Глава 18
Наше пребывание в самолетах стало настолько частым, что, оказавшись вновь высоко над землей, я задалась вопросом: «Неужели я практически полжизни провела в Миннеаполисе, никуда не выезжая? Как я вообще жила без поездок? Да и можно ли это было назвать жизнью?»
Затем я начала вспоминать нашу беседу с Эдрианом. Каждое слово, произнесенное им, оставило маленький отпечаток в моей памяти. Мы разговаривали долго, касались самых разных тем. Мне было так легко с ним, и несмотря на то что наши мнения кое-где расходились, казалось, о чем бы я ни завела разговор: о музыке, о кино, книгах, писателях – наши мысли всегда будут тождественны.
Вначале нам пришлось вылететь из Фос-ду-Игуасу, сделать пересадку в Сан-Паулу, провести там полтора часа, а затем нам предстоял еще один перелет из Бразилии в Португалию, Лиссабон.
В столице Португалии мы оказались, когда город только-только начал просыпаться. Улицы абсолютно пустые, мертвые, даже туристов не видно. Позже мы узнали от водителя такси, что сегодня выходной день и большинство местных разбрелись по пляжам.
На этот раз нам пришлось арендовать два такси. В одном разместились я, Фелис, Фил и Андреа, в другом – все остальные.
Лиссабон очаровал меня с первых минут. Всюду помпезные памятники, величественные соборы, выполненные в самых разных архитектурных стилях. Каждый уголок этого города пропитан историей.
Мы оказались на центральной улице Лиссабона – Авенида да Либердад, вдоль которой тянется живописная аллея с фонтаном, стилизованным под водопад, с множеством необычных, прекрасных растений. На этой улице сосредоточено огромное количество дорогих магазинов, отелей, ресторанов, каждый из которых отличается своим неповторимым дизайном, а в промежутках между многоэтажными зданиями виднеются небольшие киоски с выпечкой, книгами, сувенирами.
Когда мы свернули на одну из маленьких, узких Лиссабонских улочек, Португалия предстала перед нами в совершенно другом виде. Извилистая улица плотно застроена по обеим сторонам двух-трехэтажными домами, с маленькими, аккуратными балкончиками, на каждом из которых красуются прелестные горшочки с дивными цветами. Так уютно, гармонично. Лоск и помпезность теряются на фоне таких атмосферных улиц, и вскоре понимаешь, что истинная красота Лиссабона как раз таки и выражается в этих улочках, которые пронизывают город, словно кровеносные сосуды, несущие в себе жизнь.
Мы остановились в небольшом пансионе, что находится в одном из жилых кварталов.
Наш номер не отличался изысканным убранством: две кровати, такое же количество тумбочек, торшер, кресло, телевизор на миниатюрном деревянном столике. Но одна приятная особенность все же в нем была – крохотный балкон, с которого можно разглядеть каждую деталь улицы.
– Этот город перенес землетрясение, пожары, он был полностью разрушен, – говорит Андреа, сидя на балконе. – И теперь посмотри на него. Он вновь великолепен, будто ничего и не было. Поразительно.
Город постепенно начинает оживляться. На улице то и дело появляются местные жители, изредка слышен звук проезжающих мимо машин, доносятся голоса прохожих. Нам повезло, что мы попали сюда в выходной день, когда столица преисполнена тишиной и умиротворенностью, когда нет суеты, шума и можно услышать город, почувствовать его.
Внезапно я поняла, что, несмотря на то что я нахожусь в кресле, моя жизнь никогда прежде не была столь динамичной, никогда в ней не было столько разнообразия, никогда я еще не чувствовала себя такой свободной, как сейчас. Свободной и счастливой.
Фелис каждые десять минут навещала нас с Андреа. И лишь ее присутствие напоминало мне о том, что чувство беспомощности гораздо сильнее чувства свободы и полностью его перекрывает.
– Я смогу пересесть на кровать, уверяю, – твердо заявляю я.
– Джина, Эдриан сказал мне, что вчера ты упала, я не хочу, чтобы это произошло снова. Мне не трудно тебе помочь, не противься.
– На этот раз кровать находится на одном уровне с креслом, так что все нормально. – Я чувствую, как непроизвольно повышаю тон. – Фелис, я бесконечно благодарна тебе за заботу, но иногда она бывает лишней.
Фелис, не произнося ни слова, разворачивается и покидает наш номер.
– Это было слишком, – констатирует Андреа.
– Я знаю.
Мне нечего добавить, я ясно понимаю, что перегнула палку.
– Значит, ты упала вчера?
– Да.
– И позвала на помощь Эдриана?
– Нет. Он сам явился, случайно.
– «Случайно», – ухмыляется Андреа.
В следующее мгновение выражение лица Андреа резко меняется. Глаза сильно зажмурены, губы напряжены.
– Что с тобой? – растерянно спрашиваю я.
– Ничего особенного. Мои умирающие мышцы любят напоминать о себе болью.
– Я… могу чем-нибудь помочь?
– Единственное, что ты можешь сделать – не смотреть на меня так, будто из моей груди вот-вот вылезет Чужой.
Я издаю нервный смешок и чувствую, как мое сердце медленно разрывается при виде того, как тело Андреа содрогается от очередной волны боли.
– Мама говорит, что когда к тебе приходит боль, нужно попытаться вспомнить самое светлое событие в своей жизни. Теплые воспоминания действуют эффективнее любого обезболивающего.
– И о чем ты думаешь? – спрашиваю я.
– Раньше ничего хорошего в моей памяти не всплывало. Я закрывала глаза и видела врачей, кабинет рентгенодиагностики, который я ненавидела всем сердцем, потому что после его посещения, моя история болезни становилась все толще и толще. Воспоминания были настолько монотонны, что становилось еще больнее. Но теперь… теперь все иначе. Помнишь, когда мы были в церкви, я сказала тебе, что живу ради вознаграждения? Так вот, я абсолютно убеждена в том, что я его получила. Я хотела испытать что-то невероятное, что-то иное, чтобы хотя бы на пару минут забыть о болезни. И сейчас эти боли, что я ощущаю, кажутся такими смешными, незначительными.
Тело Андреа расслабляется. Долгожданное облегчение передается и мне, будто я сама испытала ее боль.
Нас обеих начинает клонить в сон. Я успешно перебираюсь из кресла на кровать, Андреа засыпает в кресле.
Пробуждение после глубокого сна оказалось отнюдь не легким. Мысли спутались, та половина тела, что может чувствовать, безумно ноет из-за крепко вцепившейся в меня усталости.
Андреа уже вовсю бодрствует, ее кресло то и дело наворачивает круги по комнате, и казалось, что от приступа боли, что настиг ее ранее, не осталось ни следа.
– Сколько я спала?
– Около трех часов.
– А чувство, будто целую неделю. И мне мало.
Андреа смеется.
– Давай, сажай свою задницу в кресло, и поехали. Я еле тебя разбудила, нас с тобой все ждут в холле.
Я нехотя следую указанию, подъезжаю к зеркалу и ахаю от увиденного отражения в зеркале: волосы в разные стороны, ужасные мешки под глазами, поникший взгляд.
– Выглядишь паршиво, – говорит Андреа.
– Спасибо.
– Да ладно, это абсолютно нормально. Ты выглядишь как истинный путешественник: уставший, потрепанный, но жутко счастливый.
Как только мы оказываемся в холле, нас встречают шесть недовольных лиц.
– Вы слышали о таком понятии, как пунктуальность? – спрашивает Карли.
– Да, вроде того, – отвечает Андреа.
– Как можно быть настолько безрассудными?
– Карли, это моя вина, я проспала. Но давай не будем из этого делать трагедию?
– Потеря времени – для нас трагедия, – изрекает Карли, и после ее слов мне становится не по себе.
– Не стоит паниковать, дамы, такси нас уже ожидает, времени у нас предостаточно, – вмешивается Эдриан.
Я мысленно благодарю его за это. Медленно расслабляюсь, заметив смягчившийся взгляд Карли.
Путь от Лиссабона до мыса Рока был недолгим, около сорока минут. Он пестрил многочисленными пляжами, живописными склонами, чьи девственные зеленые уголки сразу привлекали внимание. Я не могла ни на минуту отлипнуть от окна автобуса, боясь пропустить что-то интересное.
Достигнув конечной остановки, мы уже без промедлений выбираемся из автобуса. Туристы разбрелись по смотровой площадке, всюду слышны звуки затворов фотоаппаратов, голоса, смех и шум Атлантического океана. Я пытаюсь осмотреться вокруг, борясь с пылающим солнцем, что слепит глаза. По правую сторону в нескольких метрах от остановки расположен тот самый маяк, окруженный небольшими домиками, о котором упомянул Джон в своей последней подсказке. Сооружение выделяется ярко-красной крышей и белыми стенами, по краям обрамленными серыми камнями. Вблизи обрыва установлена стела, увенчанная крестом.
– Мы просто обязаны туда пойти, – слышу я голос Тома.
– Ты уверен, что вынесешь это? – спрашивает Эдриан.
– Что происходит? Вы о чем? – пытаюсь войти в курс дела я.
– Когда я покупал билеты на автобус, мне выдали вот это.
Эдриан дает мне в руки буклет, на котором кричаще-желтым цветом написано: «ЕЖЕГОДНЫЕ МОТОСОРЕВНОВАНИЯ В ЛИССАБОНЕ! НЕ ПРОПУСТИТЕ!»
– Так, и в чем проблема?
– Проблема заключается в том, что Томас хочет туда пойти, хотя забыл, что пару лет назад у него была тяжелейшая депрессия, связанная с мотогонками, потому что там…
– Хватит! – вмешивается Том. – Это было два года назад, сейчас все изменилось! Вы уже не мой психотерапевт, поэтому я имею право делать то, что считаю нужным!
– Я не запрещаю тебе, Том. Я просто хочу предостеречь тебя.
– Я не нуждаюсь в этом! С чего вы взяли, что можете принимать решения за кого-то? Мы сейчас не в центре, и я не собираюсь вас слушаться.
– Прекратите! – не выдерживает Карли. – Объясните мне, какого черта мы устраиваем проблему на пустом месте? Это просто гонки! И если парень хочет туда пойти, мы не возражаем. Что здесь такого? Эдриан, вам не кажется, что вы и правда слегка перегибаете палку?
Эдриан несколько секунд молчит.
– Вы правы, я что-то действительно много на себя беру. Прошу прощения.
Закончив свою реплику, Эдриан разворачивается и уходит к толпе туристов, что скопилась у стелы.
Брис и Том так же молча направляются к обрыву.
– Мне кажется, мы лишние здесь, – говорит Фелис.
– Так, а ты про что, Фелис? – спрашивает Андреа.
– Я про то, мы не должны были ехать с вами. Мы с Эдрианом наивно полагали, что вы без нас не справитесь.
А еще больше мы ошибались в том, что думали, что вы умеете быть благодарными.
Мы переглядываемся с Андреа, и я внезапно вспоминаю сегодняшний инцидент, когда я осмелилась накричать на Фелис. Мне становится жутко неловко, стыдно, но я так и не отваживаюсь выразить свое извинение.
Как только мы добрались до хилого деревянного ограждения, что тянется вдоль всего обрыва, все мысли и разногласия вмиг улетучились. Завораживающий вид могущественного океана поглотил нас, оставив дряхлые физические оболочки на суше и забрав с собой все наше сознание. На горизонте бескрайний синий океан сливался с голубизной неба. Безумный, шквалистый ветер гонял тяжелые облака. Когда солнце скрывалось за ними и его лучи оказывались пленниками туч, океан становился еще темнее, мрачные волны с пугающей мощью разбивались об острые каменные глыбы, сварливо бурля белой пеной. Но стоило лучам пробиться сквозь облачную завесу, как Атлантика начинала переливаться синими, голубыми, зелеными красками.
– Ууууухууууу! – восклицают Томас и Брис.
– Это чертовски круто! – говорит Андреа.
– Я люблю эту жизнь! – вырывается у меня. В этот момент я почувствовала, как моя душа рвется наружу, как электрические импульсы побежали по моему телу. Я закрываю глаза и представляю, как я и все остальные резко встаем на ноги, покидаем свои кресла и бежим по зеленому склону, визжа от радости.
Открываю глаза и замечаю, что рядом со мной сидит Фил. Он кладет свою ладонь на мою. Его длинные дрожащие пальцы переплетаются с моими.
– Куасиво.
– Да… – говорю я, глядя в его счастливые глаза, – очень красиво.
Внезапно мой взгляд падает на Карли, которая находится у ограждения.
Мы с Филом приближаемся к ней.
– Карли?
Она молча смотрит вдаль, ниточки ее губ сложились в улыбке. Затем ее глаза опускаются вниз, указательный палец руки тянется к ограде, на которой высечены слова: «Танзания. Дар-Эс-Салам. Остров Бонгойо. Лодка Хамизи». А сбоку как обычно – инициалы Джона.
– Теперь я понимаю, что такое настоящая любовь, – говорю я.
Наконец-то Карли обращает на меня внимание.
– И что же это?
– Это дарить счастье любимому человеку даже после смерти.
Обратно в Лиссабон мы решили отправиться на последнем автобусе, чтобы успеть насладиться закатом. На туристической площадке несколько ресторанов, мы выбираем тот, в котором наименьшее количество голодных туристов, и занимаем столик.
Каждый заказывает себе бокал красного вина и Pasteis de bacalhau, что означает «пирожные из трески» с рисом.
За необычным названием прячется вполне обычное блюдо – жареные рыбные котлетки с аппетитной, хрустящей, золотистой корочкой.
– Совсем недавно я боялась выйти из своей палаты, сделать хоть одно лишнее движение, а глоток вина для меня казался просто чем-то немыслимым… а теперь я ужинаю на краю света, на самой западной точке Европы. Я безумно счастлива, и я хочу поблагодарить вас всех за это. Вы здесь, вы рядом со мной, с вами мне ничего не страшно, я могу пойти в джунгли, забраться на дикие скалы… да, черт возьми, я могу сделать больше, чем все эти люди, что собрались здесь, потому что у меня есть вы. Спасибо вам. – Карли делает глоток, и мы следуем ее примеру.
– Не люблю все эти нежности, но, Карли, вы самая крутая бабулька, которую я когда-либо встречал, – говорит Том, и мы смеемся.
Все остальное время мы проводим за разговорами о дальнейших маршрутах, все это сопровождается шутками, смехом, обстановка настолько непринужденная, расслабленная, что мне вдруг показалось, что я нахожусь дома, в кругу своей семьи, мне стало так уютно и тепло на душе.
Но внезапно нашу умиротворенную атмосферу прерывает звук бокала, что выпал из рук Фила и разбился, оставив на мраморном полу лужу недопитого вина и многочисленные осколки.
Всему виной стало появление пожилого мужчины, который, по всей видимости, был знаком Фелис и Филу.
– О, Господи… – говорит Фелис. – Как такое вообще возможно?
Фил в застывшей позе завороженно смотрит на этого мужчину. Я вижу, как его некогда полные счастья глаза наполняются слезами.
– Фелис, что происходит? – спрашивает Эдриан.
Но Фелис так и не удается ответить, мужчина, заметив нас, в сопровождении молоденькой брюнетки покидает ресторан. К столику подбегает официант, бросает какие-то слова, которые пролетают мимо наших ушей, быстро убирает осколки и следы вина и так же быстро исчезает.
– Папа! – Фил резко цепляется за колеса кресла, выезжает из-за стола и направляется к выходу.
– Филипп, стой! – кричит Фелис, но тот ее не слушает.
– Это отец Фила? – спрашивает Карли.
– Приемный отец, – говорю я.
Фелис срывается со своего места, мы следуем за ней.
На улице ветер разыгрался не на шутку, порывы настолько сильные, что коляска едва может устоять на месте.
– Сынок, я тоже рад тебя видеть, – говорит Август, находясь в крепких объятиях Фила.
– Ну, здравствуй, Август.
– Вы, собственно, кто?
– Я… ухаживаю за Филом.
– Сиделка, значит. – Август вырывается из объятий Филиппа. – А что вы здесь делаете?
– Да вот, знаете ли, решили попутешествовать.
– Мы тоже. Надо же какая судьба интересная штука, заставила нас встретиться на краю света.
– Милый, я жутко замерзла! – пищит брюнетка.
– Ну что ж, рад был повидаться с вами. Пока, Филипп. Будь хорошим мальчиком.
Август издает смешок, разворачивается и следует за своей подружкой.
– Папа! Папа! – кричит Фил, но тот даже на поворачивается в его сторону.
– Вот ублюдок, – говорит Брис.
– Следите за Филом, – просит Фелис, а затем бросается вдогонку за Августом. Они скрываются за небольшим сооружением.
– Филипп, – начинаю говорить я, а затем останавливаюсь, не зная, что еще сказать.
В этот же момент Фил срывается с места, мы едем за ним, останавливаемся у того самого сооружения, что скрывает от наших глаз Фелис и Августа, и начинаем прислушиваться к их разговору.
– Ты за все эти годы ни разу не позвонил ему! Нам пришлось сказать, что ты умер. Если бы ты знал, как он мучался!
– Отлично! Значит, вы меня похоронили? А какое право вы имели такое ему говорить? Вы – никто для него, а я – его отец!
– Отцы не бросают своих детей.
– А кто его бросал? Я все девять лет шлю деньги в ваш центр, чтобы обеспечить ему нормальную жизнь.
– Ему не нужны твои деньги! Филу необходима любовь и забота близких, как ты этого не понимаешь?
– Мой долг обеспечить его всем тем, что требуется при его состоянии, а любовь и забота… Я до последнего не хотел усыновлять больного ребенка, но мне все равно пришлось это сделать ради своей жены, которая возомнила себя матерью Терезой и решила нести этот крест до конца своих дней. Но я не она. После ее смерти я решил, что еще хочу пожить для себя. Я не хочу тратить свою жизнь на этого слабоумного овоща.
У меня закололо в груди после услышанных слов. Я смотрю на Фила, первый раз я вижу в его глазах столько грусти и отчаяния. Он не выдерживает и застает врасплох Августа и Фелис.
– Сынок, я…
У Фила на коленях его маленький рюкзачок. Он медленно открывает небольшой карман, не сводя глаз со своего «отца», затем в его руках оказывается фотография, на которой запечатлен он, когда ему было совсем немного лет, и Август. Продолжая смотреть в глаза Августа, Фил рвет на части фотографию, ветер подхватывает ее клочки и уносит вдаль.
Большинство туристов покинули мыс до начала заката, поэтому претендентов на места в последнем автобусе немного.
Ветер пронизывает до костей, челюсти стучат друг о друга, автобуса даже и не слышно. Но все это кажется таким мелким по сравнению с тем, что нам довелось увидеть.
– Как же мне хотелось надрать задницу этому уроду, – говорит Брис.
– Не стоит, – вмешивается Карли, – он несчастный человек. Все, что он имеет, – это огромное количество денег, бумажки, только и всего, которые он отдает на рестораны и девушек, что пользуются им. Я уже представляю, как он умирает в одиночестве. Никому не нужный, никем не любимый.
– Фил, – говорит Фелис, – если сможешь, прости меня. Я не должна была тебя обманывать.
На лице Филиппа вновь появляется улыбка. Он подъезжает к Фелис и обнимает ее.
– Фил, чувак, я горжусь тобой! – говорит Том.
– Уасибо, увак.
Мы смеемся и не замечаем, как к остановке подъехал долгожданный автобус.
Утром следующего дня мы, как и планировали, отправились на мотодром.
На входе двухметровый амбал с длинными масляными волосами и кучей бессмысленных татуировок на руках потребовал наши билеты.
– О, интересно, что вы забыли на мотогонках?
– То же, что и ты, верзила, – отвечает Карли.
Трибуны полупустые, но шум от болельщиков такой, будто стадион заполнен от края до края. Земля дрожит под ногами от рева мотоциклов.
Все, за исключением Тома, впервые оказались на гонках. Томас, преисполненный радости, ведет нас на самое лучшее, по его мнению, место, где будет удобно наблюдать за происходящим. Мы останавливаемся в третьем секторе, на небольшом клочке стадиона, где отсутствуют сиденья, благодаря чему мы имеем удобную площадку, где можем комфортно расположиться.
– Вот она, моя стихия: звук двигателей, крик зрителей и запах горячего асфальта. Когда-то это все было моим смыслом жизни.
Внимание всех присутствующих приковано к старту, где образовалось небольшое скопление мотогонщиков в сверкающих шлемах и разноцветной экипировке. Затем началось настоящее зрелище. Гонщики заставили взвыть своих железных коней и синхронно двинулись в путь. Раньше я никогда не интересовалась спортом, не понимала, в чем люди находят удовольствие, наблюдая за бегунами, гонщиками, лыжниками и прочими. Но сейчас, находясь на мотодроме, я почувствовала то, зачем сюда приходят. Невероятный наплыв энергии, драйв, тревога за участников гонки слились воедино, с самой первой секунды я не могла отвлечься ни на мгновение, а порой я вместе с остальными болельщиками кричала: «Давай! Вперед!» Хотя, если быть честной, я понятия не имела, кому я кричала, ведь я даже не знала, за кого нужно болеть.
Шины скрипят по асфальту, гонщики, одурманенные желанием победить, мчатся на бешеной скорости, преодолевая километры. Мое сердце каждый раз в ужасе замирало, когда близ нас проезжали мотоциклы. Я боялась, что кто-то может повернуть не туда и врезаться в соперника. Иногда мне казалось, будто я сама сейчас нахожусь на железном коне и мчусь навстречу ветру без капли страха и с бушующими в крови дозами адреналина.
В конце концов, победу одержал гонщик из Сан-Диего. Мы все с великим облегчением выдохнули, когда соревнование закончилось. Но самое главное, что оно закончилось без происшествий.
– Вот это мощь! – говорит Брис.
– У меня сердце в пятки уходило каждый раз, когда они ускорялись или совершали крутые повороты, – слегка дрожащим голосом говорит Андреа.
– Том, а если бы ты исцелился и следы патологии исчезли навсегда, ты бы вернулся в спорт? – интересуется Карли.
– Трудно ответить на этот вопрос, на самом деле. Не зря же говорят: «То, что делает нас счастливыми, губит нас».
– Томас Уилфорд, это ты?! – внезапно слышим мы мужской голос за нашими спинами.
Обернувшись, мы видим, что перед нами стоит один из мотогонщиков.
– Руфус Челлингтон? Да ладно! Как ты здесь оказался? Ты же, насколько я помню, решил покинуть спорт.
– Решил, но так и не решился, – смеется Руфус. – А ты как здесь? О тебе последние два года ничего слышно не было.
– Я… был в разъездах. После выписки решил удариться в путешествия.
– Да, ты молодец! Я думал, что после смерти брата ты не скоро оправишься.
Внезапно беззаботная ухмылка Тома исчезает с губ, а лицо мрачнеет.
– Да, я оправился, – тяжело сглатывая, говорит Том.
– Ну ты давай, не пропадай. Надеюсь, будем чаще видеться на гонках.
Парень уходит, а напряжение внутри Тома все нарастает, вместе с нахлынувшей горечью.
– Томас, – говорит Эдриан.
– Ничего не говорите, прошу вас.
После сказанных слов Том разворачивает свое кресло и отдаляется от нас.
– У Тома был брат? – спрашивает Андреа.
– Он мне не говорил, что у него был брат, – говорит Брис.
– Эдриан, ты же знаешь? – спрашиваю я.
– Знаю, но я не вправе это разглашать.
Остались считаные часы до отправления в аэропорт. Карли и Фелис отправились в медицинский центр на диализ, а мы с Андреа в компании Фила вновь занялись любимым процессом: расфасовкой вещей по чемоданам.
В номер заходит Брис.
– С тех пор он совсем не разговаривает. Я не знаю, что это за история, но, кажется, ему очень больно.
– Первый раз вижу его таким, – изрекает Андреа. – Мне кажется, его лучше не трогать.
– А я думаю, нужно позвать Эдриана, – говорю я.
– Предлагаешь устроить им сеанс?
– Да, ему нужна помощь. И оказать ее сможет только специалист.
Мы направились в номер Эдриана, озвучить свою просьбу, но ответ последовал совсем не такой, какой мы ожидали.
– Вчера он был крайне недоволен тем, что я вмешиваюсь в его жизнь. Неужели вы не помните?
– Эдриан, я думаю, он уже понял, что был не прав.
– Нет, как раз таки он был прав. Я не имею права насильно предлагать свою помощь.
– Я не был прав.
Мы оборачиваемся и видим Тома.
– Помните, на одном из своих сеансов вы говорили о том, что прошлое как паразит, который присасывается к тебе и от него уже не отвязаться? Ты можешь жить настоящим, думать о будущем, но прошлое всегда настигает тебя. Что бы ты ни делал, оно постоянно вонзает свои острые клыки в тебя. И ты бессилен.
– Том, расскажи всем о том, что с тобой произошло. Они должны знать. И тебе станет легче.
Томас выдерживает долгую паузу, медленно катит колеса кресла в центр номера и тяжело вздыхает.
– Его звали Питер. Он был на пару лет младше меня и тоже увлекался мотоспортом. На последних гонках мы вместе участвовали и… произошла авария. Он всегда был впереди меня, и меня это жутко раздражало, я начал догонять его, я не чувствовал ничего, кроме желания победить, я несколько раз подрезал его, но в очередной раз я не рассчитал силу, и мы врезались друг в друга. Я был в сознании, когда приехали врачи, видел, как наши мотоциклы, превратившиеся в груду металлолома, оттаскивали от мотодрома, видел, как… тело Питера поместили в черный пакет или что-то вроде того. Он скончался на месте. А я выжил. И я ненавидел, ненавижу и буду ненавидеть себя за то, что я сделал. Я убил своего брата.
По щекам Тома потекли слезы, он едва сдерживается, чтобы не зареветь в голос.
– Я думал, что могу справиться, думал, что прошло уже достаточно времени, но, черт возьми, я никак не могу перестать жить иначе, не вспоминая о нем. Я не жалею о том, что стал инвалидом. Это наказание, которое я заслужил. Но лучше бы я умер или же вовсе не приходил в сознание, стал овощем, без чувств и воспоминаний.
Эдриан подходит к Тому и кладет свою ладонь на его массивное плечо.
– Ты справишься, Том. За это время ты стал гораздо сильнее, чем тебе кажется. Я был поражен с самого начала, когда ты решился пойти на гонки. Это значит, что ты уже на полпути к успеху. Ты обязательно справишься, прекращай винить себя.
– Мне очень жаль, Том, – тихо произносит Андреа.
– Ты все время жил с этим, никому ничего не рассказывая, и ты смеешь называть себя слабым? С такой болью может жить только сильный человек, – говорит Брис.
Я не нашла нужных слов, чтобы выразить свое сочувствие. Лишь приблизилась к нему и обняла, чувствуя, как внутри его все клокочет.
