12

Ни порывы промозглого ветра, ни мелкие, холодные капли дождя не заставили Млисс остаться в доме, где на ее жизнь покушался Стэнли Ларсон. Трэвор предложил ей провести эту ночь в гостинице, и Млисс с радостью согласилась.

В голове Млисс была полная каша. Теперь она вспомнила все, однако нельзя сказать, чтобы ей стало легче. Млисс пришлось пережить заново и свои страхи, и отчаяние, и пустоту, окружавшую ее. Только сейчас она полностью осознала, насколько была одинока до появления в ее жизни Трэвора. Млисс с нежностью посмотрела на своего сероглазого спасителя. Как она была благодарна ему за все, что он сделал! Как она хотела обнять его, прижаться к его теплому, взволнованному телу, согреть поцелуем его ласковые губы, влажные от моросящего дождя! Млисс поняла, что с ней случилось настоящее чудо, самое чудесное из всех чудес на свете — она полюбила. Даже в самых смелых мечтах Млисс не представляла себе это чувство таким ярким, волнующим, сильным. Вот она — та солнечная акварель, которая раскрасит ее серо-черный мирок, заставит его пестреть самыми немыслимыми и восхитительными цветами. Вот она — любовь. Мелисса улыбнулась своим мыслям — сейчас в ее жизни сплошная неопределенность, а она умудряется предаваться мечтам. Значит, не все так плохо.

— Улыбаешься? — Трэвор ласково потрепал ее по плечу. Слава Богу, он так боялся, что шок от последних событий окончательно сломит Млисс. Но не так-то легко ее сломать!

— Да. Глупо, правда? Все идет кувырком, жизнь переворачивается с ног на голову, а я улыбаюсь. Ты, наверное, опять скажешь, что у меня женская логика?

— Зависит только от того, чему ты улыбаешься. Какие мысли бродят в твоей хорошенькой головке, Млисс?

Млисс покраснела. Что она может ответить? Если она перескажет Трэвору свои мысли, то он сочтет ее полной дурой.

— Просто мне опять пришло в голову, что я ужасно нелепа. Со мной происходят какие-то совершенно безумные вещи. Знаешь, бывают люди, у которых всегда все не так. Я, кажется, отношусь к этой категории.

— Тебя это уже не расстраивает? Вчера вечером эта мысль привела тебя в отчаяние. Вот уж действительно — женская логика. Вчера она грустит, сегодня смеется. Ты страшно непоследовательный человек, Млисс.

— Объясни мне, Трэвор, почему непоследовательность считается исключительно женским качеством? — спросила раздраженная Млисс. — Полно ведь непоследовательных мужчин. Таких, например, как ты.

— Я? Да ничего подобного!

— А твое нелепое поведение после нашей прогулки? Это как называется?

— М-м-м… — Трэвору действительно нечего было сказать. Млисс права — непоследовательность чистой воды. — Ну, скажем, у мужчин это качество встречается реже, чем у женщин.

— Очнись, Трэвор. Это зависит от человека, а не от пола. Я удивляюсь тебе — интересный, умный человек, а высказываешь такое шаблонное мнение. Не ожидала.

— Если бы я часто общался с женщинами, — начал оправдываться смущенный Трэвор. — Атак, что с меня взять? Бирюк бирюком. Ладно, уговорила. Можешь считать, что я ничего о твоей логике не сказал.

Они почти пришли — впереди уже мигала розовыми огнями вывеска «Ричмонде Дрим». Млисс трясло от холода, а на Трэвора вообще невозможно было смотреть без содрогания. Сколько раз он бегал туда-сюда под дождем и ветром! Сейчас бы чего-нибудь горяченького! Кофе. Или виски. Лучше, пожалуй, виски. Да и Млисс совсем неплохо было бы выпить — расслабиться и согреться.

— Скажи Млисс, ты готова посидеть со мной в номере за бутылочкой чего-нибудь согревающего?

— Пожалуй, да. Я страшно замерзла, поэтому не откажусь выпить. Правда, для завтрашней поездки будет лучше, если я лягу спать прямо сейчас.

— Брось, ты все равно не уснешь. Слишком напряженный выдался денек. Сначала тебе нужно снять стресс.

— Ладно, умник. Уболтал. И все-таки я думаю, что завтра лучше сразу пойти в полицию Волтингтона. Может, они смогут нам помочь.

— Нет, Млисс. — Трэвор покачал головой. — Сначала попробуем разобраться сами. Пошарим по Лейвер-стрит. Может, что-нибудь найдем. Не зря же твоя сестра сняла квартиру именно на этой улице.

— Времени осталось не много — Рейчел говорила о том, что посвящение длится месяц. Не знаю, в чем оно заключается… Я страшно боюсь, что мы пойдем по ложному следу. Что если Волтингтон — только промежуточное звено в этой цепочке, а посвящение в другом городе?

— Не волнуйся. Если мы поймем, что ошиблись, — обратимся в полицию. Или наймем частного сыщика. Но сдается мне, что твоя сестра — мудрая женщина. Она сомневалась в правильности своего выбора, и поэтому оставила путь к отступлению — выбрала Волтингтон, городок рядом с Ричмондом. Она знала, что ты будешь искать ее.

— Хорошо, если так. — Млисс тяжело вздохнула. Пока она не увидит сестру живой и здоровой, не сможет спокойно жить. Как страшно, когда не знаешь, где близкий тебе человек, что с ним…

Трэвор искренне сочувствовал ей. Ему так хотелось взбодрить Млисс, заставить ее улыбаться, смеяться. Скорей бы все это закончилось — тогда она будет целиком и полностью принадлежать ему. Если, конечно, захочет. Трэвор помрачнел. Может, ее отношение к нему — всего лишь благодарность за помощь. Признательность — и больше ничего. Стоит ли ему сказать ей о своих чувствах? О своей любви к ней? Ведь он, действительно, любит ее. Она вернула ему веру в себя, ту беспричинную радость, о существовании которой Трэвор давно забыл. Только все это будет невозможно, недоступно без Млисс. Без нее… Ему уже сложно представить, как это — жить без нее.

Портье во второй раз выдал Трэвору ключи и записал Млисс в комнату по соседству. Надо сказать, не без удивления. Странная парочка: худенькая промокшая девушка, у которой зуб на зуб не попадает, и не менее продрогший мужчина, черт его знает зачем шатающийся по ночному незнакомому городу в такую погоду. Где он ее нашел? Не похоже, что она легкого поведения. Но какие все-таки нравы у современной молодежи! Сами не знают, чего хотят, бегают туда-сюда, где-то находят женщин… да еще и селят их в отдельный номер. Зачем? И так понятно, что ночь проведут вместе. Кто их поймет? В его, Генри, время все было по-другому. Со своей женой, Вики, он познакомился на танцах. Не на какой-то дискотеке, где все трясутся немыслимым образом, а на танцах. Потом познакомил ее со своими родителями — ни о каких гостиничных номерах речи быть не могло. Вики была приличной девушкой — до свадьбы у них ничего не было. Были же времена… А сейчас все так просто — нашел где-то девушку, тут же привел в номер. Слишком уж все легко и доступно — не за что бороться, все падает в руки само по себе. Эх, да что уж там. Пусть живут, как хотят, потом пожалеют, но будет поздно. Жизнь-то короткая. Пройдет — не заметишь…

В номере Трэвор заставил дрожащую Млисс переодеться в его рубашку и брюки. Вещи, естественно, оказались ей велики, но она так мило в них выглядела. Хорошенькая девчонка, такая нелепая и трогательная в мужской одежде! Трэвора охватило желание. Сейчас бы прижать ее к себе сильно-сильно, крепко-крепко, а потом… Он с трудом погасил полыхающий внутри пожар. Ему показалось, что его желание Млисс сможет прочитать по глазам, по губам, по выражению лица… По голосу, хриплому оттого, что пересохло во рту. Он никого не хотел так, как эту девушку в мужской футболке и брюках.

Полусонная горничная принесла им виски, коньяк и лимоны. Коньяк, разумеется, для Млисс — себе эту гадость Трэвор в жизни не заказал бы. Он залпом выпил половину стакана виски — жидкость горячей волной обожгла желудок. Хорошо! Наконец-то он согреется, холод будто въелся в кожу, пронизал все существо. И неудивительно — столько времени шастать под дождем.

Млисс пригубила коньяк и огляделась. Симпатичные номера в «Ричмонде Дрим». Гораздо уютнее, чем в Волтингтоне, хоть и меньше по размеру. Зеленые шторки на окнах, плюшевая, и тоже зеленая, обивка на мебели. Не зря говорят, что зеленый цвет радует глаз и успокаивает — здесь Млисс действительно чувствовала себя уверенно.

— Ну как, согреваешься? — Трэвор сел на кровать так, чтобы видеть лицо Млисс, на которое падал тусклый свет висящего на стене бра.

— Пытаюсь. Меня трясет не столько от холода, сколько от страха. До сих пор не могу прийти в себя после чудесного вечера со Стэнли Ларсоном… Уверена, он имеет непосредственное отношение к Секте. Скорее всего, он один из Исполнителей, о которых говорила Рейчел.

— Если бы он не сбежал от меня, я бы точно его убил. Кретин! Он с самого начала показался мне подозрительным типом.

— Знаешь, что он сказал мне?

— Сомневаюсь, что умную вещь. Что мог сказать тебе этот лицемер и болтун?

— Что ты ревновал меня к нему.

— Я же говорю — ничего умного. — Трэвору было неприятно осознавать, что какой-то Стэнли Ларсон догадался о его чувствах. И не менее неприятно то, что он, Трэвор, действительно эти чувства испытывал.

— Это правда?

Трэвор готов был сквозь землю провалиться от смущения. Как ему ответить Млисс, не выставив себя полным дураком?

— Правда. — Господи, ну кто его за язык-то дергал? — Не знаю, что на меня нашло, но мне показалось, что он тебе симпатичен. Я только потом понял, что пустила ты его по доброте душевной, а не из других соображений. Я и не знал, что могу так глупо себя вести.

Млисс с удивлением почувствовала, что ревность Трэвора, пусть совершенно не обоснованная, приятна ей. Истина проста: если он ревнует ее, значит она ему не безразлична. Она может понять Трэвора, хотя сама едва ли вела бы себя так, как он.

— Ревность — это неуверенность в себе, Трэвор. Согласись, Стэнли Ларсон отнюдь не тот человек, к которому стоит ревновать. Даже до того, что произошло у меня дома, я не считала его достойным своего внимания. Ты наверняка сомневаешься в своей привлекательности и физической, и моральной. А сомневаешься совершенно напрасно. Ты красив, умен. А главное — ты хороший человек, несмотря на все твои комплексы, которые мешают тебе раскрыться. Помнишь того водителя в Генуе? Когда ты кричал на него, я была готова тебя убить. А потом поняла: вся твоя злость — напускная. Тебе это не присуще. Это твой способ защиты от окружающего мира, хоть способ скверный. Давлением на людей ты ничего не добьешься. Агрессия порождает агрессию. Тебе ведь нужно совсем не это. Ты хочешь, чтобы тебя понимали, чтобы принимали твои недостатки, но только вместе с достоинствами. И, в первую очередь, тебе нужно показать именно достоинства. Помнишь гофманского Цахеса?

Трэвор утвердительно покачал головой.

— Он был соткан из недостатков. Дело даже не в его внешнем уродстве, а в уродстве внутреннем. Благодаря волшебству феи достоинства окружающих его людей, приписывали ему. Люди бывают слепы, но зачем намеренно вводить их в заблуждение? Да, я увидела твою истинную душу — если бы ты действительно был таким, каким хочешь казаться, — злым, тяжелым, неприступным, — никакое волшебство не ослепило бы меня, не заставило поверить в то, что ты добрый и честный человек. Но не все будут рассуждать так, как я. Далеко не всем захочется копаться в твоих переживаниях и объяснять, что двигало твоей злостью. Такой способ общения не даст тебе ничего, кроме вечного одиночества и неприязни окружающих.

Трэвор хлебнул еще виски и вызывающе бросил:

— А ты думаешь, мне есть дело до мнения окружающих? Я самодостаточный человек, и мне не важно, что обо мне думают другие.

— Трэвор! — Млисс осуждающе покачала головой. — Ты продолжаешь выстраивать стену между собой и миром. Кирпичик за кирпичиком — бессмысленный труд, который только приближает одиночество. Ты пытаешься бороться с одиночеством и в то же время семимильными шагами идешь к нему навстречу. Тебе не кажется, что это нелогично? И потом, самодостаточность — это не синоним озлобленности и равнодушия. Самодостаточный человек живет в гармонии с собой, он не терзается внутренними противоречиями. Да, он не слишком озабочен мнением окружающих людей, но не оттого, что весь мир ему враждебен. Просто ему хватает самого себя, он внутренне полон. Ему достаточно богатства своего внутреннего мира, ему, если можно так выразится, хорошо с собой. Сомневаюсь, что может быть хорошо человеку, которого рвут на части две половины собственного «я».

Как всегда права, грустно подумал Трэвор. Он действительно разрывается от внутренних противоречий, он не в состоянии помочь себе сам. Он нелогичен, непоследователен. Он слишком долго был занят исключительно собой, но тщетные усилия разобраться в себе без контакта с окружающими ни к чему не привели. Он шел не тем путем. Выбрал какую-то кривую, странную дорогу и двигался по ней не то вправо, не то влево, не то назад. Но едва ли вперед.

— Млисс, скажи, зачем я несколько лет платил деньги своему врачу? Если бы я встретил тебя раньше, все могло быть по-другому.

— Иронизируешь? — Млисс показалось, что он отнесся к ее словам несерьезно.

— Ни капельки. Раньше — да. Сейчас я начал доверять тебе, прислушиваться к тому, что ты говоришь, Млисс.

— И что изменилось?

Вот он, твой звездный час. Скажи ей, другого удобного случая может не представиться. Скажи, не бойся. Если она так хорошо и тонко понимала тебя до этого, поймет и сейчас. Нет ничего страшного в том, чтобы произнести три слова. От этого никто еще не умирал. Люди становились счастливыми, несчастными, но никто до сих пор не умер, произнеся три заветных слова:

— Я тебя люблю.

Признание Трэвора зазвенело в ушах растерявшейся Млисс. Эта ночь, дождь за окном, ветер, бьющийся в стекло, гостиничный номер, — все наполнилось новым, особым смыслом. Все перестало быть обычным, раскрасилось миллионом пестрых цветов, зажило волшебной, сказочной жизнью. Неужели этот прекрасный мир, в который не страшно войти с открытыми глазами, называется счастьем? Ответь ему, открой ему свое сердце, пусти его в свою душу и ничего не бойся — никакой страх больше не властен над тобой. — Я тоже люблю тебя.

Впервые в жизни тело Мелиссы Линсей узнало о том, что такое наслаждение. Впервые до нее дошел смысл того, о чем она так часто слышала и чего не могла понять.

Руки Трэвора гладили, ее измученное томительным ожиданием тело, лаская каждый его миллиметр, согревая каждую клеточку. Эти теплые и властные мужские руки не пропустили ничего: ни маленьких изящных пальчиков ног, ни слегка дрожащих от возбуждения коленей, ни горячего пушистого холмика внизу живота. Они добрались и до ее груди, осторожно и долго гладили раскрывшиеся бутоны сосков, нежным прикосновением доводя Млисс до сладостного безумия. Ее тело трепетало, оно требовало большего, оно закипало как вулкан, готовящийся к извержению. Но Трэвор не торопился. Он хотел узнать все о теле Млисс, хотел запомнить его так, чтобы не позабыть уже никогда.

Он выводил языком на ее шее страстные признания в любви и диком желании. Он ласкал маленькие ракушки ушей так, словно хотел найти в них жемчужинки. Он целовал ее глаза, наслаждаясь шелковым прикосновением ресниц. Он исследовал ее маленький, страстный рот, погружаясь в него, как в океанские глубины. Он ждал. Ждал, когда желание переполнит ее, и она не сможет больше дышать, говорить, двигаться без его прикосновений. Он хотел погрузить ее в пучину томительной страсти, в которой утопал сам.

Млисс изгибалась, изнемогая от желания. Руки, в поиске Бог знает чего, бродили по спине Трэвора, рисуя на ней причудливые узоры страсти. Я люблю тебя, шептала она, я люблю тебя. Теперь, когда смысл этого слова стал для нее доступен, ей хотелось повторять его еще и еще. Люблю, люблю, люблю…

Трэвор раздвинул ее худенькие колени и погрузился в мир наслаждения, который так долго был для него закрыт. Он видел глаза Млисс, туманные и расширившиеся от желания, смешанного с любопытством: что же принесет ей это новое чувство? Он любовался ее приоткрытым ртом, из которого раздавались тихие стоны. Он погружался в нее все глубже и глубже, почти теряя сознание и рассудок от той головокружительной высоты, на которую возносило его наслаждение.

На секунду он остановился: стоны Млисс становились все громче, и ему так хотелось слушать их, еще раз заглянуть в ее туманные зеленые глаза до того, как все кончится. Он любовался ее лицом, которое страсть делала еще прекраснее. Еще одно движение — и Млисс достигла той желанной вершины, с которой совершенно не страшно было падать. Еще одно движение — и Трэвор почувствовал, что теперь Млисс стала частью не только его души, но и его изможденного наслаждением тела.

Потом он долго разглядывал ее лицо, лучившееся счастливой усталостью. Гладил ее губы, совсем недавно одаривавшие его поцелуями. Зарывался в волосы, опутывавшие льющимся шелком его руки. Вот она — любовь, такой полной сделавшая его душу. Вот она — истинная радость, без которой жизнь была бы глупой историей, написанной неумелым графоманом. Вот оно — счастье, когда хочется кричать, петь и повторять, повторять, повторять бесконечное количество раз повторять слова любви.

— Трэвор…

— Что, Лисси?

— Я и представления не имела о том, что это может быть таким чудесным. Я думала, что люди обманывают сами себя, рассказывая о плотской любви красивые сказки.

— Я рад, что переубедил тебя. И буду переубеждать снова и снова, если ты мне, конечно, позволишь. И еще одно: я хочу всегда быть рядом с тобой. Понимаешь, всегда.

— Я тоже этого хочу. Мы знакомы совсем недолго, а я уже не могу себе представить, что тебя не будет рядом.

— Глупая. — Он придвинулся к ней и сгреб в охапку ее обнаженное тело. — Какая ты глупая. Я всегда буду рядом, верь мне. Я никуда от тебя не денусь. Ты единственное, что у меня есть. Самое дорогое, самое прекрасное, самое любимое. Самое счастливое, что случилось со мной. Не встреть я тебя — вся моя жизнь была бы бессмысленной.

Млисс улыбнулась. Ей было так тепло и надежно в его объятиях. Все тревоги растаяли, страхи развеялись. Теперь она точно уверена в том, что все будет хорошо. Она найдет сестру, и они, все трое, будут счастливы. Нет, четверо — она вспомнила горестное лицо Франческо. И ничто никогда не омрачит их жизнь. Все будет как в сказке со счастливым концом. Только бы скорее настал этот счастливый конец, потому что душу все равно тяготит тревога.

— Не грусти. — Трэвор угадал мысли Млисс. — Мы найдем твою сестру и вернем ее Франческо. И погостим у них в Италии, если эта страна еще не вызывает у тебя отвращения. Все будет хорошо, не сомневайся. Самое главное, что мы вместе. А вместе мы с тобой горы можем свернуть. Видишь, я уже потихоньку перевоспитываюсь. Из бирюка-пессимиста превращаюсь в счастливого обладателя розовых очков. Нравится перемена?

— Ага, — довольно кивнула Млисс. — Еще бы! Когда мы с тобой познакомились, я думала, что ты неисправим. Но ты определенно делаешь успехи.

— А как иначе — ведь у меня такой замечательный учитель, точнее, учительница.

Млисс испытала мучительное желание выкурить сигарету. Господи, ну почему оно приходит к ней так не вовремя! Она представила себе реакцию Трэвора. К тому же Млисс не курит. Только когда сильно волнуется. После всего пережитого ею сегодня, хорошего и плохого, это не удивительно. То, что ей невыносимо хочется почувствовать во рту восхитительный легкий дымок…

— Трэвор, ты, наверное, будешь ругаться, — осторожно начала Млисс.

— Я — ругаться? — Делано возмутился Трэвор. — Да за кого ты меня принимаешь? А что ты задумала?

— Трэвор, миленький, любимый, мне так захотелось курить. Я все на свете отдам сейчас за сигарету. Одну единственную. Я больше не буду.

Трэвор нахмурился.

— Ты ведь не куришь — ты курила только один раз, в Италии. Попробуй перетерпеть. В конце концов, не умрешь же ты без сигарет?

— Умру, умру, — взмолилась Млисс. — Я в форточку покурю, чтобы не досаждать тебе дымом. Ну пожалуйста, Трэвор.

— Но почему именно сейчас? Ты волнуешься?

— Наверное. Ты же не спрашиваешь себя, почему хочешь пить. Просто хочешь пить, и все.

— Это другое. Желание пить — естественно. Но я не могу понять, зачем сигарета нужна некурящему человеку.

— Трэвор! — Млисс начала раздражаться. — Не делай из мухи слона. Это так просто, что не стоит даже обсуждения.

— Я, между прочим, как любящий человек, забочусь о твоем здоровье.

— А о моих нервах ты не заботишься? Я, в конце концов, не дымлю как паровоз. И прошу только одну сигарету.

— С тобой бесполезно спорить, — надулся Трэвор.

Он накинул рубашку и пошел обшаривать карманы пиджака в поисках злосчастной пачки сигарет, купленной в Генуе.

Млисс было разрешено курить, не вылезая из постели. Она оценила этот широкий жест и признательно улыбнулась Трэвору. Милый ворчун! Ее обожаемый ворчун! Она погладила взъерошенные волосы Трэвора и заглянула в посерьезневшие серые глаза.

— Только не говори мне, что ты так помрачнел из-за того, что я закурила.

Нет, Мелисса, нет. Но я не скажу тебе, о чем я думаю, чтобы не напугать и не расстроить тебя.

Завтрашняя поездка в Волтингтон не казалась Трэвору такой уж безоблачной. Наверное, он просто заразился тревогой Млисс. Словно внутри засновали-забегали крысы, топоча маленькими цепкими лапками, задевая и дергая струнки нервов. Тревога — гадкое чувство. Разогнать бы этих крыс к чертям собачьим, но почему-то не получается. Не уходят, лишь громче топают маленькими лапками, так, что их отвратительная беготня отдается в ушах. Устал, наверное. Утром будет легче, а сейчас надо спать, спать, спать. Он крепко прижал к себе Млисс.

— Спи, моя зеленоглазая радость. Туши свою сигарету и спи. Завтра у нас будет тяжелый день. Может даже тяжелее сегодняшнего. А спать нам осталось совсем недолго.

Млисс потушила докуренную сигарету и посмотрела на Трэвора. Серые глаза уже закрылись, дыхание успокоилось. Она поцеловала его сомкнутые губы, еще раз насладившись их теплом. А теперь спать.

Серое холодное небо, судорожные порывы ветра. Трэвор бредет по городу с огромными высокими домами. Такими высокими, что кажется, они готовы разорвать небо и устремиться вверх, в космос.

Город пуст, словно все его жители вымерли. Не слышно шума машин, не слышно человеческой речи. Только ветер разбивается о стальные огромные дома, гудит, заползает Трэвору в уши, в ноздри, врывается в полуоткрытый рот. Что это за город, и как Трэвор оказался в нем?

Трэвор бредет по пустынным улицам, весь во власти липкого страха и холодного, жуткого ветра.

— Эй, кто-нибудь!

Хлюпкое промозглое молчание в ответ. Даже эхо в этом городе спит или умерло. Где-то вдалеке, за спиной, Трэвор слышит крадущийся шаг. Словно не человек, а тень идет за ним скользкой, зловещей поступью. Лучше пустота, чем эти шаги. Шаги незримого пришельца, погружающие душу Трэвора в трясину страха. Он боится того, кто следует за ним, он охвачен желанием убежать. Но куда?

Трэвор подбегает к одному из домов, рвущихся в небо. Дом стальной глыбой впечатан в асфальт. Дом суров и неприступен. На его серой двери висит замок — дом словно помогает незримому преследователю Трэвора. А шаги все различимее, все слышнее. Они так пугающе легки, что Трэвор боится оглянуться, боится встретиться взглядом с тем существом, которое движется за ним. Если у существа, конечно, есть взгляд.

Дома для него закрыты. Трэвор бежит вперед, скользя по асфальту, внезапно ставшему таким неудобным для бега. Мертвый город ненавидит его, он хочет лишь одного — чтобы Трэвор был пойман и наказан. Трэвор бежит. Скользит, оступается, падает, но продолжает бежать. Свинцовая плоскость небес опускается на город, грозя раздавить Трэвора своей тяжестью. Но Трэвор бежит, не оглядываясь, не останавливаясь. Местность не меняется. Вереница серых зданий не размыкает своего кольца. Трэвор с ужасом понимает, что бежит по кругу.

Он сворачивает влево — снова серая безысходность, он устремляется вправо — но и там его караулят серые призраки домов. Снова вперед — картина не меняется. Нет, только не это. Он не сможет оглянуться назад и посмотреть в глаза своему страху. Лучше бежать по мертвому городу, чем один на один остаться с ужасом, при мысли о котором стынет сердце, замерзает душа. Любая участь лучше взгляда назад.

Трэвор продолжает бежать, с каждой минутой осознавая бессмысленность бега. У него нет сил остановится, нет мужества обернуться. Ветер лижет ему лицо, обжигая ледяным дыханием. Серое небо все ближе и ближе. Вот-вот оно раздавит Трэвора своим свинцом. Если бы только он мог перебороть свой страх и обернуться. Если бы только мог. Трэвор останавливается. Сейчас он наберется сил и вновь побежит. Но зачем, от кого? Ведь он даже не видел своего преследователя. А шаги хрустят за спиной, а небо падает на асфальт призрачного города. Нет, Трэвор должен обернуться, чего бы это ему ни стоило.

Трэвор делает глубокий вдох и с трудом разворачивает назад деревянное тело.

Никого. Стихает ветер, уползает наверх небо, оживает город.