Глава 40

Майкла разбудил утренний свет. Он сидел в комнате Роуан, на своем обычном месте у кровати. Роуан глядела на пробивавшийся сквозь шторы солнечный луч так, словно тоже его видела. Он не помнил, когда уснул.

Зато он помнил, что этой ночью рассказал Роуан обо всем. Обо всем. Поведал историю Лэшера. Сообщил, что Лэшер уничтожен и что это сделал он, Майкл. Это он всадил молоток в мягкий родничок на темени дьявола. Он не знал, слышит ли она его. Но ему казалось, что слышит. Говорил он монотонно, ровным, бесстрастным голосом. И ни минуты не сомневался, что Роуан все понимает. Майкл был абсолютно уверен, что ей следует узнать обо всем. О том, что случилось. О том, что Лэшера больше нет и ей ничто не угрожает. И о том, что отныне здесь, дома, она в полной безопасности.

Закончив свой рассказ, Майкл закрыл глаза, и сразу в памяти его зазвучал мягкий, нежный голос Лэшера. Тот рассказывал об Италии, о ярком, ласковом солнце, что сияет в этой чудной стране, о своей любви к Младенцу Иисусу. А еще он спрашивал, все ли известно Роуан.

Возможно, душа Лэшера обретается где-то рядом, размышлял Майкл. Возможно, его рассказ правдив и святой Эшлер вновь вернется в этот мир. Где он обретет плоть в следующий раз? В Доннелейте? Или здесь, в этом доме? Предсказать подобное невозможно.

— К тому времени меня уже не будет на этой земле, — шепотом произнес Майкл. — В этом можно не сомневаться. Прошли века, прежде чем он откликнулся на зов Сюзанны. И я не думаю, что сейчас он здесь. Наверняка он обрел покой. И Джулиен обрел покой тоже. Может, Джулиен помог ему. Может, слова из стихотворения Эвелин соответствуют истине.

И он тихонько продекламировал маленькую поэму, сделав паузу перед последней строфой. Потом он произнес и ее:

Майкл помолчал несколько мгновений и добавил:

— Мне его жаль. Когда я думаю о том, что произошло, меня пробирает дрожь. Но я должен был это совершить. Должен. И у меня была на это веская причина. Настолько веская, насколько таковой может считаться любовь к жене и ребенку. Я знал, что лишь я, и только я один, способен с ним покончить. Никто не уничтожит его вместо меня. Знал, что он может заворожить кого угодно, всех подчинить своей власти. Поэтому-то он и представлял огромную опасность. Ему невозможно было сопротивляться.

Наверное, завершив свой рассказ, Майкл погрузился в сон. Кажется, во сне он видел Шотландию, ее заснеженные горные долины и величественные соборы. Вероятно, теперь подобные сны станут частыми его гостями. Скорее всего, они будут преследовать его до самой смерти…

Но сейчас светило солнце и одновременно шел дождь. Светлый, приятный дождь…

— Родная моя, хочешь, я спою тебе что-нибудь? — спросил Майкл и добавил со смехом: — Ты ведь знаешь, я помню наизусть двадцать пять старых ирландских песен.

Внезапно Майкл помрачнел. Ему вспомнилось лицо Лэшера, который рассказывал о своем пристрастии к пению, о том, как он пел на городских улицах перед толпами слушателей. Вспомнились его невинные голубые глаза. Вспомнились волнистые черные волосы, длинная блестящая борода и усики над верхней губой. Весь облик этого существа был преисполнен жизни, а в его поведении явственно проявлялись детская непосредственность и простодушие. И как мелодичен, как благозвучен был его голос, когда он тихонько напевал.

«Но теперь Лэшер мертв, — мысленно произнес Майкл. — И убил его я».

Дрожь пробежала по всему его телу.

«Сейчас утро, ночной мрак развеялся, — сказал он себе. — Волноваться не о чем. Наступает новый день».

В комнату неслышно вошел Гамильтон Мэйфейр.

— Хотите кофе, Майкл? Вы можете спуститься в столовую. Я побуду с ней. Сегодня утром она такая… такая красивая.

— Она всегда красивая, — отозвался Майкл. — Я, пожалуй, и в самом деле пойду выпью кофе.

Он вышел из спальни и спустился вниз по лестнице.

Дом был залит солнечным светом. Брызги дождя сверкали на чистых оконных стеклах.

Майкл ощутил легкий запах дыма. Значит, минувшей ночью Мона выполнила свое намерение: затопила камин в спальне и сожгла его испачканную кровью одежду.

Ему вдруг захотелось разжечь огонь в обоих каминах в гостиной и выпить кофе там, наслаждаясь одновременно теплом пламени и теплом солнечных лучей.

Майкл подошел к первому камину, самому своему любимому, мраморному, покрытому затейливой резьбой, уселся на пол, скрестил ноги и прижался спиной к холодному мрамору. У него не было сил приготовить кофе, принести дрова, развести огонь. Он не знал, кто из родственников и служащих остался в доме. Не знал, что ему теперь делать.

Майкл закрыл глаза.

«Лэшер мертв, — повторил он про себя. — Мертв. Я убил его. Все кончено».

До слуха его донесся стук входной двери. В гостиную вошел Эрон. Поначалу он не заметил сидевшего на полу Майкла, а увидев его, слегка вздрогнул.

Эрон был безупречно выбрит. На нем была свежая белая рубашка с галстуком и новая светло-серая шерстяная куртка. Густые седые волосы были тщательно причесаны, лицо казалось отдохнувшим и посвежевшим, а глаза — ясными.

— Я знаю, вы никогда не простите мне того, что я его уничтожил, — сказал Майкл. — Но я не мог поступить иначе. Не мог, поверьте. И я не жалею о том, что совершил.

— Что значит — никогда не прощу вас? Поверьте, я вовсе не считаю, что должен за что-то вас прощать, — мягко возразил Эрон. — Не думайте больше о том, что произошло. По крайней мере сейчас. Выбросите это из головы. От подобных воспоминаний один лишь вред. Так что, прошу вас, постарайтесь все забыть. И не держите на меня зла за то, что я не стал вам помогать. Я не мог это сделать.

— Но почему? Вы хотели пролить свет на тайну, которую он унес с собой? Или вам жаль это существо? Или он действительно заворожил вас?

Эрон молчал, словно что-то обдумывая. Потом он огляделся по сторонам, словно желая удостовериться, что в комнате никого больше нет, медленно подошел к Майклу и опустился на краешек стула.

— Причины моего бездействия неизвестны мне самому, — сказал он, не сводя с Майкла пристального взгляда. — Знаю одно: я не мог его убить. — Голос Эрона упал до едва различимого шепота. — Не мог, и все.

— А как же ваш орден? Какие распоряжения вы получили оттуда?

— Никаких. Все мои запросы остались безответными. Мне приказывают лишь связаться с Лондоном или Амстердамом. Приказывают безотлагательно вернуться. Но я никуда не поеду. Юрий полон желания во всем разобраться. Он уехал сегодня утром. Ему стоило немалых усилий расстаться с Моной. И все же он уехал. Обещал, что будет звонить нам каждый вечер. Моне и мне. Слепому видно, от Моны он без ума. И все же сознание своего долга оказалось сильнее. Он намерен во что бы то ни стало добиться встречи со старшинами. И узнать, какова подоплека произошедших здесь событий. С какой целью прибыли сюда Столов и Норган? Действительно ли они намеревались вернуть нас в лоно ордена? И если это так, согласно чьим указаниям они поступали?

— А что на этот счет думаете вы? Или тут уместнее употребить слово «подозреваете»?

— Признаюсь откровенно, я теряюсь в догадках. Иногда мне кажется, я всю жизнь плясал под чужую дудку. Меня просто дурачили, использовали в собственных интересах. Думаю, попытка выйти из-под власти старшин ордена не сойдет мне с рук. Скоро они со мной разделаются, как разделались с теми двумя докторами. А уж если они решили меня убрать, никто и ничто не сможет помешать им. А иногда ко мне возвращается былая уверенность в том, что орден — это всего лишь группа старых ученых, которых интересует исключительно сбор информации. И тогда я вновь не могу поверить, что орден преследует оккультные цели. Мне это представляется невероятным. Очень может быть, вскоре мы выясним, что Столов и Норган самостоятельно решили заняться разведением существ, подобных Лэшеру. Когда в их руки попала поразительная медицинская информация, они не смогли противиться искушению. Вероятно, нечто подобное произошло с Роуан. Ее ослепила блестящая перспектива, неожиданно открывшаяся возможность совершить переворот в медицине. Не исключено, именно об этом она думала, когда выпустила отсюда это существо. Считала, что науке чужды понятия добра и зла. Что информация, способная совершить научный переворот, обладает абсолютной ценностью. Да, думаю, так оно и было, — продолжал Эрон. — Эти двое тоже решили, что стоят на пороге грандиозного научного открытия. И поэтому столь вероломно поступали с остальными и вводили в заблуждение старшин. А может, и нет. Я так далек от подобных ухищрений. Все это меня не касается. Какой бы ни была правда, мне, скорее всего, не суждено ее узнать.

— А что будет с Юрием? — спросил Майкл. — Разве он не подвергает себя опасности?

Эрон тяжело вздохнул.

— Надеюсь, что нет. Его членство в ордене будет восстановлено. По крайней мере, так обещали старшины. Одно могу сказать с уверенностью: он ничуть их не боится. Он отправился в Лондон, чтобы поговорить с ними напрямую. И уж конечно, он считает, что в любом случае сможет за себя постоять.

За время короткого знакомства с Юрием Майкл не успел составить о нем четкого впечатления. Он чувствовал лишь, что в этом человеке соединяются несоединимые качества: острый ум, сила, проницательность и в то же время наивность и доверчивость.

— Я не особенно волнуюсь за Юрия, — заметил Эрон. — Главным образом потому, что он влюблен. Уверен, теперь он будет особенно осторожным. Ради Моны.

— Полагаю, вы правы, — с улыбкой согласился Майкл.

— Надеюсь, Юрий получит ответы на все свои вопросы. Загадки, связанные с Таламаской, с возможными оккультными целями ордена, со старшинами, не дают ему покоя. Но если кто и способен ему по-настоящему помочь, так это только Мона. Ведь меня самого спасла Беатрис. Не правда ли, все-таки странно, что члены этой семьи наделены столь неодолимой силой? И при всем при том они не могли противостоять… ему.

— А как насчет Столова и Норгана? — перебил Майкл. — Как вы думаете, будет их кто-нибудь искать?

— Думаю, нет. Смерть этих двоих вам тоже лучше выбросить из головы. Юрий обо всем позаботился. Свидетелей случившегося нет. Уверен, никто не явится сюда, чтобы выяснить, какая участь постигла двух пропавших членов ордена.

— Вашему спокойствию и невозмутимости можно позавидовать, — заметил Майкл. — Однако должен признаться, вы не производите впечатления счастливого человека.

— Полагаю, время для счастья еще не пришло, — мягко возразил Эрон. — И все же поверьте, сейчас я куда счастливее, чем был когда-либо за всю свою долгую жизнь. — Он помолчал и добавил: — Бесспорно, эти двое натворили много зла. Но это еще не повод расстаться с убеждениями, которых я придерживался на протяжении многих лет.

— Но ведь Лэшер сказал, какова была цель вашего ордена, — напомнил Майкл. — Его слова невозможно истолковать двояко.

— Да, конечно. Но то, о чем он говорил, происходило несколько столетий тому назад. За это время многое изменилось. Теперь люди более не верят в то, во что непоколебимо верили тогда.

— Несомненно, это так.

Эрон вновь вздохнул и слегка пожал плечами.

— Так или иначе, Юрий все выяснит. И он обязательно вернется.

— Но если подозрения, о которых вы упомянули, справедливы… Неужели они и правда попытаются вас убить?

— На самом деле я так не думаю, — покачал головой Эрон. — За эти годы я успел кое-что понять… И, полагаю, они просто-напросто не захотят утруждаться…

Майкл промолчал.

— Теперь я более не принадлежу ордену, не являюсь его членом, — продолжал Эрон. — Я разорвал все связи. Мой дом здесь. Я женат и хочу провести остаток дней рядом с Беа и с людьми, которых считаю своей семьей. А что до всего прочего… до ордена Та-ламаска, его скрытых целей, его тайн… Все это меня не касается. Возможно, я понял, что более не хочу служить ордену, еще на Рождество, когда Роуан… проиграла первый тайм. А может, когда увидел Роуан на каталке, бледную, неподвижную. Так или иначе, к делам ордена я теперь не имею отношения. То есть, точнее будет сказать, я отношусь к ним точно так же, как ко всем прочим жизненным проблемам, с которыми мне волей-неволей приходится сталкиваться.

— Скажите, а почему вы не вызвали полицию? Может быть, следовало сообщить властям о гибели Столова и Норгана?

Судя по выражению лица Эрона, это предположение немало его удивило.

— Майкл, вы сами прекрасно знаете ответ, — сказал он. — Знаете, что я многим вам обязан. И выдать вас полиции было бы черной неблагодарностью с моей стороны. К тому же решения тогда принимали Мона и Юрий. Я, честно говоря, слишком растерялся. И толку от меня наверняка было немного. Но, полагаю, мы нашли наиболее простой и разумный выход. Всегда искать самый простой и разумный выход — это мое главное жизненное правило. Советую вам взять его на вооружение.

— Самый простой и разумный выход… — эхом повторил Майкл.

— Да, то, что вы сделали с Лэшером, — это тоже самый простой и разумный выход. К тому же единственно возможный.

Майкл вновь промолчал.

— Наверняка в ближайшем будущем нас всех ждут большие перемены, — предположил Эрон. — Члены семьи еще не успели осознать, что теперь им ничто не угрожает, что кошмар остался позади. Но вскоре они это поймут. И тогда многое изменится. Знаете, так бывает, когда поднимаешь шторы и в окна врывается солнце.

— Надеюсь, вы правы.

— Мы пригласим к Роуан лучших докторов. Сделаем для нее все, что возможно. Ах, я хотел принести с собой кассету с записью канона Пачелбеля. Беа сказала, Роуан очень любит эту вещь. Они частенько играли ее в четыре руки, когда Роуан заходила к Беа. Да, к Беа… В дом, который ныне стал моим, — задумчиво добавил он.

— А вы верите всему, что рассказал Лэшер? О Талтосе, о маленьком народе и всех этих старинных легендах?

— Верю. И в то же время сомневаюсь. — Эрон немного помолчал и добавил: — Я больше не хочу ломать себе голову над разрешением всякого рода загадок и тайн. — Похоже, это признание немало удивило его самого. — У меня осталось лишь одно желание: быть членом этой семьи. Впрочем, нет, желаний у меня достаточно. Я хочу, чтобы Дейрдре Мэйфейр простила меня за то, что в свое время я не помог ей. Хочу, чтобы Роуан простила меня за то, что я позволил произойти этому кошмару. Хочу, чтобы вы тоже простили меня, Майкл. Ведь вы пострадали по моей вине. А главное, я отказался разделить с вами бремя, которое вы на себя взвалили. Вы избавились от Лэшера без моей помощи. А еще… Я хочу забыть обо всем.

— Победа осталась за семьей, — изрек Майкл. — Джулиен победил.

— Вы победили, Майкл, — поправил Эрон. — А Мона еще только начинает свой победный путь, — с улыбкой добавил он. — Эта девочка — истинная дочь семьи Мэйфейр. Думаю, мне стоит навестить ее сегодня. Представляете, она во всеуслышание заявила, что влюблена в Юрия по уши. Так и сказала. А еще сказала, если он не позвонит ей до полуночи, она сойдет с ума, как несчастная Офелия. Воистину в ее душе бушуют шекспировские страсти. А еще я хочу нанести визит Вивиан и Старухе Эвелин. Может, составите мне компанию? Мы бы прекрасно прогулялись. Это ведь недалеко, всего десять кварталов вверх по авеню.

— Не сейчас, — покачал головой Майкл. — Возможно, позднее я к вам присоединюсь. А сейчас не могу.

Несколько мгновений оба молчали.

— Все хотят, чтобы вы снова занялись домом на Амелия-стрит, — сказал Эрон. — Мона надеется, вы возьмете на себя руководство реставрационными работами. Дом целый год простоял пустым.

— Очень красивый дом. Я его видел.

— Уверен, вы сумеете вернуть его к жизни.

— Посмотрим, что я смогу сделать. А сейчас идите, Эрон.

На следующее утро снова пошел дождь. Майкл сидел на земле под дубом и смотрел на вывороченную с корнем траву.

Райен, подошедший, чтобы поговорить, не стал сходить с мощеной дорожки, опасаясь испачкать ботинки. Майкл понимал, что вопросы, которые намерен обсудить Райен, не относятся к числу безотлагательных. Вид у Райена был безмятежный и отдохнувший. Он словно догадывался, что нависшая над семьей опасность исчезла. Хотя, конечно, следовало на всякий случай все же сообщить ему об этом.

Райен даже не взглянул на широкую полосу свежевскопанной земли. Впрочем, полоса эта не слишком бросалась в глаза. Из-за постоянных дождей газон превратился в жидкое месиво, а трава меж корней старого дуба и так почти не росла.

— Мне надо кое-что тебе рассказать, — произнес Майкл.

Он заметил, как Райен слегка вздрогнул. На лице его мелькнуло странное выражение: смесь страха и усталости. Однако он быстро взял себя в руки и кивнул, выражая готовность слушать.

— Опасности больше нет, — сообщил Майкл. — Нам больше ничто не угрожает. Так что охранников можно распустить. Что до сиделок, то нам с Роуан хватит одной. Если хочешь, можешь уволить даже Генри. Предложи ему выйти на пенсию. Или отправь к Моне.

Райен ничего не ответил, лишь снова кивнул.

— Думаю, тебе стоит рассказать об этом всем прочим членам семьи, — сказал Майкл. — Сам понимаешь, их надо поставить в известность. Успокоить. Пусть знают, что опасность устранена. Никто больше не будет посягать на женщин. Убивать докторов. Угроза миновала. То есть… Членам семьи не угрожает то, что… угрожало раньше. Возможно, с тобой попытаются связаться… люди из ордена Таламаска. Если это произойдет, посылай их ко мне. А женщины могут жить спокойно. Они в полной безопасности. К сожалению, мертвых уже не вернешь и погибшим докторам ничем не поможешь. Тут мы бессильны.

Судя по лицу Райена, ему отчаянно хотелось о чем-то спросить. Однако он счел за благо оставить свой вопрос при себе и снова ограничился кивком.

— Я обо всем позабочусь, — пообещал он после несколько затянувшейся паузы. — Положись на меня. Постараюсь, чтобы вокруг гибели докторов не поднимали лишнего шума. А что до старины Генри… По-моему, отделаться от него — весьма удачная идея. Пожалуй, я отошлю его в город. И пусть Патрик решает, как с ним поступить. Думаю, возражать он не будет. Я шел сюда спросить, как ты себя чувствуешь. А теперь мне и спрашивать нечего. Я сам вижу, что отлично.

Настал черед Майкла молча кивнуть. Свой кивок он сопроводил легкой улыбкой.

После ленча Майкл вновь поднялся в спальню и устроился на своем обычном месте у изголовья Роуан. Молчаливое присутствие сиделки показалось ему невыносимым, и он отослал ее. Ему хотелось побыть рядом с Роуан одному.

К счастью, сиделка с печальным видом сообщила, что мать ее серьезно захворала, и намекнула, что ей неплохо бы навестить больную в клинике.

Это дало Майклу повод заявить:

— Что ж, было бы жестоко не предоставить вам такую возможность. Думаю, в течение нескольких часов мы прекрасно справимся сами. Ступайте, навестите вашу матушку и возвращайтесь не раньше шести.

Сиделка забормотала слова благодарности и поспешила воспользоваться полученным разрешением. Стоя у окна, Майкл наблюдал, как женщина идет к воротам. Она жадно затягивалась сигаретой, затем бросила окурок и подняла руку, чтобы остановить проезжавшее мимо такси.

Тут Майкл заметил высокую молодую девушку, которая стояла, вцепившись пальцами в решетку, и неотрывно глядела на дом. Ее длинные, роскошные золотисто-рыжие волосы невольно привлекали внимание. Подобно большинству современных девиц, она была тонкокостной, очень худенькой, высокой и длинноногой. Наверное, какая-нибудь из бесчисленных кузин явилась засвидетельствовать свое почтение и выразить соболезнование, предположил Майкл. Разве их всех упомнишь! Пускаться в любезности с очередной родственницей у него не было ни малейшего желания. Он поспешно отошел от окна, решив попросту не отвечать, если девушка позвонит в дверной колокольчик. Остаться наконец наедине с Роуан было так приятно.

Он вернулся к кровати и опустился в кресло.

На мраморном столике лежал пистолет — большой, красивый — или, наоборот, отвратительный? Впрочем, это зависело от того, как относиться к оружию. Отныне пистолет Майклу не нужен. Он уничтожил своего врага. Несомненно, пистолет следовало убрать с глаз долой, так как он порождал тяжелые видения. Глядя на него, Майкл невольно представлял, как сожмет холодную сталь, опустит спусковой крючок и всадит пулю в собственный лоб. Пытаясь отделаться от мрачных мыслей, он перевел взгляд на Роуан и тихонько прошептал:

— Нет, дорогая, пока ты нуждаешься во мне, я этого не сделаю. Вот если только с тобой что-нибудь случится… Что-нибудь…

Майкл осекся, вглядываясь в неподвижное лицо Роуан.

Больше всего ему хотелось понять, что она сейчас чувствует и чувствует ли что-нибудь вообще.

Сегодня утром доктор заявил, что больная заметно окрепла. Но взгляд ее по-прежнему оставался пустым и абсолютно ничего не выражал.

Ей продолжали внутривенно вводить питательную жидкость. Руки и ноги каждый день подолгу массировали, а губы непременно подкрашивали помадой, причем ее любимого нежно-розового оттенка. Волосы тщательно причесывали. Майкл вспомнил о Моне.

— Влюблена она в Юрия или нет, — вслух принялся рассуждать он, — я все равно ей нужен. То есть на самом деле дело вовсе не во мне. Ей нужно, чтобы в этом доме кто-то жил. Всем Мэйфейрам это нужно. И в день святого Патрика я должен устроить прием. Должен встречать гостей у входа. Должен пожимать им руки. Да, я хранитель этого дома. И буду им до тех пор, пока…

Не договорив, он откинулся на спинку кресла, вспоминая Мону и ее поцелуи, которые стали такими сдержанными с тех пор, как Роуан вернулась домой. Прелестная маленькая Мона… И этот Юрий, такой смуглый, серьезный и, видно, очень умный парень. Они влюблены друг в друга.

Вероятно, Мона сейчас уже вовсю работает над планом создания Мэйфейровского медицинского центра. И, скорее всего, ей помогает Пирс.

— Надеюсь, мы не собираемся растрачивать семейное состояние на глупые детские фантазии! — заявил Рэндалл вчера вечером. Майкл случайно услышал, как они с Беа затеяли спор прямо в коридоре. Громовой голос Рэндалла проник даже сквозь плотно закрытые двери спальни.

— Напрасно ты выходишь из себя, — ответила тогда Беа. — Ты просто смешон со своими вечными нападками на Мону. Дело тут не в том, ребенок она или нет. Она наследница легата — понимаешь? Как в королевских домах. И теперь она не просто маленькая девочка. Она — символ.

Майкл вытянул ноги под пледом и скрестил руки на груди. Пистолет неодолимо притягивал его взгляд. Каким соблазнительным казался этот серебристо-серый спусковой крючок, и барабан, полный патронов, и ствол, скрытый чехлом из темной ткани, такой надежный, широкий ствол.

Я еще воспользуюсь этой штуковиной, но позднее, сказал себе Майкл. Впрочем, он отнюдь не был уверен, что станет пускать себе пулю в лоб. Пожалуй, лучше выпить огромную дозу снотворного — отравы, которая лишит его жизни медленно и безболезненно. Тогда он сможет лечь на постель рядом с Роуан, сжать ее в объятиях и уснуть.

Да, когда Роуан умрет, я это сделаю, мысленно пообещал Майкл. Именно так я и сделаю.

А теперь необходимо убрать пистолет в безопасное место. В доме постоянно толкутся дети. Так и до беды недалеко. Вот, например, сегодня утром в спальню Роуан опять приводили юных родственников. А в день святого Патрика в доме будет полно детей. Всего в двух кварталах отсюда, на Мэгазин-стрит, в этот праздник всегда устраивают карнавальное шествие. На специальных платформах проезжают люди в национальных костюмах. Зеваки бросают в них картошку и капусту — главные составляющие ирландских национальных блюд. Все семья Мэйфейр обожает этот праздник, об этом Майкл слышал не раз. Он тоже его любит.

Но прежде всего надо убрать пистолет. Спрятать его подальше. Иначе он обязательно попадет в руки детям.

В доме царило безмолвие.

Только дождь стучал по крыше. Откуда-то доносились шорохи и скрип, словно по дому кто-то расхаживал. Где-то вдали хлопнула дверь. Вполне вероятно, что это была дверца машины, остановившейся на улице. А может, стук донесся сюда из соседнего дома. Со звуками подчас творятся странные вещи.

Дождь упорно барабанил по гранитным подоконникам. Если бы не шелест струй, в роскошно убранной комнате стояла бы полная тишина.

— Мне бы так хотелось… Я так мечтаю открыть перед тобой душу, — одними губами произнес Майкл. — А самое главное — я хочу сказать, что тебе больше не о чем волноваться. Я с ним покончил. Думаю, я поступил с ним именно так, как хотела ты. Жаль только, я не чувствую удовлетворения. Это очень странно. Я очень переживал, когда в Рождество он одержал надо мной победу. А теперь победил я. И все равно на душе у меня тяжело. Бывают сражения, в которые лучше не ввязываться. Потому что победа в них достается слишком дорогой ценой.

Лицо Роуан оставалось непроницаемым и неподвижным.

— Ты не хочешь послушать музыку, дорогая? — спросил Майкл. — Не возражаешь, если я заведу старый граммофон? Честно говоря, на меня он действует как-то успокаивающе. Может, тебе тоже понравится. Сейчас я принесу его сюда и выберу какую-нибудь пластинку.

Он поднялся с кресла и нагнулся, чтобы поцеловать Роуан. Ее мягкие губы остались безучастными. Майкл ощутил вкус помады и улыбнулся. Как видно, сиделка, прежде чем уйти, успела подкрасить губы своей подопечной. Взгляд Роуан по-прежнему был устремлен в пространство. Благодаря своей матовой бледности она казалась особенно нежной и прекрасной.

Майкл отыскал в мансардной комнате граммофон, из кипы пластинок выбрал «Травиату» и, без усилия подхватив нетяжелую ношу, замер, прислушиваясь к шуму дождя и вглядываясь в солнечные блики, игравшие за пеленой струй.

Только теперь он заметил, что окно в комнате заперто.

Пол был до странности чистым.

Первым делом он подумал о Джулиене, вспомнил, как Джулиен проворно возник в дверях, преградив путь Лэшеру.

— Прости, что с той ночи я совсем забыл о тебе, — вслух произнес Майкл. — Наверное, мне следовало помолиться о том, чтобы ты обрел покой.

Мгновение проходило за мгновением. Майкл не двигался с места. Интересно, сможет ли он когда-нибудь вновь проводить время в этой комнате, спрашивал он себя. Он взглянул на крышу террасы, видневшуюся за окном. Вспомнил, как Анта, появившись там на миг, поманила Лэшера.

— «Свидетелем мертвый восстанет из праха», — пробормотал Майкл. — Да, именно это и произошло.

Прижимая к груди граммофон, Майкл принялся медленно спускаться по ступенькам. Внезапно он замер, чем-то обеспокоенный. Лишь несколько секунд спустя он понял, что именно вызвало его тревогу. Откуда этот странный звук? Майкл бережно опустил на ступеньку граммофон и пластинку.

Кто-то плакал — скорее всего, женщина или ребенок. То был тихий, жалобный, проникающий в душу плач. Без сомнения, сиделка не могла так плакать. К тому же она собиралась вернуться лишь вечером. Но плач явно доносился из комнаты Роуан.

Майкл не смел надеяться, что плакала Роуан. К тому же ее голос он узнал бы из тысячи. А этот голос он никогда прежде не слышал.

— О, дорогая моя, родная моя, — сквозь рыдания приговаривал кто-то. — Я так люблю тебя, так люблю. Да, да, пей, пей побольше. Бедная моя мамочка, бедная мамочка.

Майкл не мог найти объяснение происходящему. Дикий страх, охвативший его, мгновенно сожрал все мысли. Он бросился вниз по ступенькам, стараясь не слишком шуметь. Оказавшись у двери в спальню, он осторожно приоткрыл ее и заглянул в щелку.

Высокая девушка, тонкая, как ивовый прутик, сложением удивительно напоминавшая Лэшера, сидела на кровати. Пышные золотисто-рыжие локоны рассыпались по ее узкой спине. Несомненно, именно эту девушку он недавно видел у ограды. А сейчас она сжимала Роуан в объятиях. Роуан сидела, вцепившись в руку девушки. Да, да, она сама сжимала эту тоненькую бледную ручку. Правая грудь девушки была обнажена, и Роуан из нее сосала.

— Молодец, мамочка, пей, пей, — повторяла девушка, и слезы, переполняя ее огромные зеленые глаза, ручьями стекали по бледным щекам. — Я знаю, что тебе больно, но ты должна пить. Это наше молоко. Оно обладает особой силой.

Затем девушка подалась назад, отбросила за спину прядь волос и дала Роуан левую грудь. Роуан немедленно принялась с жадностью сосать. Рука ее, прежде сжимавшая руку девушки, теперь поднялась и шарила в воздухе, словно пытаясь нащупать голову необычной кормилицы.

Тут девушка увидела Майкла. Ее глаза, наполненные слезами, испуганно расширились. Как эти невероятно огромные глаза походили на глаза Лэшера! Овал юного лица был безупречен. Рот нежен, как у ангела.

Роуан издала какой-то приглушенный звук, внезапно выпрямилась и вцепилась левой рукой в волосы девушки. Она выпустила грудь изо рта и закричала неожиданно громко и пронзительно:

— Майкл, Майкл, Майкл!

Затем Роуан прижалась к спинке кровати, подняв колени под одеялом. Она неотрывно смотрела на девушку, которая испуганно вскочила и зажала уши руками. Роуан вскинула руку и указала на нее пальцем.

Высокая тоненькая девушка плакала навзрыд. Губы ее тряслись, а лицо с высоким лбом сморщилось, как у младенца. Она прижала к нему длинные белые пальцы.

— Нет, нет, мама, не надо, — умоляла онасквозь слезы.

— Майкл, убей ее! — вопила Роуан. — Убей немедленно! Уничтожь ее, Майкл!

Девушка, жалобно всхлипывая, прижалась к стене.

— Мама, мама, нет! Мама, не надо!..

— Убей ее!!! — голос Роуан становился все громче и требовательнее.

— Я не могу, — простонал Майкл. — Не могу. Богом клянусь, это выше моих сил.

— Тогда я убью ее, — крикнула Роуан, протянула руку и схватила пистолет, который Майкл так и не успел убрать с ночного столика. Сжав пистолет трясущимися руками, она прищурилась, нажала на курок и выпустила в лицо девушки три пули подряд. В комнате сразу же запахло гарью.

Лицо девушки разлетелось на куски, словно было сделано из фарфора. Лишь кровь, хлынувшая потоками, доказывала, что то была живая плоть, а не безупречная фарфоровая маска.

Длинное тонкое тело судорожно задергалось и тяжело рухнуло на пол, прекрасные золотистые волосы рассыпались по ковру.

Роуан выпустила из рук пистолет. Теперь она тоже плакала, всхлипывала так же жалобно и отчаянно, как только что девушка. Левой рукой она зажимала рот, словно пытаясь унять рыдания. Вдруг она вскочила с постели и встала на дрожащих ногах, держась за столбик кровати.

— Закрой дверь, — приказала она осипшим от слез голосом. Плечи ее и грудь тяжело вздымались. Казалось, она вот-вот вновь лишится сознания.

Всем телом содрогаясь от напряжения, она сделала несколько неуверенных шагов вперед и опустилась на колени перед распростертым на полу телом.

— О, Эмалет, девочка моя! О моя маленькая Эмалет! — лепетала Роуан.

Девушка лежала неподвижно, раскинув тонкие руки. Мужская рубашка ее распахнулась, обнажив белоснежную грудь. Лицо превратилось в жуткое красное месиво, а волосы насквозь пропитались кровью. Совсем недавно Майкл уже видел нечто подобное — труп, оставшийся без лица, роскошные волосы, слипшиеся от крови. Тонкие беспомощные руки, хрупкие, точно ветви дерева зимой, и лужи крови.

— О, дитя мое, моя дорогая маленькая девочка, — заливаясь слезами, бормотала Роуан.

И вдруг она вновь припала губами к обнаженной груди девушки.

В течение нескольких мгновений в комнате было абсолютно тихо. Слышался лишь звук, производимый сосущими губами Роуан. Осушив левую грудь Эмалет, Роуан с жадностью набросилась на правую.

Майкл наблюдал за ней, от изумления лишившись дара речи.

Наконец Роуан насытилась, села и вытерла рот. Низкий печальный стон вырвался из ее груди, из глаз снова хлынули слезы.

Майкл опустился на колени рядом с ней. Роуан не сводила глаз с мертвой девушки. Затем она несколько раз моргнула, словно прогоняя застилавшие глаза слезы. На правом соске Эмалет белела крошечная капля молока. Роуан осторожно сняла ее пальцем и поднесла к губам.

Сквозь пелену слез Роуан смотрела прямо в глаза Майклу — внимательно и пристально. Она явно хотела, чтобы он прочел в ее взгляде все то, что ему следовало узнать. Хотела, чтобы он понял: ей известно, что произошло в этом доме минувшей ночью. Известно, что он уничтожил Лэшера. А еще она всеми силами стремилась убедить его в том, что вновь пребывает в здравом уме. Она исцелилась. Стала прежней Роуан.

Внезапно она холодными дрожащими пальцами коснулась его щеки и тихонько погладила, словно пытаясь успокоить.

— Ни о чем не волнуйся, Майкл, — сказала она. — Не тревожься. Все останется в тайне. Я отнесу ее в сад. И похороню под дубом… Рядом с ним… Я справлюсь с этим сама. Ты и так сделал достаточно. А свою дочь я должна была уничтожить собственной рукой.

И она вновь заплакала, но теперь тихо, едва слышно. Глаза ее закрылись, голова склонилась на плечо. Она гладила и гладила руку Майкла.

— Не волнуйся, — повторяла она. — Мое дитя, моя девочка, моя Эмалет… Я похороню ее… отнесу ее в сад… Я сама предам ее земле.