ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
ВОДОЛЕЙ И РЫБЫ (1770–1784)

«Эти строки, уготованные вам в назидание, ваш друг пишет в застенках инквизиции, где содержатся самые гнусные преступники. Когда я думаю о неоценимых преимуществах, которые доставит вам это свидетельство дружбы, ужасы моего столь долгого, сколь и мало заслуженного заключения блекнут. Мне доставляет удовольствие мысль, что даже такой раб, как я, окруженный стражами и закованный в цепи, все же способен возвыситься над монархами и сильными мира сего, правящими этим местом заточения».

Себастьян отложил перо и посмотрел через окно своего кабинета на заснеженный пейзаж. От печки веяло ласковым теплом, в камине трещал огонь, изгоняя холод и сырость. Спокойствие, царившее в доме, словно опровергало трагический тон этих строк.

Конечно, он не бывал в застенках инквизиции. Но зловещую жестокость этого учреждения, омрачившую его детство и чуть не отправившую его на тот свет несколько недель назад, он на себе испытал. В ушах все еще отдавались эхом слова главаря тех негодяев: «Дайте-ка мне головню».

Пока инквизиция существует, он будет считать себя ее пленником.

Вернувшись, Сен-Жермен не щадил усилий, чтобы укрепить орден тамплиеров «Строгого устава». И у него вдруг открылись глаза. Дютуа-Мембрини был, конечно, возвышенной душой, но он заблуждался: ни пылкая набожность, ни безупречная вера отнюдь не уберегли пастора от преследований духовенства. Кем бы ни были святоши, они всего лишь слуги тиранов. Так зачем прислушиваться к их мнению? Себастьян высказал это герцогу Гессен-Кассельскому, склонившему его посетить Дютуа-Мембрини. Казалось, герцог был смущен критикой Себастьяна, особенно его рассказом о мрачном злоключении в Лозанне. Но продолжал настаивать:

— Несколько слепцов, друг мой, не могут представлять всех христиан. Поверьте мне, рождается новая вера.

Себастьян опять взялся за перо:

«Вы проникнете, мой дорогой Филокал, в храм возвышенных знаний; моя рука поднимет для вас непроницаемую завесу, которая скрывает от глаз непосвященного скинию, святилище, где Предвечный поместил тайны природы, предназначенные лишь для немногих избранных, которых во всемогуществе Своем Он сотворил, дабы они ВИДЕЛИ, дабы парили в необъятности славы Его и отражали для рода человеческого лучи, которыми блистает Его златой Престол».

Да, теперь он осознал: даже двух или трех жизней, прожитых подряд, не хватит, чтобы объединить всех жаждущих света в рядах тамплиеров и других орденов. Эта книга позволит выиграть время, поскольку просветит тех, кто даже не знает о существовании тамплиеров и прочих масонов, укажет им сторону, где займется громоблещущая заря и взойдет новое солнце.

Да, скоро. Себастьян уже слышал рокот, предвещавший неизбежное потрясение.

Как ему назвать эту книгу? Он еще не решил. Это будет книга о мудрости. Но также и об ученичестве, основанная на собственном опыте. Однако в чем же оно состоит? В изучении трех царств — минерального, растительного и животного.

«Да будет вам пример вашего друга спасительным уроком. Тогда я благословлю долгие годы испытаний, которые злодеи вынудили меня пережить.

Два равно опасных препятствия неизменно будут вставать на вашем пути. Одно оскорбляет священные права каждой личности: это злоупотребление властью, которую Бог доверил вам. Другое станет причиной вашей погибели: это нескромность. Оба порождены одной матерью, оба обязаны своим существованием гордыне; вскормленные человеческой слабостью, они слепы — их направляет мать. Смрадное дыхание этих чудовищ достигает даже сердца избранных. Горе тому, кто злоупотребит дарами неба, дабы угождать своим страстям. Всесильная десница, которая подчиняет себе стихии, сломит его, как тростинку. Целой вечности мук едва ли хватит, чтобы искупить это преступление. И адские духи будут усмехаться с презрением, видя слезы того, чей грозный голос столь часто заставлял их трепетать от страха в глубинах преисподней.

Не для вас, Филокал, я рисую эти ужасающие картины. Друг человечества никогда не станет его гонителем. Но нескромность, сын мой, эта властная потребность удивлять и восхищать — вот та пропасть, о которой я предупреждаю вас. Сам Бог оставляет людям заботу покарать нескромного священнослужителя, который позволил взгляду невежды проникнуть в таинственное святилище. О Филокал, да будут вам мои невзгоды беспрестанным напоминанием! Я тоже знавал счастье, щедро осыпанный благодеяниями неба, наделенный таким могуществом, какое человеческий ум не в силах и постичь…»

Звяканье конской упряжи заставило Себастьяна поднять голову. В морозном воздухе разнеслись голоса. Он узнал их и встал. Мальчик в шубе и меховой шапке бежал к дому, крича:

— Себастьян! Себастьян! Вот и мы!

Франц и садовник помогли принести багаж. Комнаты были готовы. Александр, Даная и юный Пьер приехали провести с ним рождественские праздники и встретить Новый год.

Себастьян давно запасся шампанским, рейнским, бордоским, анжуйским и перебрал в памяти рецепты приготовления каплунов, индюшек, рыбы и соусов к ним. Изобрел бесчисленные десерты для своего внука.

Первый, кто бросился в его объятия у подножия лестницы, был Пьер.

Станет ли внук когда-нибудь одним из его читателей?

Вскоре после отъезда Александра, Данаи и Пьера, утром 8 января 1770 года, почтовая карета доставила ему из Роттердама пакет, обильно украшенный гербами и печатями. Себастьян прочел надпись: от адмирала русского флота. Зачем он понадобился адмиралу? Письмо было написано по-русски. Содержание озадачило Себастьяна:

«Дражайший друг!

Пользуюсь заходом в Соединенные провинции, чтобы сердечно вас поблагодарить за рецепт пресловутой aqua benedetta, который вам угодно было сообщить моему брату Григорию. Я немедленно приказал ее изготовить. Благотворные свойства сего снадобья еще раз подтвердились, ко всеобщему удовольствию.

Оно оказалось очень кстати при выполнении миссии, которой я облечен, поскольку, как вы наверняка знаете, государыня императрица назначила меня адмиралом нашего флота на Балтике. Мы сейчас держим курс в Средиземное море, где намереваемся напомнить туркам, что с нами шутки плохи.

Хочу надеяться, что мы сможем повидаться в каком-нибудь средиземноморском порту, где я лично сообщу превосходные для вас новости. А пока посылаю вам предваряющий подарок.

Ваш верный и сердечный друг, адмирал русского флота граф Алексей Орлов. 5 января 1770 года по вашему календарю».

Алексей Орлов — адмирал? Это же вызов здравому смыслу! Как офицер императорской гвардии, наверняка ни разу не ступавший ногой на палубу, может командовать боевыми кораблями? И о каком «предваряющем подарке» идет речь? И какие «превосходные новости» Орлов собирается ему сообщить? Себастьяну понадобилось некоторое время, чтобы вновь поймать нить своего вдохновения. Он вздохнул и продолжил писать:

«…Повелевая гениями, которые управляют миром, радуясь творимому мною благу, я наслаждался в лоне обожаемой семьи блаженством, которое Предвечный дарует своим любимым чадам. Одно мгновение сгубило все. Я проговорился, и все испарилось, словно облако. О сын мой, не повторите моей ошибки. Да не станет пустое желание блистать в глазах мира причиной вашей погибели. Вспомните обо мне: я вам пишу в застенке, истерзанный пытками! Подумайте, Филокал, что рука, начертавшая эти строки, несет на себе отпечаток отягчающих ее оков. Бог меня покарал. Но что я сделал жестоким людям, мучающим меня? По какому праву они допрашивают служителя Предвечного? Они выпытывают у меня доказательства моей миссии. Мои свидетели — чудеса, защитники — мои добродетели, незапятнанная жизнь, чистое сердце.

Но что я говорю? Имею ли я еще право жаловаться? Я проговорился, и Всевышний оставил меня, отдав, обессиленного, фуриям гнусного фанатизма. Рука, некогда способная опрокинуть целое войско, сегодня едва может поднять сковавшие ее цепи.

Но я заблуждаюсь. Мне надобно возблагодарить извечную справедливость. Бог-мститель простил свое раскаявшееся чадо. Воздушный дух, пройдя сквозь стены, отделяющие меня от мира, напоенного светом, предстал передо мною и положил предел моему заточению. Мои несчастья кончатся через два года. Войдя в мою темницу, мучители найдут ее пустой, очищенной четырьмя стихиями, столь же чистыми, как гений огня…»

Себастьян отложил перо и перечитал написанное. Нахмурился. Что же такое он написал? О чем рассказывает? Некоторое время он пребывал в растерянности. Потом понял.

Он описал собственное освобождение, испытанное каждым тамплиером, каждым масоном после прохождения инициационных испытаний смертью и застенком. Свобода!

Всякая жизнь есть инициация. По крайней мере для тех, кто это знает.

Себастьян решил проиллюстрировать текст.