Глава 12
Уже через час я вошел в ворота Бедлама и приблизился к длинному зданию больницы. Изнутри раздавались чьи-то крики, но слов было не разобрать. Входить внутрь не хотелось. Убийца-чудовище и сумасшедший мальчик… За одну ночь я словно перешел из нормального мира в какую-то незнакомую, чужую, пугающую страну. Я вспомнил дружескую теплоту, царившую во время ужина у Дороти и Роджера. Роджера нет, а Дороти, высушенная горем, превратилась в тень самой себя. Ее состояние не давало мне покоя. Я подумал о Бараке и Харснете, оставшихся караулить на Ламбетских болотах, и вознес молитву о том, чтобы им удалось схватить злодея. Контраст между жестокостью второго убийства и пустотой топи, в которой прятался душегуб, был пугающим, если только убийца скрывался там, а тюфяк не остался от какого-нибудь бродяги, решившего разбить на сухом взгорке временный лагерь. Впрочем, это казалось невероятным.
Поднявшись на крыльцо дома скорби, я задержал дыхание и постучал. Дверь открыл сам смотритель Шоумс. Вероятно, он увидел меня еще из окна. На его грубо выточенном лице застыло мрачное выражение. Крики теперь звучали громче.
— Отпустите меня! Отпустите меня, вы, грубияны!
До моего слуха донесся звон цепей.
— А, это вы, — проговорил Шоумс. — Я получил из суда присяжных извещение о слушаниях по делу моего подопечного, Адама Кайта. Они состоятся на следующей неделе, четвертого числа.
— Хорошо, — ответил я, — значит, вас уже поставили в известность. В суде вам предложат регулярно отчитываться о состоянии Адама.
— У меня нет времени, чтобы таскаться по судам. Это только вы утверждаете, что я о нем не забочусь.
Я наклонился к смотрителю и невольно сморщился. От него исходил скверный запах и воняло спиртным.
— Так и есть, вы, негодяй, — угрожающе проговорил я, — вы действительно не заботитесь о нем. Но судебное предписание обяжет вас делать это. Впустите меня, я должен увидеть своего клиента.
Смотритель отодвинулся в сторону, опешив от гнева, прозвучавшего в моем голосе. Я прошел мимо него. После взбучки, которую я задал этому мерзавцу, на душе полегчало.
Крики зазвучали громче.
— Там вас ждет какой-то человек, — сказал мне вдогонку Шоумс. — Говорит, что он врач, а сам черный как уголь. Мало нам спятившего мальчишки, так вы приводите сюда какого-то черного беса, чтобы пугать добрых христиан! Закованный Ученый увидел, как он проходил по коридору, и решил, что это отказавший ему в должности декан из Кембриджа, который сгорел в аду и вернулся на землю, чтобы снова мучить его.
Помолчав, смотритель добавил:
— Идите, сэр. Идите и сами взгляните на то, с чем мне приходится иметь дело.
Стуча каблуками, он двинулся по коридору, а я за ним. Мне не хотелось делать этого, но я снова напомнил себе, что должен знать как можно больше о том, что происходит в этих стенах.
В двери одной из последних комнат было открыто смотровое окошко. Через него я увидел Хоба Гибонса и еще одного смотрителя, которые пытались заковать в цепи мужчину средних лет, одетого в грязную белую рубашку и черные чулки. У него было длинное аскетичное лицо и редкие каштановые волосы. В эту минуту он был сравнительно спокоен и тяжело дышал от усталости. Ему уже сковали руки, и один из смотрителей пытался прикрепить цепь, идущую от кандалов, к железному кольцу, вделанному в пол. Меня передернуло, поскольку эта картина всколыхнула в памяти мое недолгое, но ужасное пребывание в Тауэре.
— Это совершенно необходимо? — спросил я Шоумса.
Звякнула цепь: закованный мужчина повернулся, чтобы посмотреть на нас. Когда он увидел мантию адвоката, его глаза округлились и в следующую секунду он рванулся из рук тюремщиков, намереваясь вцепиться в меня.
— Законник! — возопил он. — Сначала призрак Пеллмана, а теперь дьявол посылает законника, чтобы тот терзал меня!
— Спокойно, псих! — рявкнул Гибонс и повернулся к двери. — Закройте, пожалуйста, окошко, мастер Шоумс.
Шоумс кивнул, захлопнул окошко, повернулся ко мне и спросил:
— Видите, что творится? Будь у него такая возможность, он вырвал бы вам глаза. За то, чтобы этого беднягу держали здесь, платит его семья, иначе неизвестно, что бы он мог натворить. Пойдемте, я отведу вас к доктору Малтону. Я оставил его в гостиной, чтобы не провоцировать пациентов. Те из них, которые находятся там же, не склонны к насилию.
Я пошел за смотрителем, все еще не придя в себя после бешеной вспышки бывшего ученого.
Гостиная в этот день была полна людей. Старая Сисси сидела в своем уголке и штопала очередной халат, а за столом мужчина и две женщины играли в карты. Картина была вполне домашней. Я немного расстроился, оттого что не было смотрительницы Эллен, которая так заинтриговала меня. Гай, сложив коричневые руки на коленях, сидел на стуле у камина, не обращая внимания на любопытные взгляды Сисси и игроков в карты. Как и всякий раз, когда он оказывался в незнакомой компании, которая к тому же могла повести себя враждебно, Гай попросту отключался от реальности, уходил в себя.
— Гай! — окликнул я его. — Спасибо, что пришел. Надеюсь, я не заставил тебя ждать?
Он встал и мягко улыбнулся.
— Я пришел рано, и, похоже, здешние обитатели нашли меня… интересным.
— Пойдем, навестим Адама.
Я шагнул к двери, желая поскорее увести Гая от любопытных глаз. Внезапно одна из игравших в карты женщин вскочила, да так резко, что ее стул отлетел в сторону и с грохотом покатился по полу. Я вздрогнул от неожиданности.
— Джейн…
Другая женщина схватила ее за локоть, но та стряхнула руку и преградила нам путь. Затем, к моему удивлению, помешанная задрала подол юбки и продемонстрировала нам самую интимную часть своего тела — пучок седеющих волос на белой коже. При этом она бросала на нас плотоядные взгляды.
— Не могла вас отпустить, пока вы не увидели этого, — проговорила она и разразилась диким смехом.
— Позор! — завопила из своего угла Сисси. — Стыд, позор и грех!
Другие игроки схватили Джейн за руки, и подол ее юбки опустился. Она продолжала истерически хохотать. Гай положил ладонь на мое плечо.
— Идем, — проговорил он, и мы вышли из гостиной.
— Боже святый! — выдохнул я.
За нашими спинами смех Джейн перешел в судорожные рыдания, а остальные сумасшедшие тем временем всячески отчитывали ее, называя грешницей и базарной шлюхой. Гай покачал головой.
— Пока я ждал тебя в той комнате, я ощущал страдание за любопытными взглядами этих людей.
— Сейчас ты увидишь кое-что похуже. Шоумс! — громко позвал я.
Смотритель не появился, но из ближайшей к нам палаты вышла Эллен. На поясе ее серого халата позвякивала большая связка ключей. Несколько секунд она растерянно смотрела на Гая, а потом повернулась ко мне.
— В чем дело, сэр? Что это за шум в гостиной?
— Одна женщина устроила… — Я замялся. — Устроила… демонстрацию.
— Джейн, я полагаю.
Она вздохнула.
— Вы пришли, чтобы увидеть Адама Кайта? Я впущу вас к нему, а мне придется вернуться в гостиную.
Она отвела нас к палате Адама, но прежде, чем отпереть дверь, открыла смотровое окошко и заглянула внутрь. Оттуда послышалось торопливое молитвенное бормотание.
— Он в своем обычном состоянии, сэр, — сказала Эллен. — Извините, но я должна идти в гостиную и посмотреть, как там остальные.
Она ушла. Вопли, доносившиеся из коридора, утихли. Закованный Ученый, похоже, немного успокоился.
— Женщина-смотритель, — произнес Гай. — Невероятно!
— Она, по-моему, единственный человек из здешнего персонала, кто по-доброму относится к пациентам. Однако нам пора войти внутрь. Предупреждаю тебя, это испытание не из легких.
— Я готов, — спокойно ответил Гай.
Первым вошел я. Бумага из суда возымела эффект: в комнате пахло не так гадко, как прежде, в камине горел небольшой огонь, и Адам был одет в чистое. Но он, как и раньше, представлял собой жалкое зрелище. Истощенный до предела — кожа да кости, — он, скрючившись, лежал на полу, спиной к нам, и лихорадочно бормотал:
— Господи, ну дай мне знак, что я спасен! Спасен Твоею милостью!
Гай несколько секунд смотрел на Адама, а затем поддернул свой плащ и с легкостью, которой было трудно ожидать от человека его возраста, присел на корточки рядом с больным и заглянул в его лицо. Адам искоса бросил на него быстрый взгляд. При виде необычного цвета кожи своего нового посетителя его глаза на мгновение расширились, но он тут же отвернулся и снова принялся молиться.
Гай вывернул голову под неестественным углом, чтобы видеть глаза мальчика. Когда Адам умолк, чтобы перевести дыхание, он мягко спросил:
— Адам, почему ты думаешь, что Господь оставил тебя?
В глазах Адама что-то промелькнуло, и я понял, что контакт между ними установлен.
— Нет, — лихорадочно зашептал он, — но если он увидит мое смирение, то даст мне знать, что я спасен!
— Почему бы тебе не подняться с пола? Мне хотелось бы поговорить с тобой, но я слишком стар, чтобы сидеть на каменном полу.
Лицо мальчика напряглось, он враждебно стиснул челюсти.
— Ну что ж, ладно, придется старику потерпеть.
— Кто вы? — прошептал Адам.
Это были его первые слова, обращенные не к Богу, а к человеку.
— Я врач и хочу узнать, почему ты считаешь, что Всевышний покинул тебя.
— Он меня не покинул! — яростно проговорил Адам.
— Но ведь он и не дал тебе знака, что твоя душа спасена?
— Еще нет. Я прочитал Библию, и я молюсь, молюсь… — На глазах несчастного выступили слезы. — Но он все не отвечает.
— Тебе, должно быть, тяжело.
— Преподобный Мифон многие дни молился вместе со мной. Он заставлял меня укрощать плоть, воздерживаясь от пищи, но я только падал в обмороки.
— Ты молишься так усердно, — мягко проговорил Гай. — Услышишь ли ты Бога, если он ответит тебе?
Адам наморщил лоб и подозрительно поглядел на Гая.
— Как же я могу его не услышать?
— Твой страх так силен, что заглушает все остальное. Чего ты так боишься — преисподней?
— Геенны огненной, — прошептал Адам так тихо, что Гаю пришлось наклониться к нему. — Прошлой ночью я видел сон.
— Что тебе снилось?
— Я находился в карете, в каких ездят богачи. В черной карете, запряженной четверкой черных коней. Мы ехали по деревенской дороге. Поля были темными, а деревья — голыми. Я не мог понять, куда меня везут. Потом мы проехали через деревню. Люди выходили из своих домов и говорили: «Его везут в преисподнюю. Все глубже и глубже. Скорбите о муках, которые ему придется претерпеть, ибо он столь мерзок, что место ему — на самом дне адской бездны». Я посмотрел вперед и увидел на горизонте красные всполохи, а в нос мне ударил запах серы.
— Кто правил каретой? — уточнил Гай.
— Не помню.
Внезапно Адам, словно сломавшись, принялся всхлипывать, по его немытому лицу потекли слезы. Гай положил руку ему на плечо.
— Плачь, — сказал он, и я увидел глубокую грусть в его глазах.
И это Гай, который с такой холодной беспристрастностью рассуждал относительно смерти Роджера и рассказывал про состояние его внутренностей! Я почувствовал прилив необъяснимого гнева.
Наконец слезы Адама иссякли. Гай сделал еще одну попытку поднять его с пола, но мальчик опять стал сопротивляться.
— Мне нужно молиться, — проговорил он бесконечно уставшим голосом. — Прошу вас. Я и так потерял время, разговаривая с вами. Я должен молиться.
— Очень хорошо, но сначала ответь мне на один вопрос. Как ты думаешь, почему Господь насылает страдания именно на тебя? Он что, выделил тебя среди остальных?
— Нет. — Адам ожесточенно потряс головой, глядя не на Гая, а на стену. — Все должны бояться адских мук, как боюсь их я. Вечно гореть в дьявольском пламени — что может быть страшнее? В нашей церкви мы знаем истину: именно это ждет тех, кто грешит и кто не спас свою душу.
— А другие верующие, прихожане отца Мифона, — они тоже грешники?
— Да, но все они получили весточку от Бога о том, что они среди избранных, среди спасенных.
— Но не ты?
— Нет.
Адам повернулся лицом к Гаю.
— Я точно знаю, что не спасен. Преподобный Мифон говорит, что внутри меня дьявол. Я должен просить Господа избавить меня от нечистого, спасти мою душу. А теперь оставьте меня. Оставьте меня!
Этот неожиданный крик заставил меня вздрогнуть всем телом. Адам снова отвернулся к стене и принялся бубнить свои монотонные мольбы.
— Господи, услышь мои молитвы! Прошу, услышь меня!
Гай поднялся на ноги и мотнул головой в сторону двери. Мы вышли в коридор. На лице моего друга была написана злость.
— Не мог бы ты позвать смотрителя? — спросил он. — Но только женщину, а не того гоблина, который является тут главным.
— Хорошо, — ответил я и отправился в гостиную.
Там вновь воцарилась тишь да гладь. Сисси штопала, играющие шлепали картами по столу. К ним за столом присоединилась Эллен. Я заметил, что глаза Джейн красны от слез. Увидев меня, она закрыла лицо руками.
— Миссис Эллен, доктор Малтон хотел бы перемолвиться с вами парой слов, — смущенно проговорил я.
Звякнув ключами на поясе, смотрительница встала, и мы вышли из комнаты.
— Я приношу извинения за выходку Джейн, — сказала она, внимательно глядя на меня. — Она глубоко сожалеет о случившемся. Но приход посетителей неизбежно приводит пациентов в возбужденное состояние, и с этим приходится мириться.
— Я понимаю.
— Сегодня за ней придется присматривать внимательнее, чем обычно, иначе она может причинить себе какой-нибудь вред.
Гай стоял в коридоре и наблюдал за Адамом сквозь смотровое окошко. Услышав наши шаги, он с улыбкой повернулся к Эллен.
— Мой друг говорит, что вы очень добры к Адаму.
Женщина зарделась от смущения.
— Я стараюсь.
— Он очень болен.
— Мне это известно, сэр.
— Очень важно, чтобы он все время находился под замком и не мог выбраться отсюда, иначе он может совершить какую-нибудь глупость. Но при этом не менее важно, чтобы он содержался в чистоте и ежедневно принимал пищу, даже если будет противиться этому. И постарайтесь — только очень мягко — отвлекать его на различные повседневные мелочи: необходимость есть, находиться в тепле и так далее.
— Как если бы он хандрил и его нужно было вытащить из этого состояния? Но у Адама не просто хандра, с ним все гораздо хуже, сэр.
— Я знаю, но все же постарайтесь выполнить мою просьбу. Согласятся ли другие смотрители помочь вам?
— Одни согласятся, другие нет. Но я передам главному смотрителю Шоумсу, что таковы ваши указания. — Женщина язвительно улыбнулась. — Он очень боится адвоката Шардлейка.
— Вот и хорошо. — Гай похлопал меня по плечу. — Идем, Мэтью. Найдем спокойное местечко, где мы могли бы потолковать. Кроме того, я сейчас ощущаю настоятельную потребность выпить чего-нибудь покрепче.
Мы зашли в ближайшую таверну. Я взял бутылку вина и две кружки. Гай сидел, нахмурившись, с крайне озабоченным видом.
— Этот парень, Адам, обратил внимание на цвет моей кожи, — неожиданно сказал он. — В его глазах промелькнул огонек удивления.
— Да, я это тоже заметил.
— Это, а также то, что мне, пусть и ненадолго, удалось его разговорить, вселяет надежду. Значит, его все же можно отвлечь от бесконечных молитв.
— На него страшно смотреть. Эта история о том, как его везли в преисподнюю…
— Он страдает, как любой другой. Мне приходилось видеть такое. Это отчаяние.
Гай нахмурился.
— И само это место… — Я с неодобрением покачал головой.
— Некоторым больным, не имеющим семьи, которая могла бы о них позаботиться, в Бедламе лучше. В противном случае они просили бы подаяние в городе или скитались бы в лесах, как дикие звери. А Адаму, окажись он на воле, грозила бы нешуточная опасность.
— Что ты о нем думаешь? Он производит впечатление безнадежного, неизлечимого больного.
Гай вновь задумался.
— Позволь мне спросить тебя кое о чем. Как по-твоему, что думает Адам Кайт о самом себе?
— Он полагает, что Господь оставил его.
— Это он думает о Боге. А о самом себе?
— Что он недостоин любви Всевышнего.
— Да, он занят лишь самоуничижением. Люди, считавшие себя недостойными, существовали с сотворения мира.
— Мы должны побороть это его убеждение с помощью здравого смысла, — предложил я.
— О, умоляю тебя, Мэтью! — улыбнулся Гай. — Если бы все было так просто! Нашим сознанием в большей степени правит не здравый смысл, а эмоции, и иногда они выходят из-под контроля.
Глаза Гая на мгновение стали невидящими, как в те минуты, когда он сидел в гостиной Бедлама, словно вглядываясь внутрь себя.
— А почему так происходит? — продолжил он. — Потому что иногда мы очень рано научаемся ненавидеть самих себя.
— Вполне возможно, — согласился я.
То, о чем говорил Гай, было мне хорошо знакомо. С раннего детства я выслушивал злые насмешки и был изгоем из-за моего физического дефекта, который со временем и мне самому стал казаться пугающим и постыдным.
— А эти радикальные церковники должны ненавидеть себя больше, чем кто бы то ни было. Как бы они ни пыжились на публике, они все равно понимают собственную никчемность, и если их души не попадут в геенну огненную, то лишь по необъяснимому Божьему промыслу.
— Когда наступит конец света, а это, как они утверждают, может произойти в любую минуту.
— Всегда существовали клерикалы, предрекавшие скорый апокалипсис, а среди фанатичной части прихожан людей, уверенных в этом, еще больше. Именно в такой среде и рос Адам. Как, по словам родителей, началась его болезнь?
Я пересказал Гаю то, что услышал от Кайтов. Что Адам рос жизнелюбивым, открытым ребенком, а неистовая религиозность начала формироваться у него сравнительно недавно, в результате чего он и дошел до своего нынешнего состояния.
— Они хорошие люди, — заключил я, — но находятся под влиянием своего пастора, лицемерного догматика по имени Мифон. Однако тревога за судьбу сына помогает им — особенно матери Адама — постепенно освобождаться от этой зависимости.
— Я должен встретиться с ними. — Гай поскреб подбородок. — Адам впал в такое состояние не просто так. С ним что-то произошло, и именно это «что-то» довело его до безумия. Его сон — ключ ко всему. Люди, которых он видел во сне, говорили: «Он столь мерзок, что место ему на самом дне адской бездны». И я думаю, он знает, кто правил каретой в его сне. Если мне удастся выяснить, кто это, мы, возможно, отыщем тропинку к его спасению.
— Ты возлагаешь слишком большие надежды на какой-то ночной кошмар.
— Сны — это ключи к пониманию, это путь. — Он покачал головой. — Сложно представить, что это мертвенно-бледное, изможденное создание было когда-то сильным, полным жизни юношей. Но безумие может разрушать не только разум, но и тело.
— Ты придешь к нему еще? — спросил я.
— Если этого захотят его родители и ты.
— Понятно.
Я с любопытством посмотрел на Гая.
— А я и не знал, что тебе приходилось иметь дело с умалишенными.
— Это входило в обязанности монастырского врачевателя. Меня всегда интересовали болезни ума, возможно, потому, что они столь разнообразны и их трудно сразу определить. По мнению некоторых, их порождает дисбаланс телесных жидкостей и приток дурных жидкостей к мозгу.
— Так же, как разлитие черной желчи приводит к меланхолии?
— Вот именно.
— Другие полагают, что психические болезни вызваны физиологическими нарушениями в мозгу, но обнаружить их, не считая смертоносных опухолей, насколько мне известно, пока никому не удалось.
Гай тяжело вздохнул.
— А есть типы вроде твоего друга Мифона, которые считают причиной душевных расстройств одержимость дьяволом и предлагают лечить их с помощью экзорцизма.
— К какой же школе принадлежишь ты?
— Я храню верность традиции Везалия, хотя у него было много интеллектуальных предтеч. Он начинает не с теории, а с того или иного нарушения: изучает его, исследует, пытается понять, в чем именно оно состоит и чем вызвано. Слова и действия безумца могут содержать в себе разгадку того, что происходит в его мозгу, и даже к сумасшедшему иногда применимы благоразумие и здравый смысл.
— Помнишь Сисси, пожилую женщину, которая была в гостиной? Именно так с ней ведет себя Эллен. Она пытается извлечь ее из ее внутреннего заточения, загрузить какими-то простыми будничными заданиями вроде шитья.
— Да, меланхоликам это может помочь. Имея дело с ними, главное — переключить их сознание с мрачных мыслей на повседневность.
— Послушай, — вдруг осенило меня, — а может, убийца Роджера страдает каким-нибудь душевным расстройством? Разве может нормальный человек совершить столь жестокое и бессмысленное на первый взгляд убийство?
«Два убийства», — мысленно добавил я, но вслух этого не сказал, поскольку не смел нарушить строжайший запрет Кранмера рассказывать Малтону про убийство доктора Гарнея.
— Вполне возможно, — согласился Гай. — Если только мастер Эллиард не дал кому-нибудь повода для столь ужасной мести, в чем я, как человек, знавший его, сомневаюсь.
— Да, такого быть не могло.
В моей голове родился еще один вопрос, и я сделал глоток вина.
— Гай, ты говорил, что некоторые монастырские врачеватели использовали двейл. Знаешь ли ты таких в Лондоне?
— Я и не знал их, Мэтью. Не забывай, я приехал в Лондон из Суссекса, после того, как мой монастырь был закрыт.
Он пристально посмотрел на меня.
— Ты думаешь о тех монахах, которые лишились всего, будучи изгнаны из монастырей?
— Да, — признался я.
— Тогда могу сообщить тебе, что из монастырской братии двейл применяли в основном бенедиктинцы. А единственным местом в Лондоне, где у ордена бенедиктинцев имелась больница, было Вестминстерское аббатство. Но, как я уже говорил ранее, применение двейла никогда не было секретом.
— А его квалифицированное применение?
— До сих пор может быть множество лекарей, которые используют это снадобье.
Я видел, что сама мысль о том, что убийцей Роджера может быть монах, была неприятной для Гая и казалась ему неправдоподобной.
— В основе двейла лежит опий. Чтобы получить его, необходимо вырастить опийный мак. Значит, тот, кто это сделал, должен иметь сад.
— Верно. Хотя многие люди выращивают у себя мак только из-за красоты его цветов. Кстати, я сам выращивал мак в своей оранжерее лечебных трав. Для изготовления опия.
Какая досада, что я не мог объяснить товарищу: дело заключается не только в том, чтобы найти человека, имевшего мотивы для убийства Роджера. И вновь я мысленно вознес горячую молитву о том, чтобы Барак и Харснет уже поймали душегуба.
— Как миссис Эллиард? — осведомился Гай.
— Скорбит и оплакивает свою утрату.
— Ты очень трепетно относишься к ней.
— Она всегда была моим близким другом.
— Мужественная женщина.
— Да, в этом ей не откажешь.
С горечью подумав, что и Дороти я не могу поведать всей истории, я допил вино.
— Мне пора, — сказал я. — Спасибо тебе, Гай, за то, что взглянул на Адама. Я договорюсь о том, чтобы ты встретился с его родителями и осмотрел мальчика еще раз. Придешь ли ты на следующей неделе на судебные слушания, чтобы сообщить о его душевном состоянии и убедить оставить его в Бедламе?
— Да, приду. Можно, я захвачу с собой Пирса?
Увидев, как удивленно расширились мои глаза, Гай пояснил:
— Я хочу познакомить парня со всеми аспектами работы врача. Ясное дело, официально он всего лишь ученик аптекаря, но у него острый и цепкий ум. Я подумываю о том, чтобы дать ему денег на обучение врачебному ремеслу.
— Ты в состоянии себе это позволить?
— Это будет непросто, но мои сбережения увеличились с тех пор, как меня приняли в корпорацию врачей, кроме того, я продолжаю получать пенсию как бывший монах.
Во взгляде, который он бросил на меня, читался вызов.
Я был не на шутку удивлен. Такие расходы могли оказаться непомерными для Гая, но, встретившись с ним глазами, устыдился своих мыслей, поняв, что я просто ревную. На протяжении многих лет я был его единственным другом, и вот теперь появился кто-то еще.
Я шел по оживленным улицам, торопясь поскорее вернуться домой, пока не раздался сигнал к тушению огней. Там меня поджидал Барак. Он вытирал полотенцем волосы, поскольку они, как и его одежда, вымокли под дождем. Скелли уже отправился домой.
— Удача вам не улыбнулась? — спросил я.
— Мы ждали, пока не стемнело, а потом ушли. Этот мерзавец прятался в камышах целый день, но теперь-то он наверняка сбежал оттуда.
Барак наморщил лоб.
— А как вы поняли, что у нас ничего не вышло?
— Интуиция.
— Харснет был в бешенстве на самого себя. Он сказал, что должен был оставить нас с вами наблюдать, а сам поднять на ноги всех вестминстерских констеблей, чтобы выкурить мерзавца из зарослей. Он не верит, что человек может просидеть в холодном болоте целый день.
Мой помощник вздернул брови.
— Если только ему не помогает сам дьявол.
— Только этого нам не хватает!
— Он прав в том, что пролежать там целый день и не наделать шуму — это что-то невероятное. Я бы так не смог.
— Мы знаем, насколько велика решимость этого человека, — заметил я. — Но откуда он мог узнать, что мы придем туда осматривать место, где нашли доктора Гарнея? Меня это весьма тревожит.
— Меня тоже, — с чувством сказал Барак.
С минуту мы сидели молча, затем Барак спросил:
— Как там Адам Кайт?
— Безумен. Надеюсь, Гай сумеет помочь ему, но, честно говоря, сомневаюсь в этом.
— А у меня есть новости. Я отправил записку Гибу Руку, и он сразу же прислал ответ с одним из своих сыновей. Завтра он ждет нас у себя дома, чтобы рассказать про убийство, произошедшее в Ламбете прошлой зимой.
Значит, опять на болота! И все же эта новость приободрила меня. Хоть что-то положительное после целого дня ужасов.
— Спасибо, Джек, — поблагодарил я. — Тебе пора домой. Тамазин будет волноваться.
— Сегодня я договорился выпить со старыми друзьями, — с вызовом ответил он.
Когда Барак ушел, я отправился в свою комнату.
«Бедная Тамазин, — думал я. — И бедная Дороти. Нужно было проведать ее, прежде чем идти домой».
На своем столе я увидел официальную бумагу с печатью суда прошений. Она могла сулить только дополнительную работу.
За окном пошел дождь, и тяжелые капли гулко забарабанили по стеклу.
