Глава 30
Остаток дня я работал, не выходя из конторы. Снова пошел дождь и лил, не переставая, почти до вечера. Барак находился здесь же. Он сидел молча, то и дело морщась от головной боли и, по всей видимости, страдая от жестокого похмелья.
«Ну и поделом тебе», — мстительно думал я.
Ближе к вечеру прибыл гонец из дворца Ламбет. Кранмер вызывал меня на совещание, которое было назначено на завтрашний день. Я решил, что вряд ли произошло нечто экстраординарное, иначе он приказал бы мне явиться немедленно. Видимо, архиепископ хотел выяснить, почему мы до сих пор топчемся на месте.
Я рано лег спать. Ночью снова зарядил дождь, и, просыпаясь пару раз, я слышал, как его струи хлещут по крыше. Лежа в темноте с открытыми глазами, я думал об убийце, который в эти минуты скрывался где-то там, в ночи. Возможно, как раз сейчас он наблюдает за домом, поскольку холод и дождь ему нипочем. А может быть, он сидит в какой-нибудь комнате в этом огромном городе и, подобно мне, слушает звуки дождя, а в голове его ворочаются темные, никому не ведомые мысли.
Следующее утро снова выдалось солнечным и ясным, суля очередной теплый день. Весна уверенно вступала в свои права. Сидя за столом и завтракая, я увидел в окне Тамазин, которая в одиночестве гуляла по саду, останавливаясь перед клумбами с нарциссами и крокусами. Затем она подошла к дому и села на скамейку возле входной двери. Я вышел во двор и направился к ней. Синяки с лица Тамазин сошли окончательно, и к женщине вернулась ее прежняя миловидность и привлекательность. Однако вид у нее был озабоченный. При моем приближении она привстала, но я жестом попросил ее не беспокоиться.
— Скамейка не мокрая? — спросил я.
— Она стоит под ветвями, и дождь на нее не попадает. У вас чудесный сад! — восхищенно добавила она.
— Ничего удивительного. Знаешь, сколько лет мне пришлось ухаживать за ним, чтобы он стал таким? Как себя чувствует Джек? Надеюсь, он никуда больше не уходил прошлой ночью?
— Нет. У него до сих пор раскалывается голова. — Она глубоко вздохнула. — Но вчера он попросил прощения. Он сказал мне то же самое, что и вам: когда с этим делом будет покончено, мы переедем в какой-нибудь маленький уютный домик. Может быть, там даже будет сад. По его словам, тогда мне будет чем заняться. Жаль, что он не сказал об этом мне первой.
— Но ведь ты все равно рада?
— Мне бы хотелось иметь сад, — тусклым голосом ответила Тамазин, — но, боюсь, мы не сможем позволить себе такой роскоши.
— Возможно, пришло время поднять ему зарплату, — сказал я.
— Странно, что вы вообще не уволили его после того, как он вел себя в вашем доме, — с холодной злостью сказала женщина.
— На нас сейчас давит страшное бремя, Тамазин.
— Я знаю, но, как вам известно, наши с Бараком неурядицы начались задолго до этого.
— Он понимает, что вел себя неправильно, Тамазин. Когда все закончится и вы переедете в другое место, дела пойдут на лад, вот увидишь.
Женщина мотнула головой.
— Вы знаете, какой у него острый язык. Он уже не в первый раз, когда его одолевает хандра, напивается и начинает меня оскорблять. Наутро он, конечно, извиняется, клянется в вечной любви, но проходит время, и все повторяется снова и снова. Я знаю, это наш умерший ребенок разводит нас все дальше и дальше друг от друга.
— Бывают мужья и похуже, — рассудительно заметил я. — Он тебя, по крайней мере, не бьет.
— Я должна его за это благодарить?
— Дай ему время, Тамазин.
— Иногда я думаю: почему я должна терпеть все это? Мне даже приходит в голову мысль о том, чтобы бросить его, вот только идти мне некуда.
Она прикусила губу.
— Впрочем, я не должна взваливать на вас еще и это, сэр.
— Дело не в том, что тебе некуда идти, а в том, что у тебя, кроме Джека, больше никого нет.
Я внимательно посмотрел на Тамазин, словно пытаясь внушить ей серьезность того, что собираюсь сказать.
— И, что бы ни происходило, помни: Джеку сейчас очень нелегко.
— Мне всегда нравилась его страсть к приключениям, и в то же время я хотела, чтобы он угомонился. После всего этого он будет только рад зажить спокойной жизнью. Но найдется ли в этой жизни место для меня?
— Уверен, что найдется. Мне очень жаль, что я втянул его в это опасное приключение, но ведь убили моего друга!
— Как его вдова? — осведомилась Тамазин.
— Она сильная женщина. Но бремя утраты до сих пор давит на нее.
Тамазин посмотрела на меня испытующим взглядом, и на миг я подумал, не прочитала ли она моих чувств к Дороти? Я поспешно поднялся со скамейки.
— Мне нужно закончить кое-какие дела, а потом я отправляюсь в Ламбет.
— К архиепископу?
— Да.
— Будьте осторожны, сэр.
— И ты тоже, Тамазин. Будь осторожна.
Оставив ее, я в обход дома направился к конюшне. Я решил не брать с собой Барака. Может, находясь наедине друг с другом, они сумеют поговорить и хоть немного сблизиться. Идти в Вестминстер пешком мне не хотелось. Верхом на лошади я ощущал себя гораздо увереннее, хотя в последние дни ни разу не испытывал чувства, что за мной кто-то следит. Мне было жаль Тамазин, да и Барака тоже. Я снова подумал о Дороти, и в моей душе зародились сомнения. Даже если допустить, что мои чувства к ней дремали все эти годы, с какой стати я решил, что она — сейчас или позже — должна испытывать то же самое по отношению ко мне? Наконец, я пришел к единственно верному решению: нужно ждать и смотреть, как все обернется в ближайшие месяцы.
В конюшне я нашел Тимоти. Мальчик сгребал в кучу старую, запачканную конским навозом солому. Возле дверей лежала охапка свежей. Я был рад видеть, что мальчик быстро подружился с лошадьми.
— Как дела, Тимоти?
— Хорошо, сэр.
Он улыбнулся, и на его грязной мордашке блеснули белые зубы. Я впервые видел, как он улыбается.
— Мастер Орр научил нас с Питером буквам, с которых начинаются наши имена.
— Это просто здорово. Буквы обязательно нужно знать.
— Да, сэр, вот только… Что?
— Он все время говорит про Бога.
«А тебе, — подумал я, — после твоей жизни у Ярингтона, наверное, меньше всего хочется слышать об этом».
Чтобы переменить тему, я спросил:
— Как вы с Питером — ладите?
— Да, сэр, если только я не мешаю ему делать его работу и занимаюсь своей.
— Ну и хорошо. Ты, похоже, подружился и с моим конем. Его, кстати, зовут Бытие.
— Он покладистый. — Мальчик замялся. — Сэр, а вы не знаете, что стало с лошадью мастера Ярингтона?
— Боюсь, что нет. Наверное, ее кто-нибудь купит.
Заметив, как встрепенулся Тимоти, я торопливо добавил:
— Но мне не нужна еще одна лошадь. А теперь — взнуздай и оседлай Бытие. Мне нужно уезжать по делам.
Я ехал по дороге и думал: как грустно, когда единственным другом ребенка оказывается лошадь! Но о том, чтобы купить ее для Тимоти, не могло быть и речи. Помимо всего прочего, три лошади просто не поместились бы в конюшне.
Я резко дернул за поводья, чтобы не столкнуться с седобородым уличным торговцем, который толкал перед собой тележку с одеждой. Беспризорные дети и беспризорные животные, думал я. Они повсюду. А еще — нищие и торгаши. Больница — вот о чем надо думать. Когда все это останется позади, я должен вплотную заняться больницей.
Чтобы добраться до Вестминстерского причала, мне понадобилось больше времени, чем обычно, потому что улицы раскисли от дождя, а одна или две и вовсе оказались затоплены. Люди говорили, что река Тайберн выше по течению вышла из берегов и залила поля. Я обратил внимание на мастерскую печатника. Она была закрыта и заколочена досками, и я подумал: уж не наложили ли лапу на ее хозяина люди Боннера?
В кабинете Кранмера в Ламбете уже собрались все государственные мужи, вовлеченные в наши мрачные поиски. Харснет, потупившись, стоял у двери, лорд Хартфорд — напротив него. Он нервно перебирал пальцами свою длинную бороду и гневно сверкал глазами. Рядом с ним, скрестив руки на груди, с недовольной миной на лице стоял его брат, сэр Томас. Как обычно, одежда на нем была яркая и дорогая: зеленый дублет с рукавами, через разрезы на которых выглядывала красная шелковая подкладка. Кранмер в белой сутане и епитрахили сидел за своим столом. Архиепископ был мрачнее тучи.
— Надеюсь, я не опоздал, милорд? — осведомился я.
— У меня мало времени, — ответил он. — Есть и другие дела, которые требуют моего внимания.
Он выглядел уставшим и одновременно возбужденным.
— Например, не объясняя причин, убедить Тайный совет дать разрешение на допрос настоятеля Бенсона. — Он горько рассмеялся. — Хотя большинство из его членов с большей радостью арестовали бы меня, нежели его.
Хартфорд посмотрел на меня.
— Мы пытались выяснить у коронера Харснета, как это ему до сих пор не удалось найти Годдарда, несмотря на широкие полномочия и ресурсы, которыми мы его наделили.
— Лондон — большой город, в нем несложно раствориться.
Харснет едва заметно кивнул мне в знак благодарности.
— Но ведь была же у этого человека какая-то прошлая жизнь! — взорвался Кранмер, грохнув кулаком по столу.
Это было так неожиданно, что все стоявшие в комнате вздрогнули.
— Ведь откуда-то он приехал, где-то жил, прежде чем появился в аббатстве, или, по-вашему, он вдруг взял да и выскочил из-под земли, как бес из преисподней?
— Не думаю, что его семья родом из Лондона, — сказал Харснет. — Возможно, они живут в ближних к нам районах Мидлсекса, Суррея или Кента. По крайней мере, они должны были жить где-то недалеко, чтобы он имел возможность приезжать и уезжать из Лондона. Я до сих пор навожу справки у тамошних властей, но это требует времени.
— Вот как раз времени-то у нас и нет, — отозвался Кранмер. — Еще три чаши должны быть излиты, три убийства — совершены, и с каждым из них становится все труднее держать происходящее в тайне.
Архиепископ устремил на меня колючий взгляд.
— Мастер Харснет сказал, что, по вашему мнению, может быть еще один подозреваемый, какой-то молодой человек, посещавший шлюху Ярингтона. Шлюху, которая сбежала, — добавил он, красноречиво покосившись на Харснета.
Я понял, что они хотят свалить на него вину за все: за отсутствие успехов в расследовании, за побег проститутки и за исчезновение Локли.
— Один лишь тот факт, что этот молодой человек знал о пребывании девицы в доме Ярингтона, уже делает его подозреваемым, — осторожно заговорил я. — Но нет ничего, что связывало бы его с другими тремя убийствами. Но с другой стороны, улики, свидетельствующие против Годдарда, тоже косвенные.
Я посмотрел на Харснета и снова перевел взгляд на архиепископа.
— Милорд, человек, которого мы ищем, чрезвычайно умен. Похоже, он превратил убийства в миссию всей своей жизни.
— Он больше похож на одержимого дьяволом, чем на безумца, — возразил лорд Хартфорд, и я подумал, не является ли он единомышленником Харснета?
— Мы не можем этого знать, — ответил я.
— Это что-то новенькое, — заметил сэр Томас. — Впрочем, новости в этом мире случаются каждый день.
Он цинично ухмыльнулся.
— Может, нам не следует мешать этому человеку выполнять пророчества, а сосредоточить все внимание лишь на том, чтобы скрыть убийства? После седьмого он наверняка остановится. Кто знает, возможно, по его мнению, этого будет достаточно, чтобы наступил конец света. А когда этого не произойдет, он возьмет да и покончит с собой от горького разочарования.
— Боюсь, человек, столь пристрастившийся к убийствам, вряд ли остановится, — ровным голосом ответил я, не обращая внимания на фиглярничание аристократа.
— Согласен, — откликнулся Кранмер. — Но можем ли мы позволить, чтобы эти чудовищные преступления продолжались?
Он снова повернулся к Харснету.
— Сколько у вас людей, Грегори?
— Четверо.
— И вы должны отыскать тех, кого Кантрелл назвал вам в качестве членов бывшей радикальной секты?
— Да.
— А теперь нам предстоит найти Локли и эту девчонку Абигайль. — Кранмер задумался. — Вам нужно больше людей, причем людей компетентных, способных вести такие поиски. Из моего окружения брать никого нельзя, там сейчас слишком много шпионов.
— Мне тоже следует проявлять осторожность, — вставил лорд Хартфорд.
— Возможно, тут смогу помочь я, — вызвался сэр Томас. — Среди моих сподвижников — множество умных и исполнительных молодых людей. Если надо, я вам предоставлю хоть дюжину таких.
Его брат и Кранмер переглянулись. По их лицам я понял: они размышляют, можно ли довериться сэру Томасу до такой степени. В то же время мне было интересно, почему Сеймур-младший сделал такое предложение. Возможно, он воспринимал это как некое приключение, что-то вроде войны с турками, только в уменьшенном варианте. Поколебавшись, Хартфорд наконец кивнул.
— Хорошо, Томас, — сказал Кранмер, — если бы вы обеспечили нас надежными людьми — тихо и незаметно, — вы оказали бы нам неоценимую услугу. Но они должны подчиняться напрямую коронеру Харснету.
Сеймур скептически посмотрел на коронера.
— Чтобы мои люди выполняли приказы какого-то клерка?
— Да, если ты хочешь, чтобы мы приняли твою помощь, — отрезал лорд Хартфорд.
Несколько секунд они смотрели друг другу в глаза, словно играли в гляделки, и сэр Томас, сдавшись, пожал плечами.
— Я использую их с умом, — пообещал Харснет. — Я отправлю их к констеблям всех городков, расположенных вокруг Лондона — от Барнета до Энфилда и от Бромли до Сарбитона, — чтобы они выяснили, знают ли те кого-нибудь по имени Годдард.
Архиепископ посмотрел на коронера и беззлобно усмехнулся.
— Наверное, мне следовало побеспокоиться о том, чтобы у вас не было недостатка в людях, раньше, до того, как я намылил вам шею.
Я взглянул на него с уважением. Чтобы государственный деятель столь высокого ранга публично признавал свои ошибки? Это было большой редкостью.
Харснет благодарно кивнул головой.
— А вы, Мэтью, — добавил Кранмер, обращаясь ко мне, — продолжайте думать, пытайтесь собрать эту головоломку. Это ваша основная задача. И берегите себя и своих близких.
Он приложил ладонь ко рту и зажал нижнюю губу между большим и указательным пальцами.
— Как вы полагаете, что он предпримет после того, как будут излиты все семь чаш?
— Найдет новую тему для убийств, — ответил я. — В Книге Откровения их сколько угодно.
Вскоре после этого Кранмер объявил совещание закрытым, попросив братьев Сеймур задержаться. Мы с Харснетом шли по сумрачным коридорам архиепископского дворца.
— Подкрепление сейчас будет для нас как нельзя кстати, — проговорил он.
— Да, — согласился я, — Кранмер видит, что вы работаете на пределе сил.
— Он неизменно благожелателен по отношению к тем, кто верен ему. И все же мне кажется, что я не оправдываю тех надежд, которые он на меня возлагает. Сначала упустил шлюху, потом — Локли… Кстати, слугу Ярингтона я отпустил. Он больше ничего не знает.
— Мы все совершаем ошибки, Грегори.
Он покачал головой.
— Я должен был лучше служить ему. Ему и так сейчас приходится ох как непросто. Вы сами видели, насколько он напряжен и напуган.
— Нашли ли у его подчиненных, которые были арестованы, что-нибудь, что может уличить их в ереси?
— Не нашли и не найдут. Архиепископ слишком осторожен, чтобы нанимать людей, которых паписты могут изобличить в ереси.
— Тогда, возможно, ему ничего не угрожает. Его враги не могут идти к королю, не имея на руках улик.
— Они так просто не успокоятся. Да и в парламенте дела идут не лучшим образом. Работа над актом, который сделает Библию недоступной для женщин и простого люда, буквально кипит. Но Иисус и его святые в конце концов все равно одержат победу, ибо так сказано. Гонимая церковь есть церковь истинная.
Коронер буравил меня взглядом. Передо мной уже стоял не прежний Харснет, а фанатичный протестант.
— Есть какие-нибудь новости относительно Кэтрин Парр? — спросил я, чтобы сменить тему.
— Она все еще не дала согласия на то, чтобы стать женой Генриха. Говорят, перед ее глазами неотступно стоит страшная участь, постигшая Кэтрин Говард. Но Божья воля состоит в том, чтобы она все же стала королевой и таким образом обрела возможность влиять на короля.
— Разве можно знать, в чем состоит Божья воля?
Харснет улыбнулся. Его бойцовское настроение улетучилось так же быстро, как и пришло.
— Можно, Мэтью, можно, если усердно молишься. Когда-нибудь вы поймете это, я уверен.
Возвращаясь, я ехал вдоль реки по направлению к Лондонскому мосту. Вот то место, где было найдено тело доктора Гарнея. В отдалении показались хижины коттеров, в одной из которых был изувечен и брошен умирать Тапхольм. Река серебрилась в ярких лучах солнца, прибрежный камыш еле слышно шуршал под порывами ласкового весеннего ветра, а я не был уверен в том, что когда-нибудь найду в себе силы в полной мере насладиться всей этой красотой.
Я пересек Темзу по Лондонскому мосту и оказался на людных городских улицах. Хотя в седле мне было спокойнее, чем пешим, я все равно настороженно поглядывал по сторонам. На углу Темз-стрит и Нью-Фиш-стрит несколько попрошаек сидели возле новой башни с часами. Собственно говоря, пока еще не было ни часов, ни башни, она только строилась. Из всего будущего великолепия имелись только ступени да строительные леса. Двое крепкого вида мужчин в обносках и дырявых шапках разглядывали толпу. Между ними примостилась женщина. Такая же оборванная, как и ее дружки, она сидела, опустив голову. Когда я проезжал мимо, она подняла голову, и я увидел, что она настоящая красотка и совсем молода. Ей было не больше шестнадцати лет. Наши глаза встретились. В ее взгляде читалось отчаяние. Я подумал о зубодерах, которые охотно заплатили бы за то, чтобы изуродовать эту красоту.
Тот из молодых людей, что был повыше, заметив, как мы с девушкой обменялись взглядами, поднялся и сделал несколько шагов по направлению ко мне.
— Эй, нечего пялиться на мою сестру! — крикнул он с явным деревенским выговором. — Думаешь, ты красивей всех в своей нарядной одежде? Проклятый горбун! Лучше дай нам денег, мы помираем с голоду!
Я хлестнул коня по крупу, и он рванулся вперед. Мое сердце едва не выпрыгивало из груди, поскольку позади себя я слышал шум и вопли. Нищий пытался нагнать меня, осыпая оскорблениями и требованиями денег.
— Если хочешь смотреть на нормальных людей, плати! — орал он. — Тварь горбатая!
Я оглянулся через плечо. Приятель попрошайки схватил его за руку и тащил назад, видимо опасаясь, что шум привлечет внимание констебля. Прохожие оборачивались, не желая пропустить захватывающее зрелище. Я продолжил свой путь, радуясь тому, что эта встреча произошла не ночью.
На следующее утро я отправился в лавку Гая. Привязав Бытие у входа, я постучал в дверь. От верховой езды швы на моей руке вновь разболелись. Я не мог дождаться того дня, когда их снимут.
Гай сам открыл мне дверь. К моему удивлению, на носу у него красовались очки в деревянной оправе. Увидев мое озадаченное лицо, он улыбнулся.
— Да-да, это устройство необходимо мне для того, чтобы читать. Старею, друг мой. Раньше, когда приходили посетители, я снимал их, но теперь решил, что это грех тщеславия.
Он провел меня в дом. Глядя на его глаза, увеличенные линзами, я невольно вспомнил Кантрелла и представил себе, как он бесцельно слоняется по своему грязному жалкому жилищу.
Перед моим приходом Гай, видимо, делал заметки. На столе лежал открытый анатомический атлас с кошмарными иллюстрациями, а рядом с ним — бумага, перо и чернильница.
Я сел на стул, а Гай устроился напротив меня и указал на книгу, на которую я даже не решался смотреть.
— Чем глубже я вникаю в этот труд, тем отчетливее понимаю, насколько он все меняет. — Голос Гая звенел от возбуждения. — Как, оказывается, много было неверного в тех книгах по медицине, которые мы привыкли читать! В сочинениях Галена, Гиппократа и других древних греков и римлян. А если они заблуждались в анатомии, то почему не могли ошибаться и в другом?
— Берегись корпорации врачей. Для них эти книги — священное писание.
— Но ведь это не так! Книги писали обычные люди, а их превратили в каких-то идолов, усомниться в правоте которых считается чуть ли не смертным грехом. В твоей области знаний есть хоть какой-то прогресс. Она развивается, идет вперед.
— Уверенной поступью хромого старца, — хмыкнул я. — Впрочем, ты прав.
— Я смотрю на эти древние книги как на бесконечный хаос дремучих заблуждений.
— То же самое можно сказать и про юриспруденцию, и про другие науки, — согласился я. — Мы вообще склонны воспринимать древние знания как некую данность, не подлежащую обсуждению. Как Книгу Откровения. Просто людям нужна определенность, особенно в наши времена, когда все сбиты с толку и не знают, в какую сторону идти.
Гай нахмурился.
— Даже если эта определенность наносит вред? Знаешь, в гильдии врачей я слышал историю про одного лекаря из числа провозвестников скорого конца света, которые утверждают, что Армагеддон случится со дня на день. Так вот, он сломал ногу, но отказался лечиться, хотя перелом был открытый, кость проткнула кожу и в рану могла попасть инфекция. Однако этот тип заявил, что второе пришествие произойдет раньше, чем он загнется. Он считал, что сломанная нога — это испытание, ниспосланное ему свыше. Вот ведь парадокс! Откровение. Какой властью обладало оно на протяжении веков над сознанием христиан! Многие были уверены, что конец света настанет в тысячном году. Они поднимались на вершины гор и холмов и ждали начала Апокалипсиса. Какой злой силой обладает эта книга, утверждающая, что человечество — ничто и цена ему — грош!
Гай сокрушенно покачал головой, а потом с усилием улыбнулся и спросил:
— Как твоя рука?
— Очень мешают швы. Хорошо бы снять их поскорее.
— Через пять-то дней? — с сомнением в голосе спросил он. — Ну ладно, дай я посмотрю.
Я снял плащ и дублет и протянул Гаю руку. Рана почти зажила.
— Пирс отлично потрудился, — сказал Гай. — Да и ты молодец, Мэтью, на тебе все зарастает как на собаке. Да, я думаю, швы можно снять. Пирс!
Видимо, мальчишке, который накладывал швы, предстояло и снимать их. Лицо Гая просветлело.
— Он делает просто замечательные успехи. Схватывает все на лету.
Я мог бы многое сказать на эту тему, но придержал язык. Вместо этого я рассказал Гаю про Билкнэпа.
— Он пошел к доктору Арчеру с жалобами на слабость и тошноту, а тот принялся прочищать ему желудок и пускать кровь. В итоге Билкнэп превратился в тень самого себя. Мне кажется, он вот-вот отдаст богу душу.
Гай задумчиво нахмурился.
— Боюсь, он станет не первым больным, которого Арчер своим лечением отправит на тот свет. Он самый закоренелый традиционалист из всех традиционалистов. И все же я не имею права переманивать пациентов у своих коллег.
— Речь идет только о том, чтобы ты осмотрел его и высказал свое мнение. Билкнэп начинает понимать, что от Арчера больше вреда, чем пользы. Начиналось с головокружений и расстройства желудка, а теперь Билкнэп уже серьезно болен.
— Билкнэп, Билкнэп… Мне знакомо это имя. Не тот ли это тип, который столько вредил тебе в прошлом?
— Тот самый. Наипервейшая сволочь во всем Линкольнс-Инн. Но я даже готов заплатить за его лечение, потому что в противном случае, чтобы получить гонорар, тебе придется гоняться за ним по всему городу. Представляю, как мучается с ним Арчер, выбивая свои денежки.
— Ты хочешь помочь своему врагу?
Я улыбнулся.
— Он тогда будет обязан мне до гробовой доски. Хочу посмотреть, как он это переживет. Так что не считай, что мои помыслы чисты и безгреховны.
— Таких вообще не бывает, — буркнул Гай. — Просто ты не любишь смотреть, как другие страдают.
— Возможно.
Дверь открылась, и на пороге предстал юный Пирс в синей робе подмастерья и со своим обычным вкрадчиво-почтительным выражением на красивом лице. Гай встал и прикоснулся к его руке.
— Вот твой пациент. Отведи его в процедурный кабинет и сними швы.
— Доброе утро, мастер Шардлейк, — поклонился Пирс.
Я встал и неохотно поплелся за ним. В глубине души я надеялся, что Гай тоже пойдет с нами, чтобы проконтролировать действия ученика, но тот предпочел общество анатомического атласа.
Процедурный кабинет, как и приемная, был увешан полками, на которых расположились банки со всевозможными снадобьями, а посередине комнаты стоял стол с разложенными на нем инструментами устрашающего вида. Пирс улыбнулся и указал на табуретку.
— Присядьте, сэр, и закатайте, пожалуйста, рукав.
Я снова закатал рукав рубашки. Пирс отвернулся и стал рассматривать инструменты, а я глядел на его широкую спину, обтянутую синей тканью. Когда минуту назад Гай на все лады расхваливал его, я уловил во взгляде друга какое-то затравленное выражение, словно, превознося умение мальчишки, он успокаивал самого себя. Но что же за этим кроется?
Наконец Пирс взял маленькие ножницы и пощелкал ими для пробы. Он смотрел на меня с ободряющей улыбкой, но в глазах читалось холодное удовольствие. Я с опаской следил за тем, как, склонившись над моей рукой, он принялся аккуратно разрезать черные нитки швов. Покончив с этим, Пирс взял миниатюрные щипчики и медленно, одну за другой, вытащил перерезанные нитки. Тянущее ощущение, которое не оставляло меня в последние дни, сразу исчезло.
— Ну вот и все. Рана зажила безупречно. Обеззараживающие мази доктора Малтона творят настоящие чудеса.
— В самом деле.
— Шрам, конечно, останется, ведь порез был серьезным.
— Ты многому научился у доктора Малтона? — спросил я.
— Очень многому. Я узнал от него гораздо больше, чем от своего прежнего хозяина. — Пирс улыбнулся. — Тот относился к числу лекарей, которые верят в чудодейственную силу снадобий, приготовленных в соответствии с указаниями астрологических таблиц.
— Он был традиционалистом?
— Можно сказать и так, сэр. Он держал у себя в лавке какого-то высушенного ящера — огромного и страшного, отрезал от него кусочки, а потом толок их в ступе и давал своим пациентам. Из-за того, что ящер был такого необычного вида, люди верили в то, что он обладает чуть ли не магической силой.
Парень скептически усмехнулся и сразу словно постарел на десяток лет.
— Люди вообще верят всему странному и необычному. Это очень здорово, что я сейчас работаю у доктора Малтона. Он честный и разумный человек.
— Твой прежний хозяин умер?
— Да.
Пирс снял с полки одну из банок, открыл ее, и в нос мне ударила знакомая вонь снадобья, которое Гай уже однажды опробовал на мне. Ученик взял немного мази на кончик шпателя и принялся аккуратно наносить ее на мою зажившую рану.
— Его унесла оспа. Странно, но он даже не пытался лечиться зельями собственного изготовления. Наверное, сам не верил в их силу. Он просто лежал на кровати и ждал, когда оспа убьет его, что в итоге и произошло. Все готово, сэр, можете опустить рукав.
То, как спокойно, даже безразлично парень рассказывал о смерти своего бывшего хозяина, показалось мне отвратительным.
— У него была семья?
— Нет, только мы вдвоем — он и я. Доктор Малтон сделал для него все, что мог, но оспа — штука коварная. Иногда она убивает человека, иногда — щадит. Когда я был маленьким, от нее умерли мои родители.
— Мне очень жаль.
— С тех пор, как я живу здесь, доктор Малтон заменил мне и мать, и отца.
— Он говорит, что намерен помочь тебе выучиться на врача.
Пирс метнул на меня острый взгляд, вероятно гадая о причинах столь пристального интереса к его персоне. Он знал, что не нравится мне.
— Я очень ценю ту доброту, которую доктор Малтон проявляет по отношению ко мне, — сказал он после короткого замешательства.
— Да, таких добрых людей еще поискать надо.
Я встал.
— Спасибо за исцеление.
— Я рад, что вы выздоровели, — с поклоном ответил Пирс.
Когда я вышел из кабинета, ученик не последовал за мной.
Я вспомнил, как он подслушивал под дверью, когда мы с Гаем говорили об убийствах. Да, подумалось мне, Гай действительно добр к тебе, а вот ты к нему — нет. Ты холоден и расчетлив, как хищник. Каким-то образом ты обрел власть над моим другом, но я докопаюсь до истины.
Гай все так же сидел за столом и читал книгу. Он предложил мне стакан вина, осмотрел мою руку и удовлетворенно кивнул.
— Пирс свое дело знает.
— Я вот думаю, обладает ли он симпатией по отношению к тем, кого лечит? Без этого, как мне кажется, не может обойтись ни один врач.
— У него было мало возможностей развить в себе это качество. Его родители умерли, когда он был совсем маленьким, а мой сосед, аптекарь Хепден, больше заставлял его работать, нежели учиться.
— Пирс рассказал мне о том, как его прежний хозяин умирал. Мне показалось, что он не испытывает по этому поводу никаких чувств.
— Да, Пирс иногда может быть жестким, но я верю, что со временем он научится сочувствию. Я сам научу его этому.
— По его словам, ты заменил ему и мать, и отца.
— Правда? Он так и сказал?
Лицо Гая озарилось радостью, но тут же погасло. Он помрачнел.
— О чем ты думаешь? — осторожно задал я вопрос.
— Да так, ни о чем, — уклонился он от ответа и тут же сменил тему: — Я снова навестил Адама Кайта, и знаешь, мне кажется, улучшение налицо. Эта смотрительница, Эллен, уделяет ему много времени: заставляет его есть, учит содержать себя в чистоте, пытается отвадить от навязчивого желания молиться.
— Тебе известно, что раньше она сама была пациенткой Бедлама и ей не разрешено покидать его стены?
— Нет. — Гай был ошарашен. — Как странно!
— Она сама рассказала мне об этом.
— Эллен применяет в общении с ним одновременно и мягкость, и жесткость, и, знаешь, это дает эффект. Недавно он говорил, правда недолго, о самых обычных, повседневных вещах. Сказал, что погода становится теплее, что ему уже не так холодно. Но мне до сих пор не удается добиться от него внятных объяснений, почему он считает себя погрязшим во грехе. Мне, как врачу, интересно, что ввергло его в такое состояние.
— Что говорят об этом его родители? Я видел, что после судебных слушаний ты ушел вместе с ними.
— Говорят, что понятия не имеют, и я им верю.
— Спасибо тебе за то, что ты делаешь все это. С Адамом, наверное, не просто… работать.
Гай грустно улыбнулся.
— Он кажется мне трогательным и в то же время интригует меня. Но, как и у тебя в случае с этим Билкнэпом, мотивы моего поведения тоже не совсем бескорыстны.
— Мне самому пора навестить Адама.
— Я собираюсь к нему завтра утром. Если хочешь, поехали вместе.
— Хорошо, если только время позволит.
— Судя по твоему голосу, тебе этого не очень-то хочется.
— Эти посещения нагоняют на меня тоску. Он такой жалкий! И это его безумие на религиозной почве заставляет меня неотступно думать о том человеке, на которого мы охотимся…
Я посмотрел на свою раненую руку.
— И который охотится на меня. Как может он думать, что, совершая столь ужасные преступления, выполняет волю Всевышнего?
— А разве мало перед нашими глазами примеров того, как, верша жестокие, злые дела, люди считают, что делают это по велению свыше? Взять хотя бы короля.
— Да, вера в Бога и сострадание могут находиться за тысячи миль друг от друга. Но к нашему убийце это не относится. Эта его всепоглощающая жестокость…
Я посмотрел на Гая.
— Если мы не ошиблись в наших предположениях, ему предстоит совершить еще три убийства. Я, как и ты, считаю, что он на этом не остановится. То же самое я сказал сегодня Кранмеру.
— Нет, не остановится. Эта стремнина будет нести его все дальше и дальше, до тех пор, пока он не будет пойман… или не погибнет.
— Как ты думаешь, что он испытает, когда после седьмой чаши ничего не произойдет?
— В последние годы многие утверждали, что знают, когда наступит конец света, а когда он не наступал, возвращались к Книге Откровения в поисках какой-то подсказки, которую они, как им казалось, не заметили. На самом же деле все очень просто. Откровение — это не одна история, в которой события развиваются в строгой логической последовательности. Это набор нескольких жестоких сценариев конца света. Как говорится, выбирай на вкус. И вот, не дождавшись апокалипсиса в тот срок, который они для себя вычислили, эти люди выбирают новый сценарий.
— Интересно, он страдает?
— Убийца? — Гай покачал головой. — Вот уж не знаю. Могу только предположить, что, совершая убийство, он впадает в состояние исступленного восторга, но, с другой стороны, в остальное время он, возможно, живет в мире страданий.
— Но он это скрывает и, значит, способен жить нормальной с виду жизнью. Чтобы не бросаться в глаза.
— Да, я думаю, что, помимо всего прочего, он еще и хороший актер.
— Может ли это быть Годдард? — Я с сомнением покачал головой. — Не знаю. Харснет продолжает считать, что он одержим.
— Он действительно одержим, но совсем не так, как полагает коронер. Любая одержимость проистекает из нарушений в мозгу. Дьявол тут ни при чем.
Гай умолк и сложил губы трубочкой, а я подумал: почему ты в этом так уверен?
Мы немного помолчали, а потом я спросил:
— Ты не помнишь, что должно произойти после того, как будут вылиты все семь чаш? В Книге Откровения об этом что-нибудь говорится?
Гай подошел к книжной полке, снял с нее Новый Завет и открыл его на Откровении апостола Иоанна.
— Семь чаш гнева Господня выливаются в пятнадцатой и шестнадцатой главах. Но еще раньше в Апокалипсисе излагается другая версия конца света, когда семь ангелов трубят в свои трубы.
Длинными темными пальцами Гай листал страницы.
— Град и огонь, гора падает в море… Но нет того чрезмерного внимания к человеческим страданиям, какое мы видим в истории о семи чашах. Может быть, именно этим она и приворожила убийцу.
Гай перевернул страницу.
— Дальше идет суд над великой блудницей.
— Да-да, это место показалось мне куда более мрачным, чем все остальное. Кто, по-твоему, подразумевается под великой блудницей?
Гай улыбнулся.
— Раньше было принято считать, что это Римская империя, а теперь так называют Римско-католическую церковь.
Он передал мне книгу. Ту ее часть, где говорилось о семи чашах, я уже знал наизусть, поэтому сейчас прочитал вслух другое:
— «…И я увидел жену, сидящую на звере багряном, преисполненном именами богохульными, с семью головами и десятью рогами».
Я вспомнил изображение чудовища на стене зала капитула в Вестминстерском аббатстве.
— «И облечена была в порфиру и багряницу… И на челе ее написано имя: тайна, Вавилон великий, мать блудницам и мерзостям земным… И зверь, который был и которого нет, есть восьмой, и из числа семи, и пойдет в погибель… Ибо грехи ее дошли до неба, и Бог воспомянул неправды ее».
Я положил книгу на стол.
— Моему пониманию это недоступно.
— Моему тоже.
В дверь громко забарабанили. Мы с Гаем подскочили от неожиданности и обменялись взглядами. Гай встал, чтобы впустить посетителя, но тут в кабинет вошел Пирс, и я подумал, не подслушивал ли он, часом, снова под дверью?
— Кто там еще? — спросил Гай.
— Это Барак!
Гай распахнул входную дверь. На пороге стоял Барак, за его спиной я увидел Сьюки, привязанную к изгороди рядом с Бытием. Она тяжело дышала. Барак, видно, гнал ее во весь опор. Сам же он, трезвый как стеклышко, был мрачен и сосредоточен.
— Совершено убийство, — с порога сообщил он, — и в нем есть кое-что странное и таинственное. Доктор Малтон, не могли бы вы поехать с нами?
