон. КК вытащила его из кармана, мысли ее путались — она пыталась понять, что произошло. Обшарила глазами комнату, снова вернулась к тубусу.
Телефон зазвонил снова. Она с надеждой посмотрела на номер. Нет, звонила не Синди. И не Майкл. Она не знала этот номер. Хотела не отвечать — пусть уйдет в голосовую почту, но почему-то открыла мобильник и ответила.
— Слушаю, — сказала она, хотя и думала совсем о другом.
— Привет, КК.
Сердце ее сразу же похолодело. У нее возникло ощущение, что стены комнаты быстро сжимаются, кислород не поступает в легкие. Она стреляла глазами по комнате, а голос говорил ей в ухо. Все мысли об исчезнувшей карте ушли куда-то в небытие.
— Ты помнишь, я тебе говорил, что случится, если ты меня предашь? — прошептал Иблис.
Синди вышла из холла «Фор Сизонс» на улицу.
— Добрый день, мадам, — приветствовал ее швейцар. — Вам нужно такси?
Синди не заметила человека, словно его и не существовало. Он оглядела стамбульскую улицу, увидела в южной стороне отеля водителя лимузина, который держал табличку с надписью «Райан» — он стоял, прислонившись к своему черному «Мерседесу». Она с дорожной сумкой на плече двинулась к машине. С виду — платье от Шанель и туфли от Прада — настоящая светская дама.
— Желаю хорошего вечера, — сказал швейцар.
Синди, не обращая на него внимания, подошла к водителю, который открыл перед ней дверь. Высокий, жилистый, явно из местных. Она поздоровалась, не встречаясь с ним взглядом и не сказав ни слова. Скользнула в темноту лимузина, дверь за ней захлопнулась. На противоположном сиденье молча сидели три крупных человека, на коленях у каждого лежало оружие. В свежем кондиционированном воздухе автомобиля раздался щелчок дверного замка.
Иблис стоял, прижав мобильный телефон к уху. По его руке текла кровь, скапливалась у локтя, а потом капала на металлический пол полицейского фургона, добавляя красного к картине жуткой бойни.
Четыре охранника лежали в луже общей крови у его ног; все они дергались в предсмертных судорогах — их тела приходили в согласование с неожиданно отошедшими к богу душами.
В другой руке Иблис держал тонкое четырехдюймовое металлическое лезвие, как чемпион — хоккейную клюшку. С гордостью после забитой победной шайбы. Только Иблис вел счет не шайбам.
С молниеносной скоростью он четырьмя движениям перерезал горло полицейским — те падали на пол, истекая алой кровью, проливавшейся из них, как вода из прорванной трубы. Фонтаны крови окрасили стены, потолок, тела перепачкали кровью друг друга.
Тонкое острое лезвие находилось в не менее тонком пластиковом корпусе. Годом ранее Иблис с помощью своего охотничьего ножа надрезал себе кожу и образовал там полость, куда поместил бактерицидный пластиковый корпус с лезвием внутри. После этого наложил швы на рану — и почувствовал себя так, будто закрылся пуленепробиваемым щитом. Вольфрамовое лезвие толщиной с волос поблескивало в свете дня. Оно было невероятно узким и представляло собой совершенный инструмент для снятия наручников или открывания замков. И кроме того — идеальное орудие убийства.
Иблис поместил его себе под кожу на всякий случай, а при прохождении через металлоискатели в аэропортах ему каждый раз приходилось объяснять, что у него штифт, установленный после перелома локтевой кости, и демонстрировать оставшийся после операции шрам как неопровержимое доказательство.
Несколько минут назад он извлек лезвие, вскрыв ногтем кожу, докопавшись до подкожного слоя. Такой боли он еще в жизни не чувствовал: вскрывать собственную плоть без анестезии и вслепую оказалось нелегким занятием, но в конечном счете он смотрел на это как на очередное достижение.
Испытывая наслаждение от этого мучительного чувства, Иблис в конечном счете добрался до пластикового контейнера и ухватился за него, еще сильнее разорвав кожу. Он надеялся, что никто в машине не услышал, как рвется его кожа, когда он извлек контейнер. Держа в руке, словно сокровище, инструмент, который он спрятал под кожей год назад, он улыбнулся своей предусмотрительности и принялся за работу.
Иблис быстро освободился от наручников, работая пальцами за спиной втайне от полицейских. Водитель умер мгновенно, когда тонкое лезвие вонзилось ему в основание черепа. Машина, вставшая на светофоре под красный свет, так и не тронулась с места.
После этого Иблис обратился к детективу Кудрету Леванту, который только что честил его на чем свет, даже не подозревая, что арестованного оболгали. Да, Иблис, возможно, виноват во многих преступлениях, но только не в том, за которое его арестовали по наводке его талантливой ученицы.
Обвиняющие глаза Леванта вызывали негодование, а потом Иблис сделал единственную естественную вещь в данной ситуации: вырезал их из глазниц. Пока воздух с хрипом вырывался из разреза в шее Леванта, он сковал полицейского теми наручниками, которые только что снял с себя. Вытащил из аптечки резиновые перчатки и забил ими нос и рот детектива, чтобы воздух не выходил через них. Полицейский должен умирать медленно, по мере того как будет сворачиваться кровь, вытекающая из раны на шее, медленно закупоривая трахею, удушая его.
Фургон стоял посреди улицы, хотя давно уже горел зеленый. Его мигающие красные и синие огни отпугивали других участников движения.
Иблис крепко сжал сотовый Леванта в руке. Голос его, несмотря на все, что он только что совершил, звучал абсолютно ровно.
— КК, — медленно проговорил он, — ты сейчас очень внимательно выслушаешь то, что я тебе скажу.
