Глава седьмая
ВЕЛИКИЕ ТАЙНЫ МАНЯТ
В Лондоне, как обнаружил Ринд, египетский стиль преобладал в основном на кладбищах, среди храмоподобных мавзолеев, обелисков, саркофагов, колонн с лотосовидными капителями и урн с прахом. Александра всегда тянуло в подобные места, он любил бродить по извилистым тропкам, как человек, желающий привыкнуть к новому дому, куда еще не успел переехать. Шотландцу отнюдь не казалось неподобающим то, что нетленные архитектурные мотивы Египта, этой гробницы великих империй, много столетий спустя возникли здесь, чтобы навек заключить в себе разлагающиеся останки знатных чиновников и аристократов.
В декабре тысяча восемьсот пятьдесят четвертого года, когда Ринд писал седьмую главу своей книги о методах археологии, в Крыму разгорелась война; сэр Гарднер Уилкинсон временно покинул город, уехав однажды поутру с тяжело дышащим Наполеоном и кучей внушительных чемоданов, при этом беззаботно объявив, что понятия не имеет, когда вернется.
— Может, он хотя бы намекнул, куда собирается? — допытывался у молодого человека У. Р. Гамильтон. — Случайно, не в замок Алник, резиденцию герцога Нортумберлендского?
— По-моему, он упоминал место под названием Ллановер.
— Точно, это в Уэльсе. Он там часто бывает, но это вас пока не касается. А как же вы, юноша? Остаетесь в доме?
— Я пробовал отказаться, но хозяин решительно не желал ничего слушать.
— Что ж, это совсем неплохо, — рассудил Гамильтон. — Настало время продолжить ваше образование, так что лучше не отвлекаться. И потом, наверняка вам успело приесться общество сэра Гарднера.
По правде сказать, это было не так: в первые же дни Ринд осознал, что ужасно скучает по вездесущему археологу, по шалостям четвероногого Наполеона. К тому же единственный гость начал подозревать, что его присутствие тяготит экономку, поэтому все чаще проводил время вне дома — бродил по городу и думал о Египте, как мог бы думать о женщине, в которую постепенно и безнадежно влюблялся. В особенности его привлекал фасад Египет-холла на Пикадилли, по большей части грубо сработанный в тысяча восемьсот двенадцатом году по эскизам Денона; здесь молодой шотландец, при всей своей немощности и скромной самооценке, ощущал духовную связь с художником, разглядывая причудливые узоры, некогда представавшие глазам француза, — пусть даже трижды переделанные, черные от сажи, в кучках воробьиного помета и в трещинах от зимних морозов.
Вот почему приглашение У. Р. Гамильтона в зал манускриптов для изучения оригинальных рисунков Денона (в спешке забытых автором при отъезде из Каира) вызвало у Ринда плохо скрываемый восторг.
— Вы говорите, это его рука?
— Именно так.
— И что, Наполеон Бонапарт лично смотрел эти эскизы?
— По всей вероятности.
Молодой человек уловил неодобрение в голосе собеседника, однако не мог ничего с собой поделать.
— Кажется, будто видишь все собственными глазами, — заметил он, трепетно прикасаясь к бумаге, будто к одной из бесценных реликвий своей родины. — А ведь чувствуется, что художник очень спешил.
— Он-то спешил, это верно. А вот вы совершите большую ошибку, если станете торопиться.
Ринд поднял глаза.
— Мы и сами много лет упускали рисунки из виду. Покуда главный помощник хранителя рукописей доктор Кюретон не совершил одно важное открытие.
— Открытие?
— Здесь — одна из причин, почему Бонапарт считал себя неуязвимым.
Шотландец еще раз перелистал страницы и пожал плечами.
— Мне ничего не бросилось в глаза.
— Подлинные сокровища никогда не лежат на поверхности. Подумайте как следует. Времени у вас достаточно.
Ринд очень внимательно, до боли в глазах, всматривался в рисунки с изображениями склепов, святилищ, пышнотелых танцующих дев, полуобнаженных рабов, благородных лиц — живых и высеченных из камня…
— Я просто в недоумении, — обратился он к доктору Кюретону, вошедшему в зал с чернильницей.
— Боюсь, я не вправе что-либо вам объяснять, — ответил тот.
И Ринд вернулся к работе под перестук и звон молотков рабочих, которые строили для музея гигантский читальный зал, но так ничего и не нашел, если не считать парочки относительно любопытных страниц. Уже приготовившись расписаться в своем поражении, он вдруг обнаружил, что в зале стемнело, грохот утих, а часы на стене отбивают шесть вечера. Будто бы очнувшись от сна, молодой человек поднялся, чтобы уйти, — и лишь теперь с изумлением увидел Гамильтона, который хищно следил за ним, стоя поодаль.
Ринд поморгал.
— Я не заметил, как вы вернулись.
— Ну что, вы нашли их?
— Кого — их?
Бывший шпион подошел к столу, шурша фалдами фрака.
— Отличная работа, юноша, — произнес он, указывая на отложенные листы. — Я знал, что вы быстро справитесь.
— Вот эти? — Ринд уселся обратно. — Я и сам не понимаю, почему отобрал их.
— Конечно.
— Мне вдруг померещилось некое…
— Несоответствие? Так я и думал. — Гамильтон поднял первый лист. — Расскажите-ка мне вот об этом. Что вас насторожило?
Ринд посмотрел на цветной портрет мужчины в тюрбане, в сияющей маске и развевающемся красном плаще, с воздетыми, как у пророка, руками.
— Не знаю, — ответил шотландец. — В этом рисунке есть что-то странное. Нереальное.
— В отличие от прочих портретов?
Ринд перебрал в уме остальные лица — шейхов, крестьян, бедуинов, турок — и согласно кивнул.
— А что? Вы знаете, кто это?
Но Гамильтон уже держал в руках портрет молодого туземца с густыми, как шерсть, волосами, ясным взглядом и таинственной, словно у сфинкса, улыбкой.
— Ну а как насчет этой работы?
— Здесь тоже что-то необычное… Какой-то неземной лик… Будто у святого… Не знаю.
Гамильтон прищелкнул языком.
— Значит, вы не заметили… — Он указал на борозды на бумаге. — Правда не видите?
— Отпечатки? Ну да. — Страницы в папке часто носили подобные следы: очевидно, работая в жутко стесненных условиях, Денон для удобства подкладывал под рисунок другие листы. — Но они же нечеткие, как всегда.
— Нечеткие? Ничего подобного. Доктор Кюретон способен расшифровать самые слабые отпечатки с такой же уверенностью, как сэр Гарднер может разбирать египетские письмена — или как мы читаем вечерние газеты. По большей части это архитектурные фрагменты. Хватает и разных иероглифов. Однако следы на этом портрете прежде всего не совпадают ни с одним эскизом. Очевидно, месье Денон избавился от оригинала. — Гамильтон протянул собеседнику чернильную перерисовку, выполненную рукой доктора Кюретона. — Взгляните поближе, юноша.
Ринд посмотрел. Перед ним тянулись три строчки символов: явные иероглифы постепенно уступали место более современным символам.
— Наброски от скуки?
— Нет, не от скуки.
— Нет…
Знаки располагались в продуманном, почти хронологическом порядке и вовсе не походили на плод праздного воображения.
— Что-нибудь узнаёте? — спросил Гамильтон.
Шотландец пожал плечами.
— Кинжал… патриархальный крест… трезубец…
Гамильтон указал на другие:
— Римский орел. Знак алхимиков. Византийская монограмма. Навигационный символ.
Осознав наконец, куда он клонит, Ринд ощутил неприятный холодок. Одно дело — понимать, что рисунки были начертаны не от нечего делать; но если они составляют шифр, возможно, скопированный с некоего образца… Ринд попытался представить, но скептицизм взял верх над воображением.
— Кажется, я не совсем понимаю… — произнес молодой человек, поднимая глаза. — Нет, совершенно не понимаю.
Его собеседник выпрямился, нимало не удивившись и даже отчасти забавляясь подобным упрямством.
— Скажите, в котором часу экономка сэра Гарднера накрывает на стол? В половине восьмого?
— Ну да, как правило.
Гамильтон собрал разложенные листы.
— Вы всегда были пунктуальны, не стоит изменять этой доброй привычке, — промолвил он, застегивая папку. — Желаю вам выспаться, юноша, и хорошенько, а завтра мы продолжим наш разговор.
Однако той ночью шотландец приложил все силы, чтобы отвлечься от дум о Египте. Ринд нарочно засиделся допоздна у камина со свежим выпуском «Таймс», но даже газета напоминала, сколь многое зависит его миссии. Чего только стоили, например, последние депеши из Крыма: «Наши окопы в ужасном состоянии; нет никакой возможности осушить их, и люди вынуждены по двенадцать часов проводить в сырости… болезни распространяются с пугающей быстротой… солдаты одеты из рук вон плохо, мундиры протерты до дыр… новая вспышка холеры… вчерашняя битва унесла тридцать три жизни…» По какому-то роковому совпадению следом ему на глаза попалась заметка о ее величестве, отобедавшей накануне с герцогиней Кентской и графом Абердинским, после чего, как сообщал придворный циркуляр, коронованная особа «не стала покидать Виндзорский замок по причине неблагоприятной погоды».
Уже погружаясь в сон, Ринд продолжал скорбеть о судьбах наций. Однако в причудливых грезах ему, как ни странно, явились не продрогшие в окопах солдаты и даже не обеспокоенные монархи, а фантастический «красный человек».
Нескончаемый стук молотков распугал голубей музея; растревоженные птицы кружили над районом Блумзбери целыми тучами. Внутри же здания постоянная вибрация выгнала из укрытий сонмы прежде незаметных паразитов, не исключая особенно свирепого подвида прожорливых кровососов, известных как «музейные блохи» и вечно роившихся под паровыми котлами этого храма истории.
— Вот ведь чума на наши головы, — посетовал У. Р. Гамильтон.
Ринд сочувственно кивнул в ответ.
— Боюсь, как бы не притащить их в дом и не заразить собаку сэра Гарднера.
— Вообще-то, юноша, — фыркнул собеседник, — я говорил о строителях.
Спасаясь от какофонии, Гамильтон и Ринд бродили по территории подземного хранилища, где блохам приходилось довольствоваться почти несъедобными шкурами чучел животных.
— Я регулярно докладываю ее величеству, как продвигается наше дело, — сообщил Гамильтон.
Шотландец поморщился.
— И что же, она довольна?
— Вполне. Королева прекрасно понимает: вам нужно время.
— Да, но сколько времени? Я ведь не первый месяц ищу вслепую, война идет своим ходом, а между тем от всех моих стараний — никакого прока.
— Это не так. Поверьте, сэр Гарднер лишь тогда приоткроет свои секреты, когда совершенно уверится, что перекроил вас по собственному образу и подобию. Если не ошибаюсь, до сих пор вы весьма убедительно играли роль… — Гамильтон окинул собеседника быстрым, но цепким взглядом. — А что это за одежда? Новая?
Ринд посмотрел на себя: пиджак оттенка индиго, багровый жилет, блуза цвета календулы… Неужели он и вправду так легко поддается влиянию?
— Ну да, это все вещи из гардероба сэра Гарднера. Ему они были не впору… Сэр Гарднер настаивал… И потом, я приехал в Лондон в таком затрапезном виде, что не нравился даже самому себе.
— Юноша, да вы похожи на рыцаря с витража в каком-нибудь баварском соборе.
— Но…
— Ладно. Не обращайте внимания. Главное — помните, что ее величество на вас рассчитывает. А ее доверие дорогого стоит.
— Конечно… — протянул Ринд неуверенно.
— Знаете, — продолжал Гамильтон, — вот уже несколько десятилетий тайна чертога — это моя путеводная нить. Моя цель и долг перед родиной. Подозреваю, что только благодаря ей ваш покорный слуга и живет по сей день на свете. Я просто уверен, что не умру, пока не найду разгадки. Или покуда вы не найдете и не посвятите в нее королеву.
Эта новая ответственность легла на плечи Ринда столь неожиданным бременем, что молодой шотландец опустился на первое попавшееся сиденье.
— Значит, — вымолвил он, — вы твердо убеждены в существовании чертога?
Будучи на полсотни лет старше собеседника, Гамильтон остался стоять, опираясь на трость.
— Скажите, вы хорошо поразмыслили над символами, которые я вам показывал?
— Да, пожалуй…
— И что же вам кажется наиболее невероятным?
— Хотя бы то, — начал Ринд, которому стало не по себе от снисходительного тона собеседника, — что Виван Денон скопировал символы со стены древнеегипетского храма. Что эти иероглифы, или пиктограммы, или как их там, были в чертоге вечности. Если я правильно понял, к чему вы клоните.
Он-то надеялся услышать разумное объяснение или по крайней мере возражение, однако старик ответил улыбкой.
— Понимаю ваши сомнения. Но прошу вас не забывать: я изучал Египет более пятидесяти лет. Это добрых полвека. И поверьте, я — человек, привыкший к логическим рассуждениям и не склонный к полетам фантазии.
Ринд тряхнул головой.
— Но разве нет никакой вероятности… даже самой маленькой… что символы нарисованы просто от скуки?
— Юноша, — вздохнул Гамильтон, — по правде сказать, я и сам поначалу искал толкование попроще. Что-нибудь не столь опасное, вплоть до ошибки или даже мистификации. Однако в ходе скрупулезных исследований, прибегнув к твердой логике, я вынужден был прийти к выводам, от которых много лет назад отмахнулся бы как от полной нелепицы. Начнем с того, что Денон рисовал в чрезвычайно стесненных условиях и вряд ли нашел бы время для праздных набросков. Вы же читали его «Путешествия».
Ринду вспомнилось авторское извинение за качество рисунков, «которые нередко приходилось выполнять прямо на колене, или стоя, или даже в седле. Целый год я не мог найти времени, чтобы довести до ума хоть одну работу, поскольку ни разу не сидел за столом».
— Как нам известно, — продолжал Гамильтон, — Денон исполнял в Египте некую загадочную миссию. Мы знаем, что Бонапарт покинул страну внезапно — после того как тайно посетил Великую пирамиду. И что в течение тысяч лет бесчисленные монархи снаряжали посланников на поиски чертога вечности. Он обладает властью над человеческими жизнями, над судьбами целых империй. Пока что все факты неоспоримы. Теперь, после многих лет расследований, можно предположить: легендарный чертог действительно скрывает иероглифический код к истории прошлых и грядущих веков, настолько ясный и настолько потрясающий, что Денон, подобно своим предшественникам, передавал его правителю через посредничество египетского мистика, а сам уклонился от любой ответственности, дескать, знать ничего не знаю, из страха перед тем, как полученные сведения повлияют на Бонапарта. И вот теперь все, что он видел, вернее, все, что осталось нам, уложилось в три ряда символов. Они, естественно, кажутся анахронизмами…
— Это уж точно, — согласился Ринд. — Анахронизмами. И менее всего — работой древних египтян.
— Вполне возможно, с тех пор были внесены добавления, и все-таки в них сокрыто определенное пророчество.
Молодой человек покачал головой.
— Торопитесь с выводами, юноша. — Гамильтон опустился в кресло возле тотемного орла. — Какая, в сущности, разница, во что верим я или вы? Главное, что этому верили сотни монархов. Тайна чертога влекла их веками, меняла их судьбы. Следовательно, перед нами истина, освященная монаршим авторитетом.
Его слова напомнили Ринду рассуждения сэра Гарднера о том, что мифы сильнее исторической истины.
— Значит, вы сами в это не верите?
— Позвольте сначала задать один вопрос. Что вам известно об иероглифах Египта, об их истории?
Ринд почувствовал себя надоедливым студентом.
— Ну, они много веков не поддавались расшифровке…
— Продолжайте.
— Иероглифы принимали за магические формулы, за аллегорические символы и тому подобное. Но потом обнаружили Розеттский камень, код наконец был разгадан, язык… оказался намного более приземленным. Он сочетал пиктограммы, идеограммы и фонетические символы.
— Вы правы, — подтвердил Гамильтон. — После того как ученые прочитали текст на Розеттском камне, иероглифы утратили в их глазах любые магические свойства. С другой стороны, поняв язык древнего народа, мы многое узнали о нем самом. Известно ли вам, что в Египте было весьма любопытное представление о вечности? Люди верили, будто прошлое, настоящее и будущее можно переживать в одно и то же мгновение; в их представлении время закручено в кольцо, оно повторяется снова и снова ad nauseam вплоть до эпохи хаоса. И потому фараон может возвращаться на землю через определенные исторические промежутки. Вы знали это?
Однако Ринд, в чьей памяти, разумеется, блеснули слова о Наполеоне как вечно возвращающемся фараоне, лишь покачал головой:
— Нет…
— Далее, богу Тоту приписывались тайны сверхъестественной мудрости. Считалось, что он мог открывать людям будущее в виде мистических символов. Одни лишь верховные жрецы и особые писцы — «дети Тота» — имели доступ к его великим тайнам, непостижимым для непосвященных. И конечно же, с давних пор нам известно, что древнеегипетские оракулы слыли лучшими в мире римлян и эллинов, их совета искали монархи со всех концов света. Александр Македонский, Август, Клеопатра — все прибегали к их мудрости. По словам знаменитого греческого географа Страбона, эти оракулы хранили секреты старинной магии, а также тайное знание, нисходящее с небес.
— Вы говорите об астрологии? — спросил Ринд.
— И не только о ней, юноша. Вы, разумеется, христианин?
— Разумеется.
— Тогда как насчет Моисея, Исайи, Иеремии… Откровений Иоанна Богослова? Что вы думаете об этих пророчествах? О подобных провидцах?
— Я считаю, они изъяснялись…
— Образно? Метафорами? — Гамильтон торжествующе улыбнулся. — Известно ли вам, что в эпоху Ренессанса мудрость Тота всерьез пытались соединить с учением церкви? И было время, когда ее ценили весьма высоко, даже в сравнении с христианской доктриной. Во главе движения стоял среди прочих Джордано Бруно, бывший монах-доминиканец, который много странствовал по Европе — к примеру, преподавал в Оксфорде — и призывал людей к просвещению. Однако его заявления о том, что Моисей занимался колдовством в Египте, что в иероглифах содержатся пророчества о грядущем и что христианство произошло из культа Осириса, — все это навлекло на него гнев Римской церкви. Как вы помните, в итоге Бруно заключили в Кампо ди Фьори, после чего сожгли заживо. И вместе с ним погибла последняя возможность на примирение двух учений. Представляю, как нелегко вам преодолеть столетия вражды между ними; не думайте, будто я не ценю ваших усилий. Однако символы древности продолжают жить, чертог существует, а в нем… что же, там, внутри, нас могут ожидать необычайные открытия.
Ринд помолчал, а затем спросил:
— Вы, случаем, не масон?
— А почему вы спрашиваете?
— Ну… — Молодой шотландец вспомнил о том, что в основе масонства лежало немало заимствований из древнеегипетского мистицизма.
— Лучше не отвлекайтесь, — нахмурился Гамильтон. — А впрочем, говорят, будто многие из генералов Бонапарта, служивших в Египте, принадлежали к вольным каменщикам, вы ведь об этом слышали? В Каире они основали первую ложу Мемфиса, и путешествие Наполеона к царскому чертогу якобы стало частью обряда посвящения, который проводил один почтенный мистик…
Перед глазами Ринда возник эскиз Денона.
— Вы хотите сказать, верховный жрец? Тот, что в красных одеждах?
— Ах, этот пресловутый «красный человек». — Гамильтон произнес последние слова, словно имя заклятого врага. — Оракул. Пророк под маской. Тот, кто, согласно легенде, раскрыл Бонапарту секреты чертога. — Гамильтон презрительно фыркнул. — В том или ином виде «красный человек» существовал со времен Александра Македонского. На самом деле мы полагаем, что прорицатель Наполеона — всего лишь один из долгой череды пророков Египта, почитаемой касты «красных людей» или же высокообразованных стражей мудрости; на протяжении долгих веков каждый из них получал приказ поделиться своими знаниями, расшифровкой кодов чертога, с определенным помазанным на власть фараоном, после чего становился его ангелом-хранителем до самой смерти. К примеру, «красный человек» Бонапарта, по нашему мнению, сыграл в его жизни особую роль, время от времени являясь императору на протяжение всех лет его власти.
Ринд недоверчиво нахмурил лоб.
— Египетский мистик последовал за Наполеоном в Париж?
— Бонапарт первым среди знаменитых правителей, после Александра Македонского, отправился в Египет на поиски чертога. И потом он стал, пожалуй, самым великим после Цезаря. Обладая своего рода властью над Наполеоном, «красный человек» должен был ощущать ответственность за его судьбу и даже вину за его исключительные поступки.
Ринд покачал головой.
— Можете сколько угодно разыгрывать роль Фомы Неверующего. — В голосе Гамильтона прозвучало нетерпение. — В конце концов, это ничего не меняет. Двуличный Денон тоже делал вид, будто «красного человека» не существует, будто все дело в неуемной фантазии Наполеона: ментальные проекции, ожившие грезы и прочее. Однако это не помешало пророку под маской прославиться во Франции. Могу показать вам книги, памфлеты, карикатуры и даже либретто, если желаете. Бальзак называет «красного человека» негодяем, который предал Бонапарта в критическую минуту. Мадемуазель Ленорман, ясновидица Жозефины, — гением, управлявшим судьбой императора. Сам Вальтер Скотт упоминает его как мистика, пытавшегося обуздать непомерное тщеславие Бонапарта. Многие полагали, что загадочный пророк скрывается где-то в Париже, возможно даже, под крышей дворца Тюильри, но этого, разумеется, уже не проверить. Зато нам известно, что Наполеон привез из Египта юного мамелюка по имени Рустам, которого сделал своим телохранителем и с которым не расставался ни в мирной жизни, ни на поле битвы. Так вот, подобный страж мог бы с легкостью обеспечить «красному человеку» доступ к разным потайным помещениям и ходам дворца, а скорее всего — подчинялся ему еще в Каире.
Ринд промолчал.
— Как бы то ни было, поверьте, пророк под маской действительно существовал, он ходил по земле, как и всякий джентльмен из плоти и крови; поверьте, встреча внутри Великой пирамиды была не последней и Наполеон общался с «красным человеком» несколько раз во время каких-то важных событий, в частности накануне коронации. — Старик посмотрел на собеседника. — Вы еще не знакомы с моим сыном, Уильямом-младшим?
— Нет, — растерялся Ринд; ему и в голову не приходило, что Гамильтон может иметь сына.
— Он известный геолог. Часто бывает здесь, в музее, изучает коллекции минералов. Попрошу, чтобы Уильям показал вам звезды «красного человека».
— Звезды?
Но Гамильтон уже, скрипя суставами, поднялся на ноги.
— Всему свое время, юноша. Не хочется вас утомлять; вы и так уже чересчур много услышали. Итак, до воскресенья. По выходным в этом сумасшедшем доме можно вздохнуть спокойно, — прибавил он, глядя на Ринда запавшими глазами. И вдруг улыбнулся: — Да, юноша… Надеюсь, вам хватило скромности не воображать, будто вы — первый?
Прошло какое-то время. Молодой шотландец в одиночку бродил по безмолвным галереям музея, предавшись мыслям и не замечая ни статуй, ни чучел животных, ни даже национальных реликвий. Стало быть, он — всего лишь новый рекрут, один из многих, искавших чертог вечности. Да что же такое этот чертог? Хранилище древнего шифра, запечатлевшего ход истории человечества с помощью иероглифов? Вдобавок связанное с кастой египетских мистиков… Людей в красных одеждах? Невероятно, нелепо. И все-таки Гамильтон — пожалуй, самый трезвый и неромантичный среди знакомых Ринда — явно считал существование чертога вполне доказанным фактом. Ее величество королева, тоже, казалось бы, начисто лишенная предрассудков, верила в чертог. И похоже, не только она, но и другие венценосные правители, и множество ученых. Но если признать, что чертог в каком-то смысле реален и все эти люди не обманулись, — какие же тайны он, черт возьми, скрывает? О чем говорят загадочные символы? О секретах настолько прекрасных, настолько непостижимых или же настолько изумляющих, что видеть их дозволено лишь царям и, возможно, богам?
Проходя мимо читального зала, Ринд оторвался от беспокойных размышлений из-за грохота молотков по металлу. К своей радости, он различил сквозь перестук два голоса с шотландским акцентом. Как оказалось, среди строителей было двое молодых людей из Ивернесса.
Легкая беседа с ними — о зайцах Северного нагорья, о дичи, о рыбных садках и фьордах Мори — помогла Ринду хотя бы на время отвлечься, вспомнить о родине и немного прийти в себя.
А между тем загадки и вопросы лишь множились. В воскресенье, покидая музей после очередной напряженной лекции, он чувствовал себя совершенно сбитым с толку. Все эти разговоры о древних пророчествах и «красном человеке»… Несмотря на уверения Гамильтона, молодой человек не мог отделаться от ощущения, что старик о чем-то умалчивает, достаточно сосредоточиться — и поймешь, о чем именно. С другой стороны, Ринд в этом деле — новичок, может и сам ошибаться.
— Что вам известно о Клеопатре? — спросил его Гамильтон в душном зале минералогии.
Пожав плечами, шотландец послушно напряг память.
— Клеопатра? Знаменитая царица Египта… Последняя — или предпоследняя? — из Птолемеев… Любовница Юлия Цезаря и Марка Антония… Проиграла Августу… Убила себя при помощи ядовитой змеи… — Он посмотрел на своих собеседников. — Это я прочитал у Шекспира.
— Достаточно, юноша, — одобрил Гамильтон и обернулся к сыну.
— Клеопатра, — с готовностью подхватил Уильям-младший, — подобно большинству цариц, обожала роскошные украшения. Говорят, в особых случаях она принимала послов, облачившись чуть ли не в одни драгоценные камни. И еще: судя по всему, она питала особую слабость к изумрудам.
— Изумруды, — вмешался У. Р. Гамильтон, — почитались в Египте как символы вечности.
— Их часто находят на мумиях людей высокого рода, — продолжал Уильям-младший. — Египетские маги утверждали, будто бы эти камни хранят секрет будущего. В любом случае, Клеопатра была так очарована изумрудами, что объявила их достоянием одних лишь особ неземного, божественного происхождения, таких как она сама, и полностью прибрала к рукам копи Восточной пустыни, которые тут же прозвали копями Клеопатры.
— Говорят, — прибавил его отец, — там добывали камни исключительного размера и красоты.
Уильям-младший кивнул.
— У Теофраста встречается упоминание об изумруде длиной в четыре локтя. Плиний описывает мраморного льва с изумрудными глазами, настолько яркими, что их блеск устрашал рыбаков Красного моря. Да что там — якобы из камней вырезали целые колонны. К сожалению, должен признать, нам не удалось отыскать даже остатков подобного великолепия. Однако…
При всей своей подчеркнутой учтивости, а также внушительных объемах, Уильям Гамильтон-младший (кроме всего прочего, недавно избранный президентом Королевского географического общества) волновался и вел себя несколько подобострастно, словно все время желал произвести впечатление на отца.
— Трудно сказать точно, когда, — произнес он, доставая из сейфа минерал причудливой формы, — но копи выпотрошили, возможно, еще при фараонах Нового царства. Сэр Гарднер называет Аменхотепа Третьего…
— Без всяких на то оснований, — фыркнул У. Р. Гамильтон.
Ринд наклонился, чтобы взглянуть на прекрасный камень поближе.
— Да, но в наших беседах, — возразил он, — я ни разу не слышал, чтобы он упоминал изумрудные копи. Или хотя бы Восточную пустыню…
— В настоящее время они заброшены, — признал Уильям-младший. — Работы там сверх меры, а прибыль ничтожна. И потом, туда нелегко добираться… Сто пятьдесят миль в сторону от Нила по безводным пескам, и очень далеко от Касра на Красном море.
— Восточная пустыня, — вставил отец, — единственная точка в маршруте Денона, до которой я не смог добраться. В ту пору земля кишела мародерами и вообще там царило полное беззаконие. Проводник убеждал нас, что это чрезвычайно опасно, и мы поддались на уговоры — не знаю, к лучшему или нет.
— Этот регион, — прибавил Уильям-младший, — всегда слыл неблагополучным. Еще при Элии Галле и Страбоне. При Хасане ибн-Сахле. И при Деноне. Змеи, волки, враждебные аборигены, зыбучие пески… и даже злые духи, если верить местным племенам. Одним словом, не самый спокойный край. Что уж говорить о копях Клеопатры.
— Так вы полагаете, Денон побывал в изумрудных копях? — уточнил Ринд, не заметивший ни одного подобного упоминания в «Путешествиях».
— Автор не сознается в этом прямо, — ответил старик. — Он пишет о других каменоломнях и копях…
— Сера, золото, порфир, — подхватил Уильям-младший. — Горы богаты самыми разными минералами…
— Но в остальном Денон не очень-то словоохотлив. Рассказывает, как стремительно скакал по пустыне с проводником, однако умалчивает о том, куда. По-моему, он вполне мог наведаться и в копи Клеопатры.
Ринд пожал плечами.
— Значит, еще один пробел в книге? И автор нарочно избегает этой темы? Думаете, он желал защитить копи от любопытных? Потому что где-то там скрывается чертог, набитый изумрудами?
Однако У. Р. Гамильтон не спешил с подобными выводами.
— Есть много рассказов и много версий. Как вам известно, мы подозреваем, что хранители чертога готовы защищать его тайну любой ценой. Возможно, вы правы: он полон изумительных драгоценностей. Или ужасных откровений. Или же так решили жрецы, «красные люди». Ил и все дело в древнем проклятии — трудно сказать. Как бы там ни было, мы допускаем, что Денон и мистики устроили внутри Великой пирамиды весьма необычную церемонию с участием Наполеона, используя так называемые «звезды», и, хотя потом он все отрицал, художник не удержался и захватил один-два сувенира на память. — Старик подал сыну знак, и тот достал из сейфа несколько блестящих камней. — Я говорю о звездах, которые, по словам Бонапарта, сверкали в чертоге.
— Это кальцит, — произнес Уильям-младший, — а если точнее, травертин. Добытый в Восточной пустыне, в окрестностях копей Клеопатры. Египтяне делали из него урны и саркофаги. Иногда этот камень путают с алебастром.
Ринд чуть прищурился, глядя на желтые блестящие минералы.
— На вид вроде… ничего особенного.
— Так и есть, — согласился У. Р. Гамильтон, — если смотреть невооруженным взглядом.
— Подобно некоторым другим кальцитам, апатитам и полевым шпатам, — продолжил Уильям-младший, — травертин обладает интересным и очень редким свойством. Это называется «термолюминесценция». — Заметив растерянное выражение на лице шотландца, он уточнил: — Иными словами, способность отдельных минералов ярко светиться при нагревании примерно до двухсот градусов по Фаренгейту — достаточно положить их на раскаленные угли или, скажем, в кипящую воду.
— После чего камни могут светиться в темноте, — без выражения произнес его отец. — Причем довольно долгое время.
Уильям-младший кивнул.
— Вот эти образцы — они хранились в коллекции Денона — имеют на поверхности следы гуммиарабика, клеящего вещества, которое с незапамятных времен добывалось в Египте из смолы акации. Его вполне могло хватить на то, чтобы закрепить минерал на стене, и скорее всего — после долгого нагревания. Обратите внимание на это пятно: похоже на след от раскаленного угля.
— Подобные образцы, — проговорил его отец, — обнаружены при раскопках в оазисе Сива, в Багдаде неподалеку от Дворца вечности, а также в нисходящей галерее Великой пирамиды. Нам удалось купить камни Денона через год после его смерти на аукционе. Кстати, еще один был найден в кармане Бонапарта перед его вскрытием — так сказать, личная «счастливая звезда»…
Тут он прервался, услышав эхо радостного смеха: это дети одного из кураторов затеяли прятки в зале насекомых. Ринд мысленно поблагодарил их за краткую передышку.
— Я не совсем понимаю, — сказал он, глядя на собеседников. — До сих пор не понимаю. По вашим словам, в копях скрывается нечто действительно драгоценное, а звезды должны были отражать его чудеса. Тогда почему вы никого не послали на поиски?
У. Р. Гамильтон хмыкнул.
— Мы посылали, юноша, и не раз. Ученых, солдат, шпионов. Почти все без исключения подтверждают обычные рассказы: в шахтах темно, опасно, полно скорпионов… Вот и сэр Гарднер настаивает, что интерес к этим копям чересчур завышен. Именно так и сказано в его книгах «Современный Египет и Фивы», «Общий обзор Египта» и даже в «Справочнике для путешественников». Всякий раз, когда всплывает эта тема, он реагирует одинаково. Попробуйте сами затронуть ее в очередной беседе — уверяю вас, вы получите тот же ответ: «Интерес к изумрудным копям неоправданно завышен».
— И что же, они в самом деле такие невзрачные?
— Вы бы нашли там хижины без крыш, поселение горняков и сеть узких шахт, ветвящихся вниз по Забаре — Изумрудной горе. Сэр Гарднер и другие рискнули спуститься в них, но мы не знаем ни одного свидетельства о каких-либо удивительных находках.
— Никто, — подтвердил Уильям-младший, — пока еще не похвастал изумительными открытиями. В этом исследователи единодушны.
— Мало того, — прибавил его отец, — существует еще одно, пожалуй, самое серьезное возражение против существования сказочного чертога в окрестностях Восточной пустыни. Никто не знает этой местности лучше самих горняков — людей, которые тысячи лет тяжело трудились на шахтах. Невероятно, чтобы кто-то из них, наткнувшись на комнату, полную сокровищ, не присвоил бы хоть немного или не проболтался бы о ее секретах, особенно за подходящее вознаграждение.
Вспомнив своих собеседников из Ивернесса, Ринд нашел этот довод неубедительным.
— Тогда зачем, — начал он, — столько внимания заброшенным шахтам? Почему они вообще вас интересуют?
У. Р. Гамильтон испустил тяжелый вздох, полный боли, которая, похоже, копилась едва ли не десятилетиями.
— Потому что сэр Гарднер, вопреки собственным уверениям, не раз и не два возвращался в копи Клеопатры. Он словно был одержим ими. Многие из его товарищей-археологов — Ричард Говард-Вайз, Жозеф Бономи, Фредерик Катервуд — отмечали особую скрытность сэра Гарднера во всем, что касается изумрудных копей. К тому же любые рассказы о шахтах, даже из самых надежных источников, грешат подозрительной незавершенностью, включая те, где события расписаны до минуты. И наконец, я занимаюсь поисками чертога пятьдесят лет и сам видел, какие непробиваемые стены воздвигнуты вокруг этой темы. Ложь, увертки, умолчания, протесты… — Он покачал головой. — Если один человек сложит вместе несколько камней, это всего лишь куча. Если с полдюжины товарищей ему помогут, вырастет стена. Но если десятки людей много лет подряд воздвигают стены, получится крепость и поневоле задашься вопросом: а вдруг они задумали скрыть нечто необычайно важное?
— Чем гуще дым, — заметил Уильям-младший, — тем сильнее должен быть пожар.
У. Р. Гамильтон саркастически улыбнулся.
— Помнится, юноша, на днях вы выразили беспокойство по поводу того, что слишком медленно продвигаетесь к разгадке. Поймите: вы все еще, не сознавая этого, пробираетесь через каменный лабиринт. Ради вашего блага — ради всех нас — желаю вам отыскать выход. И упаси вас небо налететь на ужасную стену, как это частенько случалось со мной.
Завершив свою речь, Гамильтон кивнул сыну; тот запер сейфы и возвратил отцу ключи, словно послушный ребенок, закончивший увлекательную игру.
«Портман-сквер, Йорк-стрит, 3330 ноября 1854 г.Мой дорогой отец!
Как всегда, благодарю за великодушную помощь, но умоляю вас больше не посылать мне денег. У меня накопились кое-какие сбережения, которых должно хватить на несколько месяцев, и я не в силах отделаться от мысли о том, что помощь сиротскому приюту, местной церкви или бедным — любая из этих целей оказалась бы более достойной вашей щедрости.Я продолжаю работать над книгой о методах археологии — правда, настолько медленно, что, боюсь, еще до своего завершения она сама станет археологической реликвией. Между тем сэр Гарднер Уилкинсон по-прежнему мой гостеприимный хозяин, наставник и просто кладезь ценных сведений. Если бы вы только знали, в каких краях он побывал.Отец, вы оказались совершенно правы: Лондон действительно весьма оживленный город, огромный и абсолютно не похожий на другие. Здесь перед вашим сыном открылись новые возможности, великие тайны манят меня, и я шагаю навстречу им без тени сомнения или страха. Но даже пребывая в полном одиночестве, как сейчас, я слышу ваш голос и голос матушки — в этом мое постоянное утешение и неизменные напоминания о чести.Надеюсь, что вы здоровы и благополучны. Я чувствую себя превосходно, как никогда.Мои наилучшие пожелания Бесси. Передавайте привет собакам.Ваш любящий сынАлекс».
Мой дорогой отец!
Назад: Глава шестая LE MASQUE PROPHÈTE
Дальше: Глава восьмая ГОЛОС СОВЕСТИ
