Наступили долгие недели ожидания документов и ответов посольств. Я поняла, что ожидание – одно из худших вещей, что сопровождает человечество. Это безвозмездная потеря времени. Не знаю, почему я стала озадаченной временем, а вернее его количеством, которое неизбежно исчезает. Возможно, я поставила себя на место Карли, для которой время стало очередным смертельным фактором. И каждый день, который мы тратили на подготовку, казался мне ядом, который медленно убивает Карли.

И вот осталось всего двадцать четыре часа до вылета в наш первый пункт назначения – Каракас. Было воскресенье, и это воскресенье ничем не отличалось от предыдущих воскресных дней. Пациенты, как обычно, отдыхали от будничных процедур, лекарств, хриплых голосов врачей. В воскресенье нам позволяли просыпаться на час позже, это поистине блаженный день. Он выражался в безмятежности, спокойствии, весь день мы проводили на улице, в парке, а вечерами собирались в холле, где был телевизор, и смотрели уже до боли знакомые фильмы, потому что коллекция дисков с фильмами была невелика, и даже я, несмотря на небольшой срок пребывания в этом центре, пересмотрела уже все. И конечно, как обычно, перед обедом пациенты группами выбирались в церковь. Это воскресенье не стало исключением. Пока пациенты читают молитву, я наблюдаю за солнечными лучами, которые проскальзывают сквозь огромные витражные стекла. К середине службы я покидаю церковь и наслаждаюсь тишиной, не тронутой и не нарушенной какими-либо звуками.

– Даже не верится, что через несколько часов я уже не буду прятаться по кустам, чтобы выкурить сигарету, – говорит Андреа.

– Зачем ты куришь? Ведь в твоем положении курение приносит больше вреда, нежели здоровым людям.

– Курение – это единственная вещь, которая связывает меня со здоровыми людьми. – Сделав небольшую паузу, Андреа продолжает: – Обещай, что когда мои руки перестанут двигаться, будешь подносить мне зажигалку.

– Обещаю. Это самое странное обещание за всю мою жизнь.

На мгновение мне стало неловко оттого, что мое положение не настолько плачевное, как у Андреа. Мне становится стыдно за каждое мое действие, за то, я могу себе позволить больше, чем Андреа. Порой ко мне приходит могучее утешение, в которое я стараюсь вцепиться так сильно, словно хищник в свою добычу. Это утешение состоит в том, что мне вроде как повезло, как бы то ни было. Ведь некоторые люди и вовсе оказываются парализованными от головы до кончиков пальцев ног, что гораздо страшнее, нежели параплегия. И мне вновь становится неловко оттого, что я так думаю.

– Ты здесь будешь жить до конца? – спрашиваю я.

– Не знаю, не решила еще. Но умирать я хочу уж точно не в доме родителей. Они меня доконают. Мама будет, как обычно, крутиться около меня, следить за каждым моим действием и тихо плакать у моей кровати, когда я засну. А отец, наоборот, будет раздражать меня своим безразличием. То есть ему, разумеется, не все равно, что со мной происходит, и в глубине души мне кажется, что ему очень больно. Но это человек с пожизненным лимитом на чувства и эмоции, и когда мама начинает ему рассказывать про очередные заключения врачей или же про какие-то новые методы лечения, разработанные молодыми учеными, отец лишь кивает головой и делает погромче телевизор, изредка перебивая маму комментированием спортивных новостей. Когда я буду умирать, мое тело будет полностью парализовано, и, возможно, я не смогу говорить, так что мне придется терпеть всю эту удручающую обстановку. Я даже не смогу возразить и заткнуть уши.

Перед ужином я решила заглянуть в библиотеку, чтобы вернуть книги, которые мы с Филом прочитали. Выйдя из библиотеки я замечаю в коридоре Эстер. В белой шелковой рубашке и элегантных черных брюках, которые подчеркивали всю прелесть ее длинных худых ног. Заметив меня, Эстер махнула рукой и пошла ко мне, а я тем временем двигала колеса кресла ей навстречу.

– Привет. Если я не ошибаюсь, Эдриан куратор твоей группы?

Я наблюдала за ее губами. Пухлые, покрытые блеском. Чувствую аромат ее духов. Не резкий, сладкий, казалось, что это вовсе не парфюм, а истинный ее запах.

– Да, верно, – говорю я, нелепо подражая ее голосу и манерам.

– У меня есть небольшая просьба. Не могла бы ты передать ему кое-что.

Она достает из своей миниатюрной белой сумочки небольшую бархатную коробочку, которая хранит в себе интригу драгоценности, что скрывается под ее крышкой.

– Конечно.

– Спасибо.

Эстер окинула меня взглядом, как показалось мне, с долей жалости и презрения.

– Вы вылетаете завтра?

– Да.

– Счастливого пути.

Эдриан редко появлялся в центре последние несколько недель из-за постоянной беготни с документами для поездки. Я боялась и сегодня не застать его на рабочем месте, но мои опасения не оправдались. Он сидел за своим столом, возился с бумагами.

– Я встретила Эстер, она просила передать тебе это.

Я протягиваю ему коробочку. Взглянув на нее, он резко выдыхает, затем следует нервный смешок, из-за которого мне стало не по себе.

– Поздравляю. Ты стала очередным ее посредником, через которого она возвращает мои подарки.

– Все в порядке?

– Да. Мы решили остаться друзьями. Друзьями, которые из-за своих упрямства и гордости не могут посмотреть друг другу в глаза.

Эдриан говорит это с неподдельной легкостью. С той легкостью, с которой он проводил со мной сеансы, убеждая, что жизнь довольно-таки простая штука, если не донимать себя ненужными мыслями.

Несколько секунд я не нахожу нужных слов и просто сижу, глядя на него и ожидая от него подробностей.

Но затем я не выдерживаю.

– Вы расстались из-за поездки?

– По ее мнению, я живу только своей работой и не способен ни на что другое, кроме того, как проводить сеансы с людьми со сломанной душой. Но знаешь, что самое печальное? Она полностью права.

– Ты мог бы отказаться.

– Не мог. И ты сама это знаешь.

– Вы часто с ней ссорились?

– Нет, ссоры были редким явлением в наших отношениях. Но если они и возникали, то только по моей вине, например, она любила готовить курицу в кисло-сладком соусе, а я терпеть не могу китайскую еду.

– Вы помиритесь. Вот увидишь, она поймет, что в ее жизни лучше тебя никого не будет.

– Ты думаешь, что я идеален?

– Нет, идеальные люди это что-то за гранью фантастики, как теория голографической реальности. Я лишь хочу сказать, что если она действительно любит тебя, то разлука даст ей понять, что ей без тебя тяжело.

Говорю я это в надежде, что горечь и досада, которые сопровождают каждое мое слово, завуалированы спокойствием и сожалением.

В столовой, во время ужина, каждый из пациентов то и дело подходил к нашему столику, желал удачи в пути, просил выполнить какую-то просьбу.

– У меня в Пенсильвании живет сестра, не могли бы вы встретиться с ней и передать ей кое-что от меня?

– Артур, к сожалению, это невозможно. Наш маршрут даже рядом с Пенсильванией не лежит, – говорит Андреа.

Артур – это тот самый одноногий старик, которого я видела в первые дни приезда, он живет в корпусе-интернате.

– Я буду скучать по этим навозным лепешкам, – говорит Том, держа в руке оладью из цветной капусты.

– Ты так говоришь, будто уже никогда сюда не вернешься, – буркнул Брис.

– Вы много путешествовали в своей жизни? – спрашиваю я.

– До аварии я ездил по разным штатам на мотогонки. Калифорния, Техас, Коннектикут.

– У меня было одно-единственное путешествие – переезд из Франции в США.

– У меня то же самое, только переехала я из Огайо. А ты?

– Мы с семьей каждое лето выбирались в горы. Папа учил меня взбираться на вершины, это было чертовски сложно. В специальном клубе скалолазания нам выдавали одежду и обувь, которая была на два размера меньше. Это делается специально, чтобы уверенно стоять на мизерных зацепах. До сих пор помню эту боль в пальцах, которые сложились пополам. Сейчас бы я так хотела ее вновь почувствовать.

– Зря ты это делаешь, Джина, – говорит Брис. – Зря мучаешь себя желаниями, которым не суждено сбыться. Лучше живи настоящим, привыкай к новым обстоятельствам. Так гораздо легче, поверь мне.

За ночь до поездки на меня всем своим грузом навалилась меланхолия. Было трудно признаться себе в том, что я искренне полюбила это место с его дряхлыми пациентами и отвратительной едой. Я искала свою крепость, место, где я буду в безопасности и которое будет опьянять меня своим покоем. И я его нашла, сама того не подозревая. Меня знобило от одной лишь мысли, что завтра я столкнусь с бешеным миром, таящим в себе кучу опасностей. Но еще больше мне было не по себе оттого, что нас будет сопровождать Эдриан. Только сейчас я поняла, насколько сильно я не хочу этого. Не понимаю, зачем он ввязался в это, ведь ему пришлось пожертвовать ради этого своими отношениями с прекрасной Эстер. Мне придется постоянно видеть его, слышать его голос, просить о помощи в случае необходимости. Быть рядом с ним – это все равно что быть запертым в винном погребе, будучи алкоголезависимым.

– Фил, где же твой серый свитер? Я уже всю комнату обыскала, – говорит Фелис.

После того, как я заполнила свой небольшой чемоданчик необходимыми вещами, я принялась помогать собирать в дорогу Фила.

– Думаешь, ему понадобится свитер?

– Конечно, это незаменимая вещь. Я его сама ему связала и подарила на Рождество. Ну куда же он запропастился?

– А где его родители?

– У него нет родителей. Он до шести лет жил в приюте, а потом попал в приемную семью.

– А как здесь оказался?

Фелис внезапно прекратила рыться в шкафу и обратила свой взор на Фила, который в это время перебирал вещи в своем комоде, чтобы найти что-то нужное.

– Филипп, спустись на третий этаж в химчистку, спроси у Нормы, не знает ли она, куда делся твой свитер. Я уверена, что эта еврейка прибрала его к своим рукам.

Фил выходит из комнаты.

– Разве он сможет ей об этом сказать?

– За столько лет его уже здесь все понимают. Фил прожил в приемной семье четыре года. Его родителям, Августу и Глории, было около шестидесяти. Затем Глория умерла из-за саркомы в позвоночном столбе, и Августу стало в тягость воспитывать сына с ДЦП. Он решил его отправить сюда на месяц, чтобы оправиться после смерти жены.

– И этот месяц затянулся на девять лет.

– Верно. Мы решили сказать Филу, что Август погиб, думали, что ему будет легче пережить его смерть, нежели предательство. Но после того, как он узнал эту новость, его начали посещать кошмары. Они словно проклятье навалились на него, и даже лучшие психотерапевты нашего центра не могут с ними справиться.

– Ему очень повезло, что здесь ты.

– Да уж. Я полюбила этого мальчика с самого первого дня. Он удивительный ребенок.

Вылет в Каракас у нас был на 7:00. Нам пришлось встать в четыре утра, чтобы доехать до аэропорта Филадельфии. Мы собрались у центральных ворот. На лице каждого из нас были заметны следы усталости и радости.

К нам подошла Роуз.

– Прощу вас, будьте осторожны. Держитесь вместе и в случае чего сразу же возвращайтесь.

– Да здравствует свобода! – кричит Том, когда мы уже сели в микроавтобус и начали отъезжать от центра.

Затем я провалилась в сон и спала до самого приезда в аэропорт. Давно я не слышала столько шума. Мне казалось, что все это время я провела вдали от цивилизации, поскольку уже отвыкла от такого количества людей, машин, реклам и даже запахов.

Мы воспользовались специальными услугами авиакомпании, в частности, транспортированием инвалидов-колясочников. Но нам пришлось столкнуться с небольшим минусом: наши коляски пришлось отдать в багажное отделение и пересесть на коляски компании. Нас вначале никто об этом не предупредил, поэтому мы были ошарашены этим известием.

Нам помогли войти в самолет, расположиться, и, уже сидя в кресле самолета, я могла дышать полной грудью. Мое место оказалось рядом с Карли и Андреа. Фил и Фелис сидели впереди нас, а Брис, Том и Эдриан позади.

– Люблю летать на самолетах только из-за еды, которую здесь подают. Не знаю почему, но на высоте шесть тысяч метров она кажется намного вкуснее, чем на земле, – говорит Том.

– Ты как? – спрашиваю я Карли.

– Я вроде как счастлива. Но мне страшно от той неизвестности, что нас ждет.

– Ты никогда не задумывалась над тем, что именно приготовил для тебя твой муж?

– Конечно, я думала об этом. Но Джон до такой степени непредсказуем, что мои догадки исчезали так же быстро, как и приходили мне на ум. Это может быть все, что угодно. От маленькой ракушки, до величественной статуи, которую он соорудил в мою честь.

– Интересно лишь одно, где он брал столько сил на путешествие, будучи на последней стадии рака, – говорит Андреа.

– Его желание увидеть перед смертью что-то новое, неизведанное, любовь ко мне и неугасаемый энтузиазм давали ему силы. Джон был необычным человеком, которого даже смерть не смогла заставить остановиться перед заветной мечтой.