Единственной живой душой, которая встретила Себастьяна в Хёхсте, был садовник. Появление хозяина его потрясло.

— Госпожа и ее сын решили, что вы умерли, — пролепетал он.

Убедившись окончательно, что путешественники отнюдь не призраки, он добавил:

— Герцог Карл, который приезжал навестить брата, наведывался и сюда три раза. Он тоже был очень встревожен.

Себастьян написал Карлу записку, чтобы его успокоить, а также письма Александру и Данае. Он велел Францу отнести записку, а письмо отправить по почте.

Над Франконией пылало лето 1768 года. А в душе Себастьяна все еще сияло солнце Шамса.

Он просмотрел полученную за время отсутствия почту. Переводной вексель на восемь тысяч флоринов на его счет в Амстердамском банке от графа Кобенцля. Газеты. Письмо от Григория Орлова. Еще одно, от Засыпкина, которое одновременно обрадовало и обеспокоило:

«…Ваш давний недруг министр Шуазель стал отныне и врагом России. Его посол в Константинополе Вержен сделал все, чтобы вызвать раздражение султана ради того, чтобы он объявил нам войну. Тот — можете себе представить? — заточил в тюрьму нашего посла Обрезкова. Австрия проводит ту же политику. Мне известно, что Шуазель поговаривает даже о свержении с престола императрицы. Известно ли вам какое-либо средство заставить его прекратить свою пагубную деятельность? Если для этого вам потребуется поехать во Францию, я, со своей стороны, сделаю все возможное, чтобы облегчить ваше путешествие».

Интересно, что имел в виду Засыпкин? Отравить Шуазеля? Себастьян поспешил написать ему, чтобы предупредить: до тех пор, пока Шуазель находится у власти, для него, Себастьяна, представляется невозможным вступить на территорию Франции, но, впрочем, его отсутствие ничего не могло бы изменить в отношении Франции к России, поскольку сам король Людовик XV весьма ревниво следит за разрастающимся влиянием русских на Востоке.

Кроме этого Засыпкин сообщил ему, что скорбит о кончине графа Банати.

Значит, сардинец так и не увидел свободной Греции.

Изучая конверт с письмом Орлова, Себастьян с удивлением разглядывал герб, который был ему незнаком. Он распечатал его и сразу бросил взгляд на подпись: «Князь Григорий Орлов»; выходит, в родовой иерархии своей страны Орлов поднялся на более высокую ступень, а это, в свою очередь, означало, что императрица отнюдь не собиралась лишать его своей благосклонности. Текст письма был также весьма любопытен: князь Григорий спрашивал своего старого друга графа де Сен-Жермена, не даст ли он ему рецепт так называемого «русского чая», который граф называл также «aqua benedetta» и угощал им Орловых в Санкт-Петербурге.

В самом деле, он проверил благотворное воздействие этого напитка при желудочно-кишечных расстройствах, этот чай оказался незаменим для моряков дальнего плавания русского флота. Григорий собирался сообщить этот рецепт своему брату Алексею, поскольку тот вскоре должен был отправиться в море.

Алексей собирается в плавание? Интересно куда?

Князь Григорий сообщал также, что императрица Мария-Терезия и ее сын Леопольд II заключили кощунственный альянс с Оттоманской империей, направленный против России, и что императрица незамедлительно ответит на эту угрозу. Более того, поляки и южные татары готовились напасть на Россию.

«Ах, почему вас нет с нами в дни таких бедствий, — писал в заключение Орлов. — Ваши советы отличаются тонкостью и проницательностью, которые мы так ценим».

Себастьян был чувствителен к похвале. Но с тех пор как он побывал в Дамаске, политика перестала его интересовать. Заставить всех этих монархов прислушаться к голосу разума было все равно что преподавать диким псам риторику.

Граф уселся за стол и принялся писать Орлову ответ: в подобного рода бедствиях нет более верного средства, чем сохранять хладнокровие. Сен-Жермен, со своей стороны, был уверен, что дисциплина в рядах русского войска станет гарантией того, что русские справятся с беспорядочными ордами татар и турок. К письму он прибавил рецепт, о котором просил Орлов: на пять частей чая одну часть полыни, одну часть корня дудника и одну зверобоя.

Эти люди в один прекрасный день должны будут научиться пить не только затхлую воду и алкоголь.

— Вы знакомы с Дютуа-Мембрини? — спросил Карл Гессен-Кассельский. И, увидев, что Себастьян отрицательно покачал головой, продолжил: — Я виделся с ним. Он живет в Швейцарии, между Берном, Мудоном и Лозанной. Ах, граф, он и Флейшбейн… Это люди поразительного ума! Вам непременно следует посетить их.

Казалось, Карл был искренне взволнован. Едва получив записку от Себастьяна, он тут же приехал, чтобы поделиться с ним своим открытием.

— Кто такой Флейшбейн? — поинтересовался Себастьян.

— Граф Фридрих фон Флейшбейн — духовный учитель Дютуа-Мембрини. Он живет в Берлебурге. Обучает, как прийти к спасению через изъятие души, единственный путь к святости.

Изъятие души. Разве не этим занимался он в Дамаске? Но после своего возвращения Себастьяну приходилось прилагать много усилий, чтобы понять слова европейцев. И прежде всего, что подразумевалось под словом «душа»?

— Я настоятельно прошу вас нанести им визит, — настаивал герцог. — Хотя бы Дютуа-Мембрини.

Если хорошенько поразмыслить, самым впечатляющим в словах Карла являлось то, с какой теплотой он отзывался об этом незнакомце. Себастьян кивнул и пообещал съездить в Лозанну.

Но ему пришлось отсрочить свои планы дней на десять в связи с приездом Данаи, Александра и маленького Пьера. Все трое почти одновременно сжали его в объятиях. Александр и Даная с трудом сдерживали слезы.

— Вы решили, что я умер, — угадал Себастьян.

— Я успокаивал себя мыслью, что, если бы случилось несчастье, вы бы отыскали способ нас предупредить, если, конечно, не стали жертвой кораблекрушения, — ответил Александр. — Но расскажите же о своем путешествии.

Рассказ занял целый вечер. Себастьян закончил повествование цитатой из Руми, воспевающего вознесение души своего предшественника аль-Аттара, что означало «парфюмер»:

Маленький Пьер слушал, вытаращив от удивления глазенки.

Страдание, физическое, нравственное, а быть может, и то и другое, искажало черты Жана-Филиппа Дютуа-Мембрини. Оно не только иссушило его тело, оно сказалось на его осанке, манере держаться, на выражении лица. Даже радость, которую он испытывал, подтачивала его силы. Ему едва минуло сорок, но выглядел он чуть ли не вдвое старше.

Он принял Себастьяна ясным осенним днем в своем доме на берегу озера. Усадил графа напротив себя, возле окна в комнате для занятий. Его стол был завален бумагами.

— Я весьма польщен вашим визитом, граф, — сразу сказал Дютуа-Мембрини, — но я не занимаюсь ни алхимией, ни магией и боюсь, что вряд ли смогу представлять для вас какой-либо интерес.

Его дыхание было прерывистым. Казалось, каждое слово стоит невероятных усилий.

— Репутация в той же мере отражает истинный характер, как палка, наполовину погруженная в воду, отражает действительность.

Дютуа-Мембрини с трудом улыбнулся.

— Но вам приписывают способность обращать свинец в золото и делать драгоценные камни, — сказал хозяин дома.

— Если бы это было правдой, сударь, я бы только и делал, что обогащался, и у меня не возникло бы желания встретиться с человеком, которым восхищается герцог Карл Гессен-Кассельский, причем восхищается отнюдь не размерами его состояния.

Лицо страдальца немного прояснилось.

— Какого же рода поиски привели вас сюда?

— Поиски света, сударь.

— Палка выпрямляется, — заметил Дютуа-Мембрини.

И, чуть помедлив, почти задыхаясь, произнес:

— Свет сияет лишь там, где человек подвергает себя лишениям. Лишения! Вам известно, что это такое?

— Отказ от самого дорогого, — ответил Себастьян.

— Это так, и даже более того: это стремление к освобождению от своей земной природы.

Дютуа-Мембрини замолчал, пытаясь выровнять дыхание. «Слишком много лишений, — подумал Себастьян, — это крайность. Почти самоубийство».

— Я дам вам одну из моих книг о лишениях, — вновь заговорил Дютуа-Мембрини. — Они должны привести к самому Христу…

«Зачем тогда Бог создал человека? — подумал Себастьян. — Чтобы человек отказался от своей человеческой природы?» Ему вспомнились слова Абу Бакра: «Ты смертен, не принимай себя за ангела».

— Умейте же, граф, — я вам сразу об этом сказал, — различать сходство и общность. Первое — это религия тех, кто верует в Иисуса, но не принял его в себя, а второе — это когда Христос завладевает вами!

Он вновь остановился, пытаясь справиться с дыханием.

— Разум, которым мы так гордимся, всего лишь дальний отголосок логоса.

Голос Дютуа-Мембрини прервался. Себастьян был потрясен: ведь именно это он сказал своему сыну несколько недель назад.

— Только один лишь божественный свет поможет нам преодолеть то смятение, что посеяли на земле падшие ангелы, несчастные создания, которые на нашу погибель смешивают небесное и земное.

Охваченный внезапным беспокойством, он взглянул на Себастьяна.

— Вы являетесь другом господина Вольтера, который живет неподалеку отсюда, в Монтрионе?

— Нет, сударь.

— Ну и слава богу. Разум служит этому человеку лишь для того, чтобы смущать и ослеплять души.

Губы Дютуа-Мембрини сжались в тонкую нитку.

— Вы ведь понимаете, по крайней мере, на что претендует вульгарная алхимия. Этот человек — шарлатан, изготавливающий поддельное золото.

Он глубоко вздохнул.

— Можно подумать, у меня и без того мало врагов.

— Каких же?

— Вы разве не знаете? — удивился Дютуа-Мембрини.

— Нет.

— Церковь, — просто ответил Дютуа-Мембрини.

— А мне казалось, что она преследует только масонские ложи.

— Она, без сомнения, полагает, будто я член одной из них.

— У вас много последователей?

— Кое-кто имеется. Они объединяются вокруг нас, графа Фридриха фон Флейшбейна и меня, иногда к нам присоединяется маркиз де Лангальри… Приезжайте в Берлебург, вы сможете присутствовать на собрании внутренних душ, — сказал пастор, наклонившись к Себастьяну.

Внутренние души. Интересно, бывают ли внешние души?

— Но ваши речи, как мне кажется, исполнены самого большого христианского благочестия, святой отец. Отчего же церковь вас преследует? — спросил Себастьян.

Собеседник пожал плечами.

— Свет… — просто сказал он. — Их пугает свет. Им нужны лишь покорные.

Казалось, беседа его истощила. Себастьян решил, что самое время откланяться.

— Не хотелось бы отнимать у вас слишком много времени, — произнес он, поднимаясь. — Вы и так его потратили на беседу с чужаком…

— Нет, ничего, ничего, — вздохнул Дютуа-Мембрини с улыбкой. — Знаете, моя болезнь — первое из уготованных мне испытаний. Будут и другие…

Он тоже поднялся с видимым усилием, подошел к письменному столу и взял оттуда толстую брошюру, озаглавленную «Божественная философия». Себастьян горячо поблагодарил собеседника и ушел.

В самом деле, размышлял Сен-Жермен на пути домой, инквизиция опасна даже для самих христиан!

Поскольку вечер был очень теплым, Себастьян решил после ужина немного прогуляться по берегу озера. Сзади, на расстоянии нескольких шагов, его сопровождал Франц. Факелы, расставленные в беспорядке вдоль берега, отбрасывали в воду световые блики, освещая силуэты других гуляющих и влюбленные парочки.

Внезапно трое мужчин, ускорив шаги, настигли Себастьяна и окружили полукольцом. Они выглядели вполне благообразно, однако их поведение не оставляло сомнений относительно их намерений. Один из них, круглолицый, толстощекий, с живописной рыжей бородой, встал прямо на пути Себастьяна.

— Сен-Жермен? Извольте следовать за нами.

— Но…

Человек приставил к его груди пистолет.

— При малейшем сопротивлении буду стрелять. Никто о вас не пожалеет.

С желчной усмешкой незнакомец кивнул в сторону озера:

— Вы хотите обрести здесь свое последнее пристанище?

— Что вам угодно?

— Следуйте за нами.

Мужчины препроводили Себастьяна к закрытой со всех сторон карете, которая ждала их в нескольких шагах отсюда. Судя по всему, это не были обычные грабители. Но тогда кто же? Себастьяну показалось странным, что Франц не заметил этой сцены и не пришел хозяину на помощь. Он, очевидно, решил, что опасно выступать вдвоем против троих. Себастьян поднялся в карету. Она катилась недолго; всего через четверть часа экипаж остановился возле приземистого дома, рядом с которым стоял крытый сарай. По движению кареты Себастьян сделал вывод, что они едут вверх по склону; стало быть, они сейчас находились на уровне Лозанны, среди виноградников. А дом, без сомнения, — это ферма.

Неужели это последнее пристанище в его жизни?