Уже светало, когда Кристиан пришел к пустырю на месте двора Кауфмана. Над крышами домов в округе курились первые дымки, где-то брехала собака. Круглятся на грядках капустные кочаны – как пару дней назад, когда он был здесь… был здесь с…

В уголках глаз вскипели злые слезы. Да что ж творится в этом городе?!

– Стой! – раздался заполошный вскрик. – Кто таков?

Из-за невысокой поленницы, пригибаясь, высунулся парень в кожаной куртке и айзенхуте. Короткое копье повторяло каждое движение Кристиана. Это и есть тот стражник, которого Микаэль сюда послал? Дрых небось… Ну, раз он жив, значит, и с детьми ничего не случилось.

– Я вместе с инквизитором приехал, – устало сказал юноша. – Ты можешь идти.

Парень только кивнул и тут же ушел, оборачиваясь поминутно. А Кристиан, наклонившись, постучал в крышку люка. Некоторое время было тихо, потом послышались легкие шаги, стукнул засов, и крышка чуть-чуть приподнялась. В щель выглянула девочка.

– Здравствуй, – сказал послушник.

– Здрасьте, – девочка подозрительно смотрела на него, потом чуть-чуть, уголками губ, улыбнулась, узнавая.

– Вы… вы ведь Кристиан, да?

– Да, – кивнул он. – А ты – Бруна.

– Ага. Заходите, – сказала девочка. – А то холодно…

Все дети были здесь, в подвале. Еще одна девочка – кажется, ее звали Альмой – перекладывала на тянувшихся вдоль стены низких нарах соломенные тюфяки и одеяла. Мальчишки возились у печки: собирались разводить огонь.

– А дядя Теодор не с вами? – спросила Бруна, и на лице ее снова появилась настороженность. Все смотрели на Кристиана, ждали. Он набрал в грудь побольше воздуху.

– Отца… Дяди Теодора… – поправился юноша, – его… его больше нет.

Последнюю фразу произнес зажмурившись, быстро – так глотают горькое лекарство. Только лекарство, пусть и горькое, несет исцеление, а сказанное ничего не излечит, ибо наполнено лишь болью.

Слова упали, будто свинцовые чушки. И в подвале стало тихо, как в склепе. У юноши потемнело в глазах: казалось, таившийся по углам подвала сумрак сгущается, наливается угольной чернотой, расползается, как капля чернил по листу бумаги. Щупальца мрака тянулись к Кристиану, к детям, чтобы окутать, спеленать, ввергнуть в вечную ночь, удушить… Создатель, не оставь!

Раздался тихий, придушенный звук – заплакала веснушчатая девочка Бруна. И наваждение отступило. Альма обняла Бруну и тоже заплакала – уже в голос. Ян, подтянув коленки, уткнулся в них лицом, Грегор скрипнул зубами.

– Да чего, не реви, – Ларс неуклюже коснулся плеча Альмы, но голос его предательски дрожал, и даже в неярком свете лампы Кристиан видел, как у мальчика покраснели глаза.

Он и сам едва сдерживал слезы: сердце горело от боли за старого священника, ставшего для него кем-то большим, чем просто знакомый. Впрочем, было и что-то еще: эмоции детей необъяснимым образом передавались ему. Юноша видел слабые токи чувств, будто висящие в воздухе тонкими колышущимися нитями. Боль, скорбь, отчаяние – наверное, таково морякам в ночном штормовом море, когда вдали гаснет ведущий сквозь тьму огонь маяка.

И тогда глубоко внутри, под быстро бьющимся сердцем, родился ответ, прокатившийся по телу теплой волной. Легче стало дышать, и на несколько сладостно-долгих мгновений он ощутил, как жучок точит дубовую балку, прокладывая сквозь дерево извилистый ход, и как медленно растут в толще почвы невидимые глазу грибы… А потом пришло чувство удивительного покоя: так бывает на закате долгого летнего дня, когда жизнь замирает в сладкой истоме, воздух недвижим, а бездонное голубое небо наполняется золотыми искрами отблесков засыпающего солнца.

Это было странно… и чудесно! Он будто смотрел на давно известные вещи сквозь волшебное стекло из сказки, что рассказывал ему старик Венц в родной деревне: взглянешь в такое – и самый зловещий пейзаж обратится в райские кущи, а уродливый человек станет красивым. И все вокруг казалось радостным, чистым, исполненным доброты. А главное, отступил ужас, не оставлявший Кристиана с того мига, как старый священник произнес свои последние слова.

Первой шагнула к нему Бруна. Обхватила руками за пояс, уткнулась мокрым от слез лицом в грубую шерсть сутаны. С другого бока прижалась всхлипывающая Альма, и юноша тихонечко похлопал ее по спине. Он сел на низкие дощатые нары, и рядом тут же оказались Ян и Ларс – правда, Ларс постарался сесть так, чтобы быть ближе к Альме. Даже Грегор подошел: так люди в холод тянутся к огню.

Тут с грохотом откинулась крышка люка, впустив в подвал серый утренний свет, и по лестнице буквально ссыпался взъерошенный мальчишка в веревочных сандалиях, коротких полотняных штанах и рубашке, усеянной заплатками. Остановившись у подножия лестницы, запрокинул голову:

– Перегрин, ну где ты там? Давай спускайся! Наши все здесь! И дядя Теодор…

Он осекся, вгляделся в незнакомого парня, вокруг которого сгрудились дети.

– Ты не дядя Теодор, – прищурился мальчишка, отступив на шаг.

Кристиан увидел и его токи чувств: нити невесомой серой «пряжи». Недоверие и страх – понял послушник. Мальчик опасался его! Он потянулся к этим колышущимся нитям – потянулся не руками, но самой своей сутью. И дотронулся – осторожно, едва ощутимо.

Беги, Пауль!

Кристиана пронзила холодная игла. Он сжал серую нить крепче и ощутил, как она тает, как заполняющие его тепло и свет заставляют грязную «пряжу» рассыпаться призрачным прахом. Одна из нитей соединяла Пауля с Альмой. Ну да, они же спаслись тогда вдвоем! Борясь с накатывающей слабостью, юноша коснулся и ее…

Нить делалась все тоньше, все короче, все прозрачнее. Наконец исчезла совсем. Пауль зажмурился, провел рукой по лицу. Под рукой тихонько, с облегчением вздохнула Альма.

– Нет, я не дядя Теодор, – юноша устало качнул головой. – Увы, нет.

Чудесное ощущение единства с миром уходило, гасло, таяло. Кристиан вдруг ощутил себя разбитым, по телу разлилась свинцовая тяжесть, до невозможности захотелось спать.

– Дядя Теодор больше не придет, – пробормотала Бруна и шмыгнула носом.

– Что-о?! – выкатил глаза мальчик. – Да вы чего, белены объелись? Почему… почему не придет?

Голос Пауля дрогнул, словно он уже предчувствовал ответ и боялся того, что услышит. Тут на его плечо легла ладонь паренька, спустившегося за ним следом, – наверное, того самого Перегрина.

– Так бывает, что люди уходят, – негромко сказал тот. – Уходят совсем.

У Пауля опустились руки, нижняя губа мелко задрожала. А Перегрин… он на мгновение сжал его плечо, и глаза мальчика чуть осоловели, а скорбная морщинка на лбу разгладилась. Кристиан заметил это, но ему было слишком трудно думать сейчас об увиденном. Глаза слипались, веки тяжелели.

– Ну что, друзья, знакомиться будем? – улыбнулся вдруг незнакомец, и от этой улыбки будто морской свежестью пахнуло, а усталость юноши начала развеиваться, как утренний туман под лучами солнца. – Меня Перегрином звать.

– Бруна… Альма… Ян… – Дети хлопали глазами, потягивались, зевали, словно со сна.

Они глядели на странного гостя доверчиво – гораздо доверчивее, чем в первый раз на Кристиана, – будто знали его давным-давно. И – странное дело! – куда-то исчезли скорбь и боль, только что одолевавшие их. Словно не минуты прошли с момента, как услышали они горькую весть, а дни, даже недели.

И никто, казалось, не удивился тому, что новый их знакомец вдруг стал распоряжаться в обиталище беспризорников совсем по-хозяйски. Он как-то особенно ловко разжег огонь в мазаной печурке, вручил Яну с Паулем по ведру и отправил ребят за водой к колодцу.

– Ну и грязюку вы тут развели! – сказал он, приглядевшись к сваленным на нарах одеялам, и тут же послал Ларса и Альму эти одеяла вытрясать. Те подчинились без вопросов, хотя, на взгляд Кристиана, одеяла были ничуть не грязнее тех, которыми гостей снабжали в «Кабанчике».

Даже упрямец и бузотер Грегор, получив указание сходить за дровами, поартачился больше для виду, а потом вооружился колуном и поднялся наверх. Минуту спустя со двора склада уже доносились звонкие удары и стук раскалываемых поленьев. Проводив взглядом мальчишку, Перегрин уселся рядом с Кристианом.

– Ты приглядываешь за ними? – негромко спросил он, и в голосе его послышалась странная теплота.

– Нет. За ними присматривал другой человек. А теперь его нет.

– Умер, – полуутвердительно-полувопросительно сказал Перегрин.

– Его убили, – произнес юноша ровным голосом, хотя по сердцу словно полоснули ножом. – Кто-то. Или… или что-то.

– Что-то? – чуть заметно нахмурился гость.

И Кристиан, неожиданно для самого себя, рассказал незнакомцу обо всем: о жутком оборотне, ускользнувшем из дома священника, о погибшем в бою северянине Джоке, об отце Теодоре – и о том, что тот шептал перед смертью.

– Пуст, как чаша… – повторил Перегрин. – Пил мысли… Что же это было? И кого оно ищет?

– Я не знаю, – прошептал юноша. – Не знаю. И… отец Теодор назвал его непонятным словом…

– Каким же?

– Ворг. Он сказал: Ворг.

Паренек помолчал, и что-то тревожное было в этом молчании. Потом спросил:

– А еще? Отец Теодор сказал что-то еще?

– Он сказал мне, что я должен бежать. Бежать отсюда.

– Но ты здесь.

– Меня отговорили, – Кристиан чуть смущенно улыбнулся. – Теперь я понимаю, что инквизитор прибыл в Шаттенбург не случайно. Возможно, это воля Провидения. А раз так, если ему предстоит встретиться со злом, то и я должен быть здесь. Во всяком случае, мне так кажется.

– Может быть, и не кажется, – неожиданно сказал Перегрин, испытующе глядя на него. – И может быть, не только тебе.

– То есть?

– Он… отец Теодор ведь сказал бежать из города только тебе. Я прав?

Юноше вдруг стало одновременно и холодно, и жарко под внимательным взглядом серых глаз – словно таилось в их глубине что-то, не позволявшее ни уйти от ответа, ни накинуть вуаль забвения на произошедшее в доме священника.

– Да, сказал. Но…

– Вас зовут, – коснулась его плеча Альма и добавила шепотом: – Там тот человек с рынка. Со шрамом.

«Микаэль!»

– Мне нужно идти, – подхватился Кристиан. – Надо…

– Надо спешить, – Перегрин кивнул. – Но… будь осторожен.

Послушник вздохнул, отвернулся, и тут новый знакомец чуть коснулся его руки. У Кристиана на мгновение помутилось в глазах. А когда прояснилось, он увидел, что странный паренек уже помогает Грегору укладывать наколотые дрова возле печурки.

«Наверное, от усталости», – решил юноша, попрощался с детьми и заспешил к лестнице. Он не видел, каким взглядом проводил его Перегрин.

– Что случилось? – спросил Кристиан, выбравшись наружу.

– Надо спешить, – Микаэль, сам того не зная, повторил чужие слова; обычно сдержанный, он был очень взволнован. – Отец Иоахим и барон… Черт! Там такое творится! Пошли же, Кристиан, живее!