Даниил во рву львином
О. Чюмина

Четыре долгих дня на дне глубоком рва
Томились голодом четыре грозных льва,
И сквозь железную решетку их темницы
Струилися лучи последние денницы
Кровавым отблеском. Отчаянье и гнев
Терзали пленников, и их могучий рев,
Пугавший путника, был слышен издалека.

Тоской и голодом терзаяся жестоко,
Они металися; от блеска их зрачков,
От рева грозного их диких голосов,
Казалось, задрожать готовы были своды.
В былые времена, боясь своей свободы
Лишиться и спеша укрыться от врагов,
Пещеру вырыли лесные великаны,
И сводом ей служил небес лазурный свод.
Но царь Ассирии плитами грунт песчаный
Задумал вымостить, и прежний их оплот
Он приказал затем пещерой сделать львиной.

Их было четверо. Кой-где скелет звериный
Иль человеческий у темных стен белел
И, попираемый ногами их, хрустел.

Среди окрестностей Гоморры,
Где лишь песок встречают взоры,
Бродил когда-то первый лев,
И оглашал могучий рев
Царя зверей ее просторы.
Никто из лап его живым
Не уходил, и львом степным
Он был — могучим львом пустыни.

В стране, где блещут небеса
И где Евфрат струится синий,
Второй когда-то родился.
Ему дремучие леса
Приютом были. Близ Евфрата
Когда являлся он — объято
Смертельным ужасом, кругом
Бежало все. С большим трудом
Его поймали. Беспощадный
К своей добыче, кровожадный —
Он был могучим львом лесов,
Пугавший мирных пастухов
И их стада; высот нагорных,
Отвесных круч, ущелий черных
Властителем был третий лев.

Четвертый, чей ужасный гнев
Был беспощадней урагана,
Когда-то жил у океана.
Он не рычал, но только пасть
Раскрыв свою, зевал угрюмо,
Весь поглощен какой-то думой,
И, людям отданный во власть,
Не голода он знал мученья,
Но только скуку и презренье…

Вокруг него другие львы
Теснилися. Следя за птицей
Среди небесной синевы,
Они метались по темнице,
Огнем светились их зрачки,
И страшны были их скачки.

Но вдруг открылася решетка их тюрьмы.
У входа, втолкнутый какими-то руками,
Явился человек, наедине со львами
Оставшийся в тюрьме, средь наступившей тьмы.

И львы голодные, пришельца не терзая,
Который бледен был и саваном одет,
Как старцы мудрые, сошлися на совет,
О брошенной для них добыче рассуждая.

И молвил лев степей: «Когда явился он,
Я словно ощутил пустыни дуновенье
И солнечных лучей увидел отраженье,
Сиянием своим заливших небосклон;
С ним все увидел я, чего лишен отныне,
Я знаю: он пришел из глубины пустыни».

И лев лесной сказал: «Когда-то близ моей
Пещеры день и ночь я слышал шум ветвей.
Мне голос пришлеца напомнил тихий шорох
Ветвей в вечерний час и песни соловьев.
Заката кроткий блеск сияет в этих взорах.
И к нам явился он из глубины лесов».

И молвил горный лев: «Он чист, как снег Ливана,
Явившийся меж нас нежданно человек,
И он величествен, как царственный Казбек.
Не знает страха он, и злобы, и обмана,
И ясным кажется его спокойный взор.
Я знаю: к нам сюда явился он из гор».

Но лев, который жил в стране у океана,
Чей голос заглушал порывы урагана,
Сказал: «Живя вблизи пучины темных вод,
В ней отраженными и солнечный восход
Я видел, и закат, и сумрак ночи звездной.
У моря я сжился и с вечностью, и с бездной.
Не зная имени пришельца, у него
Во взоре я небес увидел отраженье

И знаю, что его приводит Божество».
Когда настала ночь, неся успокоенье,
Тюремщик, подойдя к пещере львиной, был
Невольно поражен и замер в изумленье.
В вечернем сумраке спокойно Даниил
Стоял среди тюрьмы, задумчивый и строгий,
И львы простертые ему лизали ноги.

 

Отправить

Недостойный раб Ваала и Астарты

Стих плохой