Высокий человек, насвистывая, аккуратно выкладывал бритвенное лезвие и полотенце, иголку и нитку. Гендель. «Мессия». А что? Самое время.

— Заткни поддувало, — прорычал кто-то с нижней койки.

Шел десятый день, а выдержки уже не хватало. Сон считался бесценным даром. Убежище оказалось не совсем тем, о чем молились люди.

Их «sanctum sanctorum» был кельей в хлориде натрия. Полы гладкие. Потолки — тринадцать футов высотой. Уровни с пятого по восьмой все еще ремонтировали после очередного обрушения соляного пласта: работы там оставалось еще на несколько месяцев, а пока что колония спала посменно. Каждый имел койку и крошечный кусочек личной жизни к ней в довесок — на двенадцать часов. Обстановка напоминала приют для бездомных: кровать, еда — и ты опять на ногах.

Человек не открывал полога. Над головой достаточно пространства, чтобы сидеть выпрямившись. Над каждой койкой — маленький светильник. Он стянул комбинезон. Стал рассматривать свой шрам. За последние три месяца рана на бедре полностью затянулась. Он ощупал длинный рубец.

Стены комнаты отдыха — из тонкого пластика. Было слышно, как в соседнем помещении плакала женщина и сердито перешептывались мужчины. Шок от смены обстановки был очень сильным. Толпы людей ходили вокруг бараков, дожидаясь своей очереди. Шарканье их ног напоминало журчание ручейка. И словно поток воды, их ноги уже начали прокладывать «русло» в соляном полу.

Воздух здесь был абсолютно сухим. За несколько дней у всех потрескались губы и кутикула на ногтях; глаза покраснели. Люди никак не могли напиться. Они, эта потаенная элита, очутились в пещере глубоко под пустыней и в буквальном смысле сделались солью земли. Когда становилось тихо, было слышно, как по пластиковым крышам шелестели чешуйки отслаивающихся кристаллов.

Убежище жило. Оно формировалось вокруг населивших его людей.

Человек почесал шрам.

Там, в Лос-Аламосе, сорок лет не казались непреодолимыми. Нет, никто не говорил, что будет легко. Из-за долгого пребывания взаперти у людей появились признаки крайней раздражительности и агрессивности. Сплошные проблемы: лишения, трудности адаптации, конфликты внутри коллектива. Но в целом они предвидели эту нескончаемую ночь души и длительное бездействие. Люди в конечном счете рассчитывали воссоединиться с семьями, отдохнуть, заниматься немного наукой, учить и учиться, плодить детей и растить внуков. Сохранить род. А потом, в один прекрасный день явиться на свет Божий пожилыми мужчинами и женщинами. Грядущие поколения будут чтить их как гигантов — вот в чем виделся им главный смысл.

Но мечты уже начинали рушиться. Одно только путешествие через Нью-Мексико в эту область Техаса оказалось первым кругом ада: шестьдесят семь часов в закупоренных автофургонах по щиколотку в нечистотах — самые слабые не добрались до места. Из выехавших с конвоем шести сотен грузовиков дошла едва ли половина. В пути были аварии, обледенелые дороги, неожиданная песчаная буря и мины в изобилии. Сквозь тройной слой резины были слышны глухие взрывы то впереди, то сзади. Малоприятная поездка. Но даже сбои техники, засады партизан и нулевые показатели уровня топлива не могли объяснить, что на самом деле означали сухие данные о «потерях в пятьдесят процентов». Ходил мрачный слух о том, что в пути умерла едва ли не половина народа. Высокий мужчина с верхней койки не верил сплетням, но, как говорится, дыма без огня не бывает. Как ни странно, места в комнате для тех, кто в ней находился, было достаточно.

Мужчине было искренне жаль потерянных грузовиков и десятков тысяч их пассажиров. Он надеялся, что сможет здесь рассчитывать на каждого. Сейчас же никто толком не знал, кто доехал, а кто нет. Вон даже Пол Эббот, их повелитель, бродил по соляным коридорам, звал свою дочь.

В чем сомневаться не приходилось, так это в том, что отставшие от конвоя обречены. Если им и повезет вырваться из надежно закрытых трейлеров, далеко уйти они не смогут: просто идти будет некуда. Эта мысль несла слабое утешение.

Он внимательно взглянул на лезвие, не такое острое, как хотелось бы. За последние несколько дней, прежде чем он заполучил контрабандную бритву, ею, как ему сообщили, попользовались четверо. Они были неуклюжи: затупили бритву о свои кистевые сухожилия и кости. Тем не менее им она помогла, а ничего лучше здесь не найти.

Мужчина приставил лезвие к шраму и потянул на себя. Плоть раскрылась, словно губы в улыбке. Поначалу крови выступило на удивление мало. Жировая ткань была белой. А плоть — красной.

Он углубил рану. Она тянулась параллельно мышечным волокнам, которые много месяцев назад образовали плотную оболочку вокруг зашитой в ногу ампулы, но он даже не охромел. Со временем сила тяжести и мышечное движение сместили стеклянный пузырек ниже, к четырехглавой мышце. Надо продолжать искать. Было больно. И это очень раздражало.

Частью процедуры допуска на территорию убежища была заключительная дезинфекция. Каждому предписывалось многократно сдать анализы крови и мочи. Они раздевались, тщательно терли себя щеткой и мылом и проходили сквозь поток ультрафиолетового излучения по туннелю к сложенным пачками комбинезонам. Их чемоданы и рюкзаки так и остались в Лос-Аламосе. Нагие, как младенцы, они вошли в свой кристаллический Эдем. Карантин был безусловным и полным. У вируса зацепиться здесь не было и шанса. В этом заключался весь смысл.

Он слышал, как семья по соседству, за стеной, укладывает детей спать. Сказка, чтобы скорее уснули, — «Спокойной ночи, Луна». Затем молитва. «Отче наш, сущий на небесах…»

«Я научу их правильно читать ее, — подумал он. — Как в подлиннике. На арамейском. Буду шептать им через стену, пока они спят. Почему бы и нет?»

За свою короткую жизнь он исполнил так много ролей для стольких людей! Он был наставником для отчаявшихся ученых, психиатром для разбушевавшихся солдат, другом для одиноких, примером для хитрецов. Он сеял ложные надежды, притворную любовь, обманчивые мечты, даже фальшивых мессий. И так, шажок за шажком, он подвел их к этой яме.

Наконец он нашел ампулу, прятавшуюся напротив передней крестообразной связки. Не ухватить сразу: стекло скользкое. Для сохранности он положил ее в рот, вытер пальцы и принялся зашивать рану. Инструмент для наложения швов остался там же, где и весь багаж. Он мог бы и пошуметь, будучи Кавендишем. Но давить авторитетом Адам не хотел. Анонимность — залог удачи. Так что пустить в ход пришлось обыкновенную иголку и зеленые хлопчатобумажные нитки с катушки. Рана могла загноиться, но не настолько быстро, чтобы они успели спастись. Прежде чем его хватятся, он будет за много-много миль отсюда. А содержимое пузырька тем временем пропитает каждый дюйм комнаты.

Он прокусил ампулу. Стекло хрустнуло. Жидкость показалась теплее, чем его тело, — таким, наверное, и должен быть самый опасный штамм из всех, что когда-либо были захвачены лабораториями Лос-Аламоса. К его удивлению, у вируса оказался приятный вкус. Немного напоминал апельсин, но с легким привкусом морской соли. «Нет-нет, — подумал Адам, — скорее как капелька пота любимой в тот самый восхитительный момент почти на грани забвения, когда она умоляет не останавливаться…»