Часть пятая
Война
Милан, 1509 год. Три года спустя

— Ну давай, раз-два! А теперь вперед — три-четыре! Раз-два… Стоп! Маттео, ты похож на быка, который тащит возе кирпичами по площади Сан-Марко!

Я уронил руки и опустил плечи.

— La Poursuite — «Преследование» — это танец элегантности, стиля и ума, — продолжал Фелипе. — Если ты собираешься поехать на бал, который дают французы на следующей неделе, то должен выглядеть изящным и грациозным. Чтобы не казалось, что ты не танцуешь, а топчешь виноград во время сбора урожая!

— Просто не делай такие большие шаги, Маттео! — попытался подбодрить меня Грациано. — Представь, что ты приближаешься к даме. К даме, понимаешь! А ты — кавалер.

— И нам придется сделать тебя отличным кавалером, чего бы это ни стоило, — сухо добавил Фелипе.

Не обращая внимания на его тон, Грациано продолжал:

— Итак, Маттео, протяни руку. Вот так! — Он сделал изящный жест. — И всегда помни, что ты не медведь, предлагающий лапу, а ка-ва-лер!

Будучи очень крупным человеком, в танце Грациано порхал удивительно легко. Исполняя в паре со мной партию дамы, он делал маленькие шажки, и движения его рук были округлы и изящны.

Пытаясь как можно лучше подражать ему, я вдруг, неловко повернувшись и привстав на цыпочки, заехал ему в лицо кулаком.

Он расхохотался, и Фелипе тоже.

Но через мгновение смеялся и я. Несмотря на годы, проведенные в их компании, я все еще не до конца понимал их тосканский юмор. Собственный смех показался мне слишком напряженным и искусственным. Конечно, я заметно подрос и в свои шестнадцать уже считал себя мужчиной, но был еще слишком юн и очень обидчив.

Я начал новую попытку.

— Уже лучше, — сказал Грациано и погладил меня по руке. — А теперь отступи назад и подойди ко мне еще раз. Пусть на этот раз кавалер будет поближе к даме.

Сосредоточившись, я постарался изо всех сил, чтобы ноги вовремя меняли позицию, корпус держался прямо и все движения танца были точны. Фелипе отбивал ритм. Прислушиваясь к его хлопкам, я приблизился к Грациано и протянул ему руку. Мне казалось, что я сделал все как надо. И был весьма доволен собой.

— Нет, нет, нет! — закричал Фелипе в отчаянии. — Если ты будешь так скакать по полу, танец кончится раньше, чем начнется!

— По мне, так лучше бы он скорее кончился, — пробормотал я.

Из всех уроков, которые выбрал для меня хозяин в Милане, танцы были моим самым нелюбимым занятием. Я понимал, для чего нужно читать и писать и даже играть на музыкальном инструменте, но танцы считал дурацкой тратой времени. Мне казалось, что чем быстрее кончится танец, тем лучше.

Так я и сказал своим учителям.

— Смысл танца не в том, чтобы окончить его как можно быстрее, — ответил Фелипе. — И цель танца не в том, чтобы просто провести время. Ты должен наслаждаться движением. Пусть твое тело отвечает музыке.

— И пусть оно отвечает также дамам или кавалерам, с которыми ты танцуешь, — хихикнул Грациано.

— Ни дамы, ни кавалеры меня в этом смысле не интересуют!

Фелипе прищелкнул зубами:

— Маттео, нам дела нет до твоих сердечных дел! Ты должен научиться танцевать. Если, конечно, собираешься пройти посвящение в духовный сан.

— Его этим не запугаешь! Есть люди, для которых рукоположение может не быть столь уж важным, — мягко заметил Грациано. — И все же умение танцевать — это очень большое достоинство. А этот танец особенно важен, Маттео, потому что это танец-интрига. Его па составляют весьма замысловатый узор, в котором партнеры то приближаются друг к другу, то отдаляются. Это настоящий урок жизни.

— Как танец может быть уроком жизни?

— Танцы можно рассматривать как уроки ухаживания за женщиной.

— Но я вовсе не собираюсь ухаживать за женщиной!

— О, сейчас ты говоришь так, но в свое время сердце прикажет тебе говорить по-другому.

— Если бы мне понравилась какая-то женщина, я бы так ей и сказал! И дело было бы сделано.

— Это было бы очень глупо с твоей стороны, — покачал головой Грациано. — Не стоит прямо говорить женщине, что ты покорен ее красотой.

— Почему же?

— Это даст ей еще большую власть над тобой.

— Но у женщин нет власти, а если есть — то очень мало.

Оба мои наставника улыбнулись.

— А помнится, ты рассказывал, что когда-то встречался с Лукрецией Борджа? Или мне это послышалось… — Фелипе сделал вид, что размышляет вслух.

Но для меня имя Борджа прозвучало как весть из почти забытого прошлого. Моя жизнь очень сильно переменилась с тех пор, как три года назад мы перебрались в Милан. Все теперь усложнилось и запуталось. Французы, правившие Миланским герцогством, относились к Леонардо да Винчи с величайшим почтением. Губернатор Шарль д'Амбуаз восхищался моим хозяином и чрезвычайно его уважал, как, впрочем, и его собственный хозяин — король Франции Людовик.

Нашему маэстро были предоставлены прекрасный кров и стол, оказаны всевозможные почести и назначено жалованье, и, конечно, все его домашние и слуги также наслаждались этим гостеприимством.

И тогда же, как было обещано, началось мое образование.

Фелипе нашел мне хороших наставников. Несмотря на то что заниматься я начал гораздо позже, чем следовало бы, и поначалу был невнимателен, учителям удалось упрочить основание, заложенное Левым Писцом. Я уже мог хорошо писать и бегло читать. Теперь настало время штудировать греческий, латынь, математику, историю и философию.

Конечно, я понимал, что должен овладевать науками. Поэтому, пока остальные ученики и подмастерья маэстро работали в студии над художественными заказами, я занимался с учителями или корпел над книгами. Я боялся, что, если буду отставать в учебе или получать плохие отзывы, мне будет трудно удержаться в доме да Винчи. Здесь, в Милане, студия маэстро уже была совсем не похожа на его мастерскую во Флоренции. С самого начала, когда нас разместили при дворе, представлявшем собой малую копию французского королевского двора, мои обязанности значительно уменьшились.

Во дворце хватало пажей, поваров, лакеев, горничных и прочих слуг, всегда готовых к услугам Фелипе и хозяина. Позже, когда хозяин решил устроить свою мастерскую у площади Сан-Бабила, Шарль д'Амбуаз снова приложил все усилия к тому, чтобы маэстро ни в чем не нуждался. Он позаботился о его комфорте, предоставив ему целый штат слуг — прачек, портных, поваров и даже личного цирюльника.

Салаи был совершенно прав, когда предупреждал меня, что, оставаясь невежественным, необразованным мальчишкой, я вряд ли понадоблюсь маэстро в Милане. К тому же у него появился теперь отличный профессиональный помощник — новый ученик Франческо Мельци, очень красивый, талантливый юноша примерно моих лет. Его отец был другом маэстро. Франческо был умным, обходительным, сведущим в живописи и обладал красивым почерком. Он начал приводить в порядок многочисленные бумаги, книги и трактаты маэстро, следил за его распорядком дня, напоминал о назначенных встречах, писал под диктовку письма и выполнял множество других обязанностей, которые мне, конечно же, были бы не под силу. И хотя время от времени меня просили привести в порядок рисовальные принадлежности хозяина или сопровождать его во время прогулок, даже мне теперь было понятно, что получение полного образования выгодно прежде всего мне самому.

Но я не мог предположить, что учебные занятия, которых я так долго избегал, по-настоящему займут и увлекут меня.

Не понимал того, что напряженная борьба с грамматикой, преодоление трудных для понимания текстов, мучительные часы чтения и зубрежки будут не только изматывать меня, но и подстегивать. Благодаря знанию исторических фактов я мог теперь принимать участие в дискуссиях, которые хоть и ставили меня порой в тупик, но тем не менее очень занимали.

И всему этому дало начало обладание самой первой маленькой книжкой — историей святого Георгия и дракона, подаренной мне донной Лизой из Флоренции.

Иногда, отправляясь куда-нибудь на званый ужин, маэстро, как и в прежние времена, посылал за мной, если хотел показать свои рисунки; мне полагалось нести его сумку. Именно тогда я стал свидетелем его бесед с математиком Лукой Пачоли. Раньше во время таких приемов я стоял за спиной хозяина, скучая и равнодушно пялясь по сторонам, а голоса вокруг сливались для меня в какой-то неразличимый шум. Теперь я с огромным интересом присутствовал при беседах, темы которых были столь же обширны и заманчивы, как никем пока неисследованный Новый Свет. Маэстро вел жаркие споры с поэтами вроде Джанджорджо Триссино и художниками вроде Бернардино Дзенале. И я начал понимать, что мой хозяин одержим жаждой познания. Теперь и я, подобно ему, хотел знать все на свете.

То есть все на свете за исключением этих мучительных танцев. Я терпеть не мог тот аспект своего образования, что был связан с «введением в общество». Если учесть мою природную скрытность и постоянный страх перед тем, что обнаружится мое происхождение, мне трудно было себе представить, что когда-либо я захочу танцевать на людях.

— Слышите? — Грациано вскинул голову, потом подошел к окну и распахнул ставни.

Снизу, с улицы, раздавался ровный бой барабана. Еще один французский полк возвращался в Милан после только что закончившейся победоносной войны с Венецией.

— Будет большой карнавал, когда король Людовик приедет в Милан, — продолжал Грациано. — Карнавал тебе понравится, Маттео, я знаю! На этот раз ты не отвертишься и будешь сопровождать меня на празднике, причем всю ночь до самого утра! А поэтому тебе придется научиться танцевать.

— Хотя бы чуть-чуть.