2
НАЧАЛО
Остров Маунт-Дезерт, штат Мэн.
Апрель
— Спаси нас, Отче, — молилась черному зимнему морю Миранда.
Волны разбивались о скалы. Мелкие льдинки змейкой обвивали ее зимние башмаки и тотчас соскальзывали обратно в пучину. Содрогаясь от холода, девушка напряженно всматривалась вдаль, страстно дожидаясь первого лучика солнца, так нужного ей именно этим утром.
За многие тысячи миль отсюда, на краю света приоткрылась узенькая щель, выпуская зарю. Не будучи суеверной, Миранда загадала желание. Быть может, они не убьют ее монстра.
Приободрившись, она повернулась спиной к морю и быстро пересекла стоянку и Крукид-роуд. Если не брать в расчет ее пристегнутый цепью десятискоростной велосипед «Швинн», место было абсолютно пустынным. Летние туристы давным-давно разъехались. Наступил ледниковый период — весна в штате Мэн.
Миранда направилась по крутой тропке меж сосен и крупноплодных дубов, протоптанной местными жителями. Изо рта вырывался бледный парок. Все чуть-чуть напоминало сказку. Она оглянулась: единственным другом этим морозным утром были ее следы.
Девушка шла проворно — уже не шагом, но еще не бегом. Когда она начала свои дневные визиты к карьеру, дорога занимала сорок тягостных минут. Теперь же, проходя этот путь в течение трех месяцев по два раза в день, она легко управлялась за четырнадцать минут. Ее длинные ноги окрепли и оформились. Может, с годами она наконец вырастет из своего худого — кожа да кости — тела. Миранда начинала ловить на себе взгляды парней. Сальные. Будто есть у нее для этого время. Небо посветлело, став серым. Достигнув карьера, она направилась прямиком к его краю. Когда-то отсюда добывали черный гранит для зданий банков, библиотек и памятников государственных деятелей. Сейчас, вот уже сто лет заполняемый водой, он вновь принадлежал природе.
— Уинстон! — позвала Миранда.
Поверхность водоема была скована льдом. Ни движения, ни звука, кроме ее одинокого возгласа, возвращенного эхом.
Местная легенда рассказывает о несчастной городской девушке, бросившейся в гранитный карьер, как в сенот индейцев майя. Поговаривают, в этом омуте живет ее дух. Во всяком случае, здесь всегда безлюдно. Школьники не ходят сюда целоваться, на берегах карьера не бывает субботних пивных тусовок и купаний голышом. Уже сто пятьдесят три дня это место принадлежит ей и маленькому Уинстону. Вот только когда Миранда кормила его прошлым вечером, она заметила на дороге следы колес и множество свежих отпечатков ног на замерзшей грязи.
Шок от этого до сих пор не прошел. Ее выследили.
«Ты убила его», — горько корила она себя.
С четырехлетнего возраста Миранду приучали заниматься самосовершенствованием, не давая себе поблажек. Ее педагоги по каждому предмету были тщательно отобраны. Следуя инструкциям отца, они заполняли дни девочки, будучи ее наставниками, но ни в коем случае няней или другом. Не было случая, чтобы кто-то подсказал ей остановиться, расслабиться, понюхать розы. Все знали, что она разовьется очень рано. Миранда много читала, общалась с психотерапевтами, заходила на тематические чаты клуба Менса. Ее необычная одаренность расцветала ярко и стремительно. Она попала в особое царство изысканно-красивого, внушающее непосвященным благоговейный страх. Вот только сама Миранда не находила красоты, глядя на себя в зеркало, — лишь темные круги от бессонницы под глазами.
В этом северном крае она чувствовала себя изгнанницей, но совершенно не ощущала одиночества. «Джекс», как называли здесь лабораторию Джексона, круглый год держала в штате почти тысячу работников. Однако с наступлением зимы островная жизнь вгоняла людей в стресс. Число самоубийств и соблазнений чужих жен росло параллельно счетам на бензин. Миранда чувствовала себя как в клетке среди постдоков, которые обращались с ней как с младшей сестренкой, соблазнительной малолеткой или же сообщницей в их чудачествах. Городские ребята-ровесники казались ей чужаками. Она могла объяснить суть теории струн, но не фрик-дэнса или сноуборда, не умела пользоваться тушью для ресниц и бровей. И вовсе не потому, что не пыталась научиться. С немилосердной дотошностью она проглатывала модные журналы «Космо» и «Ток», делала себе пирсинг и афрокосички, была в курсе, какие проблемы современной культуры сейчас обсуждают. Только ничто из этого ее не привлекало. Поп-лирика казалась бессмыслицей, одежду подобрать не удавалось: сидела плохо.
Странствуя по Интернету в поисках родственной души, Миранда натыкалась лишь на бесконечные предложения интима. Она умела вскрыть человеческую клетку и выделить из нее тайны жизни, но — удивительное дело — не знала, как прожить свою.
И вот теперь, когда Уинстон обнаружен, поднимется шквал дурацкой болтовни о связи между способностями и умопомешательством. У Миранды не было девичьих тайн, вообще никакого личного пространства, кроме собственных мыслей. Когда ей было девять лет, она обнаружила, что за ней шпионят — отслеживают, что набирают ее пальцы на клавиатуре компьютера. В десять Миранда взломала сейф, хранивший ее медицинскую и психотерапевтическую карты, — и словно прочла биографию пациента стационара.
Уинстон стал ее первым настоящим проявлением бунтарства. Она считала, что действовала предельно осторожно. И все равно их выследили.
Миранда спустилась по лестнице, вырезанной большими уступами в стенке карьера, к самому краю воды, достала из рюкзачка три связки сырой рыбы, завернутые в газету. Уинстон вот-вот должен появиться. Уже 6.30. Он знал это место. Оба строго следовали установившимся между ними привычкам.
«Ну где ты, малыш?»
А вдруг его уже забрали, со страхом подумала она. На смену этой мысли пришла другая: не исключено, что сказалась физиология Уинстона. Миранда до сих пор не знала наверняка, как она работает, но очень может быть, что монстр впал в спячку. Если так — до весны им его не поймать, разве только осушить карьер.
Пловец из Миранды был никудышный, ныряльщик — тем более, но в своем воображении она бывала в гостях в его водном доме. Это такая нора с удобной лежанкой, воздушной ямой, рыбными косточками и небольшим запасом всякой всячины. Притащив Уинстона сюда в пятигаллонном пластмассовом ведре, она сразу заметила, каким он был страстным коллекционером. Он делал кучки из ярких разноцветных камешков у края карьера, собирал багровые и желтые дубовые листья, что плавали на поверхности, как сказочный флот, а затем сортировал их по цвету. Миранде нравилось фантазировать, будто его гнездо «меблировано» всякого рода предметами, поднятыми со дна: бутылками из-под колы, банками из-под пива, ржавыми орудиями каменотесов. Может даже, он нашел череп несчастной утопленницы и поместил в своей берлоге как любимую игрушку.
Солнце проклюнулось чуть выше. Блики золотистого света тронули макушки леса. Прозрачная корочка льда на глазах исчезала, обращаясь в белый холодный парок.
— Уинстон? — умоляюще проронила Миранда в черную воду.
— Только не говори, что ты дала имя этой твари.
Голос прилетел сверху, из леса.
Сердце ее упало. В прозвучавшей фразе слышались повелительные нотки и величавый ритм актера, играющего Шекспира. Пол Эббот и был во многом актером. Помимо ролей влиятельного лица в мире ученых и чародея в кругу политиков он исполнял еще и маленькую роль ее отца. Откровенно не лучшую.
Миранда повернулась. Он стоял на самом верхнем уступе. Расстегнутое непромокаемое пальто из ткани «барберри» свисало с широких плеч будто мантия. Было что-то львиное в его облике. Трудно сказать, сколько отец дожидался ее в тени деревьев. Он не запыхался. На твидовых брюках не видно следов грязи — значит, он не шел за ней по следу. Скорее всего, ему открыли ворота и привезли к карьеру по старой пожарной дороге.
— Вот уж никак не думала, что ты успеешь, — сказала Миранда.
Она не солгала. Никогда нельзя было предвидеть, в какой точке мира застанут отца ее редкие телефонные звонки: в округе Колумбия, Токио, Лондоне, Атланте. Но вот он здесь, собственной персоной.
— На самом деле я даже задержался, — строго ответил он. — Поднимись сюда, будь так любезна. От воды подальше.
Ему уже сказали, поняла девушка. В мире Миранды секретов не существовало. Серьезные тайны как-то еще удавалось сохранить, но ее укромные местечки всегда раскрывались.
— Тебе давно известно? — спросила Миранда. «На чем же я прокололась?»
— Несколько месяцев, — ответил он. — Мы по-прежнему не знаем наверняка твои методы и сроки. Но как только ты пересадила этого… Уинстона… в аквариум в своей комнате, все стало очевидно.
Значит, тайна сохранялась от зачатия до рождения. Миранда мысленно сосчитала последовавшие затем месяцы: сентябрь, октябрь, ноябрь. Перебрала их в памяти час за часом, потом людей, с которыми общалась. Раньше октября ничего существенного узнать не могли, решила она. Иначе еще тогда ее бы остановили.
— Почему только сейчас? — спросила она.
— Мы бы приехали раньше, но потеряли его след, — ответил отец. — Никто не предполагал, что ты его переселишь. Мы даже думали, что он умер. Затем получили нужную информацию. Проанализировали твои перемещения, сделали выводы. Это случилось вчера.
Вот, значит, как! До вчерашнего дня Уинстон был в безопасности. И теперь, когда ее раскрыли, Миранде стало как будто чуточку легче на душе. Положа руку на сердце — она устала.
— Кто тебе сказал?
— Да какая теперь разница?
Он прав. Никакой. Сколько она себя помнит, влиятельные люди обо всем докладывали ее отцу, «царю науки». Доктор Эббот, нобелевский лауреат и советник президентов, генералов, адмиралов и членов Конгресса, правил Национальной Академией наук железной рукой. Не было никакого смысла скрывать от него действия дочери. Напротив, субсидии шли за ней следом.
— С твоего оборудования брали мазки, Миранда. Соскребали образцы ткани с лабораторной посуды. Нашли резервуар с искусственной маткой, изготовленный по образцу плексигласовой модели Йосинари Кавабары. Я, кстати, когда был в Токио, звонил ему. Он сказал, что никогда не говорил с тобой.
Миранда почувствовала прилив гордости.
— Было не особо трудно вычислить.
— Да, — сказал отец. — Наверное, ребята из «Джекса» не такие смышленые, как ты, но они не слепые. Специализация «Джекса» — клонирование мышей для лабораторных исследований. Ты помещаешь Rana sylvestris в их лабораторию и думаешь, никто не обратит на это внимания?
— Rana pipiens, — с удовольствием поправила его Миранда.
Ищейки оказались не слишком прилежны. R. sylvestris адаптирована к лесу. А она выбрала R. pipiens именно из-за ее пристрастия к водоемам. Когда все существовало только в проекте, карьер казался отличным местом для ее творения. И до сих пор логика ее не подводила. Карьер по сути — тот же аквариум большего объема, и Уинстон прижился в нем.
— Лягушки, — кивнул отец. — Ты меня прекрасно поняла. Ты смешала яблоки с апельсинами. А потом принялась забавляться с генами.
Миранда изумилась. Это все, что они накопали, — материал по лягушкам?
— Его ведь никто в глаза не видел? — спросила она. — Ни фотографий, ни визуальных наблюдений.
— Они сделали обоснованное предположение. Ты создала новый вид. Рекомбинантный. Выведенный из земноводного. Плотоядный. Вдобавок ко всему инфицировала доверенное тебе лабораторное оборудование.
— Что?
— Ты порезалась. На всех пробах остались следы твоей ДНК.
Так вот какой они сделали вывод! Ни на шаг не приблизились к истине. Ее щеки пылали от гнева: с каких это пор берут на пробу ее кровь?
— Никаких порезов не было. — Миранда сделала паузу, чтобы до отца дошло сказанное.
Отец был ужасно сообразителен. Правда будто наотмашь ударила его. Он прошептал:
— Говоришь, не было порезов?
По образованию он математик. Биология клетки не его сфера. Как, впрочем, и астрономия, физика элементарных частиц, медицина, химия атмосферы. Но его разум был способен охватить все эти науки. Он имел обширные знания об очень многом.
Она кивнула, подтверждая.
— Что же ты сделала, доченька?
— Все просто. Дождалась нужного дня месяца. И взяла одну из своих яйцеклеток.
— Но почему не яйцеклетку мыши, Миранда? Или лягушки?
Он воспринял это как личное оскорбление, словно она забралась к нему в постель. Миранде стало не по себе, будто она совершила что-то непристойное.
Вскинув подбородок, она повторила:
— Потому что свою.
А суть была в том, что яйцеклеткой лягушки намного проще манипулировать: ее размер значительно больше человеческой. Но Миранда взяла одну из своих яйцеклеток из принципа, чтобы заявить о своей безоговорочной вере в то, что делает. Таким был ее выбор. Что бы ни случилось, это будет связано с самим ее естеством. Странное дело: когда она исследовала свои менструальные выделения и, обнаружив в них яйцеклетку, удалила из нее ядро, чтобы освободить место для ядра лягушки, Миранда чувствовала себя так, будто она, оставляя за спиной свое прошлое, стоит на пороге потрясающе красивого проекта. Явление на свет новых видов. И в нарождающемся мире она была его частичкой, а не бесстрастным наблюдателем.
— Тем не менее это не объясняет следов твоей ДНК в пробах, — сказал он. — Если ты правильно выделила ядро из яйцеклетки, она стала лишь пустым сосудом. Клон-то все равно будет лягушачий.
Миранда пожала плечами, осознав всю тяжесть обвинения, выдвинутого против нее наставниками. Они хорошо сформулировали его: дескать, она слишком много взяла на себя, перегнула палку, пытаясь вывести новую породу.
— Я удалила ядро не полностью, — созналась она.
Эббот застонал.
— Ну да, запорола. Оставила там свою частичку.
— Частичку?
— Больше, чем поначалу думала.
Миранда и сама вынесла себе приговор: подвела итог своим ошибкам, которых оказалось немало. Во-первых, не смогла извлечь свое ядро полностью, оставив в яйцеклетке немалую долю человеческой ДНК. Во-вторых, взяла ядро из выстилки кишечника головастика. Слишком поздно до нее дошло, что у лягушек сперма и яйцеклетка сначала формируются в желудке, откуда попадают «на хранение» в гонады. По неосмотрительности она взяла ядро из клетки спермы. Одним словом, оплодотворила свою собственную яйцеклетку. Технически Уинстон был не настоящим клоном, но аномальным детищем, выращенным с помощью микропипеток и стеклянных колпаков из специально изготовленной смеси аминокислот.
— Получилась химера, — сказал он. — Ты устроила межвидовое скрещивание, использовав человеческие гены!
Ветхозаветный упрек, она предполагала услышать его. Но было что-то еще в его голосе. Страх. Миранда не подозревала, что он знаком отцу. Тот был страшно потрясен.
— Он безобидный, — сказала она.
— Миранда, — провозгласил он. — Он не более чем гнусная тварь.
Миранде захотелось высмеять его формулировку. Что дальше — сжигание на костре? Но она сдержалась.
— Ты ведь даже не видел его. Он замечательный. Ты не поверишь, что я открыла. Нечто совершенно изумительное.
Миранда заметила, как гнев отца тает, уступая место любопытству. Не обольщайся, одернула она себя, любознательность многим ученым кружила голову, только не Полу Эбботу. Такова была его натура. Ему хватало самообладания придушить свою интеллектуальную заинтересованность, прежде чем она даст цепную реакцию. Миранда с сожалением поняла, что у отца нет уязвимых мест. Дочери, как правило, имеют хоть капельку власти над отцами. У Миранды даже этой малой толики не было.
— Иди сюда, — позвал он. — Прошу тебя. Подальше от воды.
«Да что не так с водой?»
— А меня выслушаешь? — попыталась найти компромисс Миранда. — Без предвзятости. Объективно.
— Да, — сказал он. — Поднимайся.
По гигантским ступеням карьера она взобралась с пакетами рыбы в руках и встала рядом с отцом.
Оба застыли в изумлении: как выросла девочка! Миранда всегда казалась высокой. Сейчас она могла смотреть ему прямо в глаза. Эббот сделал движение, которое могло показаться увертюрой к объятию или попыткой обрести душевное равновесие. Для него любовь и чувство собственного достоинства были тождественны. Рука Миранды на мгновение зависла в воздухе, а потом она подалась к отцу и коротко обняла его, чуть повернувшись боком, чтобы он не почувствовал, как заметно округлилась грудь. Ее женственность его не касается.
— У тебя опять новая прическа, — отметил он.
Уже восемь месяцев. Волосы-змеи. А-ля Эйнштейн.
— Заметил, — усмехнулась она.
«А меня ты разве не помнишь? — так и подмывало ее спросить. — Я же твоя дочь». Но он ведь неуязвимый, и она знала это.
Эббот аккуратно поддернул рукав, чтобы взглянуть на часы.
— Десять минут, — объявил он ей, затем вытянул руку и дважды растопырил пятерню.
Десять. Он подает сигнал.
Миранда обвела взглядом лес: кто бы ни пришел вместе с ним — его водитель, помощник или директор лаборатории, — он где-то укрывался, пока Эббот вел разговор тет-а-тет со своей блудной дочерью. И тут в дальнем конце карьера она уловила движение. Кто-то в камуфляже: солдаты, браконьеры или биологи, работающие в полевых условиях.
Она надорвала газету, в которую был завернут окровавленный кусок трески.
— Лови!
Миранда бросила рыбу отцу. Тот поймал ее в нескольких сантиметрах от выутюженных слаксов.
— Ну ладно, — сказал он, держа сырую рыбью плоть в руке. — И что же дальше?
Оба как будто почувствовали, что напряжение спало, хотя он слегка сердился из-за потерянного впустую времени, а она, всегда бойкая на язык, была готова защитить себя.
— Это завтрак называется, — сказала она. — Брось ему.
Отец подкинул рыбу, и та шлепнулась на тонкий лед. Стали ждать. Уинстон не показывался.
— Боится, наверное, — предположила Миранда. — Он никогда не видел мужчин.
— А он что — видит нас? Сквозь лед?
Отец на пол шага отступил от края.
— Не волнуйся, людей он не ест.
— Пока.
— Не глупи. Мы проверяли на кузнечиках, — весело объяснила она. — Уинстон питается исключительно рыбой.
— Значит, ты не видела останки животных?
Он не задавал вопрос — ставил капкан.
— Не поняла: ты о чем?
— Кости. Тушка. Яичная скорлупа и перья. Все это разбросано по земле в лесу. Уинстон — отличный охотник. Перечень видов впечатляющий. По сути дела, он очистил лес от птиц и животных в радиусе полумили. Всё — от мышей, белок и енотов до сов и соек. Даже олень, хотя точно не известно, то ли он его ранил, то ли охотники.
Пытаясь скрыть шок, Миранда повернулась к воде. Уинстон выходил из карьера? Захотел попробовать новую пищу? Взбирался на деревья? Бегал по земле? Убивал? Ее страшно обеспокоило то, что он имел тайную жизнь, о которой она ничего не знала.
— Да в нем же весу от силы сорок фунтов… — проговорила она.
— И еще не весь материал исследован, — продолжал отец. — Но абсолютно ясно: твое детище становится все более наглым. Рацион его питания расширяется концентрическими кругами. Поначалу он осторожничал и держался жилища, не отходя далеко. Но последнее убийство этот монстр совершил в миле отсюда. Если хочешь знать, это и заставило нас подумать о карьере. В контору шерифа вчера утром позвонила домовладелица. Женщина не видела, как все произошло, — лишь то, что осталось. Ее собака — золотистый ретривер — только что ощенилась. Уинстон разорвал мамашу в клочья и сожрал почти весь приплод.
— Я тебе не верю, — автоматически вырвалось у Миранды. — На острове хватает зверья. Хищники всех видов. Лисы. Койоты.
— Миранда, одного щенка он прихватил с собой. Поиграть. — Отец показал на дерево, склонившееся над карьером. Миранду передернуло от жуткого зрелища: щенок висел, как брошенная на ветку тряпичная кукла. — Он сломал ему лапы и оставил висеть там. Можно только гадать, чего ради он это сделал. Решил прихватить трофей? Или перекусить ночью?
От шматка рыбы на льду, еще хранящего жар ее тела, поднимался легкий парок. Наконец Миранда проговорила:
— Я никаких подобных злодеяний не замечала.
— Наверное, ты и не должна была видеть их.
Она хмуро взглянула на отца.
— Зону вокруг твоих тропинок он сохранял нетронутой, — ответил отец. — Не исключено, что свои убийства он от тебя скрывал.
Странно… Тут что-то не так… Однако Миранда не могла больше сдерживаться. Ужас душил ее.
— Уинстон… — чуть слышно позвала она, обращаясь скорее к себе.
Затем повернулась к отцу:
— И ты можешь объяснить, что все это означает?
— Не имею ни малейшего понятия.
Она вдруг пришла в сильное возбуждение.
— Самосознание. Интеллект.
— Миранда, оставь…
— Да ты не понимаешь! Его когнитивные функции… просто невероятные.
В этот момент оба заметили темный силуэт подо льдом: он двигался с бесшумностью растекающихся чернил. Широкая спина в долях дюйма от поверхности воды переливалась от пурпурного к оранжевому — скорее дух, чем тело. Отец показал рукой. Миранда кивнула. Это был он.
Тень вдруг описала стремительную дугу, и кусок трески исчез. Все произошло в одно мгновение, они и опомниться не успели. Во льду осталась лишь дыра размером с рыбу.
Отец издал звук, похожий на шипение выходящего из лопнувшего шарика воздуха. На какой-то момент он застыл в изумлении, совершенно ему не свойственном.
— А он вернется?
— Да.
Миранда знала, как отыскать Уинстона: по тянущимся за ним пузырькам воздуха. Она удивилась радости, которую вызвало у нее появление монстра. Ведь не еда заставила его подняться сюда из глубин — это было очевидно. Он и без того прекрасно умел удовлетворять свои потребности. Его привлекла утренняя зорька: Уинстон любил солнечные лучи. И ее, Миранду. Такое простое объяснение. А как, интересно, смотрелся свет наступающего дня из-подо льда? Наверное, как полог из радуг, подумалось ей.
И тут, вспомнив о совершенных им убийствах, Миранда почувствовала себя преданной. И дело не только в них. Не охотничьи проделки разочаровали ее, но его взросление. Она вдохнула в него жизнь, и вот он перерос границы ее понимания и больше не зависел от нее.
— Где он? — спросил отец.
Уинстон внезапно выскочил на поверхность. Взорвав лед фонтаном осколков, он словно завис в воздухе. Живот его был цвета созревшего цитруса. Изогнувшись, он с громким треском пробил зеркало льда — и был таков.
— Бог ты мой! — прошептал отец.
«Молодчина, Уинстон», — похвалила его про себя Миранда.
— Красавчик, правда? — вслух проговорила она.
Отец был в шоке.
— Ну и морда… — Он успел рассмотреть ее.
— Уинстон очень эмоционален. — Выделяй положительные моменты, подумала она. Тяни время. Дай им привыкнуть друг к другу. — Он умеет улыбаться, хмуриться, выражать страх, сожаление.
Миранда развернула второй сверток, с омаром — Уинстон обожал его.
— Уинстон, — позвала она и высоко подбросила угощение.
Монстр изогнулся дугой, чтобы поймать его, и, падая, пробил тонкий лед. И вновь гладкая кожа сверкнула в лучах солнца, перепончатые лапы оттолкнулись от воды, руки распростерлись в стороны. Его естественная грация лишь усиливала причудливость этого зрелища. С головой и лицом примата, без единой шерстинки, он был помесью нескольких существ, не являясь ни одним из них. Уинстон поймал омара пальцами с короткими суставами и воскового цвета когтями с темно-красными кончиками; ладони же были белыми. Миранда брала в руки эти пальцы — на их кончиках были завитушки папиллярных узоров. Уинстон имел отпечатки пальцев. И ясные зеленые глаза.
В высшей точке полета Уинстон бросил на них взгляд. Его уши, крохотные комочки с отверстиями, повернулись в их сторону. Он оценивал чужака с выражением… лукавого восторга на морде. И нырнул сквозь лед.
— Значит, у тебя и вправду получилось, надо же… — пробормотал отец. Его била дрожь: Эббот увидел, что у чудовища глаза — как у Миранды. А у нее, в свою очередь, были зеленые глаза женщины, о которой они с дочерью никогда не говорили. — Ты осмелилась…
— Это еще не все, — спокойно сказала Миранда.
Она поняла: ее мир вот-вот изменится, вопрос лишь — в какой степени. Ее фатализм остался в прошлом. Непонятно только одно: что задумал сделать с Уинстоном отец.
— Я достаточно насмотрелся.
— Нет, — возразила она, — не достаточно. Хоть однажды выслушай меня непредвзято.
Он отмахнулся от нее, как от назойливой мухи.
— Тебя переведут в другое место. Здесь ты превратилась в какого-то ковбоя, в скотницу. В потенциальный источник проблем. Ты нуждаешься в присмотре. Тебя надо направлять. Прививать уважение к системе. Я переговорил со своим старым другом.
Они всегда назывались старыми друзьями отца, ее опекуны и надзиратели.
— И кто на этот раз? — спросила она.
— Элис Голдинг.
— Элис? — ахнула Миранда.
Это была та самая женщина, что на похоронах опустилась на колени за спиной растерянной маленькой девочки, помогла ей сложить вместе ладошки и прошептала на ухо молитву, чтобы та повторила ее. Пол Эббот тогда безутешно рыдал, именно Элис помогла Миранде проводить маму к ангелам на небеса.
— Она возьмет тебя, если ты обещаешь…
Дальше Миранда слушать не стала. Все это пустые угрозы. Она знала: Элис заберет ее без всяких условий. Миранда почувствовала, что у нее потеплело на душе.
— Уезжаешь сегодня утром, — сказал отец. — Ты посеяла смуту в «Джексе». К счастью, директор пообещал привести все в порядок. С шерифом тоже уладят. Ничего подобного здесь отродясь не бывало.
— Этим утром?
— Твои чемоданы уже собраны.
— Ты не можешь так поступить.
— Отправляешься в Лос-Аламос. Здешние работы проконтролирует Калифорнийский университет. Элис уже подыскала место работы. У тебя, говорят, золотые руки.
— Но Уинстон… — начала она.
— В моих силах спасти только тебя, — сказал он.
— Как же я брошу его? Он не может без меня.
— Для тебя безопаснее будет там, Миранда.
— Но он никогда не причинит мне зла.
— Меня беспокоишь ты, а не твое создание.
Она колебалась. В голосе отца зазвучали привычные бюрократические нотки. И еще она уловила в нем страх. Глубокий страх.
— Ты слышала об этих микровспышках в Европе? — спросил он. — Загадочный вирус.
— И в ЮАР, — сказала Миранда. — Этой новости уже несколько недель. Вирусы локализованы в двух или трех лабораториях. Все кончено. — Пожав плечами, она съязвила: — Эбола тоже порой случается.
— Это не Эбола, — возразил он.
Каждая вспышка вовлекала в работу авторитетные лаборатории, специализирующиеся не на исследовании заболеваний, а на определении типа ДНК. Ни в одной из них не применялись какие-либо экстренные меры, кроме элементарных методов биологической защиты. Настоящей загадкой было: почему вирусу уделяли такое внимание? Поговаривали, мол, экотеррористы отправили почтой смертельные образцы или Унабомбер постарался. В ученом сообществе бродило расхожее мнение, что вспышки эпидемии являлись каким-то видом геморрагической лихорадки, возможно, Эбола. Миранда слышала, заболевание передавалось при прямом контакте. Но не исключено, что и аэрозольным путем. Власти заняли стандартную оборонительную позицию, не подтверждая и не отрицая факты заражений. Этим они дали волю фантазии таблоидов: поползли нелепые слухи о «пожирающей плоть инфекции». Публика быстро утратила веру в то, что Эбола — нечто большее, чем развлечение. А Миранда перестала обращать внимание на эти разговоры.
— Но ведь ее локализовали, — сказала она.
— Ну да, посадили за семь замков, — спокойно ответил отец. — Но были на волосок от гибели.
Она почувствовала холодок страха — не столько от слов «на волосок от гибели», сколько от непреклонной закрытости отца.
— Так что это было?
— Точного определения у нас еще нет. Болезнь поражает кожу. Затем почти сразу — мозг.
Миранда на мгновение задумалась. Кожа, следом — мозг, какая тут связь? Симптомы проявлялись на самом наружном органе и тут же перекидывались на орган самый что ни на есть внутренний.
— А, ну понятно, — догадалась она. — Их порождает одна и та же ткань.
Ей хотелось обойтись без загадок в его стиле, блеснуть пониманием тонкостей. Отец внимательно наблюдал за ней.
— На ранней стадии наружный слой плодного тела втягивается внутрь, — процитировала она. — Внешние ткани становятся внутренними. Эктодерма образует полое пространство, которое превращается в позвоночный столб и мозг. На клеточном уровне кожа и нервная система — одно и то же. Вот почему меланома смертельна. Она появляется на коже, а затем поражает нервные клетки.
Миранда заметила, что ее слова произвели на отца впечатление. Но достаточно ли сильное? Продлит ли он ей стажировку, позволит ли и дальше работать с ее вероломным созданием?
— Эта новая зараза, по-видимому, так и распространяется, — сказал отец.
— Именно так. Кожа. Прикосновение. Контакт. А воздушным путем она передается? Через кровь или инфицированную воду? Как долго она живет вне носителя вируса? Откуда пришла? Вы составили карту ее белков? — сыпала Миранда вопросами.
— Природный источник вируса мы не обнаружили, — ответил отец. — Его никто не видел. У нас даже нет уверенности, что это именно вирус. В общем, мы в полном недоумении.
Не от недостатка попыток, сделала вывод Миранда. Международные усилия наверняка были колоссальными и безуспешными: иначе отец не был бы так угрюм.
— Что же еще это может быть? — спросила она.
Бактерии и риккетсии невозможно не заметить: слишком велики. С уровнем современной иммунологии они должны казаться просто слонами, гуляющими взад-вперед по туннелю Линкольна. Тогда прионы — очередная новинка в интродуцированных инфекциях?
Отец вдруг резко сменил тему.
— Так, а пока, — заявил он, — я не хочу, чтобы ты работала с животными.
— Я понимаю твое беспокойство из-за случившегося, — ответила она. — Только Уинстон… особенный. Он — не проблема.
— Может, и особенный, — возразил отец, — но он, как и те вирусы, представляет собой неизведанную область. Мы не знаем, что он такое, следовательно, он — опасность. И давай не будем спорить.
— Погоди, это еще не все, — выпалила она. — Об Уинстоне. Очень важное.
Его глаза метнулись от дочери к водоему. На черной воде покачивались осколки льда.
«Господи, как же в двух словах рассказать все?»
— Я стимулировала его развитие, — призналась она. — В матке. Уинстон появился на свет таким, каким ты его только что видел. Тот же рост. Вес. Он родился уже полностью сформировавшимся.
Отец в своей обычной манере разложил все по полочкам:
— Ты вырастила его до полной зрелости? Внутри плексигласового ящика? Не может быть!
— Я ускорила процесс. — Она пропустила мимо ушей слова отца. — Пусковой механизм был встроен. Мне оставалось только привести его в действие. Это было не очень трудно.
— Что же было самым сложным?
— Выключение пускового механизма. В случае неудачи Уинстон мог умереть от старости месяц назад. Мне надо было отыскать способ остановить это на генетическом уровне.
— Миранда, — медленно проговорил отец. — Тебе пришлось искать способ остановить — что?
— Старение. Смерть.
— И каков результат?
— Я нашла «тормоз». И встроила его.
Отец пристально смотрел ей в лицо.
— Не может быть!
— Ну почему? Из-за того, что открыла его именно я?
— Потому, Миранда, — ответил отец, — что проводимое тобою исследование не имеет хронологии. Взялось из ниоткуда. И конечно, потому что это ты — не публиковавшая научных работ, не обеспеченная средствами девчонка шестнадцати лет, экспериментирующая самостоятельно, втайне от всех. Без посторонней помощи, орудуя несколькими украденными приборами, вне поля зрения научного сообщества, без нормативов, руководящих принципов и всякого контроля.
Она перебила:
— Пап, семнадцати. Для протокола. Уже две недели.
Его рот раскрылся в изумлении и тут же закрылся. Обычно одна из секретарш напоминала ему, что надо подарить дочери несколько роз и чек. Миранда наблюдала, как на его лице обозначается выражение досады.
— Если все сказанное тобой — правда, — вернулся отец к вопросу о генезисе Уинстона, — тебе удалось одним махом перескочить целый процесс.
Она именно выскочила из рамок их хронологии. А что такого?
— Ничего загадочного тут нет, — торопливо проговорила Миранда. Ее десять минут почти истекли. — Все естественно, как в природе. Ученые настолько заняты генным картированием и клонированием мышек, что никому даже в голову не приходит выйти в мир и устроить проверку генетическому коду. А мне пришло. Вот так я сделала настоящее открытие.
Теперь она целиком завладела вниманием Эббота.
— Ты обязательно должен увидеть это своими глазами, — сказала Миранда. — Давай приблизимся к нему.
Она спрыгнула на уступ ниже.
— Миранда, поднимись сейчас же. Это опасно.
— Ну, чуточку поближе. Чтобы он тебя получше рассмотрел. И ты тогда поймешь.
— Он же совершенно непредсказуем.
— Да нет же, вполне предсказуем! — упорствовала она. — Он — чудо. Ты ведь знаешь закон последствий, не охваченных умыслом. Когда результаты нельзя предвидеть заранее.
То ли ее убежденность, то ли его любопытство способствовали этому, но мостик через пропасть между ними все же как-то выстроился. Эббот скинул свой плащ спортивного покроя и спустился к дочери. Она соскочила еще на один уступ, он — следом. Она не стала подзывать отца к самой воде. Он был достаточно близко.
Миранда развернула последний сверток — еще один омар. Она опустила его на лед в нескольких футах от ее ног.
— Уинстон, держи! — крикнула она.
Монстр появился. Он чувствовал себя в воде как дома, его зеленый спинной плавник быстро рассекал воду, оставляя расходящийся след. На этот раз он не красовался и не строил из себя развеселого дельфина. Он резко притормозил сразу за омаром и, пробив тонкий лед, поднялся из воды по плечи, обратив морду к ним.
Морда Уинстона была столь необычайна, что могла показаться и отвратительной, и завораживающе красивой. Не существовало привычных критериев, чтобы дать ему оценку. Голова чуть приплюснутая, ноздри черные, расширяющиеся, кожа блестящая. Губы, по форме напоминающие человеческие, но абсолютно бесцветные. Зубы не удались: кривые, со следами гниения, слишком слабые и кое-где обломанные от разгрызания костей. Гены лягушки затормозили рост кожи черепа, и в результате на голове образовались пузырьковидные мешочки. Наполовину высунувшись из льда, монстр потянулся к омару и принялся сдирать панцирь. Затем впился зубами в брюхо и вытянул внутренности, как спагетти. При этом он делал вид, будто двое на берегу его совершенно не интересуют.
— Привет, Уинстон, — сказала Миранда.
Коротенькие обрубки ушей повернулись.
— Как ты, мой маленький принц?
Монстр заговорил. Это был не лай и не уханье. Очень напоминало искаженную человеческую речь: длинная серия гортанных смычек и булькающих звуков. Он словно рассказывал о чем-то весьма значительном.
— Это его родной язык, — пояснила Миранда. — Если внимательно слушать, можно уловить конкретные слова. Почти на английском. Думаю, у него дефект подъязычной кости. Четко формировать звуки Уинстон не может, но у него определенно есть что сказать. И он понимает меня.
— Ты сама себе сотворила домашнего питомца. Попугая. И выучила словам.
— Нет, все вышло как-то странно. — Миранда оглянулась на отца. — В день своего рождения он уже знал, как надо говорить. Он появился из инкубатора с готовым словарным запасом.
— Хватит выдумывать! — оборвал ее отец.
— Говорю тебе. Самой не верилось. Но это продолжается.
— Что именно?
— Он все помнит.
Отец пренебрежительно фыркнул:
— Миранда!
— Он помнит прошлое, — продолжила она. — Мое прошлое.
— Так, стоп.
— У него мои воспоминания, как ты не понимаешь? Я принесла из дома коробку со своими игрушками. Перемешала их с игрушками от «Гудвила». Он рассортировал их. Мои выложил отдельно.
— Ты утверждаешь, что память жестко «зашита» в генетический код?
— Может быть, не жестко, а запрограммирована в него. Почему бы и нет? Как наследственные заболевания. На клеточном уровне они становятся частью нас. Обмен веществ. Клеточные связи. Называй как хочешь.
— Значит, по-твоему, память — это наследственное заболевание?
— С точки зрения циника — да, — кивнула она.
— С меня довольно. — Эббот собирался уходить.
— Уинстон, как меня зовут? — неожиданно спросила Миранда.
Отец остановился.
Монстр поднял глаза от омара. Зеленые глаза искрились счастьем.
— Мирн-дот, — произнес он.
— А его? Кто это? — Она кивнула в сторону отца, сокрушенно качавшего головой.
Уинстон уже все понял.
— Па-ппа…
— Трюк! — бросил отец. — Ты показывала ему мою фотографию.
Миранда повернулась к нему. Его челюсти были плотно сжаты. Одного отцовского слова было бы достаточно, чтобы предотвратить готовую вот-вот разразиться беду. Ее маленький Уинстон стал историей. Они отравят водоем, или подстрелят его, или подманят и засадят в клетку. Ничего у нее не получилось. Знакомое холодное равнодушие вновь ожило в ее сердце.
— Вот только это объяснение никак не подходит, — сказала она.
Он ждал.
— Твоих фотографий он не видел: их у меня нет. — Она попала в самое уязвимое место. — Я давным-давно выкинула их.
Он отступил — укрылся за каменным взглядом. Даже не моргнул.
— Прости, если сделал тебе больно, — сказал он.
Было больно. А потом — нет. Любовь бессмысленна. Ее облигации оказались фальшивками. Поэтому Миранда не стала прощаться со своим созданием. Она повернулась так, чтобы отец не видел слез в ее глазах, и пошла прочь — к лесу.
