Глава 45
Ему выдавили глаза.
Какая страшная смерть!
И все потому, что писец отказался дать какую-то информацию. Но какую именно? Со своей точки он мог видеть и слышать все. Однажды, сидя на своем обычном месте у угла башни, он мне это продемонстрировал: в том месте, где, сходя с широкой улицы в узкий проулок, ведущий к мосту, люди волей-неволей шли ближе друг к другу, звуки их речи легко достигали ушей старика, совершая вокруг него естественный акустический круг.
«Знание может быть опасно».
Так сказал много лет назад отец Бенедикт, монах из больницы в Аверно.
Кто преследовал и убил Левого Писца? И почему?
Письмо, которое передал мне Грациано, все еще было у меня в руке. Наверняка оно от Элизабетты. Ведь никто другой никогда мне не писал. Но, посмотрев на надпись с внешней стороны, я понял, что это не ее почерк. Это написал другой человек, и я знал кто.
Это было письмо из могилы. Написанное рукой Левого Писца.
«Маттео, если тебя действительно так зовут, я пишу тебе для того, чтобы предупредить: тебе угрожает смертельная опасность.
Ты должен немедленно покинуть Флоренцию и уехать отсюда как можно дальше. Не говори мне, куда ты направляешься, и не пытайся снова связаться со мной. Сам я тоже собираюсь бежать отсюда подальше. Недавно во Флоренции появился один человек. Он ищет мальчика, приметы которого полностью соответствуют твоим. В прошлые времена, чтобы не голодать, я собирал всякие сведения и передавал их одному человеку, соглядатаю, платившему мне за информацию. Этот соглядатай и сообщил мне, что некто хочет расспросить меня о тебе. Нынче вечером я должен встретиться с этим человеком у реки. Но я туда не пойду. Потому что вчера я видел этого человека, когда он стоял у моста. У него внешность злодея, и ногти на больших пальцах загибаются, как когти.
Лучше, если мы больше не будем встречаться и разговаривать друг с другом. Я желаю тебе всего доброго. У тебя острый ум, Маттео, и ты не должен растрачивать его впустую.
Будь осторожен.
Левый Писец»
Меня охватил ужас.
«У него внешность злодея, и ногти на больших пальцах загибаются, как когти».
Сандино!
Это мог быть только он.
Я подумал о письмах Элизабетты. Их содержание оставалось в памяти писца. Я ударил себя кулаком по лбу. И единственной причиной того, почему старик знал их содержание, были мои гордость и упрямство, заставившие меня отказаться от обучения чтению, когда маэстро впервые попросил меня об этом. Писец был очень умным человеком. Наверняка он запомнил все имена, названия мест, которые она упоминала, прочие детали, по которым Сандино мог меня выследить.
Я вытащил из поясного кошелька письма Элизабетты и снова перечел их. Она упоминала Мельте и Перелу. У меня затряслись руки. Сказал ли ему писец, у кого я работаю? Что он успел сообщить Сандино перед тем, как тот убил его?
Уже занималась заря, а я еще не сомкнул глаз. Однако не успел я подумать о том, что мне теперь делать, как на улице раздался шум. Зороастро распахнул дверь и ворвался в сарай.
— Он согласен! Согласен! — Он обнял меня и приподнял. — Сегодня мы сделаем это! Птица поднимется в небо! Мы полетим, Маттео! Мы полетим!
Мы тайком перетащили летающую машину на площадку, возвышавшуюся над лесами и каменоломнями.
— Чтобы взлететь, ты должен разбежаться! — сказал хозяин.
— Знаю! — кивнул Зороастро, пристегивая ремни, прикрепленные к раме.
Своими коричневатыми руками кузнеца он со всей силы ухватился за опоры, и от напряжения на его руках вздулись вены.
Приготовившись, Зороастро начал разбег.
Мы бежали вместе с ним.
Для такого невысокого человека, как он, скорость Зороастро развил очень приличную.
Впереди показался край утеса.
И вдруг я понял, что не смогу остановиться.
Меня понесет вперед!
И тут чья-то рука схватила меня за рубаху. Фелипе!
Я услышал треск разрываемой рубашки и споткнулся. Но другая рука — вернее, руки — схватили меня за пояс и оттащили назад. Я был спасен.
А машина с Зороастро стремительно рванулась вниз и исчезла. Мы легли на траву и подползли к обрыву. Он парил внизу под нами, и потоки воздуха несли его. Мы слышали его крик, полный удивления и счастья.
Он и в самом деле летал!
Так и следует записать: Зороастро в самом деле летал.
Но тот же самый ветер, что взметнул его высоко в небо, принес с гор грозовые тучи. Где-то внутри этих туч сверкали молнии. Само небо сотрясалось. Порывы шквального ветра бились о склоны холмов.
И мы ничего не могли с этим поделать.
Нам оставалось только смотреть, как белая летающая птица была подхвачена вихревым потоком и смята, как хрупкая игрушка, могучей нечеловеческой силой.
Зороастро врезался в землю.
Он умирал пять дней.
Пять долгих дней мучительнейшей агонии.
Хозяин метался по сараю, расшвыривая все на своем пути.
— Уничтожьте все это! Уберите все с глаз моих долой! Чтобы я никогда ничего этого больше не видел!
Должно быть, он плакал.
Наверняка он оплакивал потерю друга. Каково было ему, знающему так много о человеческом теле, сделавшему так много рисунков, понимающему устройство всего на свете, смотреть беспомощно на разбитые вдребезги кости друга и понимать, что восстановить их нельзя! Должно быть, он был просто убит горем. Но мы этого не видели.
Каноник исполнил над умирающим все необходимые обряды и помногу часов проводил в церкви, стоя на коленях и умоляя Господа даровать несчастному смерть.
Мы дали Зороастро кожаный ремень. Он впивался в него зубами, по его лицу градом катился пот, он бился головой о подушку.
Мы были вынуждены положить несчастного в дальний сарай, потому что слуги пугались его ужасных предсмертных криков.
— Дайте мне кинжал, и я вспорю себе вены! — кричал он. — Принесите мне мой топор! Умоляю! — Он обращался к нам ко всем и к каждому по отдельности.
— Слушай, Маттео! — обратился ко мне Грациано. — Ты не знаешь какую-нибудь траву или отвар, который может облегчить его страдания?
— Если найдете где-нибудь мак…
Я не закончил фразу.
— Мак сможет помочь ему?
— Я могу сделать внутривенное вливание. Но…
— Что? — серьезно спросил маэстро.
— Это очень опасно.
Он подумал. А потом спросил:
— Ты имеешь в виду, что это может убить его?
— Да.
— Тогда мы найдем все, что тебе нужно.
Он вышел из комнаты.
Мы не имеем права отнимать жизнь.
Я не сомневался в этом. Мое убеждение было смесью того, чему учит церковь, и того, чему учит еще более древняя вера, и оно заключалось в том, что природа даровала жизнь и природа решает, когда ее забрать.
Так я им и сказал.
— Приготовь отвар, Маттео, — ответил мне на это хозяин. — Мы хотим только облегчить его боль. Приготовь, и я сам его введу.
Я начал готовить отвар, очень жалея о том, что со мной нет бабушкиной книжки с рецептами. Теперь, умея читать, я смог бы точнее следовать ее указаниям. Хотя про этот яд забыть было невозможно.
Я тут же вспомнил, как бабушка в последний раз готовила это варево. Как-то вечером, незадолго до ее смерти, у нашего костра появился один чужак.
Едва заслышав стук копыт, бабушка встала и велела мне спрятаться в кибитке. До меня доносились лишь невнятные обрывки разговора, и тогда, движимый обычным детским любопытством, я высунулся наружу и услышал, как она сказала:
— Я не хочу неприятностей.
У него в руке был нож, но она казалась спокойной. Тут они оба заметили меня.
— Малыш! — сказала она резким голосом. — Иди спать!
— Кто это? — спросил чужак.
— Один из моих.
— Ты слишком стара, чтобы иметь маленьких детей.
— Приемыш.
— Как зовут?
— Карло.
— Цыганенок?
Она кивнула. Но меня звали вовсе не Карло. Меня звали Янек! Зачем бабушка солгала этому человеку? Она быстро поднялась в кибитку, затолкала меня внутрь, сунула мне в рот леденец и прошептала:
— Во имя всего святого, не произноси ни слова. Прошу тебя!
Человек взял отвар и ускакал прочь.
Не успел он скрыться из глаз, как она принялась готовиться к отъезду. И я слышал, как она говорила, пакуя вещи:
— В любом случае пора. Мы должны вернуться.
Она пустила лошадь по дороге, которая вела высоко в горы.
Никто бы не подумал, что кибитка сможет забраться на такую высоту. Мы съехали на каменистую почву, на которой лошадь не оставляет следов. Тем не менее бабушка обернула копыта лошади толстой тканью и выбирала самые каменистые участки пути. Мы не сделали ни одного привала, чтобы поесть или умыться, а кроме того, увозили с собой все свои отходы.
Ночью я просыпался от ржания лошади, которую она гнала вперед без остановки. Днем она прятала кибитку в лесу. И хотя было холодно, бабушка не разводила костер, пока мы не оказались в безопасности по ту сторону перевала, у деревни под названием Кастель-Барта. Там ей стало плохо, и она заболела. Эта болезнь и свела ее в могилу.
Это отчетливое воспоминание всплыло в моем мозгу только теперь, когда я смотрел на булькающий маковый сок. Потому что тот странник просил у нее тогда маковый сок. И она его сварила.
Маковый сок, приносящий облегчение от боли. И сон. И тихую смерть.
После того как мы похоронили Зороастро, хозяин сказал Фелипе:
— Что ж, я решил. Фреска погибла. Донне Лизе я больше не нужен. Попрошу-ка я французов уговорить флорентийский Совет отпустить меня. Как только меня освободят от контракта, поеду в Милан.
Салаи отправили вперед с рекомендательными письмами и поручением приготовить жилье.
— А ты как, Маттео? — с невинным видом спросил меня Салаи, собираясь в дорогу. — Ты что будешь делать?
— Не понимаю, о чем ты. — Мне и в голову не приходило, что я не буду сопровождать их в Милан.
— Не думаю, что нашему хозяину понадобится там такой невежественный слуга, как ты.
— Но я не такой уж невежественный, каким был когда-то! — с жаром воскликнул я.
— Ты не умеешь ни читать, ни писать! — дразнил меня Салаи. — Ты держишь это в секрете, но все знают о твоем невежестве! Мы все смеялись над тобой, когда ты притворялся, что читаешь те письма да еще и пишешь на них ответ!
— Тогда посмейся теперь над какой-нибудь другой глупой шуткой, — сказал я, — потому что я умею читать! — Я достал из поясного кошелька книжку. — Смотри! Вот история святого Георгия. Она начинается так: «В одной далекой стране жил-был дракон…»
Салаи злобно рассмеялся:
— Мы все знаем, что ты умен и хитер и можешь выучить наизусть даже самый длинный пассаж с самыми трудными словами! Я слышал, как маэстро говорил об этом однажды с Фелипе. Он думал, что никто его не услышит, но я слышал!
— Ты легко пересказываешь любую байку, услышав ее хотя бы один раз. Он восхищался твоей памятью. А я восхищаюсь твоей глупостью.
— Мне не нужно доказывать тебе то, о чем я сказал! — закричал я.
— Но я хотел бы, чтобы ты доказал это мне, — послышался тихий голос от двери.
Салаи стремительно обернулся. Как давно маэстро стоял у двери? Слышал ли он, о чем мы тут говорили?
Не обращая внимания на Салаи, маэстро прошел к столу. Достал перо.
«В одной далекой стране жил-был один дракон…»
— Ну-ка, Маттео, покажи мне, умеешь ли ты писать.
Дрожащей рукой я взял перо и написал свое имя.
Потом он снял с полки какую-то книгу и открыл ее на первой попавшейся странице:
— Читай.
Хоть и по слогам, но я прочел строчку или две.
Он не улыбнулся. Но сказал:
— Хорошо. Однако недостаточно хорошо. Если хочешь поехать с нами в Милан, то должен дать мне твердое обещание учиться всему тому, чему я тебе велю.
Я подумал о письме, хранившемся у меня за пазухой, — о предупреждении писца. И кивнул.
— Скажи это вслух!
— Обещаю.
— Так тому и быть!
И он тотчас вышел из комнаты.
На следующий день Салаи уехал. Всю неделю мы паковались и грузили ящики и сундуки. В начале июня 1506 года мы выехали в Милан.
