Глава 8. Гибель свидетелей
В шесть часов утра сыщики почаевничали, и Лыков стал гримироваться. В гардеробе был костюм босовика: опорки, рваный пиджак и тертый картуз. Алексей Николаевич подгрязнил себе руки и лицо, наклеил седую бороду и такие же брови. Переодевшись, спросил у коллеги:
— Годится?
— Прямо хоть сейчас в рештак!
На всякий случай питерцу подобрали вид с подходящими приметами. Он стал Малахием Сафроновым, запасным рядовым с непрописанным паспортом.
— Ну, храни вас Бог, — сказал Красовский, пожимая Лыкову руку. — Мне пора на службу. Как будете уходить, ключи отдайте дворнику.
Сыщики расстались. Они провели вместе чуть не сутки, и надворный советник в полной мере оценил Красовского. В нем не было блеска и лихости Асланова, зато была надежность и очевидная порядочность. При большой доле занудства…
Алексей Николаевич решил изучить не сам Лаврский завод, а его казармы. Как обжигают кирпич, надворного советника не интересовало. А вот публика, прибившаяся к заводу… Хотелось увидеть тех, кто состоял при арендаторе для других дел. И питерец полез в Госпитальную гору. Он поднялся в Печерск по «собачьей тропе». Вязкие берега Кловского ручья пришлось преодолевать чуть ли не вброд. В одном месте близ тропы трое мужиков распивали с утра пораньше бутылку. По виду, портяночники с Бессарабского базара. Они покосились на сыщика и, кажется, задумались: не порыться ли в карманах у прохожего человека. Но старший сказал:
— Да там блоха на аркане… Пущай идет.
Потом питерец увидел красивый больничный сад. Но тропа лишь краем задевала его, и скоро опять пошли обрывы и косогоры. Миновав их, «босяк» оказался среди каких-то армейских построек. А затем вдруг, неожиданно для себя, вышел на Московскую улицу, главную в предместье.
Народу вокруг стало больше, особенно солдат. Пройдя между юнкерским училищем и беседкой ипподрома, Лыков обогнул Арсенал с Лаврой, потом миновал лагерь крепостной артиллерии. Шел еще с полверсты и вдруг очутился на краю оврага. За ним открылась совсем другая местность: безлюдная и неустроенная. Кое-где разбросаны избы, хаотично, безо всяких улиц. Меж ним густо натыканы деревья, а вдали сияют купола храма.
Сыщик понял, что он в Зверинце. Ну и местечко… Станут резать, и никто даже криков не услышит. Вместо дорог тропы, дома — гнилушки самого убогого вида. Под березой валяется пьяный, сапоги с него уже сняли, и он жмется от холода, но не просыпается. Купола за деревьями — это Выдубицкий Свято-Троицкий монастырь. А угрюмые казармы принадлежат Лаврскому кирпичному заводу.
Однако попасть внутрь человеку с улицы не удалось. Забор, в заборе крепкие ворота, а в воротах сидел сторож. Плечистый мужик с прищуром, так обычно смотрят кабатчики. Сторож остановил гостя сильным толчком в грудь:
— Куда прешь, дядя?
Лыков просительно снял картуз, сказал:
— Вы, я вижу, тоже из запасных?
— Ну…
— Вот и я бывший солдат. Место ищу. Нету местов в Киеве, хоть ты сдохни. А я на любые работы согласен, вот. Помогите ради пречистой матери, окажите такую милость.
Мужик посмотрел на дрожащего от холода босяка и сжалился:
— Солдат, говоришь? А где службу справлял?
Лыков стал во фрунт:
— Рядовой третьей роты сто тридцатого пехотного Херсонского Его Императорского Высочества великого князя Андрея Владимировича полка Малахий Сафронов.
— Знаешь, брат, помочь твоей беде трудно. И тут свободных должностей в обрез. Потому — завод наш при самой Лавре состоит. Понял? На святую обитель трудится. Может, у тебя медаль какая есть? Это здесь могут зачесть.
— Нету медали… — шмыгнул носом Лыков.
— Нет? Ну, не тушуйся. Я так скажу…
Вдруг из-за плеча сторожа, как черт из коробочки, вынырнул рослый детина в сапогах гармошкой и новой полупрусской фуражке.
— Ванька, ты с кем тут болтаешь?
Теперь уже караульщик вытянул руки по швам:
— Так что, Лука Емельянович, солдат пришел, места просит.
Детина подошел к Лыкову, очень внимательно осмотрел его с ног до головы. Потом грубо взял за ворот, оттащил саженей на пять и просипел:
— Чтоб я тебя здесь больше никогда не видел.
Когда разжал хват, сыщик хотел что-то сказать в свое оправдание. Но почувствовал, что его сейчас ударят, и припустил бегом прочь…
Так ему не удалось попасть в заводские казармы. Но он остался доволен. Человек, выставивший гостя, происходил из уголовного мира. На это глаз у сыщика был наметанный.
Задача разведки оказалась выполнена. Можно возвращаться на явочную квартиру, смывать грим и ехать в сыскное отделение. Но, коли уж попал в такое место, Лыков решил изучить его подробно. Он прошел насквозь весь Зверинец, снова и снова ужасаясь его трущобам. И это вблизи Киево-Печерской Лавры. Как на другом конце земного шара… Редкие прохожие все были из низов, причем самого дурного пошиба. Сыщик осмотрел укромные уголки: Караваевские дачи, пороховые погреба, старое еврейское кладбище. Отдельно прошерстил выселок под названием Верхняя Теличка. Выселок стоял на обрыве, на самом краю Печерской горы, и походил на помойку. Зверинец здесь кончался. Внизу шли рельсы железной дороги и уходили на мост через Днепр. За рельсами виднелась еще горсть домов. Оказалось, то была Нижняя Теличка. Названия сыщик узнал от пьяной бабы, которой дал две копейки.
— А кто тут обитает, в твоих Теличках?
— Да мы обитаем, — ответила баба и икнула.
— А кабак у вас есть?
— Есть.
— А на ночлег можно устроиться?
Баба мучительно задумалась, потом изрекла:
— Эта… надо у Луки Мельяныча спросить.
— Кто таков?
— Ко… комендант, ик! Комендант здешних мест.
— Ну и что? Я ему отчет, что ли, должен давать?
— Должен.
— С чего это вдруг?
— Так здесь заведено, солдатик, — ухмыльнулась баба. — Без согласия Луки Мельяныча никто тебя не поселит. А он мужчина строгий.
— Да уж испытал, — пожаловался Лыков. — Вытолкал меня взашей из ворот, ладно не прибил.
— Тогда что ж. Нету тебе здеся прописки. А форсу двадцать копеек есть, служивый?
— Тебе что за дело?
— Так пойдем под куст, я тебя убла… обла… ик! Ну, ты смикитил. Двоегривенный всего. А?
— Да ну тебя, вон нос-то какой, того и гляди провалится.
— Тогда пошел на…
Баба разразилась отборной матерщиной, и Лыков быстро покинул криминальную слободку.
Умывшись и переодевшись, он в десять часов утра поднялся в сыскную полицию. И сразу встретил там Асланова. Надзиратель был какой-то взъерошенный и сердитый.
— Алексей Николаевич, куда вы вчера пропали? Я искал, искал вас. Хотел вместе Безшкурного допросить, а то вы давеча обижались.
— Спиридон Федорович, я ведь в командировке. Значит, мужчина немного холостой и отчасти неженатый. Сами должны догадаться, где я был.
— Ах, это! Ну, дело хорошее. Бабы в Киеве сладкие. Созонт во всем признался. Его люди приткнули Афонасопуло.
— Как так? — опешил надворный советник. — А мне он другое пел. Что, и протокол подписал?
— Разумеется.
— Мне надо с ним переговорить. Срочно.
— А вот не выйдет, Алексей Николаевич. Сбежал Созонт. Нарезал винта, на жаргоне блатных.
— Как сбежал? Когда?
— Нынче утром. Мы же с вами решили перевести его в Лукьяновский тюремный замок, помните?
— Помню. И что?
— Вот по пути туда он и сбежал.
— Да расскажите толком, как это вышло? Вы что, арестованных в тюрьму без конвоя посылаете, своим ходом?
Околоточный насупился:
— Конвой даем. Но идут туда пешком через весь город. А там, на углу Львовской и Старо-Житомирской, находится трактир Михновского. Известное место и расположено так удачно…
— Спиридон Федорович, для кого удачно?
— Для уголовных, черт бы их драл. Уж не в первый раз они эту проделку в ход пускают. Заходят туда, вроде для того чтобы отдохнуть. Спрашивают сначала чаю, а потом, с хитрецой, водки. Если видят, что конвоиры поддаются. Подпаивают их — и в бега. Прислуга, ясное дело, у фартовиков в сообщниках, помогает. В третий раз оттуда подследственные ноги делают.
— Куда же вы смотрели? И чем думали?
Асланов обиделся:
— Я, ваше высокоблагородие, позвольте напомнить, вам не подчинен. И слушать ваши резкости не намерен.
— Но…
— За конвой отвечает околоточный надзиратель Сороковый из полицейского резерва. Вот ему и задайте свой вопрос.
Лыков понял, что перегнул палку.
— Прошу меня простить, Спиридон Федорович. Виноват, погорячился.
Татарин покосился, подумал — и протянул руку:
— Мир.
— Мир, Спиридон Федорович. Но как теперь быть с дознанием по убийству Афонасопуло?
— Следователю передать. Мы свое дело сделали.
— Но «ивана» нет, он сбежал.
— Будем ловить, служба у нас такая. Рано или поздно поймаем. Ответит. Опять же, есть два его подручных и куча конфискованного барахла. Кстати, вам не нужен порт-табак серебряный? Бесплатно, в презент от киевской сыскной полиции? Я еще реестр не составил.
— Спасибо, я не курю. Но вот что меня смущает…
И Лыков рассказал Асланову о том, что услышал от «ивана», только без упоминания Яшки Гицеля.
Околоточный задумался, потом спросил:
— Безшкурный велел оценщика не трогать? Оттого, что тот сын адъютанта бывшего генерал-губернатора? Сомнительно как-то. Дрентельн давно в земле истлел. Его уж все забыли. А у нас паспорт убитого и письменное признание главаря.
И надзиратель показал питерцу протокол допроса. Там черным по белому было подтверждение его слов и подпись Безшкурного. Вот так оборот!
— Надо тех двоих из банды допросить, которые попались, — предложил Асланов. — Может, они что слышали про разговор?
— Верно. Давайте вместе, а?
— Давайте. Только не сегодня, сегодня днем у меня дела, а вечером облава по берегу Днепра. Созонт точно не называл вам человека, которого он посылал наводить справки?
— Нет, — соврал Лыков.
— Значит договорились. Не хотите с нами на облаву? Я заметил, вы человек лихой, навроде меня.
Но вечером у надворного советника было назначено свидание с Яшкой Бурвасером, и он отказался.
Новость о побеге «ивана» стала неожиданностью. Теперь есть два протокола допроса, один на руках у Лыкова, второй — у Асланова. Они различаются в главном, и оба подписаны. Обычно следователи верят последней версии. Кроме того, паспорт оценщика. Откуда он взялся в притоне? Подбросил все тот же Асланов? Николай Александрович говорил, что нельзя доверять ни одному слову этого человека.
Питерец хотел отыскать Красовского и обсудить с ним новость. Но тут его поджидала вторая подряд неудача. Городовые из отряда Николая Александровича сказали, что того срочно услали в командировку. Прямо с утра. В местечке Ходорково Сквирского уезда зарезали почтовика, который вез денежные пакеты. Силы полиции на местах слабые, и губернатор распорядился подкрепить их опытным сыщиком из губернского города.
Теперь оставалось надеяться лишь на встречу с гицелем. Хорошо бы убедить его явиться в полицию и подписать протокол. Тогда дознание продолжится так, как нужно Лыкову. В противном случае киевляне попытаются закрыть дело. Вот убивец, вот его признание, вот паспорт жертвы — чего еще надо? Надворный советник уже решил, что пойдет до конца. Если потребуется, вынет открытый лист за подписью министра. В версию, что Афонасопуло убили люди Созонта Безшкурного, он больше не верил.
Сыщик с трудом дождался вечера. Несколько раз ему казалось, что за ним приглядывали. Какие-то люди передавали питерца с рук на руки, «хвост» все время менялся, и его нельзя было обнаружить. Но чувство, что за ним следят, не покидало. Ну и черт с ними. Главное, чтобы пришел Бурвасер.
В девять вечера Лыков навестил «Шато-де-Флер» и стал прогуливаться по аллеям. Поглазел на стерлядей в бассейне и от нечего делать пересчитал их. Пятнадцать, и все приличные. Сделал «козу» черепахе и сказал ей: не скучай. И к назначенному времени подходил к вокзалу.
Все произошло неожиданно. До здания Лыкову оставалось тридцать саженей, когда оттуда послышались крики и наружу стали выбегать перепуганные люди. Сыщик сначала не понял, в чем дело, и ускорил ход. Вдруг сразу в нескольких местах из окон выбились языки пламени. И многоголосая толпа заверещала:
— Пожар! Спасайся!
Мгновенно людей охватила паника. Они стали метаться по аллеям, сбивая с ног друг друга. Визжали женщины, трещали ломаемые ограды. Около вокзала было еще два здания, тоже деревянные. В Закрытом театре давали фарс «Муж охотится». Когда запахло бедой, люди покинули его почти организованно. Мужчины даже выпустили первыми дам. Хуже получилось с Открытым театром. Оттуда выбежали певички, в дезабилье и с всклокоченными волосами. Они рассыпались по дорожкам и стали приставать к прохожим. Одна вцепилась в рукав Лыкову и кричала ему прямо в ухо:
— У меня там осталось драгоценностей на двадцать тысяч! Это все мои сбережения. Прошу вас, умоляю, помогите их вынести, пока не загорелось! Я сама боюсь…
Сыщик схватил пробегавшего мимо рабочего в униформе и приказал ему:
— Подсоби барышне. Награду получишь.
Рабочий прислушался к этим словам и стал расспрашивать этуаль. А Лыков, освободившись, ринулся в толпу. Его интересовало одно: где Бурвасер?
Но вокзал уже пылал, как огромный костер. Войти в него — чистое безумие. Толпа выстроилась вокруг плотным кольцом и жадно глазела. Люди падки до таких зрелищ. Вскоре весь Царский сад и прилегающие к нему улицы были усыпаны зеваками. Прибыли пожарные из Дворцового участка, следом — обоз Киевского пожарного общества. Они принялись в первую очередь изолировать очаг огня и спасать соседние строения. Появился губернатор Трепов и лично возглавил работы.
Опасность угрожала всем сооружениям парка. Несколько раз загоралась стена Открытого театра, обращенная к вокзалу. Потом полыхнула веранда. С большим трудом театр удалось отстоять, он лишь сильно обгорел по фасаду. Вспыхнули было тир и чайный буфет, но их обильно залили водой и спасли.
Вокзал же горел и горел. Зрелище было зловещее и при этом величественное. Огромная толпа собралась вокруг: в парке, на улицах, на крышах домов. Купола Михайловского монастыря и храмов Подола отражали пламя и казались от этого раскаленными. Гигантский факел осветил полгорода…
Через час здание вокзала рухнуло. Гора обломков еще долго догорала, но пожарные сделали главное: не дали огню распространиться.
Случайно оглянувшись, Лыков увидел, что какие-то люди воруют из бассейна стерлядей. Вот ловкачи, воспользовались моментом! Интересно, черепаху тоже прихватят?
Когда стало ясно, что настоящей беды удалось избежать, Лыков протолкался сквозь толпу к губернатору. Тот был в саже, ворот сюртука опален, брови сгорели. Чудак, будто без него не справились бы…
— А, это вы, Алексей Николаевич, — узнал сыщика Трепов. — А у нас тут видите что? Лучшее место для развлечений во всем городе. Жаль, так жаль. Слава Богу, кажется, обошлось без жертв.
— Еще не факт, Федор Федорович, — огорошил начальника губернии надворный советник. — Прикажите тщательно обыскать пепелище. Я подозреваю, что там может быть покойник.
— Какой еще покойник? С чего вы взяли?
— Мне назначил встречу в здании вокзала свидетель по делу Афонасопуло.
— Ну и что?
— Я не видел его в толпе.
— Да здесь тысячи зевак! Вот и не увидели.
— Мы договорились встретиться в восьмом кабинете.
Тут к сыщику подскочил брандмейстер в сияющей каске:
— В восьмом, вы сказали?
— Да.
— Именно там и начался пожар.
Губернатор и сыщик схватили огнеборца сразу за оба рукава:
— Ну-ка, подробнее.
— Подробнее завтра, — отмахнулся тот. — Пока ясно одно: пожар случился от кофейной машины. Из всех кабинетов, по словам прислуги, был занят только восьмой. А через него как раз проходит железная труба.
— Козловский, какая еще труба? — с раздражением спросил Трепов.
— Из комнаты, в которой варят кофе. Труба, видимо, прохудилась. Вылетели искры. Ну и загорелся кабинет.
— Восьмой?
— Да. От него пошло по всему этажу.
— В нем мне и назначили встречу, — напомнил генерал-майору надворный советник. Тот скривился, но дал команду искать труп. После чего уехал с пожарища.
Гору обломков тушили до пяти часов утра. Потом ждали, пока она остынет. Лишь после этого приступили к разбору и никаких тел не нашли. Лыков настаивал и не давал пожарным отлынивать. Когда растащили бревна, открылись две больших ямы, доверху наполненные водой. Арендатор парка Кульчицкий, который тоже не уходил всю ночь, запричитал:
— Только вчера я завез сюда вина на четыре тысячи!
— Что за ямы?
— Одна — ледник, а вторая — винный погреб. Боже, какие убытки… Я разорен!
К сыщику подошел брандмейстер и показал ему кусок расплавленного металла:
— Видите? Это железный поднос. А превратился в чушку. Если тут и был покойник, от него ничего не осталось. Мы зря мучаем людей, они совершенно выбились из сил.
— Череп не мог сгореть бесследно, — возразил Лыков. — Надо осушить ямы и поглядеть, что в них.
Козловский махнул рукой, дал команду продолжать и тоже уехал.
Злые, утомленные пожарные стали шарить в ямах, матерясь себе под нос. И обнаружили-таки нижнюю мужскую челюсть, сильно обгоревшую. Так сильно, что нельзя было понять, свежая она или давнишняя. Находка в таком состоянии ничего не давала сыщику. Он сжалился над огнеборцами и отпустил их.
Вечером 30 мая, на следующий день после пожара в «Шато-де-Флер», губернатор назначил совещание. Явившись туда, Лыков с удивлением увидел помимо полицмейстера Цихоцкого и пристава Желязовского еще и Асланова. Околоточный скромно сидел с краю стола и шелестел бумагами.
Трепов был раздражен.
— Господин Лыков, — начал он, — с какой целью вы вчера измучили и без того уставших пожарных? У меня жалоба на вас со стороны брандмейстера Козловского.
— Я подозревал, что пожар в вокзале возник не просто так. А с целью скрыть убийство важного свидетеля, который как раз ждал меня внутри. Известно, что лучший способ замести следы — это устроить пожар.
— Что за свидетель?
— Сбежавший из-под стражи Безшкурный перед этим заявил мне на допросе, что приказал не трогать Афонасопуло. Хотя тот неосторожно ездил в его владения играть в карты.
— Убийство Афонасопуло раскрыто сыскным отделением, и дело передано судебному следователю, — возразил Цихоцкий. — Вот, ознакомьтесь с протоколом допроса главаря, он сознался.
Надворный советник читать не стал, а передал полицмейстеру свой протокол:
— Лучше вы ознакомьтесь.
Вячеслав Иванович прочитал его, изумился и вручил обе бумаги губернатору. Трепов долго их разглядывал, потом бросил на стол:
— И какому из них верить?
Желязовский с Аслановым схватили протокол Лыкова и впились в него глазами.
— Поймаем атамана и спросим у него, — ответил надворный советник. — А пока есть сомнения, дознание нужно продолжить.
— Кто такой Яшка Гицель? — завелся генерал. Он посмотрел на Цихоцкого, тот на пристава, а тот, в свою очередь, на околоточного. Последний лишь молча пожал плечами.
— Настоящая его фамилия — Бурвасер, — пояснил питерец. — Он подтвердил мне, что действительно наводил справки об оценщике по приказу Безшкурного. И тот распорядился не трогать игрока.
— Как вы узнали фамилию, вы, приезжий человек? — недоверчиво спросил Цихоцкий.
— Мне помог околоточный надзиратель сыскного отделения Красовский.
— Вот как! Без ведома начальства?
— Я искал Спиридона Федоровича, но того не было на месте. Понятно, много дел… А Красовский был. Требовалось действовать срочно. Я предъявил свой открытый лист, и мы поехали ловить Яшку Гицеля.
— Без моего распоряжения, — вставил на этот раз пристав.
— Если бы Красовский отказался, его следовало бы уволить из полиции, — резко осадил Желязовского Лыков.
— Хорошо, продолжайте, — примирительно сказал губернатор. — Куда вы поехали?
— По догадке господина Красовского мы прибыли на завод известного Блювштейна…
— А, это антрепренер по поимке бродячих собак?
— Точно так. Блювштейн сразу указал нам на своего работника Якова Бурвасера.
— Почему именно на него? — живо спросил полицмейстер.
— Единственный там по имени Яков, а кроме того, темный человек. И хвастался, что свой в «Венеции», которая принадлежит Безшкурному.
— Очень сильный ход, — одобрил до сих пор молчавший Асланов. — Вы, конечно, поехали к нему домой?
— Да. Шулявка, Дачная улица, усадьба Регоревской.
— Бурвасер сознался?
— Да. Надзиратель Красовский был свидетелем разговора.
— Что именно сказал жидок? — насупился генерал.
— Что получил приказ от Безшкурного навести справки и выполнил его. А потом лично слышал, как атаман запретил трогать Афонасопуло. Мол, пусть играет.
Киевляне переглянулись.
— Это всего-навсего байка ловца бродячих собак, — заявил Желязовский. — А у нас письменное признание атамана и паспорт убитого. Не забывайте о паспорте.
— Да, — оживился полицмейстер, — вот знатная улика. Как же он тогда появился у главаря в притоне?
Асланова интересовало другое:
— Что же вы, Алексей Николаевич, ничего не сказали мне вчера? Ай-я-яй…
— Вы, Спиридон Федорович, устроили бы засаду на этого Бурвасера. Напугали бы его до смерти. Придали делу официальный ход. А у меня по итогам встречи с ним сложилось впечатление, что он еще не созрел. Уйдет в молчанку, и бейся с ним потом. Поверьте, я опытный человек. Гицелю требовалось время, чтобы решиться. И еще чей-то совет, скорее всего, адвоката или ребе. Получив признание, я тут же предоставил бы Бурвасера сыскному отделению.
— Хотел все сделать сам и оставить нас в дураках, — прокомментировал поляк, обращаясь к начальству.
Но Трепов лишь отмахнулся.
— Алексей Николаевич. Вы должны понять нас с полицмейстером. Я через два дня отбываю в отпуск, а он через три. Мы считали дело об убийстве Афонасопуло раскрытым и с легким сердцем собрались отдохнуть. Вячеслав Иванович вообще едет заграницу на два месяца лечиться. А тут бац! Как же быть? Дознание-то ведется согласно распоряжению господина министра внутренних дел. Долго нам еще здесь сидеть?
— Бурвасер ваш, может, спрятался, — подхватил Цихоцкий. — Рано вы его похоронили. Эти мошенники — народ живучий.
— Надо срочно послать агентов к нему на квартиру и в завод, — ответил Лыков. — Вдруг вы правы и он там? Но, ежели свидетель исчез, значит, все плохо. Я не могу позволить передать дело судебному следователю в таком виде. Оно не раскрыто.
Коллежский асессор даже вскочил от возмущения:
— Ваше превосходительство, я протестую! Он не может позволить… Это наше дело, а не приезжего чиновника. Я как начальник сыскного отделения считаю его раскрытым. Вот признание, вот паспорт, чего еще надо?
Лыков вынул из кармана свой открытый лист и положил его перед поляком.
— Извольте прочесть вслух, что здесь написано.
Цихоцкий просительно обратился к надворному советнику:
— Алексей Николаевич, но как же мои почки? Болят, сил нет терпеть.
— Я не вижу никаких причин вам и его превосходительству откладывать отпуска. Во-первых, за вас останутся заместители. Во-вторых, дело идет своим ходом, и пусть идет. Единственное, что меня удивляет, — это упрямство пристава Желязовского. Не ему решать, раскрыто дело или нет. И даже, извините, не вам с господином губернатором. А одному мне. Сообразно поручению министра.
— Но там ничего нет о дознании убийства! — запальчиво воскликнул коллежский асессор. — Лишь о письме.
— В открытом листе и о письме нет ни слова, — насмешливо произнес Лыков. — Сказано в самом широком смысле: «оказать полное содействие в исполнении поручения, возложенного лично мною». А убийство оценщика — это вновь открывшиеся обстоятельства.
— Я…
Питерцу надоела эта перепалка, и он официальным тоном сказал губернатору:
— Ваше превосходительство! Я вынужден буду обратить внимание министра на несоответствие коллежского асессора Желязовского занимаемой им должности. Он упорно отказывается выполнять распоряжение его высокопревосходительства, изложенное со всей определенностью.
— Ну-ну, Алексей Николаевич, не горячитесь, — сразу ответил Трепов. — Мы уладим этот вопрос без министра. Северин Янович, безусловно, окажет вам полное содействие.
— А вас, господин полицмейстер, — обратился сыщик к Цихоцкому, — извещаю вот о чем. Я доложу в рапорте, как помог дознанию околоточный надзиратель Красовский. Не вздумайте его наказывать. — И добавил: — Заслуги Спиридона Федоровича также не останутся без отметки.
Трепов объявил, закрывая совещание:
— Итак, дознание смерти Афонасопуло не окончено. Сыскная полиция продолжает его по вновь открывшимся обстоятельствам. Ну, всего хорошего, господа. Пожелайте мне приятного отпуска.
Когда сыщики были уже в дверях, губернатор сказал им в спину:
— И бросьте все силы на поимку Безшкурного.
Но это поручение выполнить не удалось. Утром следующего дня обнаружили труп «ивана». Он лежал в ручье Турец около мастерских округа путей сообщения. Созонта убили точным ударом ножа в сердце. Не нашли и Якова Бурвасера, ни дома, ни на службе. Гицель как в воду канул.
