На несколько дней Гермия заперлась в доме и не показывала оттуда носа. Одиночество — не лучший способ облегчить боль, но лучший способ скрыть ее, спрятать поглубже. И Гермия, сильная, но хрупкая Гермия, отлично это понимала.

Ей не хотелось, чтобы ее страдания видел кто-то, кроме нее самой. Ей не хотелось, чтобы ее жалели, как брошенную женщину. Ей не нужно было дешевое сочувствие, не нужны были мутные жалеющие взгляды за спиной, тягостное молчание, когда люди выбирают слова, чтобы не обидеть, коснувшись больной темы. Она хотела пережить эту боль сама, без постороннего вмешательства.

В конце концов, в ее жизни была уже боль. Первая — развод с Констансом, вторая — расставание с ним же. А теперь третья. И все по вине одного и того же человека. Конни, Конни, ты мог превратить меня в самую счастливую женщину на свете, а сделал самой несчастной… Гермия часто слышала о том, что многие дочери повторяют судьбу своих матерей, а многие сыновья — судьбу отцов… Видно, и ее не миновала эта горькая чаша. Правда, Ричмонд Шайн никогда не изменял своей жене… Во всяком случае, ни жена, ни дочь об этом не знали…

Гермия думала найти объяснение тому, что произошло. Констанс просто не может жить спокойно, без эмоционального всплеска, без приключений. И не важно, какого толка будут эти приключения: поездки в отдаленные места, ночевки под открытым небом или любовные связи на стороне… Может быть, запертый в клетку большого города и ее, Гермии, жизни в черно-белую клетку, он истосковался по миру, где все зыбко и неясно? Недостаток адреналина в крови, усмехнулась она. Но даже если это и так, Констансу все равно нет ни оправдания, ни прощения. Пусть возвращается в свой мир. А она… Она больше не может так. Она сделала все, что могла…

В доме третий день надрывался телефон, но Гермия опасалась брать трубку. Работники компании были предупреждены о ее отсутствии, а Никто другой ее не волновал. Конечно же, волновал, только слышать его она не хотела…

Правда, ей мог звонить Поит, но, зная о его неожиданно изменившемся отношении к Констансу, Гермия не хотела говорить с ним. Рассказы о невинных отношениях между бывшим мужем и его любовницей не вызывали в ней ничего, кроме ярости и стыда. Стыда за людей, которые могут так нагло и театрально лгать…

А телефон все не умолкал… У Гермии появилось дикое желание стукнуть по аппарату чем-нибудь тяжелым. Навязчивое треньканье звонка повисло в ушах, и даже в те короткие промежутки, когда аппарат молчал, эти звуки продолжали слышаться Гермии.

— Так и с ума можно сойти, — пробормотала она, тяжело поднимаясь с кровати. — Нет, все-таки стоит отключить телефон…

Она подошла к аппарату и отчетливо услышала звонок, раздававшийся из сумки. Какой-то умник звонит ей на телефон и одновременно на мобильный… Кому-то она жизненно необходима… Вытащив мобильный из сумки, Гермия выяснила, что звонит Поит. Брать или не брать трубку? Ладно, в конце концов, хуже ей уже не будет…

— Да, Поит… — Собственный голос казался чужим и далеким, тяжелым и трескучим, как в фильме, записанном с плохим качеством.

— Куда ты пропала, Гермия? Я с ума схожу! Звонил в компанию, но секретарша сказала мне, что тебя несколько дней не будет… Что, по-твоему, я должен думать?

— Не знаю, Поит. У меня все в порядке. Просто я хочу отдохнуть, немного прийти в себя… — Это звучало, как хорошо заученный урок, и Поит это почувствовал.

— По-твоему, отдохнуть — это запереться в четырех стенах? Сходить с ума в одиночестве?

— Я вовсе не заперлась, — зло ответила она. — И уж, тем более, не схожу с ума…

— Можешь рассказывать эти сказки кому-нибудь другому. Я не так уж плохо тебя знаю.

— И чего ты хочешь? — У Гермии было одно-единственное желание: как можно скорее закончить этот разговор.

— Как это ни странно, я хочу видеть тебя в добром здравии… И вообще хочу тебя видеть.

— Поит, — сказала она уже мягче, — я сейчас не готова. Ни к встречам, ни к разговорам.

— Я думаю, ты ошибаешься, и хочу тебе это доказать…

— Не стоит.

— Стоит. — Гермия с удивлением услышала в голосе Пойта непривычно твердые, решительные нотки. Он всегда был с ней мягким и ласковым. Что же изменилось? То, что они уже не вместе, и он стал относиться к ней совсем по-дружески? Это, конечно же, прекрасно, но тон, которым была сказана последняя фраза, напугал ее.

— Может, все-таки решать буду я, а не ты. В конце концов, речь идет о моих проблемах… — попыталась она отвоевать роль хозяйки положения.

— В общем, так, Гермия… — Поит на другом конце провода, по всей видимости, окончательно растерял свое обычное терпение. — Жду тебя сегодня в восемь в «Хилтли». Маленький кабачок с музыкой…

— В стиле «кантри», — продолжила за него Гермия. — Куда угодно, но не туда. В «Хилтли» ты меня не затащишь. — Воспоминание о «Хилтли» тут же породило массу других воспоминаний: первое знакомство с Констансом, их волшебный танец, исполненный страсти и загадки, его серые пасмурные глаза… — Нет, — повторила Гермия. — Только не «Хилтли».

— Только не «Хилтли», только не «Мирикал Мэйд», только не… еще десяток ресторанов! — возмутился Поит. — Нельзя быть такой сентиментальной, Гермия. Может, теперь ты переедешь из Мэйвила в другое место? Как тебе идея?

— Мне казалось, ты меня понимаешь, — обиделась Гермия. — Не думала, что ты окажешься таким бесчувственным!

— Я просто реалист, Гермия… И пытаюсь помочь тебе выбраться из того порочного круга, в который ты сама себя загоняешь. Так нельзя. А теперь слушай меня внимательно. Если в восемь часов тебя не окажется за одним из столиков «Хилтли», я приеду к тебе домой с отрядом полицейских, которым сообщу о том, что ты планируешь покончить с собой. Поняла?

— Что?! — Гермия не верила своим ушам.

— То, что слышала. Можешь не сомневаться в том, что я это сделаю.

Она и не сомневалась. Судя по голосу, Поит был настроен решительно. Стоит ли проверять его слова или все-таки согласиться? Хуже уже не будет. То, что она пережила за эти три дня, измотало ее, и теперь она не чувствовала практически ничего. Она согласится, а там будь, что будет.

— Хорошо, — тусклым голосом ответила она. — Я приеду, Поит. Только пеняй на себя, потому что я сейчас не очень-то контролирую свои слова и действия.

— Отлично, — повеселел Поит. — В восемь в «Хилтли». И не вздумай меня обмануть.

— Не обману.

Гермия положила трубку и подошла к зеркалу. Наверное, работники «Хилтли» решат, что к ним пожаловала сама госпожа Дракула. Бледное лицо, синие тени под глазами, отсутствующий взгляд. Хороша, нечего сказать… Но приводить себя в порядок не было никакого желания. Ни малейшего…

С тех самых пор, когда Гермия последний раз посетила «Хилтли», он не изменился. Все те же деревянные столы с пузатыми ножками. Все те же огромные стулья, на которые с легкостью могли сесть два человека. Все тот же свет, приглушенный и приятный. Все та же легкая музыка. И такая же атмосфера тепла, радости и бесшабашного веселья.

Только Гермии сейчас было совсем не до веселья. Воспоминания тут же хлынули на нее потоком яркого, ослепительного света. Только если от яркого света можно защититься темными очками, то от света воспоминаний спасения не было. Гермия присела за одинокий столик и заказала себе бокал легкого фирменного коктейля «Кантри».

И какого черта добивался Поит, пригласив ее сюда? Наверное, возомнил себя знатоком человеческих душ и решил, что вышибет клин тем же самым клином… Вытащил из дома да еще и опаздывает. Гермия прищурилась, взглянув на часы. Как есть, опаздывает. И даже не звонит, чтобы предупредить и извиниться…

Кстати, насчет «Хилтли»… Что-то она не помнит, чтобы рассказывала Пойту о том, с какими воспоминаниями связан у нее этот кабачок. Тогда почему он сравнил его с «Мирикал Мэйд»? Откуда узнал? Наверное, Гермия возражала против этого местечка слишком категорично. И он догадался… Поит всегда прекрасно чувствовал ее настроение. А уж теперь, когда отношения между ними приобрели дружескую окраску, он стал понимать ее еще лучше…

Гермия огляделась по сторонам. Пойта по-прежнему не было. Ей стало не по себе. А вдруг он так торопился на эту встречу, что по дороге с ним что-нибудь случилось? Нет уж, лучше об этом не думать…

Официантка, хорошенькая девушка, одетая как дочка фермера девятнадцатого века, принесла Гермии коктейль. Правда, пить его ей уже не хотелось. Сделав над собой усилие, Гермия нашла губами соломинку и глотнула. В общем-то, совсем не плохо. Даже вкусно. Через несколько минут внутри стало теплее. Тронулась невидимая льдина и поплыла в непонятном направлении…

Гермия махнула официантке и заказала еще один бокал. Так легче, честное слово, легче, уговаривала она себя. Тупая боль, досаждающая ей все это время, потихоньку уходила. Горечь таяла. Главное, не переборщить с напитком. Надо вовремя сказать себе стоп. Иначе к приходу Пойта — если он, конечно же, когда-нибудь придет, — Гермия будет похожа на нетрезвого вампира…

Заиграла знакомая песня. Эту песню Гермия смогла бы угадать даже с одной ноты. Эта песня, простая, но душистая, как утренний луг, пробуждала в ней те самые чувства, от которых она так хотела избавиться. Эта песня мучила ее и одновременно доставляла ей радость, сковывала ее и одновременно дарила несказанное наслаждение, забиралась в самые отдаленные лабиринты души, а потом вспархивала из них, как бабочка, и сладко щекотала душу…

Она вслушивалась в безыскусные слова и чувствовала, как к горлу подступают рыдания.

Она уже не могла сдерживать слезы, которые стучались в глаза так же, как в окно бьются дождевые капли. Ей было больно, физически больно. Душа рвалась наружу, требовала свободы, хотела птицей взметнуться ввысь, чтобы потом рухнуть вниз сгоревшим метеоритом. И Гермия не выдержала. Она закрыла лицо чужими, обессилевшими руками и разрыдалась. Теперь ей было все равно, что подумают о ней окружающие, все равно, как посмотрит на это Поит, если найдет ее, плачущую за столиком. Наплевать… Она больше не может копить в себе боль и ждать, когда та разорвет ее на части. Слезы очищают. Так пусть они очистят ее полностью от этой жестокой любви, которая сжигает ее изнутри…

Вдруг чьи-то руки легли ей на плечи. Чье-то дыхание, обожгло ей виски. Чьи-то губы, знакомые, нежные и страстные губы прильнули к ее волосам, затем к мокрому от слез лицу, затем к глазам, полуслепым от рыданий. Она боялась открыть глаза, боялась поверить своему счастью, боялась ошибиться. Но в душе она точно знала, была уверена: это он. Только его руки могли касаться ее так нежно, так терпеливо. Только его поцелуи могли ранить и согревать ее одновременно. Только он мог сделать ей так больно и так хорошо…

— Герми, девочка моя, — раздался глухой шепот у самого виска. — Я думал, что сойду с ума от страха тебя потерять. Ну скажи мне, что это неправда. Скажи, что мы будем вместе и больше никогда не расстанемся… Я буду сидеть рядом с тобой, как цепной пес. Буду караулить каждый твой вздох, каждый твой сон. Я каждую минуту, нет, каждую секунду буду наслаждаться твоими прикосновениями, умирать в твоих объятиях. Скажи…

Гермия открыла глаза. Перед ней было мокрое от слез — не то ее, не то его собственных — лицо Констанса. Она хотела оттолкнуть его, но не могла. Потому что чувствовала: с каждой секундой, которую она проводит в его объятиях, ее сердце распускается как цветок…

— Ты любишь Мэгги? — всхлипывая, спросила она.

— Мэгги мой друг. Она всегда знала, что я люблю только одну единственную женщину. И эта женщина — ты… К тому же Мэгги теперь встречается с Пойтом.

— С Пойтом? — ошеломленно переспросила Гермия.

— Ага, — улыбнулся Констанс. — А что, твой дружок теперь гораздо интереснее, чем был раньше. Отдых на Комодо пошел ему на пользу…

— С Пойтом… — все еще не веря своему счастью, повторила Гермия. Ведь если Мэгги встречается с Пойтом, она никак не может быть любимой Констанса.

— Наконец-то я вижу свет…

— Какой свет?

— Зеленый свет в твоих глазах. Еще минуту назад они были похожи на две хмурые тучи, льющие дождь. А теперь появился свет. Значит ли это, что ты мне веришь? Значит ли это, что ты будешь верить мне всегда?

— Да… — прошептала Гермия, уткнувшись в большое и такое уютное плечо Констанса. — Конечно, да… Только никогда и ничего от меня не скрывай. Слышишь, никогда…

— Слышу. И, клянусь тебе, не буду. Я слишком дорого заплатил за свою глупость. Теперь я буду умнее…

Он прижался к ее щеке своей щекой. Она слегка отпрянула.

— Колется, — улыбаясь, объяснила Гермия. — Сколько же ты не брился?

— Три дня. Не ел, не пил, не брился и думал только о тебе…

Интересно, сколько же продлится это неожиданное счастье? Но Гермия старалась не задумываться об этом. Всю жизнь не возможно распланировать, а сейчас ей хорошо. Очень хорошо. И, пожалуй, это самое главное…

— Джамбата, попроси Болу, чтобы она не ставила миринго рядом с Гермией…

— Не ставить миринго? — удивился Джамбата. — Гермия любить миринго. Очень любить…

— Это я знаю не хуже тебя, — рассмеялся Констанс. — Только вот мне почему-то не хочется, чтобы невеста на собственной свадьбе… гм… перебрала миринго. Тут у вас столько красавцев, — посмотрел он на Джамбату. — Вдруг она выпьет миринго, решит, что я не самый лучший, и бросит меня?

— Шутить? — спросил Джамбата. — Гермия любить Конни. Очень любить…

— Понял, понял, — перебил его Констанс. — И все равно, поставь-ка ты миринго подальше от моей невесты…

— Это что еще за дискриминация, — послышался с порога голос Гермии. — Интересно, почему я не могу пить то, что мне нравится?

— Муж и жена… — торжественно начал Джамбата, но Гермия не дала ему продолжить речь:

— Не должны ругаться друг с другом, а, тем более, из-за мелочей… Я все понимаю, Джамбата. Но кто-нибудь объяснит мне, почему Поит не ограничивает Мэгги в напитках?

— Я объясню, — засмеялся Констанс и начал медленно двигаться в сторону Гермии. — Потому что он еще не знает, что такое миринго.

Гермия увидела этот хитрый маневр и попятилась к дверному проему.

— Нет, нет, Конни. Не ходи за мной. Я только что сделала прическу и собираюсь надеть платье. Ты же хочешь видеть меня красивой?

— Я? Я хочу видеть тебя рядом. И даже лучше без платья…

Он мастерски перепрыгнул через стол, вызвав удивление у Джамбаты, и погнался за Гермией.

— Ой, не надо, Конни. Прошу тебя, не сейчас!

Но, невзирая на протестующие возгласы, Констанс схватил ее и заключил в объятия.

— Ты не жалеешь, что мы вернулись сюда? Ты ни о чем не жалеешь?

Он заглянул в зеленые глаза с золотым ободком вокруг зрачка. В них было столько света, столько счастья, что он понял — эти вопросы были лишними…