2
Еще несколько лет назад Гермия Шайн и не подозревала, что в ее спокойную и размеренную жизнь войдет человек, который взбудоражит, растормошит ее душу и откроет для нее новый мир, полный любви и ненависти одновременно.
До двадцати одного года Гермия жила со своими родителями. У нее была степенная мать, вечно погруженная в заботы о своем чаде и доме-крепости. Отец же был бесшабашным красавцем, постоянно ищущим и находящим возможность пуститься в какое-нибудь безумное приключение.
Безусловно, взаимоотношения между родителями наложили свой отпечаток на характер Гермии. Ссоры и распри, которыми был пропитан их небольшой домик на окраине Мэйвила, заставляли девушку желать скорейшего переезда из родительского дома.
У ее отца, Ричмонда Шайна, была одна забавная, но прескверная для семейных отношений черта. Он не мог ни одного дня высидеть дома. Постоянная необходимость во внутреннем подъеме, в солидной порции адреналина заставляла его каждый день вылетать пулей из гнездышка, свитого женой.
Он не был пьяницей и не искал банальных развлечений в виде драки за стойкой бара. Он не был глуп, а потому не искал удовольствия в слепом фанатизме болельщиков, торчащих на бейсбольных матчах. Ричмонду Шайну нужно было нечто большее, чем обывательские развлечения. И, возможно, именно в этом заключалась его главная проблема — вечная неудовлетворенность собой и местом, к которому пыталась привязать его жена.
Ричмонд любил путешествовать, но, поскольку семья Шайн жила слишком просто, это удовольствие было ему не по карману. Частенько он плевал на свой возраст, на общественное мнение и отправлялся путешествовать «автостопом». Эти его поездки, разумеется, вызывали у жены, Лидии Шайн, самые негативные эмоции. Рич зарекался путешествовать, но ничего не мог с собой поделать — желание странствовать всегда оказывалось сильнее жениных угроз.
Однажды Рич — эту историю Лидия очень любила рассказывать повзрослевшей дочери — решил посвятить в клан путешественников и Гермию. Пока его ничего не подозревающая жена работала в колледже, Ричмонд взял свою маленькую дочь и отправился с ней в штат Иллинойс, где через несколько дней должен был состояться Кэнди Сэлэбрейт — Праздник Сладостей.
Эти несколько дней экстремальный папаша вез свою дочь через два штата, имея в кармане обветшавшей куртки всего лишь двадцать долларов. Но, надо отдать ему должное, все это время Гермия была накормлена и здорова. Правда, из всей поездки Гермия запомнила только сам Праздник Сладостей: аттракционы, разноцветные леденцы на палочках, мороженое, сладкую вату…
Когда старый хиппи вернулся домой, его встретил шквал оскорблений и упреков разгневанной жены. И, хотя Рич беспрестанно кивал на довольную и веселую Гермию, гнев Лидии не смягчился. Она хотела было подать на развод, но вскоре одумалась. Целый месяц Ричмонд вел себя как паинька и выходил из дома только на работу.
Но, к сожалению, через месяц беспокойный дух вновь овладел Ричем. Правда, он больше никогда не забирал с собой Гермию, потому что поклялся жене этого не делать. И все же хорошие отношения между супругами так и не восстановились.
Устав от постоянных ссор между родителями, Гермия дождалась совершеннолетия и перебралась из маленького дома на окраине в центр Мэйвила.
Потихоньку она добивалась той цели, которую поставила перед собой после окончания колледжа, — стать независимой и обеспеченной женщиной. К двадцати пяти у нее уже была небольшая собственная фирма, которая приносила неплохой доход. А к двадцати семи эта фирма превратилась в одну из лучших в городе компаний, занимающихся куплей и Продажей частной собственности.
Гермия частенько задумывалась над вопросом:, везение ли это, результат упорного труда или компенсация за одиночество, которое при всем ее уме и красоте следовало за ней по пятам?
Ей было двадцать семь лет… Все ее сверстницы давно уже повыскакивали замуж и нарожали толпу розовощеких детишек, а она до сих пор была одна. И не просто «не замужем», а даже без мужчины, которого хотя бы со скрипом можно было назвать любовником. Но где она могла найти такого мужчину?
Во-первых, Гермия всегда была чрезмерно разборчива. Ей не хотелось вступать в случайные связи, которыми грешило большинство знакомых ей женщин. Конечно, со временем такая связь могла превратиться в нечто большее, но Гермия не представляла себе, как можно лечь в постель с едва знакомым мужчиной… А для того, чтобы узнать этого мужчину поближе, требовалось время, которого у нее было не так уж много.
Во-вторых, все мужчины, которых она знала, были либо ее коллегами, либо партнерами по бизнесу. Многие были женаты, а те, кто не был женат, относились к ней, как к «бизнес-вумен». Как к человеку, застегнутому на все пуговицы, в голове у которого постоянно включен счетчик, не позволяющий ему думать о чем-то, не связанном с делами. Впрочем, Гермия и не рассчитывала, что будет по-другому. Дела — делами, а любовь — любовью. Таковым до определенного момента было ее кредо.
Так что встретить свою любовь она уже не надеялась, но, вместе с тем, безумно этого хотела. Ее сны, фантастические видения, переполненные смутными грезами о любви, не давали ей забыть о том, что это чувство не должно, не может, не имеет права пройти мимо нее.
И вот однажды она встретила человека, который подарил ей это незабываемое чувство. Случилось все просто и неожиданно. Подруга детства позвала ее в маленький кабачок, где играли музыку «кантри», чтобы отметить их встречу после долгой разлуки.
Гермия никогда не злоупотребляла спиртным, более того, она не пила ничего крепче и больше бокала шампанского. Однако подруга под предлогом «встречи, которая случается раз в несколько лет» заставила Гермию пить «секс на пляже», «монаха под капюшоном», а потом и обжигающую «текилу». И Гермия, скромная Гермия, совершенно позабыла о том, что она — «застегнутая на все пуговицы бизнес-вумен» и вообще владелица одной из самых крупных в Мэйвиле компаний.
Музыканты играли песенку, которую Гермия, несмотря на свое состояние, так и не смогла забыть. «Пляшет милая девчонка» настолько покорила ее воображение, что, выпив очередную порцию «текилы», Гермия и сама пустилась в пляс.
Наконец я осмелею,
Загляну в ее глаза,
Дорогая, будь моею! —
Все, что я смогу сказать.
И она ответит нежно,
Отведя зеленый взгляд:
Я была б твоей, конечно,
Если б не было преград…
— Я была б твоей конечно, — громко подпевала Гермия, пытаясь двигать ногами в такт музыке, и вдруг… И вдруг ее подхватили чьи-то сильные руки и закружили, понесли по залу кабачка. Гермия боялась поднять глаза и летела, подхваченная этими руками, отдавшись неведомым доселе ощущениям. Она как будто пылала, горела изнутри. Невидимая искра упала на донышко ее души, и теперь Гермия чувствовала, понимала, что этот танец сделал ее другой. Музыка и нехитрые слова песенки отдавались внутри какой-то невысказанной страстью, нерастраченным жаром. Ей хотелось посмотреть на незнакомца, увлекшего ее в вихрь этого незабываемого танца. И когда наконец Гермия осмелилась поднять глаза, то окончательно поняла, что пропала. Попала в стальной капкан его глаз…
Когда танец закончился, мужчина со стальными глазами проводил Гермию до ее столика и представился. Его звали Констанс Флэтч. Или попросту Конни…
Гермия отметила про себя, что он не очень красив: большой нос с горбинкой, узкая полоска губ, чрезмерно густые брови, нависшие над глазами. Но зато его глаза… Свинцово-серые, стальные глаза, напоминающие цвет неба перед грозой. В его глазах таилось столько страсти, столько огня и какой-то первобытной силы, что в них можно было глядеть бесконечно. Как в огонь или в воду… Эти глаза меняли лицо, превращали работу дилетанта в произведение искусства, созданное настоящим мастером. И Гермия пленилась этим несоответствием, а потом пленилась и самим Констансом, который с первого взгляда показался ей именно тем мужчиной, который ей нужен.
— Вы любите танцевать? — спросил он ее, когда они сели за столик.
Гермии не хотелось говорить, что вся ее неожиданно вспыхнувшая любовь к танцам — не что иное, как перебор с коктейлями, и она смущенно пожала плечами.
— Иногда…
— А мне показалось, что «кантри» — ваша стихия, — с улыбкой произнес Констанс.
— Моя стихия — бизнес…
Наверное, сейчас она разочарует его до глубины души. Едва ли этому Констансу нравятся женщины вроде нее. «Застегнутая на все пуговицы», усмехнулась про себя Гермия. Но морочить ему голову она не хотела. Пусть узнает о ней все в первый вечер. И тогда второго может уже не быть. Эта мысль больно уколола ее. Гермия не ожидала от себя такого легкомыслия. Бросаться в омут с головой не в ее стиле. Так какого же черта она переживает из-за мужчины, с которым знакома всего полчаса?!
— Вы так обреченно произнесли это слово… — удивился Констанс. — Вам не нравится ваша работа?
— Нет, почему же! — вспыхнула Гермия, — очень даже нравится. Только все мужчины считают женщину, которая занимается бизнесом, каким-то сухарем в бронежилете. — Господи, куда ее понесло? Ведь она совершенно не собиралась этого говорить…
Констанс расхохотался. Гермии понравился его смех. Он был не злым, не ироничным, а мягким, дающим понять, что ее шутку оценили. Переборов смущение, Гермия улыбнулась в ответ.
— Неправда, — возразил Констанс. — Так думают далеко не все. Во всяком случае, могу сказать за себя. Вы совсем не похожи на «сухарь в бронежилете»… Напротив, вы живая, милая, общительная…
Это все коктейли! — подумала Гермия, но решила не озвучивать свои мысли. Пожалуй, хватит с нее откровений. Иначе вскоре в глазах Констанса Флэтча она будет выглядеть самой закомплексованной женщиной на свете.
Констанс истолковал молчание Гермии как недоверие, и перевел разговор в другое русло.
— У вас интересное имя, — сказал он, немного помолчав. — Мне это напоминает…
— Шекспир, — улыбнулась Гермия, — «Сон в летнюю ночь».
— Обожаю великого Барда, — просиял Констанс, обрадованный тем, что у них нашлась наконец тема для разговора. — Но почему именно Гермия?
— Не знаю, — усмехнулась Гермия. — Судя по всему, могла быть и Корделия, и Дездемона, и Офелия, если бы отец в тот момент читал «Короля Лира», «Отелло» или «Гамлета». Но Ричмонд Шайн читал «Сон в летнюю ночь». Ему нравилась Гермия, хотя во мне так мало от нее… Она открытая, романтичная, пылкая. А я слишком практична, расчетлива и замкнута. Наверное, отец не хотел видеть меня такой…
— Вы давно не виделись с отцом? — поинтересовался Констанс.
— Почти полгода, — мрачно ответила Гермия. — Родители живут на окраине Мэйвила, а я никак не могу их навестить. Когда я наконец отрываюсь от дел и приезжаю, то не застаю отца дома. Он у меня любитель путешествовать…
Констансу показалось, что она оправдывается. Только перед кем? Едва ли перед ним… Возможно, перед собой… Он пристально посмотрел на Гермию. Нет, она не была похожа на расчетливую «бизнес-вумен». Сейчас она казалась такой маленькой, нежной и ранимой, что у Констанса было лишь одно желание: согреть ее, поддержать, утешить…
— В этом нет вашей вины, — участливо произнес он и прикоснулся к ее руке. — Так часто бывает: дети вырастают и общаются с родителями гораздо реже, чем раньше…
Теплое прикосновение его руки заставило Гермию почувствовать себя беззащитной. Это ощущение и обрадовало, и напугало ее. Ей вдруг стало страшно: что, если она раскроется перед этим мужчиной, доверится ему, а потом уже не сможет жить без него? Долгие годы одиночества покрыли ее душу невидимой броней, с которой она теперь боялась расстаться. Гермия заглянула в серые ласковые глаза Констанса, и смутное чувство подсказало ей, что как бы ни сложились их отношения, она никогда не пожалеет о том, что доверилась ему.
— Наверное, так и есть… — грустно улыбнулась она. — Но я всегда представляла себе семью по-другому.
— Все мы когда-то пытаемся представить себе «идеальную» семью… А потом вырастаем и понимаем, что такой семьи нет и быть не может…
Они просидели в кабачке почти до закрытия, а потом Констанс отвез ее домой. Гермия чувствовала себя очень усталой, но и счастливой. В ту ночь она впервые за долгое время ложилась спать, чувствуя на губах терпкий вкус поцелуя. Сладкое томительное чувство мешало ей заснуть, рисуя перед мысленным взглядом картины, от которых дух захватывало. И естественно, главным лицом на этих картинах был Констанс Флэтч. Герой ее едва успевшего начаться романа.
Дальше все было как в сказке: охапки цветов, жаркие объятия, поцелуи и то, без чего едва ли могут обойтись безумно влюбленные друг в друга люди. Гермия чувствовала себя самой счастливой, самой желанной и самой влюбленной женщиной на свете. Теперь у нее было абсолютно все, о чем она когда-то мечтала: любимый человек и прекрасная работа, которой, правда, после появления Констанса она отдавала гораздо меньше времени, чем раньше.
Когда Констанс сделал ей предложение, то, казалось, был достигнут предел всех ее мечтаний. Кольцо с бриллиантом, надетое на палец после помолвки, постоянно напоминало ей о любимом… Правда, на солнечном небосклоне их любви к этому времени уже появились первые тучки.
Конечно, Гермия понимала, что Констанс Флэтч, потрясающий любовник и чуткий, понимающий человек не может быть идеальным. И она готова была примириться с его недостатками, которые — она была в этом уверена — рано или поздно всплывут на поверхность. Так и случилось… Очень скоро Гермия поняла, что недостатки Констанса напоминают то, за что ее мать, Лидия Шайн, вечно пилила отца…
Констанс частенько опаздывал на свидания, объясняя свои опоздания самыми разнообразными причинами. Иногда Констанс уезжал «по делам», находя для поездок мыслимые и немыслимые предлоги. Правда, в отличие от Ричмонда Шайна, он всегда предупреждал о своих отъездах и опозданиях. Но что-то подсказывало Гермии, что эта «лояльность» по отношению к ней — лишь временное явление.
И, тем не менее, после недолгих раздумий Гермия все-таки решила броситься с головой в омут и выйти замуж за Констанса. В конце концов, ее болезненная реакция на опоздания и отъезды Констанса может быть страхом повторить судьбу матери… И все совсем не так страшно, как она себе воображает. Не стоит потакать собственной мании преследования, решила Гермия, и сделала все, чтобы адекватно воспринимать недостатки своего жениха.
Однако очень скоро ее опасения подтвердились. И случилось это именно в тот день, когда Гермия и Констанс собрались связать себя узами брака.
С самого утра Гермию терзало неприятное предчувствие. Ей казалось, что все пройдет не так, как ей хочется, что какое-то препятствие помешает им пожениться. Впрочем, такого рода «предчувствиями» страдает большинство невест накануне свадьбы. Гермия помнила об этом и старалась не придавать своей нервозности особого значения. Но, увы, вскоре она поняла, что ее страхи были вовсе небезосновательными.
В полдень около мэйвилской церкви собрались все, кто принимал и не принимал участие в воспитании Констанса и Гермии. Были родители, тетушки, дядюшки, двоюродные тетушки и дядюшки, приехавшие бог весть из каких мест. Из-за пышных букетов роз, лилий и орхидей сложно было разглядеть едва дышащую от волнения и затянутого корсета невесту. Самое неприятное заключалось в том, что на церемонию она явилась гораздо раньше, чем жених…
Этот факт очень быстро стал предметом пересудов в толпе родственников и друзей. Гермия всем телом ощущала на себе сочувствующие и ехидные взгляды. Страх, отчаяние, стыд и жалость к себе — все эти чувства накрыли Гермию огромной волной, мешали дышать и двигаться.
Она — эпицентр этих странных и смешных событий — стояла на виду у перешептывающейся толпы и не могла пошевелиться. Какое унижение! Неужели ее жених не придет на свадьбу? Неужели он мог так посмеяться над ней? Так равнодушно отнестись к ее чувствам, к тому, что она испытывает в эту минуту? А ведь Констанс не мог не подумать о ее чувствах…
Слишком хорошо он успел узнать Гермию за время их знакомства.
После часа ожидания Гермия была уже уверена в том, что свадьба не состоится. Она, как ледяная статуя, стиснутая чужими насмешками и корсетом, продолжала стоять на пороге церкви. В ее глазах застыли слезы. Только бы не заплакать, твердила она про себя как молитву, только бы не заплакать…
Когда из черного лимузина, подъехавшего к церкви, вышел Констанс, Гермия уже отказывалась верить своим глазам. На секунду ей показалось, что его фигура в элегантном черном костюме — всего лишь галлюцинация, вызванная нервным перенапряжением. Но это все же был Констанс.
Он легко взбежал по ступеням церкви, обнял невесту и протянул ей букет диковинных цветов. От волнения и горечи Гермия не смогла запомнить их названия. Но тогда ей казалось, что она будет помнить его всю жизнь.
Констанс извинился перед невестой и гостями, объяснив, что опоздал из-за цветов, которые так сложно было найти. Он хотел подарить Гермии букет столь же необыкновенный, сколь она сама. Потому что ни один цветок мира не может сравниться с ней красотой. Именно за этими цветами Констанс уехал вчера и вернулся только сегодня.
Цветы были восхитительны, речь, которую он произнес, блистала остроумием, но Гермия не сказала ему ни слова. Слишком велико было потрясение, слишком страшно было сознавать, что она могла потерять его навсегда.
После церемонии молодые сразу же отправились во Флориду. Предвкушение медового месяца для Гермии было безнадежно отравлено высказыванием матери: «Кажется, ты повторишь мою судьбу…» Как ни пытался Констанс поднять настроение своей благоверной, ему это не удалось. И в самолете, и в отеле, где их разместили в роскошном номере с огромной кроватью «для новобрачных», она не вымолвила ни слова.
Констанс осыпал любимую извинениями и нежными словами в течение четырех часов. В отеле поток слов иссяк одновременно с его терпением.
— Послушай, Гермия, — раздраженно произнес он, — может быть, ты снизойдешь до меня и выдавишь из себя хоть слово?
Гермия вынырнула из-за крышки чемодана и, что есть сил, захлопнула ее. Но этот ответ показался Констансу не слишком впечатляющим:
— Гермия, я, кажется, просил ответить мне словами, а не звуками.
— Ты считаешь себя вправе иронизировать? — возмущенно спросила Гермия. — Если мне не изменяет память, то это я, а не ты, проторчала около церкви битый час в ожидании твоего благословенного приезда! — Она так долго сдерживалась, что была рада наконец дать волю своим эмоциям. — Ты даже не можешь себе представить тот страх, то унижение, которое я переживала минуту за минутой до твоего появления. Этот час казался мне бесконечным, Констанс! И если ты считаешь, что принесенные тобой цветочки искупили твою вину, то сильно ошибаешься!
Цветочки?! — вспыхнул Констанс. — Между прочим, за этими «цветочками» мне пришлось ехать в другой штат. Это редкий вид… — Он запнулся и зло посмотрел на Гермию. — Впрочем, какая разница. Это ведь всего лишь «цветочки»…
— Ты прав, мне нет до них никакого дела. И слово «пришлось» здесь неуместно. Ты хотел поехать за ними. И поехал. А что буду думать и чувствовать я, тебя абсолютно не интересовало!
Зеленый яд ее глаз словно проник в Контанса и заразил его злобой и гневом.
— Отлично! Мне действительно не было до тебя дела! Конечно же, об опоздании я знал заранее и хотел просто посмеяться над тобой… А эти «цветочки»… Можешь выбросить их в окно, для меня они ровным счетом ничего не значат. Нарвал на соседней клумбе, — нарочито небрежно бросил он.
Гермия оторвалась от плетеной ручки чемодана, за которую держалась все это время, встала и подошла к вазе с цветами.
— В окно? Туда им и дорога! — выпалила она, и ваза вылетела из окна.
Вскоре до Констанса и Гермии донеслись звуки ее падения.
— Кл-л-лямс! — взвизгнуло внизу то, что, очевидно, осталось от вазы.
Констанс посмотрел на Гермию. Гермия посмотрела на Констанса. Стальной меч его взгляда впился в ее зеленые горгоньи глаза. В этот момент Гермия в полной мере ощутила, что такое любовь-ненависть, о которой когда-то в Древнем Риме слагал стихи Гай Валерий Катулл…
— Ты угробила цветы, ради которых я ездил к черту на кулички! — простонал Констанс. — Истеричка!
— Ты же нарвал их на соседней клумбе! — ехидно усмехнулась Гермия. — И сам предложил мне их выбросить!
— Я же не знал, что ты ненормальная!
— А ты?! — захлебываясь от ярости, выкрикнула Гермия. — Только псих может поехать за цветами к черту на рога! Зная, что завтра свадьба!
— Не псих, а романтик! Если тебе, конечно, знакомо это слово! И как только я мог жениться на зануде, которая не понимает таких элементарных вещей?!
— И как только я могла выйти замуж за кретина, который даже не подозревает о том, что такое ответственность и пунктуальность!
— Кретина? — криво усмехнулся Констанс. — С меня довольно! Не буду докучать тебе своим обществом. В конце концов, ты придумаешь, как развлечься и без меня. В компании таких же зануд, как ты сама!
Он помахал ошеломленной Гермии рукой и вышел из номера, хлопнув дверью так, что в буфете звякнули бокалы.
Она устало опустилась на еще не разобранный чемодан. Что ей делать? Взять вещи и вернуться домой?.. Но ведь она несколько часов назад вышла замуж… Есть, правда, еще одно лекарство от неприятностей…
Около двенадцати часов ночи посетители бара в отеле «Шугер Пич» имели возможность наблюдать весьма странную сцену. Красивая, но ужасно пьяная девушка сидела за стойкой бара и вдумчиво, протяжно напевала глупую песенку, начинающуюся со слов: «Пляшет милая девчонка возле дома на лугу». Бармен понимающе кивал головой и мужественно пытался отговорить посетительницу от очередной порции текилы.
На словах «мы закружимся с ней в танце» в бар вошел Констанс. Он, конечно, понимал, что Гермия чувствует себя не лучшим образом, но не думал, что ей настолько плохо… Конечно, администратор отеля, мистер Пигби, предупредил его, что Гермия «немного не в себе», но увидеть такое молодой муж, разумеется, не ожидал.
— Герми, — он наклонился над женой и ласково потрепал ее по голове, — Герми… Думаю, тебе лучше пойти со мной.
Гермия вяло обернулась на его зов. В ее мутных зеленых глазах вместо одного Констанса было целых два.
— Э… э … это мой муж, — кивнула она бармену. — Как он вам?
— Впечатляет, — натянул улыбку бармен.
— Вот и… и… и меня тоже, — выдавила из себя Гермия. — Я никуда не пойду. — Она стряхнула с себя руку Констанса. — Н… н… никуда…
— Герми, — умоляюще произнес Констанс. — Уже поздно. Бар закрывается. Думаю, нам лучше пойти…
— Если только з… з… закрывается. — Гермия опустила голову на руки и, кажется, совсем собралась отойти ко сну.
Констанс бережно, как ребенка, поднял ее с высокого сиденья и вынес из бара. Ночью она спала крепко, не просыпаясь, а Констанс до самого утра не сводил с нее глаз. Да, он боялся потерять ее… Очень боялся потерять. Но так же сильно он боялся потерять и себя…
Через полгода Гермия окончательно убедилась в том, что слова матери были вещими. Гермия действительно повторяла ее судьбу. Правда, она не так оберегала свою крепость, как Лидия Шайн, но, тем не менее, не могла мириться с выходками Констанса.
Если до женитьбы этот мужчина утруждал себя звонками и предупреждениями, то после того, как они узаконили свои отношения, он совершенно перестал заботиться о нервах своей жены. Его постоянные разъезды, «турне» по стране, поездки на фестивали выбивали Гермию из колеи. Иногда она могла позволить себе поехать с ним, но, увы, работа давала ей эту возможность не так часто. И потом, иногда Гермии хотелось оказаться дома: хорошенько выспаться, поесть, полежать в своей постели. У Констанса же такой потребности не наблюдалось совершенно. Ей казалось, что он готов всю жизнь прожить в дороге, ему никогда не надоест пыль, несущаяся за автомобилем, и постоянные ночевки в отелях…
Однажды Констанса уволили с работы. Даже в том месте, где, казалось, можно быть не слишком обязательным, он и то умудрился создать себе имидж вечно опаздывающего человека, с которым сложно договориться о чем-то наверняка.
Он работал корреспондентом в журнале «Колорс оф Плэйнет», посвященном дикой природе. Редакция журнала периодически отправляла Констанса в командировки. Он наблюдал за дикой природой и собирал материалы о самых разнообразных животных и растениях. Эти командировки, правда, были не слишком частыми. Да и Гермия относилась к ним гораздо лучше, чем к поездкам, которые Констанс совершал по собственному желанию.
Однако в одну из таких командировок Констанс попросту не поехал, потому что вместо этого ему понадобилось оказаться на фестивале баварского пива. И каким бы профессионалом Констанс не был в журналистике, руководство «Колорс оф Плэйнет» сочло эту выходку последней каплей.
Гермия была вне себя от ярости. Ее совершенно не волновали деньги Констанса, потому что им вполне хватало средств. Но ей не давало покоя то, что взрослый человек ведет себя подобно маленькому ребенку, мучая при этом и себя, и окружающих.
Констанс, правда, не выглядел измученным. Кажется, увольнение из журнала дало ему тот внутренний покой, о котором он так долго мечтал. Он пообещал Гермии, что найдет другую работу, а сам тем временем наслаждался свободной жизнью. Если Гермия видела своего мужа дома чаще, чем раз в неделю, то это уже можно было расценивать как подарок судьбы. Иногда ей казалось, что Констанс ведет себя так, потому что у него есть другая женщина. Но, когда они были вдвоем, он относился к Гермии с такой искренней нежностью, что все сомнения улетучивались. К тому же Констанс всегда был честен с ней. И если бы в его жизни появился кто-нибудь еще, он обязательно рассказал бы ей об этом.
Но отсутствие любовницы было скверным утешением. Жизнь Гермии с каждым днем становилась все невыносимее. Она пребывала в постоянном страхе, что в один прекрасный день Констанс не вернется домой. Когда он отсутствовал, ей казалось, что вот-вот позвонят из мэивилского морга и скажут ей, что Констанса больше нет в живых. Тоскливыми вечерами, полными ожидания его звонка, Гермия представляла себе, что Констанс лежит в какой-нибудь больнице и потому не может позвонить. Она безумно любила его. И так же безумно ненавидела.
Терпению любого, даже самого спокойного человека рано или поздно приходит конец. И Гермия не выдержала. Дождавшись возвращения Констанса из очередного «вояжа», она в резкой форме сообщила ему, что больше не может выносить его постоянного отсутствия и собирается разводиться. Какая ей, собственно, разница, замужем она или нет, если она каждый день засыпает в одинокой постели?
Ее решение повергло Констанса в шок. Он знал, что Гермия не в восторге от его постоянных отлучек из дома, но надеялся, что она все же понимает его. Да, он, безусловно, перегибает палку, но что, если он не может по-другому… Неужели она не видит, что он любит ее? И уезжает из дома не для того, чтобы не видеть ее, а только потому, что постоянно находиться в одном и том же месте ему невыносимо? В конце концов, Гермия вечно пропадает на работе. Но он ни разу не упрекнул ее в том, что ему не хватает внимания…
Все эти аргументы не подействовали на Термина. Она была полна решимости порвать с Констансом. И на деле, и формально. Любовь-ненависть подтачивала ее изнутри, заставляла вести себя так, как Гермия никогда не позволяла себе раньше. Она всегда считала себя человеком сдержанным в проявлениях эмоций, но теперь… Теперь из нее вырывалось все самое гадкое, злое и черное, что скопилось внутри.
Гермия понимала, что Констанс едва ли переменится ради нее. Ведь у нее уже был пример в лице отца. И едва ли Гермия переменится ради Констанса. Тогда для чего вся эта жизнь, полная взаимных упреков, ядовитых уколов, коктейля любви и ненависти? Выход был только один: развод.
— Значит, ты не хочешь понять меня? Даже не попытаешься? — спросил Констанс, глядя в ее ледяные глаза.
Гермия покачала головой.
— Я слишком долго пыталась понять тебя. И увидела только эгоизм. Слепой эгоизм, который сметет все, что увидит на своем пути. Даже любовь…
— Если бы ты не пыталась переделать меня…
— По-моему, это уже стало навязчивой идеей, — зло усмехнулась Гермия. — Никто не пытается переделать тебя, Констанс. Но мы живем в обществе… И неизбежно подстраиваемся под него. Это как в оркестре, понимаешь? Если все будут играть, как захотят, то музыки не будет. Будет безумная какофония. Вот и у нас с тобой — безумная какофония. А я люблю нежную мелодию, которая согревает и успокаивает…
— Прости, что я так и не научился играть, — холодно улыбнулся Констанс.
Он ушел, и через несколько месяцев их брак был аннулирован. Теперь Гермия была разведенной женщиной, а Констанс — холостым мужчиной. Но через полгода им суждено было встретится снова, чтобы опять окунуться в порочный круг любви, похожей на ненависть, или ненависти, похожей на любовь… А потом вновь расстаться.
После второй попытки «начать все сначала» Гермия была уверена в том, что это никогда не повториться. Более того, она искренне надеялась на то, что судьба не сведет ее с Констансом вновь. Но, увы, она ошибалась…
