Глава 13. Ангел смерти
Утром встала задача избавиться от слежки. Лыков припас одну идею, пришло время ее испытать. Он спустился на извозчике на Подол и облазил Братский монастырь. Потом осмотрел неподалеку Притиско-Никольскую церковь. Этот маленький храм давно интересовал сыщика. Согласно предания, однажды туда залез вор. А когда начал выбираться с добычей в окно, стена сдвинулась и придавила его. И удерживала до прихода людей… Всегда бы их так!
Закончив с туризмом, Алексей Николаевич вышел к Контрактовому дому и огляделся. Вон его извозчик, стоит, дожидается. А вон «хвост» — двое пеших в толпе. Ага… Сыщик сел в экипаж и велел подняться по Александровской улице. Но вдруг возле станции железной дороги соскочил, бросил извозчику рубль и шмыгнул в вагон. Трамвай рванул так, что никакая лошадь не догонит. Даже пароконная пролетка филеров отстала — экая круча! Действительно, горбатый город… На Царской площади Лыков пересел опять в экипаж и поехал в Татарку.
Дорога оказалась тяжелой. Татарка очень неровная и застроена весьма хаотично. Фурман весь извелся. С трудом, то подымаясь в гору, то спускаясь в овраг, они отыскали дом Саламахи. Унылое строение не первой молодости, во дворе колодец, все замусорено. Вид, правда, хороший — на Никольский монастырь.
Красовский снимал половину дома. Внутри у него был образцовый порядок старого холостяка. Много книг — сыщик оказался книгочеем. И вкусно пахло кофеем.
Николай Александрович обрадовался гостю и сразу угостил его. Сказал:
— Без кофе не могу. Первым делом, как просыпаюсь, выпиваю чашку, а следом вторую.
— Какую вы себе глушь для жилья выбрали, — подивился питерец.
— Зато полдома мои. В центре за эти деньги и конуру не снимешь.
— А как до службы добираетесь?
— Дохожу до Львовской, там сажусь на трамвай. У меня полицейский проездной билет.
За кофеем Лыков показал Красовскому выписки, сделанные его коллегой Аслановым. Пояснил:
— Хочу проверить, не упустил ли чего Спиридон Федорович. Если забыл какой-то случай, значит, там и надо копать.
— Хм… Вы полагаете, смерть Афонасопуло связана с его профессией?
— Строительное дело в вашем городе, оказывается, весьма опасное занятие. Все тропки ведут туда.
Красовский внимательно изучил бумагу и сказал:
— Трех дел тут нет. Причем свежих.
— Ну-ка, ну-ка! По памяти назовете?
Сыщик откинулся на спинку стула и даже закрыл глаза.
— Сейчас…
Он молчал, наверное, минуту. Потом стал загибать пальцы:
— Шишко Маврикий Земович — раз. Зайцев Исаак Ицкович — два. И Тупчий Никифор Саввич — это три.
— Кто они?
— Шишко затеял стройку на Лыбедской площади, возле Троицкой церкви. Хорошее место, много на него охотников было. Зайцев учредил завод по изготовлению силикатного кирпича. Слышали про такой? Он крепче и дешевле глиняного. А Тупчий служил присяжным ценовщиком при управе. Говорили, что он принципиальный и часто у владельцев домов с ним возникали споры насчет оценки.
— Что, Асланов скрыл от меня сразу трех покойников? — возмутился питерец. — Неосторожно. Думал, его проверить нельзя? Вы в отъезде, а другие не посмеют спорить?
— Тут нет ни одного явного покойника, — пояснил Красовский. — Все трое бесследно исчезли. Шишко в декабре прошлого года, Зайцев в марте этого, а Тупчий в апреле.
— Та-а-ак… Вы лично дознавали какое-то из исчезновений?
— Когда люди пропадают, Алексей Николаевич, дознание, как правило, не ведется. Если только родственники не потребуют.
— И тут не велось? Во всех трех случаях?
— Жена и дети Тупчего потребовали. Дознавал сыскной городовой Шандурипа из моего отряда. У нас, у околоточных, по восемь человек в подчинении. Мои все приличные, я их сам отбирал. А у Спиридона такие абреки! Первый среди них — Серега Зелло. Обыватели уж не знают, кого им больше бояться: бандитов или тех городовых.
— И как начальство делит между вами город?
— Раньше было по участкам. Но пришел Желязовский и поменял. Теперь мне поручают дела, где с потерпевших нечего взять. А где можно заработать или отобрать у скачков со шниферами, там Спиридон.
— Но Шандурипа — ваш человек. Он ответит на мои вопросы?
— Я напишу ему записку, тогда ответит.
— Пишите. Сейчас же еду в сыскное. Тут пахнет жареным, чует мое сердце.
— Я вот что помню… — задумчиво сказал Красовский. — Родня Зайцева расследовать его пропажу не просила. Но я все-таки заехал к ним домой, для очистки совести…
— И как?
— Напуганные они были, вот что бросилось в глаза.
— Напуганность — постоянное еврейское состояние, — возразил Лыков. — Что-то важное родственники сказали?
— Нет.
— Тогда я поехал. А к вам, Николай Александрович, такая просьба. Можете выяснить, кто получил участок после исчезновения Шишко? Вы сказали: место было хорошее.
— Ищи, кому выгодно?
— Точно так.
— Хорошо, я узнаю в управе, — кивнул Красовский. — Давайте в обед встретимся, обменяемся сведениями.
— Где?
— Да хоть в кухмистерской напротив Ботанического сада. Помните ее?
— Даже угощался в ней на днях. Но место известное, там ваша конспиративная квартира. Могут взять под наблюдение.
— Могут, — согласился околоточный. — Тогда где?
— Ваш город, вы и решайте.
— По улице Кожемяцкой есть тихая такая чайная…
— Кожемяцкая?
— Над Фроловским женским монастырем, по Замковой горе. Я там жил раньше. Хозяин — честный человек, молчаливый.
— Найду. Вот только боюсь, что буду уже с «хвостом». Ведь придется появиться в сыскном, там мне его и приставят.
— Не беда, — усмехнулся Николай Александрович. — В чайной есть другой выход. Сядем в чистой половине, попросим хозяина никого не впускать. А как закончим, я нырну в проулок и был таков.
— Отлично. Значит, в той чайной ровно в двенадцать?
— Договорились.
Лыков отправился на Большую Житомирскую. Отыскал там городового Тараса Шандурипу, вывел в коридор и предъявил записку. Тот прочитал и стал во фрунт:
— Что изволите?
— Вы вели дознание по факту пропажи Тупчего? В апреле этого года.
— Так точно.
— Расскажите мне об этом деле все, что помните.
Городовой наморщил лоб:
— Звали его Никифор Саввич. Лет около тридцати. Задиристый был человек…
— Что значит задиристый?
— Ну скипидаристый. Ценовщики все продажные, а этот был не такой. Отказывался с домовладельцами ладить. Чтобы они ему, значит, барашка в бумажке, а он им налог уменьшил.
— Понятно. Многие, наверное, обрадовались, что такой человек исчез?
— Да уж. Он один всего и был неподкупный. Извели…
— Что показало дознание?
— А ничего не показало, — развел руками городовой. — Вышел Тупчий из присутствия по квартирному налогу и не вернулся.
— А подробнее?
Городовой опять наморщил лоб:
— Явился за ним какой-то молодой человек. И увел.
— Что за молодой человек? Куда увел?
— Дознанием этого установить не удалось. Да мало ли их там по городской управе ходит? Тут и связи-то, может, никакой нет.
— Может, и нет. А вдруг есть? Как незнакомец выглядел?
— Приличный, воспитанный. Лицо… чистое. Располагающее лицо.
— Возраст?
— Лет двадцать, не больше. Нет, он ни при чем, порядочного человека сразу видать.
Других важных сведений Шандурипа вспомнить не сумел и был отпущен. До полудня еще оставалось время, и Лыков потратил его на изучение журнала происшествий. Пропали три человека… По каждому нашлось несколько строк. И все. Никаких протоколов, актов дознания, показаний свидетелей. Киевская полиция не считала эти случаи преступлениями и не тратила на них время.
Надворный советник потребовал статистику. Найдено за прошлый год двадцать три мертвых тела — в основном бродяги и богомольцы. Немного для такого города… И двадцать человек записаны в безвестной отлучке. Этими занимаются нотариусы, поскольку вступление в права наследства откладывается на пять лет. И жены пропавших не могут вторично выйти замуж: то ли вдовы, то ли семейные. Если кому-то надо ускорить дело, он обращается в полицию. Та запрашивает власти ниже по Днепру — нет ли утопленника, схожего по приметам.
Лыков всегда считал, что безвестная пропажа человека чаще всего означает преступление. Убили, а труп спрятали, чтобы не будить полицию. Но высокое начальство противилось такому толкованию. Зачем портить отчетность? Вот когда найдете покойника, будет разговор. А иначе нет. Мало ли причин? Надоело мужчине семью кормить, лямку тянуть, вот и убежал на вольные хлеба. Или сошелся с какой женщиной, а развод получить трудно, они и подались прочь.
Ровно в двенадцать сыщик входил в маленький одноэтажный домик в полугоре над Подолом. Хозяин чайной провел его в дальнюю комнату и вышел.
— Ну, что узнали? — спросил питерец у киевлянина.
— Участок на Лыбедской площади обнесен забором. Сначала его продали одному мазурику, гешефтеру. У него и денег-то сроду не было. А тот спустя месяц уступил землю Боруху Капусте.
— Капуста и есть подлинный застройщик?
— Да, этот при деньгах, — подтвердил Красовский. — Он занимается доходными домами всерьез. Такой потайной делец, мутный, нечистоплотный. А у вас что? Отыскали моего городового?
— Отыскал. Но он рассказал немного. Вышел ценовщик из присутственных мест, и больше его никто не видел…
— Так вот взял и вышел в никуда?
— Не совсем. Его увел молодой человек располагающей наружности.
Вдруг у Красовского сделалось растерянное лицо.
— Лет двадцати, вежливый?
— Да.
Плечи надзирателя опустились, как будто в нем что-то надломилось.
— Что такое, Николай Александрович?
— Зайцева тоже увел молодой парень. Я не придал значения. Уж очень положительно его описывали… Явно человек из общества, какое он может иметь отношение к бандитам?
Сыщики долго молчали, потом Лыков вздохнул:
— Ангел смерти с чистым лицом. Такой мне еще не встречался.
— А в третьем случае его не было? — задался вопросом надзиратель. — Надо срочно отыскать семью Шишко. В адресном столе возьмем адрес и…
— Я не могу, — отказался питерец, — за мной же следят. Выдадим все наши открытия. Черт возьми, что это такое! В русском городе русский сыщик прячется от русской полиции!
— Вы правы, поеду я один, — согласился киевлянин. — Встречаемся в шесть пополудни на явке, если сумеете избавиться от «хвоста». А не сумеете, пошлю вам записку в гостиницу, курьером.
— Договорились, Николай Александрович. А теперь давайте чаю попьем. С пирогами. Тут вкусные пироги?
— Особенно с рыбой. Но и с печенкой хороши.
— Годится. Зовите хозяина.
За чаем Лыков начал свободный разговор и быстро вывел его на тему женитьбы. Рассказал, как три года боялся сделать предложение богачке. А когда решился, выяснилось, что та давно его ждала и страдала.
— Представляете, Николай Александрович? Все было просто: я люблю ее, а она меня. Но эти проклятые деньги… Три года скитался по холостяцким квартирам, питался чем попало, чуть желудок себе не испортил. А мог жить все это время счастливым семьянином. Не в деньгах счастье.
— Вы думаете?
— Не думаю, а знаю. Если есть у вас на примете хорошая женщина, не тяните время.
— Это не Ангелина ли вам внушила? — заподозрил неладное опытный сыщик.
— Ангелина Васильевна — женщина серьезная, с кем попало на такие темы вряд ли говорит. Но вчера она показалась мне достойной особой. Разве не так?
— Да, так. Но… — Красовский подпер голову кулаком и, помолчав, спросил: — Так вы считаете, не в деньгах счастье?
— Убежден. Их всегда не хватает. Ждать, когда средств станет достаточно, — глупое занятие. Надо жить, ничего не откладывая на завтра.
Лыков промолчал, что является опекуном имения, обеспечивающего сто тысяч годового дохода. Не стал он рассказывать и о том, как вчера серьезная женщина увлеченно играла роль проститутки в гостях у незнакомого мужчины. Даже потребовала в номер гитару и спела цыганский романс. Порочным натурам так хочется иногда побыть порядочными — и наоборот…
На этом полицейские расстались. Алексей Николаевич вернулся в сыскное отделение и засел за журналы происшествий прошлых лет. Когда стукнуло три пополудни, отправился обедать. Он присмотрел симпатичный ресторанчик на Рейтарской, но войти не успел. У входа его окликнули:
— Господин Лыков!
Сыщик обернулся — и с трудом сохранил невозмутимость. Перед ним стоял молодой человек с пушком на щеках, симпатичный, вызывающий безотчетное доверие. Светлые волосы, голубые глаза и немного сконфуженная открытая улыбка. Одет скромно, но аккуратно. Неужели «ангел смерти»?
— Слушаю вас.
Незнакомец снял шляпу:
— У меня к вам письмо от Михаила Федоровича Меринга. Вот.
Лыков развернул бумагу. На бланке КАДО было написано косым почерком приглашение вместе отобедать, для того чтобы «объясниться и помириться».
— Что ж, помириться давно пора. Когда и где?
— Да прямо сейчас, ежели вам угодно. Я вот и экипаж арендовал. А после мы доставим вас, куда прикажете.
Молодой человек улыбался так располагающе, что отказать ему было трудно.
— Я как раз собирался перекусить, — сказал сыщик, оглядывая экипаж. Хорошая коляска, запряжена парой гнедых, кучер в пелерине. Тоже их человек? Скорее всего.
— Так и поедемте, — радостно предложил парень. — Дозвольте представиться: Степан Михайлович Племянников. Я служу в домостроительном обществе на посылках, но надеюсь на карьеру.
— Пожалуй… А где намечен обед?
— В Пуще-Водице, в летнем ресторане.
— Что так далеко? — удивился Лыков. — Туда ехать полдня.
— Зато тихо и вкусно, — улыбнулся посыльный. — Говорю же, мы отвезем вас обратно.
— Ну поехали.
Сыщик сел на заднюю скамейку, Племянников устроился напротив. Коляска тронулась.
Как они напугались, думал Алексей Николаевич, сохраняя беззаботный вид. Боятся, что я все узнаю. Решили опередить и зарезать. Арест Карпа заставил их ускорить мое устранение. Интересно, если бы нынче утром мы не выяснили про «ангела смерти», догадался бы я, что еду в ловушку? Парень хорош. Такого действительно не заподозришь. Мог бы и не сообразить…
Через Кирилловку и Куреневку коляска быстро катила на северо-запад. Сыщик хотел бы оглянуться, не едет ли кто за ними, но юноша не спускал с него глаз.
— Что же вы в посыльных? — заговорил с ним питерец. — Образование не позволяет?
— Я из семьи кожевников, — охотно пояснил Степан Михайлович. — Учился в коллегии Павла Галагана, слышали о такой? Мечтал и об университете. Отец мой владел кожевенным заводом на Оболони, в средствах мы не были стеснены. Но случился пожар. Сгорел завод, и батюшка вместе с ним.
— Как вместе с ним?
— Он ночевал в конторе и не сумел выбраться. Полыхнуло ночью, все спали. Жертв было много.
— И вам сделалось не до учебы, — продолжил сыщик.
— Увы, — вздохнул Племянников. — Остались матушка с сестрой, их надо кормить. Так я очутился в посыльных.
Лыков слушал, кивал, сочувствовал, а сам размышлял. Письмо за подписью Меринга, скорее всего, подделка. Бланк достать нетрудно. Его заманят в парк, подальше, где нет свидетелей. Нападут внезапно, пока этот заговаривает зубы. Сколько их будет? Трое или четверо. Плюс кучер. Мальчишка не боец, он сразу сбежит.
Вдруг Алексей Николаевич понял, что все будет не так. Казалось бы, рассуждал логично… Но интуиция — штука сложная, у бывалых людей она особенно развита. Без видимых на то причин сыщик догадался, что убивать его станет этот вот молодой человек с располагающей улыбкой. Причем довольно скоро.
Словно в подтверждение его мыслей, коляска выехала за город. Впереди темнела роща, справа блеснула водная гладь.
— Что это там?
— Урочище Выгода, — пояснил юноша, оборачиваясь на жест.
— А водоем?
— Синее озеро. Оттуда до Пущи-Водицы рукой подать.
Когда Племянников отвернулся, Лыков успел на мгновение оглянуться. Саженях в трехстах позади них ехал знакомый фургон мясоторговца. Тот же, что выслеживал их с Красовским? Или другой, и тут случайное совпадение? Думать было некогда. Ясно, что в роще на сыщика нападут.
Экипаж въехал в урочище и спустился вниз. Мостик через ручей, тихо и безлюдно. Тут парень полез зачем-то в карман и ойкнул: выронил монету на дно коляски. Лыков нагнулся, чтобы посмотреть, куда она закатится. Но тут же выбросил вверх руку и перехватил запястье противника. Тот бил его сверху в шею ножом — и не преуспел.
Питерец сжал пальцы так, что убийца закричал и выпустил клинок. Мгновенно во второй руке у него оказался револьвер. Кучер бросил вожжи и встал на козлах. Повернулся, увидел, что его сообщника держат, и полез в сапог. Но Алексей Николаевич уже отобрал револьвер у Племянникова и выстрелил с двух шагов. Пуля ударила возницу в лоб и опрокинула навзничь.
Однако парень не унимался. Как только Лыков отпустил его левую руку, чтобы выстрелить, в ней тут же появился второй нож. Сын кожевенника был напичкан оружием! Сыщику надоела эта возня, и он крепко врезал ему по затылку. Заломил руку за спину, прижал голову к переднему сиденью и уперся в шею коленом. Убийца попробовал вырваться — куда там. Лыков давил и давил.
— Сдаюсь… — прохрипел Племянников.
В этот момент питерцу очень хотелось сломать ему хребет. Вот ведь скотина с ангельским лицом! Скольких людей он погубил? Но парень был нужен живым, и сыщик ослабил хватку.
Алексей Николаевич быстро обыскал пленника. Во внутреннем кармане сюртука был спрятан целый арсенал из трех ножей различной длины, в специальных чехлах наподобие газырей. В другом кармане отыскался кастет, в брюках — петля-удавка, а в сапоге — еще один нож, шестой. Никогда прежде сыщик не отбирал столько оружия у одного человека.
— Все?
— Все.
Лыков быстро связал парню руки его же удавкой и положил его на дно коляски. Он все время держал в голове, что сейчас подъедет фургон. Только закончил, как наверху раздался стук копыт. Мясной торговец пытался понять, что произошло, и не торопился спускаться.
— У него винтовка? — спросил сыщик, пнув пленника в спину.
— Да…
Не мешкая, Лыков вскинул револьвер и трижды выстрелил. Расстояние было слишком большим, чтобы он попал в возницу. Расчет был — попасть в лошадь. Это удалось: та дернулась, стала разворачиваться и столкнула фургон в кювет. Возница спрыгнул и побежал в кусты. Лыков успел разглядеть лишь его цыганскую бороду. Тот самый, что ехал за ними в Кинь-Грусть.
Все стихло. Кучер валяется с пулей в голове, симпатичный убийца связан, а мясник бежит что есть мочи прочь. Или не бежит? Оставив Племянникова, с револьвером наготове сыщик поднялся к фургону. Ага, вот и винтовка. Она оказалась в длинном ящике под сиденьем. Взяв чуть оцарапанную пулей лошадь под уздцы, надворный советник спустился с ней к мостику. Степан Михайлович смирился, понял уже, что от такого не спасешься. И сыщик решил, что им самое время поговорить. За ворот он извлек парня из коляски, посадил на траву и сказал:
— Ну, излагай.
— Зачем? — спросил тот. — Вы же меня все равно потом убьете.
— Хотел убить, — признался питерец. — Да и есть за что. Но ты мне нужен живой. Правда, лишь в одном случае — если сдашь Арешникова. Если не сдашь, то, конечно, тебе не жить.
— Тогда меня убьет Яков Ильич.
— Так его я тоже в тюрьму засажу.
— Он все равно сумеет, уж я знаю.
— Значит, ты хочешь сдохнуть прямо сейчас? Это можно.
Сыщик навис над пленником, занес кулак.
— Нет, стойте!
— Береги мое время, мразь. Ну?
— Я все расскажу.
— Еще надо будет подписать.
— И подпишу.
Лыков сделал вид, что задумался. Степан смотрел на него снизу вверх и ждал решения своей участи.
— Эх! Надо бы тебя казнить, сволочь. Но для-ради дела пока оставлю жить. Рассказывай.
И сыщик услышал необычную историю.
Племянников действительно происходил из семьи почтенных купцов и получил хорошее образование. Его жизнь была расписана на годы вперед: коллегия Галагана, университет, помощь отцу на кожевенном заводе… Потом наследство, женитьба, дети и так далее. Но 21 сентября 1899 года на Оболони произошел страшный пожар. Сгорело множество складов, предприятий, мастерских, огонь уничтожил имущества на сотни тысяч рублей. Были и человеческие жертвы. В числе прочих погиб и Племянников-старший, не вовремя заночевавший на заводе. Превратился в пепел и сам завод.
Жизнь Степана в одночасье оказалась разбита. Нищета, сиротство… И тут его разыскал арендатор кирпичного завода Арешников и сообщил страшную весть. Пожар случился не просто так, это был поджог. Владелец керосинового склада Савлучинский застраховал его на крупную сумму, а затем сам же спалил, чтобы получить премию.
Далее арендатор сказал, что преступление не должно остаться безнаказанным. Он поможет с оружием, даст помощника. Нельзя такое спускать, за родителей полагается мстить. Как же я убью, я же не умею, возразил юноша. А Яков Ильич ответил, что его научат.
— Что, у него в заводе была целая банда?
— Человек семь или восемь. Жуткие люди…
— Они тебя и натаскивали?
— Да. Как ножом бить, как душить.
— И ты оказался способным учеником, — констатировал сыщик.
— Вроде того.
— Отомстил керосинщику?
— Своей рукой зарезал.
— Почему я не помню этой истории в полицейских сводках?
— Так мы спрятали тело, — пояснил Степан.
— Мы — это кто? Ты и тот цыган, что будто бы развозит мясо?
— Он не цыган, а турок, зовут Аю-Качалов. И действительно развозит мясо с городских скотобоен. Ну еще иногда…
— Трупы.
— Да. Его фургон всегда в крови, очень удобно. Никто не докажет, что там мертвого человека везли, а не телятину.
— И куда он их сбрасывает? В ямы с нечистотами?
— Как вы догадались? — поразился Племянников.
— Если б скидывали в Днепр, кто-нибудь да всплыл бы. А тут четыре убийства и ни одного покойника.
— Все верно. В Плоском участке устроены канализационные луга. И особые станции: глубокие ямы с фекалиями. Место глухое, поля обконтурены высоким валом, а поверху посажены ивы. Никто ничего не увидит. А ям много, бросай в любую. До дна их никогда не вычерпать, потому что каждую ночь сжатый воздух гонит новые нечистоты. Хоть сто человек сбрось, вовек не сыщут.
— Но вас могли заметить золотари, — возразил сыщик.
«Ангел смерти» пояснил:
— С тех пор, как в Киеве завели шоновскую канализацию, золотари в полях почти не появляются. Конечно, их по-прежнему много. Но они вывозят дерьмо по оврагам и в другие места. А поля орошения снабжаются из трубы. Брось труп, и он сразу уйдет на дно. Надо только груз привесить.
— Валяй дальше. Зачем ты понадобился Арешникову? Такая морока: учить тебя, содержать, открыть тайну банды в Лаврском заводе.
— Яков Ильич берет заказы на устранение неугодных лиц.
— Батюшки святы! Как неаполитанская каморра? Заказные убийства?
— Про каморру я ничего не знаю. А в Киеве так.
— Но это не объясняет, для чего нужен ты.
— Как для чего? — обиделся Племянников. — Я вызываю у людей доверие. Они идут со мной спокойно, ни о чем не подозревая. Вот только вы один усомнились. А другие верили.
— Скольких людей ты зарезал, кроме керосинщика? Шишко, Зайцев, Тупчий — это трое. Кого еще?
Парень замялся.
— Все равно же главарь расскажет. Как прижму его твоими показаниями.
— Вы его сначала поймайте. Аю-Качалов убежал, теперь вся банда спрячется.
— А кто убил оценщика Афонасопуло?
— Этого я не знаю. Без меня обошлись.
— Парни с завода?
— Ага. Там у них казарма была, туда никто посторонний входить не смел. Кроме хозяина. Жили, ели-пили, девок водили. И ждали заказа. Главным был Лука Емельянович, которого вы давеча заарестовали. Он страшный человек, народу погубил — не счесть.
— Самый страшный из всех — ты. Понимаешь, скотина? — рассердился сыщик. — Те просто гайменники, у них ремесло на лице написано. А у тебя какая пропись на лбу? Что порядочный человек?
Но пора было убираться из рощи. Вдали послышались голоса: со стороны Пущи-Водицы кто-то ехал в город. Лыков отогнал коляску в кусты. Потом погрузил в фургон труп кучера, занял облучок, рядом усадил пленника. Стегнул лошадь:
— Но! Поспешай! Так я с вами, убивцами, голодным и остался…
Они долго ехали, теперь в обратную сторону. Через Солдатскую слободу и Евбаз выбрались на Бибиковский бульвар, к Ботаническому саду. Лыков остановился у дома напротив, приказал дворнику:
— Позови Красовского.
Тот быстро явился и остолбенел:
— Кто с вами, Алексей Николаевич?
— Не узнали? «Ангел смерти»! Садитесь, пора в цитадель.
Пленника поместили в фургоне, рядом с трупом. Приехали в Печерскую крепость и вызвали дежурного по гауптвахте. Лыков сослался на генерала Маврина и попросил взять еще одного арестанта.
Дальше начался допрос. Сыщик пригласил на него следователя по важнейшим делам и пристава сыскного отделения. При них Степан Племянников повторил свои показания. И подписал их. Городовые бросились в Зверинец и на правый берег Лыбеди, в заводскую контору. Но Арешникова и след простыл.
