Книга: Употребитель
Назад: Глава 25
Дальше: Глава 27

Глава 26

Бостон
1817 год
Выслушав историю Адера, я, охваченная страхом и жалостью к себе, удалилась в свою комнату, улеглась в постель и подтянула колени к груди. Я боялась вспоминать о том, что рассказал мне Адер, и пыталась отогнать от себя воспоминания.
В дверь постучал Алехандро. Я промолчала. Он приоткрыл дверь и внес поднос с чаем и бисквитами. Алехандро зажег несколько свечей и сказал:
— Нельзя сидеть в темноте, Ланор, это так тоскливо.
Затем он поставил рядом со мной чашку на блюдце, но мне было не до его любезностей. Я сделала вид, будто смотрю за окно, на тихую бостонскую улочку, но на самом деле я ничего не видела. Я была по–прежнему ослеплена гневом и отчаянием.
— О, моя милая, не надо так грустить. Я знаю, это пугает. Я ужасно испугался, когда это случилось со мной, потому что это было… неведомое. Тайна. Глубокий, темный провал.
— Скажи мне, Алех, что мы такое? — спросила я, прижав к груди подушку.
— Ты — это ты, Ланор. Ты не имеешь никакого отношения к колдовскому миру. Ты не можешь проходить сквозь стены, как призрак, не можешь навещать Господа в раю. Мы спим, едим и пьем, мы проводим дни, как все обычные люди. Единственное различие в том, что обычный человек время от времени гадает, какой же день станет для него последним, а наши с тобой дни никогда не будут сочтены. Мы живем и живем, видя все происходящее вокруг нас. — Эти слова Алехандро произнес бесстрастно, словно бесконечное течение дней отняло у него все чувства. — Когда Адер объяснил, что он сделал со мной, мне захотелось покончить с жизнью. Мне хотелось бежать от ужасной неизвестности, даже если это означало самоубийство. Но именно убить себя я и не мог. А ты, помимо всего прочего, потеряла ребенка… Это так страшно, что нет слов. Бедняжка Ланор. Но, знаешь, твоя печаль пройдет, — продолжал Алехандро. Я слушала его певучий английский, все еще приправленный испанским акцентом. Он сделал глоток чая и посмотрел на меня сквозь пар, поднимающийся над чашкой. — С каждым днем прошлое будет уходить все дальше и дальше, а жизнь рядом с Адером будет становиться все более привычной. Ты станешь членом нашей семьи. Потом, в какой–то день, ты вспомнишь что–то из другой жизни — брата или сестру, какой–то праздник, дом, в котором ты жила, любимую игрушку, — и поймешь, что больше не оплакиваешь свои потери. Это будет что–то такое, что случилось с тобой давным–давно и уже тебе не принадлежит. Вот тогда ты поймешь, что превращение совершилось.
Я посмотрела на него через плечо:
— А сколько времени пройдет, прежде чем уйдет боль?
Алехандро тонкими щипчиками взял из сахарницы кусок сахара и положил в чашку:
— Все зависит от того, насколько ты сентиментальна. Я, к примеру, ужасно мягкосердечен. Я любил свою семью и после превращения долго тосковал по родне. А вот Донателло, возможно, никогда не оглядывался назад. В своем прошлом он ничего драгоценного не оставил. Родители бросили его, когда он был еще маленьким — из–за того, что у него была связь со взрослым мужчиной. — Последние слова Алехандро произнес шепотом, хотя в этом доме все до единого были содомитами, если не хуже. — Его жизнь была полна лишений и неуверенности. Поношения, голод, тюрьма… Нет, вряд ли он о чем–то сожалеет.
— А я не думаю, что моя боль когда–нибудь утихнет. Мой ребенок погиб! Я хочу вернуть мое дитя. Я хочу, чтобы мне вернули мою жизнь.
— Ребёнка тебе не вернуть, это невозможно, ты должна это понять, — мягко проговорил Алехандро, потянулся ко мне и погладил мою руку. — Но скажи мне, дорогая, зачем тебе твоя прежняя жизнь? Судя по тому, что ты мне рассказывала, тебе не к кому и не к чему возвращаться. Твои родные вышвырнули тебя из дома, они бросили тебя в такое время, когда тебе так нужна была их забота. Я не вижу ничего такого, о чем тебе стоило бы сожалеть. — Алехандро пристально смотрел на меня своими темными, добрыми глазами. Он словно пытался заставить мое сердце откликнуться. — В пору бед нам часто хочется вернуться к чему–то знакомому. Но это пройдет.
— Но… есть кое–кто… — пробормотала я.
Алехандро наклонился ближе. Он был готов выслушать мое признание.
— Друг. Я тоскую по одному особенному другу.
Алехандро и вправду был доброй душой, он любил ностальгические воспоминания. Он зажмурился, словно кот в солнечный день на подоконнике, предвкушая мой рассказ.
— По людям всегда тоскуешь сильнее всего, — сказал он. — Расскажи мне об этом друге.
С тех пор, как я покинула Сент–Эндрю, я всеми силами старалась не думать о Джонатане. Правда, совсем не думать о нем было выше моих сил, поэтому я давала себе маленькие послабления — несколько минут перед сном. Тогда я вспоминала о его горячей щеке, прикасающейся к моей, и то, как у меня бежали по спине мурашки, когда он обвивал руками мою талию, затянутую в корсет, и я полностью принадлежала ему. Мне трудно было сдерживать чувства даже тогда, когда Джонатан был всего лишь призраком в потайных уголках памяти, а рассказывать о нем было очень больно.
— Не могу, — покачала я головой. — Я слишком сильно тоскую по нему.
Алехандро откинулся на спинку стула:
— Этот друг для тебя — все на свете, да? Любовь всей жизни. Он был отцом твоего ребенка.
— Да, — ответила я. — Любовь всей моей жизни. — Алехандро ждал продолжения. Его молчание стало чем–то вроде натянутого шпагата между нами. Я продолжала: — Его зовут Джонатан. Я была влюблена в него с детства. Большинство людей считали, что он для меня слишком хорош. Его семейство — хозяева города, в котором я жила. Не сказать, чтобы они были баснословно богаты, но там все зависят от этой семьи. Ну, и к тому же он невероятный красавец, — сказала я и залилась краской. — Наверное, ты считаешь меня дурочкой…
— Вовсе нет! — дружелюбно возразил Алехандро. — Перед красотой все бессильны. Но по правде, Ланор, насколько красив может быть мужчина? Ну, взять хотя бы Донателло. Он настолько хорош собой, что вдохновлял одного из величайших художников Италии. Твой возлюбленный красивее Донателло?
— Если бы ты увидел Джонатана, ты бы меня понял. В сравнении с ним Донат выглядит троллем.
Алехандро изумленно причмокнул языком. Мы с ним недолюбливали Донателло. В своем тщеславии он был почти невыносим.
— Смотри, чтобы Донат этого не услышал!.. Ну, допустим. А как насчет Адера? Разве он не красив? Ты у кого–нибудь видела такие глаза? Как у волка…
— Адер не лишен привлекательности, — сказала я, а сама подумала: «Привлекательность у него звериная». — И все же — никакого сравнения, Алех. Поверь мне. Но… это уже неважно. Я больше никогда его не увижу.
Алехандро погладил мою руку:
— Не говори так. Ты этого не знаешь. Может быть, вы еще встретитесь.
— Я не могу представить себе возвращение домой — теперь. Разве все не так, как рассказал Адер о себе? Как я смогу все объяснить родным? — с грустью спросила я.
— Есть способы… Нет, жить вместе с ними ты не сможешь, это исключено. Но короткий визит… если ты приедешь ненадолго…
Он задумчиво покусывал нижнюю губу.
— Не тешь меня надеждой. Это слишком жестоко. — Слезы заволокли мои глаза. — Пожалуйста, Алехандро. Мне нужно отдохнуть. У меня ужасно болит голова.
Алехандро быстро коснулся моего лба кончиками пальцев:
— Жара нет… Скажи мне, эта головная боль… она вроде постоянного покалывания в затылке? Даже не в голове, а как бы в сознании?
Я кивнула.
— Да? Что ж, дорогая моя, лучше тебе постараться к этому привыкнуть. Это не головная боль. Это часть дара. Теперь ты связана с Адером.
— Связана с Адером? — повторила я.
— Между вами теперь существует связь, и это ощущение о ней напоминает. — Алехандро заговорщицки наклонился ко мне: — Помнишь, я сказал тебе, что ты изменилась только в одном и что ничего колдовского тут нет? Ну, в общем, малая толика магии все–таки есть. Порой мне кажется, что мы похожи на зверей, понимаешь? Ты и сама уже, наверное, заметила, что все вокруг видится ярче, что ты слышишь тишайшие шорохи и очень резко ощущаешь запахи. Это тоже часть дара: превращение делает нас лучше. Мы становимся совершеннее. Ты услышишь голос издалека и поймешь, кто идет к тебе в гости. Ты учуешь запах сургуча и поймешь, что у человека под одеждой спрятано письмо. Со временем ты перестанешь обращать внимание на эти сверхспособности, а другие будут считать, что ты способна читать чужие мысли, что ты колдунья!
Есть еще одно, о чем тебе следует узнать: ты больше не будешь чувствовать боль. Думаю, это как–то связано с бессмертием. Ты не будешь резко ощущать голод и жажду. О, все это придет со временем, а потом тебе будет очень странно осознавать, что другим так необходимо пить и есть. А ты сможешь голодать неделями и не чувствовать, как сосет под ложечкой, и у тебя не будет никаких голодных обмороков. Ты можешь угодить под копыта ломовой лошади и испытаешь всего лишь неприятное ощущение в том месте, где будут сломаны кости, но боль быстро утихнет, а кости срастутся. Все будет так, словно ты соткана из земли и ветра. Ты сможешь сама себя исцелять.
От его слов мне стало зябко.
— А эта связь с Адером, — продолжал Алехандро, — это покалывание у тебя в голове служит напоминанием о его власти, о том, что только он способен вновь сделать тебя смертной. Только от его рук ты будешь чувствовать боль. Но как бы он ни навредил тебе, это будет временно — если только он не решит иначе. По его воле ты можешь испытать что угодно — боль, увечье, смерть. От его руки и по его воле. Эти слова он произносит в заклинании. Эти слова привязывают тебя к нему.
Я приложила руку к животу. Насчет боли он был прав. Тупая боль в матке у меня полностью прошла.
— Наверняка он тебе об этом говорил. Верь ему: теперь он — твой бог. Ты будешь жить или умрешь по его воле. — Тут взгляд Алехандро немного смягчился. Он словно бы ненадолго поднял забрало. — И еще: тебе следует вести себя с Адером осторожно. Он дал тебе все, о чем только может мечтать смертный, но лишь до тех пор, пока ты будешь его устраивать. Разозлишь его — он без малейших колебаний все у тебя отнимет. Никогда не забывай об этом.
Я вскоре поняла, что, помимо своего желания, стала частью этой странной семьи. А еще я поняла, что ради своего же блага должна найти в этой семье свое место. Моя жизнь бесповоротно изменилась, и я не имела никакого понятия о том, как же мне жить. У Адера, однако, имелся многовековой опыт. Остальные, избранные им, остались при нем — и, видимо, не без причины.
И еще я твердо решила забыть о Джонатане. Я не думала, что мне когда–нибудь суждена встреча с ним, что бы мне ни говорил Алехандро. Моя прежняя жизнь ушла от меня навсегда. Бостон отличался от Сент–Эндрю, как сливки от воды. Я уже не была нищей крестьянской девушкой, боящейся туманного будущего. Я потеряла ребенка — то единственное, что соединяло меня с Джонатаном. Да, мне было лучше все оставить позади.
Вскоре я стала замечать, что жизнь в доме Адера течет совсем не так, как в доме моих родителей в маленьком пуританском городке. Первое: никто из обитателей дома, кроме прислуги, не вставал раньше полудня. Но даже при этом члены свиты Адера и их гости оставались в своих комнатах часов до двух, до трех дня, хотя из–за дверей доносились негромкие голоса, смех или грохот ножек стула, который тащили по полу. Алехандро объяснил мне, что таков европейский образ жизни. Самым главным временем суток были вечера. Они посвящались светской жизни, общению — балы, ужины, карточные игры. Дни были посвящены подготовке к вечерам — уходу за собой, прическам, нарядам. Из Европы Адер и его придворные вывезли слуг, искусных в этих делах. Я считала такой образ жизни упадническим и развратным, но Алехандро заверил меня в том, что я так думаю только потому, что меня воспитали в ошибочном американском пуританском ключе. Он отметил, что именно поэтому пуритане и покинули Европу в поисках нового мира.
Теперь самое время рассказать о еще одной странности окружения Адера: похоже, никто из них не имел никакой цели в жизни. Ни о деле, ни о деньгах при мне никто никогда не говорил. Никто не упоминал ни о своей родине, ни о прежней жизни (Алехандро как–то раз сказал мне: «Пусть мертвые покоятся с миром»). Не приходило никаких писем; приносили только визитные карточки от представителей высшего бостонского общества, мечтающих познакомиться с загадочным европейским аристократом. На подносе в прихожей всегда лежала горка приглашений на вечеринки, в салоны, на чай.
Единственным, что интересовало Адера и его свиту, единственным, к чему здесь относились хоть сколь–нибудь серьезно, единственным занятием, наполнявшим их дни, был секс. У каждого члена свиты был друг или подружка для любовных игр — на ночь или на неделю. Это мог быть представитель высшего света, встреченный на званом вечере, а мог — простой лакей. По дому разгуливали толпы женщин. Это были и откровенные проститутки, и дочери из самых блестящих домов Бостона. Никто из придворных Адера никогда не спал один. Правда, мной ни Алехандро, ни Донателло совсем не интересовались. Когда я спросила у Алеха, находит ли он меня привлекательной, он рассмеялся и велел мне не говорить глупостей.
Семейство Адера предавалось поиску удовольствий — да, вот так все было просто. Все, что меня теперь окружало, противоречило тому миру, в котором я выросла, а я росла среди работавших на износ шведов и шотландцев, живших в суровых, негостеприимных краях. Со временем образ жизни Адера и его приближенных стал вызывать у меня отвращение, но поначалу у меня закружилась голова от той роскоши, которой я себе и представить не могла. В Сент–Эндрю все носили домотканую одежду, а мебель в домах стояла грубая, сработанная из сосны. Теперь я жила в окружении прекрасных, утонченных вещей и бессчетных искушений. Я ела и пила такое, о чем прежде не слыхивала, я носила платья и пеньюары, сшитые дорогим портным из великолепных европейских тканей. Я научилась танцевать и играть в карты, мне давали читать романы, в которых описывались удивительные страны.
Адер обожал вечеринки. Он все еще был сенсацией в Бостоне, поэтому мы почти каждый вечер куда–то отправлялись. Он всюду водил с собой свиту и позволял Алехандро, Донателло и Тильде очаровывать бостонцев европейской утонченностью, роскошными нарядами, вывезенными из Парижа, Вены и Лондона, и рассказами о декадентских причудах европейской аристократии.
Но более всего посетителей бостонских великосветских салонов поражала Узра — в те вечера, когда Адер заставлял ее идти с нами. Она выходила из дома, с головы до ног завернувшись в паранджу из бордовой ткани. Как только мы входили в дом, где нас ждали, паранджа падала на пол, и Узра представала в одном из своих нарядов — в тугом лифе из тонкого шелка и многослойной газовой юбке. Ее глаза были густо подведены тушью. Ее оголенную талию, лодыжки и запястья украшали металлические кольца. Шелка, в которые она была одета, были невероятно красивы, но она была почти обнажена в сравнении с другими женщинами, одетыми в платья с кринолинами, чулки и корсеты. Передвигаясь, Узра издавала негромкий звон. Она ходила, опустив глаза, зная, что на нее пялятся, как на зверя в зоопарке. Женщины изумленно и возмущенно прикрывали ладошками губы, а мужчины… воздух пропитывался ароматом их желания. Адер потом насмехался над теми предложениями, которые он получал от бостонцев. Мужчины предлагали баснословные деньги хотя бы за один час с его одалиской. «Будь у них такая возможность, они бы попрощались со своими душами», — говорил Адер, когда мы возвращались домой, садились за кухонный стол рядом с еще не остывшим очагом и распивали бутылку вина.
— Ты могла бы делать то же самое, — сказал он мне как–то раз, когда мы поднимались по лестнице к своим спальням. Его голос звучал ласково, нежно, бархатно. — Мужское желание — могучая сила. Сильного мужчину оно может превратить в ничто. Когда мужчина видит женщину, приводящую его в восторг, он готов отдать за нее все на свете. Запомни это, Ланор: все на свете.
— Отдать все на свете за меня? Ты с ума сошел. Никто из мужчин никогда не стремился к моему обществу, — проворчала я, вспоминая, что Джонатан никогда не мог полностью посвятить себя мне. Мной до такой степени владела жалость к себе, что я была к нему несправедлива, но я все еще была в обиде на моего неверного возлюбленного. Я не избавилась от этой боли.
Адер посмотрел на меня любящим взглядом и сказал то, что мне никогда не приходило в голову:
— Грустно было бы слышать такое о любой женщине, но особенно печально — о тебе. Возможно, все так, потому что ты никогда ничего не просила за свое внимание. Ты не знаешь себе цены, Ланор.
— Не знаю себе цены? Напротив, я слишком хорошо понимаю, чего стою: я простая девушка из бедной семьи.
Адер взял меня под руку:
— Я бы не назвал тебя такой уж простой. К тебе тянет определенных мужчин — тех, которые особенно ценят искренность и свежесть и которых коробит вульгарность: слишком пышная грудь, выпирающая из лифа, слишком широкие бедра — понимаешь?
Я не совсем понимала, к чему он клонит. По моему опыту, мужчин как раз это и влекло к женщинам, а у меня таких форм не было, поэтому я считала, что на всю жизнь обречена на невнимание.
— То, что ты называешь «вульгарным», заставляет меня вспомнить об Узре, а она не оставляет равнодушным ни одного мужчину. И тем не менее мы с ней совершенно не похожи.
— Красота бывает разной, Ланор. Все обожают красные розы, но такая красота слишком распространена, слишком очевидна. А ты похожа на золотую розу. Она более редка, но не менее красива, — сказал Адер, и я чуть было не рассмеялась в ответ на его комплимент.
Я была тоненькой, словно юноша, и почти плоскогрудой. Мои курчавые светлые волосы были жесткими, как репейник. Мысль была единственная: Адер льстит мне с какой–то целью. Но все же это было приятно слышать.
— Так что, если ты доверяешь мне… позволь мне направлять тебя. Я научу тебя, как брать власть над обычными мужчинами. Так, как это делают Алех, Донат и Тильда, — добавил Адер, гладя мою руку.
Возможно, именно в этом была их цель. Возможно, такова была их профессия. Похоже, все они могли кого угодно заставить делать то, что им нужно. Они управляли людьми. Что ж, таким навыком обзавестись было неплохо.
— Но недостаточно только завоевывать своих врагов. Для того чтобы ими управлять, ты должна научиться соблазнять их.
— Считай меня своей ученицей, — сказала я и позволила Адеру увести меня в его спальню.
— Ты не пожалеешь об этом, — пообещал он.
Назад: Глава 25
Дальше: Глава 27