- Черт побери! Кажется, мы проскочили благополучно! - воскликнул капитан Сервадак, догадавшись по разочарованному виду профессора, что всякая опасность миновала.

Затем он обратился к товарищам, не менее обрадованным, чем он сам.

- В сущности говоря, что особенного с нами произошло? Мы просто совершили путешествие по солнечному миру, небольшое двухлетнее путешествие! Право же, на земле многие странствовали и подольше нашего! Итак, до сих пор нам не на что жаловаться, а раз с этого дня все пойдет гладко, то меньше чем через пятнадцать месяцев мы снова вернемся на родной сфероид.

- И снова увидим Монмартр! - прибавил Бен-Зуф.

И вправду, галлийцы счастливо отделались, «избежав абордажа», как сказали бы моряки. Допустим даже, что под влиянием силы притяжения Юпитера комета запоздала бы всего на один час, - ведь за это время Земля отдалилась бы почти на сто тысяч лье от той точки, где они должны были встретиться. Когда еще повторится подобное совпадение? Разве не протекут столетия и даже тысячелетия, прежде чем станет возможной новая встреча с Землей? Да, без сомнения. Кроме того, Юпитер мог бы, воздействовав на Галлию, изменить либо плоскость, либо форму ее орбиты; в первом случае комета продолжала бы вечно вращаться в околосолнечном мире, а во втором унеслась бы в межзвездные пространства.

Первого ноября расстояние, отделяющее Галлию от Юпитера, достигло семнадцати миллионов лье. Через два с половиной месяца комета будет находиться в афелии, то есть в точке наиболее удаленной от Солнца, а миновав ее, вновь начнет к нему приближаться.

Световые и тепловые свойства лучезарного светила казались теперь чрезвычайно ослабленными. Лишь тусклый, сумеречный свет падал на поверхность Галлии. Комета получала всего одну двадцать пятую того света и тепла, что Солнце посылает на Землю. Но огромное светило попрежнему сияло вдалеке. Галлия все еще подчинялась его могущественному влиянию. Скоро она к нему приблизится. Скоро все на ней оживет под горячими лучами Солнца, температуру которого исчисляют не менее чем в пять миллионов градусов. Ожидание этой счастливой перемены вдохнуло бы новые силы в галлийцев, если бы эти люди способны были пасть духом.

А Исаак Хаккабут? Знал ли этот эгоист, какие тревоги пережили капитан Сервадак и его товарищи за последние два месяца?

Нет, и понятия не имел. Исаак Хаккабут со времени столь выгодной для него сделки не покидал «Ганзы». На другой же день после того, как профессор кончил свои измерения, Бен-Зуф поспешил возвратить ростовщику безмен и серебряные монеты. Плата за прокат и проценты уже находились у него в руках. Пришлось только вернуть рублевые ассигнации, полученные в залог, и на этом его отношения с обитателями Улья Нины были прерваны.

Однако Бен-Зуф не упустил случая сообщить ростовщику, что вся почва Галлии состоит из чистого золота, которое не только не имеет здесь никакой цены, но потеряет всякую цену и на Земле, когда комета упадет туда.

Исаак подумал, конечно, что Бен-Зуф просто издевается над ним. Он нисколько не верил этим россказням и более чем когда-либо мечтал присвоить весь денежный запас галлийской колонии.

Итак, почтенный Хаккабут ни разу не удостоил Улей Нины своим посещением.

- Просто удивительно, - говаривал иногда Бен-Зуф, - как легко отвыкаешь от его рожи!

Между тем Исаак Хаккабут задумал возобновить свои отношения с галлийцами. Этого требовали его интересы. С одной стороны, некоторые товары на его складе начинали портиться. С другой, необходимо было обменять их на деньги до того, как комета снова встретится с Землей. В самом деле, на земном шаре его товары стоили бы не дороже рыночной цены. В Галлии же, напротив, как он отлично знал, цены на них сильно возрастут, ведь таких товаров негде больше взять, и колонистам волей-неволей придется обратиться именно к нему, к Исааку.

На хозяйственных складах Галлии как раз начал ощущаться недостаток в предметах первой необходимости - масле, кофе, сахаре, табаке и проч. Бен-Зуф тут же довел об этом до сведения капитана. Сервадак, верный своим правилам, не медля принял решение заставить хозяина «Ганзы» продать свои товары.

Подобное совпадение интересов продавца и покупателей, естественно, побуждало Исаака наладить отношения с обитателями Теплой Земли. При помощи выгодных торговых сделок Исаак Хаккабут сильно надеялся вскоре захватить в свои руки все золото и серебро колонии.

«Однакоже, - размышлял он в своей тесной каюте, - ведь стоимость моих товаров превышает наличный денежный запас этих людей. И когда я запру в сундук весь их капитал, на что же они смогут купить оставшиеся товары?»

Подобные сомнения не давали покоя достойному старику. И тут ему весьма кстати пришло на ум, что он не только торговец, но и заимодавец или, скажем прямо, ростовщик. Почему бы не продолжать на Галлии прибыльное ремесло, так хорошо удававшееся ему на Земле? Последняя сделка подобного рода могла только поощрить его к этому.

Таким образом, Исаак Хаккабут, наделенный логическим складом ума, пришел мало-помалу к следующему выводу:

- Когда эти люди истратят все свои деньги до гроша, у меня еще останется немало товаров, и я буду продавать их как можно дороже. Кто помешает мне тогда давать им денег взаймы, то есть только тем, чья подпись покажется мне надежной. Э-э, хоть векселя и подписаны на Галлии, они останутся действительными и на Земле! Если должники не уплатят мне в срок, я опротестую векселя и притяну их к суду. Всевышний не запрещает человеку извлекать доход из своего добра. Наоборот, там у них имеется капитан Сервадак и особенно граф Тимашев, они кажутся мне платежеспособными и не поглядят на высокие проценты. О, этим людям я не прочь ссудить небольшую сумму, - пускай уплатят ее на Земле!

Сам того не зная, Исаак Хаккабут применил способ, которым некогда пользовались древние галлы. Они давали в долг под векселя, подлежащие оплате в будущей жизни. Правда, под будущей жизнью они разумели вечность. Исаак же подразумевал жизнь на Земле, куда надеялся вернуться через пятнадцать месяцев, к счастью для себя, к несчастью для своих должников.

Подобно тому как Галлия непреодолимо стремилась навстречу Земле, так и Исаака Хаккабута непреодолимо влекло к капитану Сервадаку, который со своей стороны тоже собирался навестить владельца тартаны.

Встреча произошла 15 ноября в каюте «Ганзы». Осторожный торговец не делал первого шага, отлично зная, что покупатели явятся к нему сами.

- Почтенный Исаак, - сказал капитан без всяких предисловий и околичностей, - нам нужны кофе, табак, масло и прочие припасы со складов «Ганзы». Завтра мы с Бен-Зуфом придем и закупим у вас все, что нам необходимо.

- Помилосердствуйте! - возопил Исаак, любивший кстати и некстати прибегать к этому восклицанию.

- Я же сказал, что мы придем «покупать», слышите вы? - продолжал капитан Сервадак. - Покупать, по-моему, значит брать товары по условленной цене. А потому нечего вам ныть и причитать.

- Слышу, слышу, господин губернатор, - отвечал Исаак дрожащим голосом, точно нищий, просящий подаяния. - Я знаю, вы не допустите, чтобы ваши люди ограбили несчастного коммерсанта, которому и так грозит разорение.

- Ничего вам не грозит, Исаак; повторяю, мы за все заплатим.

- Заплатите... наличными?

- Наличными.

- Поймите, господин губернатор, - продолжал Исаак Хаккабут, - что я не могу отпускать товары в кредит...

Капитан Сервадак по своему обыкновению не прерывал его, желая изучить этого скрягу как можно лучше. Обрадованный его молчанием, Исаак стал ныть пуще прежнего:

- Я полагаю... да... я думаю... ведь на Теплой Земле есть весьма почтенные особы... то есть вполне платежеспособные... граф Тимашев... наконец, сам господин губернатор...

Гектору Сервадаку на секунду захотелось дать ему хорошего пинка.

- Вы сами понимаете... - слащаво тянул Исаак Хаккабут, - если бы я поверил в кредит одному, мне было бы затруднительно... отказать другому. Это вызвало бы неприятные объяснения... и я полагаю, что лучше... не давать в долг никому.

- Я тоже так думаю, - ответил Гектор Сервадак.

- Ах, - подхватил Исаак, - я счастлив, что господин губернатор разделяет мое мнение. Вот что значит правильно понимать торговое дело. Осмелюсь спросить у господина губернатора, какими деньгами он будет расплачиваться?

- Золотом, серебром, медью, а когда звонкой монеты не хватит, банковыми билетами...

- Ассигнациями! - воскликнул Исаак Хаккабут. - Этого-то я и опасался!

- Разве вы не доверяете банкам Франции, Англии и России?

- Ах, господин губернатор!.. Только благородные металлы золото и серебро... имеют подлинную ценность!

- Так я же сказал вам, почтенный Исаак, - возразил капитан Сервадак самым любезным тоном, - что вам заплатят золотом и серебром, имеющим хождение на Земле.

- Золотом, золотом! - живо поддакнул Исаак. - Это лучшая монета на свете!

- Золотом, главным образом золотом, почтенный Исаак, именно золотом богаче всего Галлия, золотом русским, английским и французским.

- О, милое золото! - прошептал Исаак, с нежностью повторяя это слово, столь высоко чтимое на всем свете.

Собираясь уходить, капитан Сервадак сказал:

- Итак, решено, почтенный Исаак, до завтра.

Исаак Хаккабут подошел к нему.

- Разрешит ли мне господин губернатор задать еще один, последний вопрос? - спросил он.

- Задавайте.

- Имею ли я право назначать... за свои товары... те цены, какие захочу?

- Почтенный Хаккабут, - спокойно ответил капитан Сервадак, - я имел бы право установить твердые цены, но не стану применять подобных революционных методов. Вы назначите за свои товары обычные розничные цены Европы, вот и все.

- Помилосердствуйте, господин губернатор! - возопил Исаак, задетый за живое. - Вы лишаете меня законного барыша!.. Это же против всяких правил коммерции... Я вправе распоряжаться рынком, раз я владею всеми товарами... Поистине, это значит обобрать меня до нитки!

- Вы продадите товары по европейским ценам, - невозмутимо повторил капитан Сервадак.

- Как? Ведь я мог бы здесь нажиться...

- Именно в этом я и хочу вам помешать!

- Но подобного случая никогда больше не представится...

- Для того чтобы ограбить ваших ближних, почтенный Исаак? Право же, я огорчен за вас... Но не забывайте, что в интересах колонии я имел бы право по своему усмотрению распорядиться вашими запасами...

- Распоряжаться тем, что мне принадлежит по закону, перед лицом всевышнего!

- Да, почтенный Исаак, - отвечал капитан, - но объяснять вам эту простую истину - напрасная потеря времени. Подчинитесь тому, что вам приказано, и будьте еще довольны, что получаете за товары хоть какую-то цену, когда их могли бы у вас просто отнять.

Исаак Хаккабут принялся было снова за свои жалобы, но капитан Сервадак, оборвав его, удалился со следующими словами:

- По европейским ценам, почтенный Исаак, по европейским ценам!

Исаак провел остаток дня, неистово ругая губернатора и всю галлийскую колонию, осмелившихся навязывать ему твердые цены, словно в худшие времена революции. И, казалось, несколько утешился лишь после следующего рассуждения, которому, несомненно, придавал какой-то особый смысл.

- Ну, погодите, нечестивые! Так и быть, примирюсь с вашими европейскими ценами. А все-таки я выгадаю на этом больше, чем вы думаете.

На следующий день, 16 ноября, капитан Сервадак, желая лично проверить, как будет выполнен его приказ, явился на тартану с раннего утра в сопровождении Бен-Зуфа и двух русских матросов.

- Эй, Элеазар! - крикнул Бен-Зуф. - Как поживаешь, старый плут?

- Вы очень любезны, господин Бен-Зуф, - отозвался Исаак.

- Стало быть, ты уступишь нам по дружбе кое-какие припасы?

- Да... по дружбе... только за плату...

- По европейским ценам, - прибавил капитан Сервадак.

- Ладно уж, ладно! - продолжал Бен-Зуф. - Скоро ты у нас попляшешь!

- Что вам нужно? - вздохнул Исаак Хаккабут.

- На сей раз, - ответил Бен-Зуф, - нам нужен кофе, табак и сахар, по десятку килограммов каждого товара. Только смотри, чтобы все было лучшего качества, не то берегись, несдобровать твоим старым костям. Меня не проведешь, ведь я назначен с нынешнего дня капралом интендантской службы!

- А я думал, что вы адъютант генерал-губернатора? - удивился Исаак.

- Верно, Кайафа, на больших парадах я адъютант, а когда иду на рынок, так я капрал. Поторопись, не теряй времени даром.

- Вы сказали, господин Бен-Зуф, десять кило кофе, десять кило сахару и десять кило табаку?

Тут Исаак Хаккабут покинул каюту, спустился в трюм «Ганзы» и вскоре вернулся с десятью пачками табаку французской марки, в аккуратных обертках с акцизной печатью, весом в один килограмм каждая.

- Вот десять килограммов табаку, - сказал он. - По двенадцать франков килограмм, всего сто двадцать франков.

Бен-Зуф собирался было уплатить назначенную цену, но капитан Сервадак остановил его:

- Минутку, Бен-Зуф. Надо проверить, точен ли вес.

- Ваша правда, господин капитан.

- Зачем это, - возразил Исаак Хаккабут. - Вы же видите, обертка на пакетах нетронута и вес на ней указан.

- Все равно надо проверить, почтенный Исаак! - заявил капитан Сервадак тоном, не допускавшим возражений.

- Ну, старина, тащи свой безмен! - сказал Бен-Зуф.

Исаак пошел за безменом и, принеся его, подвесил на крючок пачку табаку весом в килограмм.

- Mein Gott! - вскричал он в ужасе.

И действительно, было от чего прийти в ужас.

Так как сила тяжести на поверхности Галлии была меньше, чем на Земле, стрелка безмена показала вместо целого килограмма всего только сто тридцать три грамма!

- Ну что, почтенный Исаак? - обратился к нему капитан с невозмутимо серьезным видом. - Вы сами видите, что я был прав, заставляя вас взвесить эту пачку.

- Но, господин губернатор...

- Добавьте сколько нужно табаку до полного килограмма.

- Ах, господин губернатор...

- Ну, подсыпай живее! - скомандовал Бен-Зуф.

- Ах, господин Бен-Зуф...

Злополучный Исаак не знал, как выпутаться из беды. Он догадался, чем была вызвана эта разница в весе. Он понимал, что благодаря уменьшению веса «нечестивцы» вознаградят себя за высокие цены, навязанные им. Ах, будь у него обыкновенные весы, ничего бы не случилось, как мы уже объяснили это в другом месте. Но у него не было весов.

Он пытался протестовать, пытался растрогать капитана Сервадака. Но тот оставался непреклонным. Это не его вина и не вина его товарищей, он же вправе требовать, платя за килограмм, чтобы стрелка безмена показывала ровно килограмм.

Волей-неволей Исаак Хаккабут принужден был покориться, причем его жалобы и вздохи заглушались взрывами хохота Бен-Зуфа и русских матросов. Сколько шуток, сколько острот! В конце концов ему пришлось за один килограмм табаку отсыпать целых семь, столько же сахару и кофе.

- Поворачивайся живей, Гарпагон, - понукал его Бен-Зуф, собственноручно держа безмен, - может, ты хочешь, чтобы мы забрали все бесплатно?

Наконец, товар отвесили. Исаак Хаккабут поставил им семьдесят килограммов табаку, столько же кофе и сахару, получив в уплату за каждый товар цену десяти килограммов.

В конце концов во всем виновата Галлия, как сказал Бен-Зуф. Вольно же было Исааку начать торговать на Галлии!

Но тут капитан Сервадак, который хотел только подшутить над Исааком, выказал присущее ему великодушие и велел восстановить точное соотношение между весом и ценой. Таким образом, за семьдесят килограммов Исаак Хаккабут получил ровно столько, сколько и полагалось за семьдесят килограммов.

Надо признать, однако, что трудные условия, в которых очутился капитан Сервадак и его спутники, вполне оправдывали их несколько необычный способ проводить коммерческие операции.

К тому же, как в этом, так и в других случаях, Гектор Сервадак видел, что Исаак лишь прикидывается несчастной жертвой. В его жалобах и причитаниях звучала какая-то фальшивая нота. Это чувствовалось сразу.

Как бы то ни было, пришельцы покинули «Ганзу», и Исаак Хаккабут долго еще слышал издалека воинственный припев весельчака Бен-Зуфа:

Хорошо, когда парад

И гремят

Барабаны, горны, трубы;

Но особенно мне любы

Громы грозных канонад!

Прошел месяц. Галлия продолжала лететь, унося с собой свой маленький мирок. Этот мирок до сих пор был мало доступен влиянию земных страстей. Жадность и эгоизм олицетворял здесь только ростовщик Хаккабут, жалкий образец человеческой породы, - единственное пятно на этом микрокосме, отторгнутом от Земли.

В сущности галлийцы считали себя лишь путниками, совершающими кругосветное плавание по околосолнечному миру. Они старались обосноваться как можно удобнее в своем убежище, хоть и считали его временным. После двух лет отсутствия, завершив кругосветное путешествие, их «корабль» причалит к родному сфероиду, и если вычисления профессора абсолютно точны, - а в этом сомневаться не приходилось, - они покинут комету и высадятся на берега Земли.

Правда, возвращение корабля Галлии на Землю, его прибытие в гавань будет, вероятно, сопряжено с небывалыми трудностями, с величайшей опасностью. Но это вопрос будущего, и разрешится он в свое время.

Итак, граф Тимашев, капитан Сервадак и лейтенант Прокофьев были более или менее уверены, что сравнительно скоро они снова увидят своих ближних. Следовательно, им незачем делать запасы на будущее, обрабатывать в теплое время года плодородные области острова Гурби, разводить различные породы четвероногих и птиц, для того чтобы возродить животный мир Галлии.

И все же они не раз вели беседы о том, как сделать свой астероид более пригодным для жизни, если придется остаться здесь навсегда. Сколько работ надо выполнить, сколько планов осуществить, чтобы обеспечить для маленькой горстки людей сносное существование в тяжелых условиях долгой, более чем двадцатимесячной зимы!

Пятнадцатого января будущего года комета должна была достигнуть крайней точки большой оси, иначе говоря своего афелия. Миновав эту точку, она устремится по направлению к Солнцу со все возрастающей скоростью. Пройдет еще девять или десять месяцев, прежде чем солнечное тепло освободит море ото льда и оживит Землю. Тогда настанет время погрузить людей и животных на «Добрыню» и «Ганзу» и перевезти на остров Гурби. Надо будет как можно скорее обработать землю, чтобы не пропустить краткой, но знойной поры галлийского лета. Своевременно засеянные поля за несколько месяцев дадут богатый урожай злаков и кормов; и люди и животные будут сыты. Сенокос и жатву следует закончить до наступления зимы. Летом на цветущем острове живется привольно, колонисты будут заниматься охотой и земледелием. Затем, с возвращением зимы, снова начнется жизнь троглодитов в пещерах огнедышащей горы. Галлийцы вновь слетятся, как пчелы, в Улей Нины и проведут там суровую и долгую зимнюю пору.

Да, колонисты вынуждены будут вернуться в свое теплое убежище. Однако разве они не отважились бы предпринять далекую экспедицию, чтобы отыскать топливо, быть может залежи каменного угля, годные для разработки? Разве не постарались бы построить на самом острове Гурби более удобное жилье, лучше приспособленное к нуждам поселенцев и климатическим условиям Галлии?

Разумеется, построили бы. Или по крайней мере попытались бы это сделать, чтобы избежать долгого заточения в пещерах Теплой Земли, заточения еще более невыносимого морально, чем физически. Только человек вроде Пальмирена Розета, чудак, погруженный в цифры и вычисления, мог не замечать серьезных неудобств такой жизни и мечтать остаться на Галлии даже в таких условиях ad infinitum.

К тому же обитателям Теплой Земли постоянно угрожала страшная опасность. Можно ли было сказать с уверенностью, что она их минует? Можно ли было поручиться, что она не нагрянет прежде, чем Солнце вернет комете необходимое для жизни тепло? Это был серьезный вопрос, и галлийцы не раз обсуждали его, страшась завтрашнего дня; более отдаленное будущее их не тревожило, ибо они надеялись во-время возвратиться на Землю.

В самом деле, разве не может случиться, что обогревающий Теплую Землю вулкан вдруг потухнет? Разве не истощится когда-нибудь подземный огонь Галлии? Что станет с обитателями Улья Нины, если извержение прекратится? Не придется ли им углубиться в самые кедра кометы в поисках сносной температуры? Да и там будут ли они в состоянии вынести холод межпланетного пространства?

Очевидно, в отдаленном будущем Галлию постигнет та же участь, что уготована всем мирам вселенной. Ее внутренний жар погаснет. Она обратится в мертвое светило, каким в наше время стала Луна, каким некогда станет Земля. Но это будущее не должно было беспокоить галлийцев, - по крайней мере они так полагали, ибо твердо рассчитывали покинуть Галлию гораздо раньше, чем она станет непригодной для жизни.

Однакоже извержение могло со дня на день прекратиться, как это случается и с вулканами земного шара, прекратиться даже раньше, чем комета успеет достаточно приблизиться к Солнцу. Чем в таком случае заменить лаву, благодаря которой так равномерно распределялось тепло в пещерах Улья Нины, вплоть до самых глубин массива? Где взять топливо, чтобы поддерживать в их жилище сносную температуру, позволявшую переносить мороз в шестьдесят градусов ниже нуля?

Это был серьезный вопрос. К счастью, до сих пор в потоке изверженных пород не замечалось никаких изменений. Вулкан продолжал действовать равномерно и, как мы уже говорили, вел себя спокойно, что являлось добрым предзнаменованием. Итак, в этом отношении колонистам нечего было опасаться за будущее, ни даже за настоящее. Таково было мнение капитана Сервадака, который, впрочем, вообще никогда не падал духом.

Пятнадцатого декабря Галлия находилась в двухстах шестнадцати миллионах лье от Солнца, почти у конца большой оси своей орбиты. Она двигалась теперь со скоростью не более одиннадцати - двенадцати миллионов лье в месяц.

Взорам галлийцев и в особенности взору Пальмирена Розета открылся совершенно новый мир. Обозрев Юпитер с более близкого расстояния, чем кто-либо из смертных, профессор погрузился в созерцание Сатурна.

Правда, условия наблюдения были не одинаковы. От Юпитера комету отделяло при наибольшем приближении лишь тринадцать миллионов лье, от Сатурна - этой своеобразной планеты - целых сто семьдесят три миллиона. Итак, новый властелин не мог вызвать никакого замедления Галлии, кроме заранее вычисленного, и, следовательно, не угрожал комете ни малейшей опасностью.

Как бы то ни было, Пальмирену Розету представлялась возможность наблюдать Сатурн с такого же расстояния, как если бы планета приблизилась к Земле на полдиаметра своей орбиты.

Спрашивать у профессора каких-либо объяснений относительно Сатурна было бесполезно. Бывший преподаватель не испытывал больше потребности преподавать. Он безвыходно сидел в своей обсерватории, и казалось, что окуляр телескопа прирос к его глазам.

К счастью, в библиотеке «Добрыни» нашлось несколько книг по элементарной космографии, и благодаря лейтенанту Прокофьеву те из галлийцев, кого интересовали астрономические проблемы, могли познакомиться с Сатурном и его спутниками.

Прежде всего Бен-Зуфу разъяснили, что если бы Галлия удалилась от Солнца на такое же расстояние, как Сатурн, оттуда уже нельзя было бы видеть Землю простым глазом. Между тем денщик, как нам известно, придавал особенное значение тому, чтобы всегда иметь перед глазами свой родимый земной шар.

- Покуда мы видим Землю, ничто еще не потеряно, - любил он повторять.

И действительно, на расстоянии, отделяющем Сатурн от Солнца, Землю нельзя было бы увидеть даже при самом остром зрении.

Сатурн в эту пору плыл в небесном пространстве в ста семидесяти пяти миллионах лье от Галлии, иначе говоря находился в трехстах шестидесяти четырех миллионах трехстах пятидесяти тысячах лье от Солнца. На таком далеком расстоянии он получал лишь сотую долю света и тепла, которые лучезарное светило посылает на Землю.

Галлийцы узнали из книг, что Сатурн завершает свой полный оборот вокруг Солнца за двадцать девять лет и сто шестьдесят семь дней, что его скорость равна восьми тысячам восьмистам пятидесяти восьми лье в час, что он описывает орбиту длиною в два миллиарда двести восемьдесят семь миллионов пятьсот тысяч лье, «правда, не считая сантиметров», по выражению Бен-Зуфа. Окружность планеты по экватору составляет девяносто тысяч триста восемьдесят лье. Поверхность планеты равна сорока миллиардам квадратных километров, объем - шестистам шестидесяти шести миллиардам кубических километров. Словом, Сатурн больше Земли в семьсот тридцать пять раз, и, следовательно, он меньше Юпитера. Что касается его массы, она только в сто раз превышает массу земного шара, имея плотность меньшую, чем плотность воды. Планета совершает оборот вокруг своей оси за десять часов двадцать девять минут; в ее году двадцать четыре тысячи шестьсот тридцать дней, а времена года ввиду значительного наклона оси к плоскости орбиты длятся каждое по семь земных лет.

Великолепным зрелищем для жителей Сатурна, если они существуют, является ночное небо, ведь планету сопровождают восемь лун. Все они носят чисто мифологические имена: Мимас, Энцелад, Тефия, Диона, Рея, Титан, Гиперион, Япет. Если период обращения Мимаса длится только двадцать два с половиной часа, то Япет завершает свой оборот за семьдесят девять дней. Япет находится на расстоянии девятисот десяти тысяч лье от Сатурна, Мимас же - на расстоянии всего тридцати четырех тысяч лье, то есть почти втрое ближе, чем Луна от Земли. Ночи на Сатурне должны быть восхитительны, несмотря на то, что его луны освещаются солнцем относительно слабо.

То, что придает еще больше красоты ночному небу Сатурна, это бесспорно окружающее его светящееся тройное кольцо. Планета как будто вставлена в сверкающую драгоценную оправу. Если поместить наблюдателя под этим кольцом, которое будет в этом случае находиться в зените на высоте пяти тысяч ста шестидесяти пяти лье, то он увидит лишь узкую полосу, шириной всего в сто лье, по определению Гершеля. Эта полоса представится ему как бы светящейся нитью, протянутой в небесном пространстве. Но отойдя от зенита в ту или другую сторону, наблюдатель увидит, как на небе постепенно выступят три концентрических кольца: ближайшее внутреннее кольцо, тусклое и прозрачное, шириною в три тысячи сто двадцать шесть лье, среднее промежуточное кольцо, шириною в семь тысяч триста восемьдесят восемь лье, более яркое, чем сама планета, и, наконец, наружное кольцо сероватого оттенка, шириною в три тысячи шестьсот семьдесят восемь лье.

Таков общий вид этого кольцеобразного придатка; он движется в собственной плоскости и совершает свой оборот вокруг Сатурна за десять часов тридцать две минуты. Из какого вещества состоят эти кольца, почему они не распадаются на куски? Этого никто не знает. Можно подумать, что, сохранив их, творец хотел показать смертным, каким образом постепенно образовались небесные тела. Действительно, эти кольца не что иное, как остатки туманности, из которой, мало-помалу затвердевая, возник Сатурн. По неизвестной причине они, вероятно, сами уплотнились, и если когда-либо разлетятся на куски, то или упадут на поверхность Сатурна, или будут вращаться вокруг планеты в виде множества новых сателлитов.

Как бы то ни было, это тройное кольцо должно представлять собою удивительное зрелище для жителей Сатурна, обитающих между сорок пятым градусом широты и экватором сфероида. То оно высится на горизонте в виде гигантской арки, как бы сломанной посредине тенью, которую Сатурн отбрасывает в пространство, то вырисовывается во всей красе, словно сияющий полукруг нимба. Часто это кольцо затмевает Солнце, которое восходит и заходит через строго установленные промежутки, должно быть, к великой радости астрономов Сатурна. А если добавить к этому восходы и заходы восьми лун, в самых разнообразных фазах, то сияющих серебристым диском, то изгибающихся узеньким серпом, можно себе представить несравненную красоту ночного неба Сатурна.

У галлийцев не было возможности созерцать этот мир во всем его великолепии. Он был слишком от них удален. Земные астрономы, вооруженные телескопами, в тысячу раз ближе к нему, и капитан Сервадак с товарищами гораздо больше узнали о Сатурне из книг «Добрыни», чем из собственных наблюдений. Но они и не жалели об этом, - соседство столь громадного светила представляло слишком большую опасность для их крохотной кометы!

Они не могли проникнуть также и в мир еще более далекого от Солнца светила, Урана; но, как мы уже упоминали, эта планета, которая в восемьдесят два раза больше Земли и видна оттуда лишь как звезда шестой величины, была здесь очень ясно различима простым глазом. Однако нельзя было заметить ни одного из восьми спутников, которых Уран увлекает за собой по эллиптической орбите, проходя ее за восемьдесят четыре года, в среднем на расстоянии семисот двадцати девяти миллионов лье от Солнца.

Что касается Нептуна, последней планеты солнечной системы, - последней до тех пор, пока какой-нибудь будущий Леверье не откроет новой, еще более отдаленной, - то галлийцы не могли ее разглядеть. Пальмирен Розет, вероятно, видел ее в поле зрения телескопа, но он никого не удостаивал приглашать в свою обсерваторию, и остальным колонистам пришлось удовольствоваться изучением Нептуна... по книгам.

Среднее расстояние этой планеты от Солнца равняется миллиарду ста сорока миллионам лье, а период ее обращения длится сто шестьдесят пять лет. Нептун перемещается по своей громадной орбите длиною в семь миллиардов сто семьдесят миллионов лье со скоростью двадцати тысяч километров в час; он имеет форму сфероида, в сто пять раз превышающего по объему земной шар; единственный спутник Нептуна обращается вокруг него на расстоянии ста тысяч лье.

Миллиард двести миллионов лье - расстояние, отделяющее Нептун от Солнца, считается предельным в солнечной системе. И, однако, как ни велик этот диаметр, он представляется нам ничтожным по сравнению с диаметром звездной системы, к которой принадлежит Солнце.

Действительно, лучезарное светило, повидимому, входит в состав грандиозной туманности Млечного Пути, занимая там лишь скромное место звезды четвертой величины. Кто знает, куда бы направилась Галлия, освободившись от силы притяжения Солнца? Какой новый центр притяжения она избрала бы, блуждая по звездным пространствам? Быть может, ближайшую звезду Млечного Пути?

Этой ближайшей звездой является Альфа из созвездия Центавра, и свет, распространяющийся со скоростью семидесяти семи тысяч лье в секунду, доходит до нее от Солнца лишь за три с половиной года. Каково же расстояние Альфы от Солнца? Оно столь велико, что, определяя его, астрономы вынуждены принять за единицу миллиард; они утверждают, что Альфа удалена от Солнца на восемь тысяч «миллиардов» лье.

Многие ли звездные расстояния нам известны? До сих пор было вычислено самое большее восемь из них. Среди крупнейших звезд, чьи расстояния удалось измерить, называют Вегу, удаленную от нас на пятьдесят тысяч миллиардов лье, Сириус - на пятьдесят две тысячи двести миллиардов, Полярную звезду - на сто семнадцать тысяч шестьсот миллиардов, Капеллу - на сто семьдесят тысяч четыреста миллиардов лье. Последнее число состоит уже из пятнадцати цифр.

Чтобы получить представление о подобных расстояниях, следует, приняв за основу скорость света, рассуждать следующим образом:

«Предположим, что некто, одаренный безгранично острым зрением, находится на звезде Капелле. Обратив взоры на Землю, он станет свидетелем событий, происшедших семьдесят два года тому назад. Если же он перенесется на звезду, вдесятеро более отдаленную, он увидит то, что произошло семьсот двадцать лет назад. Дальше, на расстоянии, которое свет пробегает в тысячу восемьсот лет, ему предстанет горестное зрелище смерти Христа. Еще дальше, куда световой луч долетит через шесть тысяч лет, он сможет созерцать бедствия всемирного потопа. Наконец, так как пространство бесконечно, с расстояния еще более далекого он увидел бы, согласно библейскому учению, создающего мир творца. Действительно, все в пространстве, если можно так выразиться, совершается по одному образцу и ничто из того, что однажды совершилось во вселенной, не может исчезнуть бесследно».

Быть может, и прав был отважный Пальмирен Розет в своем стремлении путешествовать по звездным мирам, где его восхищенному взору представилось бы столько чудес. Если бы его комету захватила в плен сначала одна звезда, потом другая - сколько различных звездных систем он мог бы наблюдать! Галлия летела бы вместе с далекими светилами, которые только кажутся нам неподвижными, а на самом деле несутся в пространстве, как, например, Арктур, со скоростью двадцати двух лье в секунду. Само Солнце движется со скоростью шестидесяти двух миллионов лье в год, по направлению к созвездию Геркулеса. Но расстояние, отделяющее нас от звезд, так велико, что, несмотря на скорость, с которой они перемещаются, земные наблюдатели не замечают перемены в их взаимном расположении на небе.

Однако это непрестанное многовековое перемещение, несомненно, должно изменить форму созвездий, ибо звезды движутся каждая с различной скоростью. Астрономам удалось определить новое расположение, в каком окажутся звезды относительно друг друга через много столетий. Были графически воспроизведены фигуры некоторых созвездий, какими они станут через пятьдесят тысяч лет. Большая Медведица, например, показана на чертеже не в виде неправильного четырехугольника, а в виде длинного креста, растянувшегося по небу, а на месте пятиугольника созвездия Ориона изображен простой четырехугольник.

Впрочем, ни обитателям Галлии, ни жителям земного шара не удалось бы увидеть этих постепенных изменений собственными глазами. Совсем не этого отправился искать Пальмирен Розет в звездных мирах. Если бы, по какой-либо случайности, комета вырвалась из сферы притяжения Солнца и подчинилась влиянию новых светил, глазам ученого представилось бы такое чудесное зрелище, о каком солнечная система не может дать никакого понятия.

Действительно, в далеких мирах группы планет не всегда тяготеют к одному-единственному Солнцу. В некоторых областях вселенной монархическая система, повидимому, отвергнута. Одно солнце, два солнца, шесть солнц движутся, связанные взаимным тяготением. Все эти звезды имеют разные цвета, красные, желтые, зеленые, оранжевые, синие. Как восхитительна должна быть игра света на поверхности вращающихся вокруг них планет. И кто знает, может быть, горизонт Галлии окрашивался бы всеми цветами радуги поочередно?

Но Галлии не было суждено ни подчиниться силе притяжения нового солнца, ни присоединиться к звездным скоплениям, уже изученным и разложенным благодаря мощным телескопам, ни затеряться в звездных пустынях, ни, наконец, исчезнуть среди темных туманностей, непроницаемых для самых мощных астрономических приборов, - туманностей, рассеянных по всему мировому пространству, которых ученые насчитывают более пяти тысяч.

Нет! Галлии не суждено было покинуть околосолнечный мир и потерять из виду родную землю. И в сущности, описав орбиту длиною приблизительно в шестьсот тридцать миллионов лье, она совершила лишь сравнительно небольшое путешествие по необъятной, безграничной вселенной.

Между тем по мере удаления Галлии от Солнца холод заметно возрастал. Температура уже упала до сорока двух градусов ниже нуля. В подобных условиях ртутные термометры не годились, так как при сорока двух градусах ртуть застывает. Пришлось употребить спиртовой термометр, принесенный с «Добрыни», и он показал пятьдесят три градуса мороза.

В то же время у берегов небольшой бухты, где зимовали оба корабля, случилось то, что предвидел и чего опасался лейтенант Прокофьев. Ледяные пласты под корпусом «Ганзы» и «Добрыни» медленно, но неуклонно утолщались. Шкуна и тартана, защищенные скалистым мысом, постепенно поднимаясь в своем ледяном бассейне, уже возвышались на пятьдесят футов над уровнем Галлийского моря. «Добрыня» как более легкое судно поднялся несколько выше тартаны. Никакие силы человеческие не могли бы помешать этой работе льдов.

Лейтенанта Прокофьева сильно беспокоила судьба «Добрыни». Все предметы, находившиеся там, были уже выгружены. Оставался только корабельный корпус, рангоут и машина. В случае какой-либо опасности этот корпус должен был послужить убежищем для маленькой колонии. А как быть, если во время таяния льдов он разобьется при падении? Ведь может случиться, что галлийцам придется покинуть Теплую Землю, - какое судно заменит тогда шкуну? Уж во всяком случае не тартана, ибо ей угрожала та же опасность, ее ждала та же судьба. «Ганза», плохо сдерживаемая своим ледяным панцырем, уже сильно накренилась, ее положение не могло не вызывать тревогу. Оставаться на ней было опасно. Тем не менее Исаак вовсе не собирался покидать свои товары, решив охранять их днем и ночью. Он понимал, что рискует жизнью, но еще больше боялся за свое добро и, поминутно призывая всемогущего, проклинал его без всякого стеснения за все те испытания, которым подвергался.

В этих обстоятельствах капитан Сервадак принял решение, которому Исаак вынужден был подчиниться. Если жизнь Исаака Хаккабута и не была так уж необходима для членов галлийской колонии, то его грузы представляли для них безусловную ценность. Значит, надо было во что бы то ни стало спасти их от неминуемой гибели. Сначала капитан Сервадак попытался припугнуть Исаака Хаккабута грозившей ему опасностью. Но это не удалось. Исаак не желал переселяться.

- Сами вы как хотите, - заявил тогда Гектор Сервадак, - но грузы ваши мы переправим на склады Теплой Земли.

Причитания и жалобы Исаака Хаккабута никого не тронули, и днем 20 декабря колонисты приступили к перевозке товаров.

К тому же никто не мешал Исааку переселиться в Улей Нины, где он мог попрежнему стеречь свое добро и торговать по установленным ценам. Никто не причинил бы ему никакого вреда. Право же, если когда-нибудь Бен-Зуф и позволял себе порицать своего командира, то только за излишнюю мягкость с этим жалким торгашом.

В глубине души Исаак Хаккабут мог только одобрить решение, принятое генерал-губернатором. Этим соблюдались его интересы, товары попадали в надежное место, а платить за разгрузку тартаны он не был обязан, раз это делалось «против его воли».

Несколько дней подряд русские и испанцы ревностно занимались этой работой. Тепло одетые, хорошо закутанные, они без труда выносили низкую температуру. Единственно, чего следовало избегать при переноске, это касаться голыми руками металлических предметов. При малейшей неосторожности они содрали бы кожу на руках, как будто притронувшись к раскаленному железу, ибо результат был бы совершенно такой же. Итак, работа была выполнена без всяких происшествий, и товары с «Ганзы» разместили на складе в одной из обширных галерей Улья Нины.

Лейтенант Прокофьев успокоился только тогда, когда дело было доведено до конца.

После этого, не имея больше причин оставаться на тартане, Исаак Хаккабут устроился на житье в том же коридоре, где были сложены его товары. Надо признать, что он никого не стеснял. Его видели крайне редко. Он спал возле своего добра и питался из своих запасов. Спиртовая лампа служила ему для приготовления кушаний, более чем скромных. Обитатели Улья Нины обращались к нему только в тех случаях, когда им надо было купить что-нибудь, а он к ним, когда хотел что-нибудь продать. Несомненно одно - мало-помалу все золото и серебро маленькой колонии перекочевало в ящик с тройным запором, ключ от которого Исаак Хаккабут всегда держал при себе.

Приближалось 1 января по земному календарю. Через несколько дней исполнится ровно год со дня встречи кометы с земным шаром, когда после чудовищного толчка тридцать шесть обитателей Земли были разлучены со своими ближними. Как бы то ни было, до сих пор ни один из них не погиб. В этих новых климатических условиях здоровье галлийцев не оставляло желать ничего лучшего. При неуклонном снижении температуры без всяких скачков и колебаний и, можно добавить, при полном безветрии никто из колонистов даже не простудился. Климат кометы оказался на редкость здоровым. Все вселяло уверенность в том, что если расчеты профессора правильны и Галлия долетит до Земли, то галлийцы вернутся туда все до единого.

Несмотря на то, что этот первый новогодний день не совпадал с наступлением галлийского календарного года и отмечал лишь начало второй половины пути кометы, капитан Сервадак решил отпраздновать его с известной торжественностью.

- Не следует допускать, чтобы наши спутники потеряли интерес к земным делам, - сказал он графу Тимашеву и лейтенанту Прокофьеву. - Им предстоит вернуться на земной шар, и даже если этого не произойдет, необходимо поддерживать в них привязанность к старому миру, почаще напоминая о нем. Там, на Земле, будут праздновать Новый год, отпразднуем же его и мы здесь, на комете. Общность мыслей и чувств вещь хорошая. Не надо забывать, что о нас, вероятно, думают на Земле. С разных точек земного шара можно наблюдать, как Галлия движется в пространстве, - если и не простым глазом, то хотя бы с помощью зрительной трубы и телескопа. Научные интересы как бы поддерживают нашу связь с земным шаром, и Галлия попрежнему входит в состав солнечного мира.

- Я совершенно согласен с вами, капитан, - отвечал граф Тимашев. - Несомненно, ученые астрономы крайне заинтересованы новой кометой. Представляю себе, как отовсюду - из Парижа, Петербурга, Гринвича, Кембриджа, Кейптауна, Мельбурна - на наш астероид направлены мощные телескопы.

- Мы там, должно быть, в большой моде, - продолжал капитан Сервадак, - и я бы очень удивился, если бы газеты и журналы не сообщали читателям обоих континентов обо всех перемещениях Галлии. Вспомним же о тех, кто помнит о нас, и мысленно проведем вместе с ними ночь на 1 января земного года.

- Вы полагаете, - вмешался лейтенант Прокофьев, - что на Земле все заняты кометой, задевшей земной шар? Я уверен в этом так же, как и вы, но думаю, что это вызвано не научным интересом и не чувством любопытства. Те наблюдения, какими занимается наш астроном, несомненно произведены и на Земле, притом с неменьшей точностью. Эфемериды Галлии уже давным-давно определены и, конечно, вполне правильны. Элементы орбиты новой кометы вычислены. Ее траектория в пространстве известна, известно и то, где и как она должна вторично встретиться с Землей. В какой именно точке эклиптики, в какую долю секунды, в каком месте комета вновь столкнется с Землей - все это, без сомнения, вычислено с математической точностью. Неизбежность столкновения - вот что должно главным образом занимать умы. Я иду дальше и осмеливаюсь утверждать, что на Земле уже приняли меры предосторожности, чтобы ослабить гибельные последствия нового толчка, - если, впрочем, это вообще возможно.

Говоря так, лейтенант Прокофьев был, вероятно, прав, ибо рассуждал логически. В страхе перед возвращением Галлии в точно предсказанный срок люди, очевидно, забросили все земные дела. О Галлии думали, не столько ожидая, сколько опасаясь ее приближения. Правда, и галлийцев, как ни желали они этой встречи, не могла не тревожить мысль о последствиях нового столкновения. И если, как предполагал лейтенант Прокофьев, на Земле были приняты меры против грозящего бедствия, не следует ли принять их и на Галлии? Это предстояло обсудить в свое время.

Во всяком случае, день 1 января решили торжественно отпраздновать. Даже русские присоединились к французам и испанцам, хотя по их календарю эта дата не соответствует новому году.

Наступило рождество. Годовщину рождения Христа отметили с религиозным благочестием. Только Исаак в этот день казался еще нелюдимее, упорно скрываясь в своем темном углу.

За последнюю неделю старого года у Бен-Зуфа накопилось множество дел. Необходимо было составить увлекательную программу, хотя развлечения на Галлии и не отличались разнообразием. Итак, решили начать этот торжественный день роскошным завтраком и закончить большой прогулкой по льду в сторону острова Гурби. Обратно сговорились вернуться с наступлением ночи, при свете факелов, изготовленных из того, что имелось на складе «Ганзы».

«Коли закуска выйдет хороша, так и прогулка будет весела, - говорил себе Бен-Зуф, - а лучшего и желать нечего!»

Составление меню казалось ему особенно важным делом. Это вызвало частые тайные совещания между денщиком капитана Сервадака и поваром «Добрыни», и в результате получилось искусное сочетание русской и французской кухни.

К вечеру 31 декабря все было готово. Холодные блюда, мясные консервы, паштеты из дичи, купленные втридорога у Исаака Хаккабута, красовались уже на огромном столе главного зала. Горячие блюда предстояло приготовить утром следующего дня в печах, нагреваемых лавой.

Вечером зашел разговор о Пальмирене Розете. Приглашать ли профессора на торжественное празднество? Да, разумеется, его следовало пригласить. Примет ли он приглашение? Более чем сомнительно.

Тем не менее приглашение передали. Капитан Сервадак собирался было лично подняться в обсерваторию, но Пальмирен Розет так нелюбезно встречал незваных гостей, что предпочли послать ему пригласительный билет.

Юный Пабло вызвался отнести письмо и вскоре возвратился с запиской следующего содержания:

«Пальмирен Розет может ответить на это только одно: сегодня сто двадцать пятое июня, а завтра наступит первое июля, ибо на Галлии следует вести счет согласно галлийскому календарю».

Это был отказ, правда научно обоснованный, но все же отказ.

Первого января, через час после восхода солнца, французы, русские, испанцы и маленькая Нина, представляющая Италию, уселись все вместе вокруг большого стола, за роскошным завтраком; такого еще никогда не подавали на комете Галлии. В обильных и сытных кушаньях Бен-Зуф и кок «Добрыни» превзошли самих себя. Блюдо из куропаток с капустой, где капусту заменял острый соус, настолько вкусный, что язык проглотишь и пальчики оближешь, произвело эффект. Что касается вин, доставленных из запасов «Добрыни», то они были превосходны. Французские и испанские вина распивали во славу Франции и Испании, не забыли выпить и за Россию, по случаю нескольких бутылок тминной водки, тоже поданных к столу.

Завтрак прошел, как и надеялся Бен-Зуф, очень удачно и очень весело.

За десертом, после тоста, провозглашенного за общую отчизну, за старый родной сфероид, за «возвращение на Землю», раздались такие крики «ура», что Пальмирен Розет не мог не слышать их с высоты своей обсерватории.

Когда окончился завтрак, у колонистов осталось впереди целых три часа до наступления темноты. Солнце стояло в зените, бледное солнце, под которым никогда бы не созрел виноград бордосских и бургундских вин, выпитых с таким удовольствием; его диск разлизал кругом тусклый свет и совсем не грел.

Колонисты закутались потеплее с ног до головы, готовясь к прогулке, которая должна была затянуться до ночи. Им предстояло выйти на жестокий мороз, но при спокойной, безветренной погоде они переносили его без труда.

Все покинули Улей Нины, весело беседуя и распевая песни. На обледенелом берегу каждый надел коньки, и все отправились в путь кто как хотел, одни поодиночке, другие в компании. Граф Тимашев, капитан Сервадак и лейтенант Прокофьев все время держались вместе. Негрете с испанцами рассыпались по ледяным просторам, уносясь с невероятной быстротой чуть ли не до самого горизонта. Они достигли большого искусства в катанье на коньках и ревностно, с присущей им ловкостью предавались этому спорту.

Матросы «Добрыни», по обычаю северных стран, построились гуськом. Зажав подмышкой правой руки длинный шест, они умчались вереницей далеко вперед, точно поезд по рельсам. Пабло с Ниной, рука об руку, с веселыми криками, словно две птички, выпущенные на волю, скользили по льду с неподражаемой грацией, то возвращаясь к капитану Сервадаку, то снова скрываясь вдали. Эти юные существа олицетворяли собой всю радость, а может быть, и все надежды галлийской земли.

Не следует забывать и о Бен-Зуфе, который носился от одного к другому с неистощимым запасом веселых шуток, радуясь настоящему и нисколько не заботясь о будущем.

Конькобежцы, неудержимо скользя по ровной глади, быстро неслись все дальше - дальше, за видимый горизонт Теплой Земли. Позади них постепенно исчезали вдали гряды скал, обрывистый снежный берег, вершина вулкана в шапке черного дыма. Порою они останавливались передохнуть, но только на минуту, чтобы не замерзнуть. Затем снова пускались в путь, держа курс на остров Гурби, хотя и не рассчитывали до него добраться, так как с наступлением темноты надо было возвращаться обратно.

Солнце уже клонилось к востоку, или, вернее, стремительно падало вниз, - зрелище, ставшее привычным для галлийцев. Закат лучезарного светила на Галлии с ее до странности суженным горизонтом происходил в особых условиях. Ни одно облачко не окрашивалось пленительным отблеском догорающих лучей. Ледяной покров мешал им проникнуть в пучину моря, где они, преломившись, рассыпались бы зеленоватыми искрами. Опустившись до линии горизонта, солнечный диск, увеличенный под действием рефракции, сразу исчезал, как будто провалившись в люк, внезапно открывшийся в застывшей поверхности моря, и тут же наступала ночь.

К концу дня капитан Сервадак созвал весь свой отряд и посоветовал спутникам держаться поближе к нему. Они ушли из дому «вольными стрелками», но идти назад надо было сомкнутым строем, чтобы не заблудиться во мраке и вместе возвратиться на Теплую Землю. Ночь обещала быть темной, ибо Луна, находясь в соединении с Солнцем, оставалась невидимой.

Наступила тьма. Поверхность Галлии озарялась лишь «бледным светом звезд», как сказано у Корнеля. Тогда зажгли факелы. Конькобежцы стремительно помчались вперед, а длинные языки пламени, колыхаясь, словно флажки на ветру, разгорались от быстрого бега.

Час спустя показались смутные очертания высокого берега Теплой Земли, точно огромное черное облако на горизонте. Ошибиться было невозможно. Надо всем возвышался вулкан, мечущий яркие искры среди окружающего мрака. Отражение раскаленных потоков лавы в зеркале льда освещало группу конькобежцев, за которыми тянулись неимоверно длинные тени.

Так бежали они около получаса, быстро приближаясь к берегу, как вдруг раздался громкий крик.

Это кричал Бен-Зуф. Весь отряд круто затормозил, врезавшись в лед стальными коньками.

И вот, при свете угасающих факелов, они увидели, что Бен-Зуф остановился, указывая рукой на берег.

Тогда в ответ на крик Бен-Зуфа у всех вырвался вопль отчаянья!..

Вулкан внезапно потух. Потоки лавы, недавно еще вытекавшие из кратера главного конуса, застыли. Казалось, будто какой-то могучий порыв ветра задул вулкан.

Все поняли, что источник огня иссяк. Неужели извержение прекратилось окончательно? Неужели Теплая Земля навсегда лишилась тепла и у колонистов отнята всякая возможность бороться с жестокой стужей галлийской зимы? Неужели им грозила смерть, мучительная смерть от холода!

- Вперед! - крикнул капитан Сервадак громким голосом.

Факелы только что погасли. Все бросились вперед среди непроглядной тьмы. Галлийцы быстро достигли берега. Взобравшись не без труда на обледенелые скалы, они устремились в открытую галерею, затем в большой зал...

Всюду царил густой мрак, температура сильно понизилась. Огненная завеса не загораживала уже большого окна, и, выглянув наружу, лейтенант Прокофьев увидел, что озерко, до сих пор не замерзавшее благодаря раскаленным потокам лавы, сковано льдом.

Так закончился на Галлии первый день нового земного года, который так весело начался!

Галлийцы провели в невыразимой тревоге остаток ночи, то есть несколько часов перед восходом солнца. Даже Пальмирен Розет, весь окоченевший, принужден был покинуть свою обсерваторию и укрыться в галереях Улья Нины. Теперь или никогда колонистам представлялся случай спросить у него, продолжает ли он упорствовать в своем желании вечно странствовать по околосолнечному миру на этой непригодной для жилья комете; но он, без сомнения, ответил бы утвердительно. Во всяком случае, он был сильно раздражен, даже взбешен.

Гектору Сервадаку с товарищами тоже пришлось искать пристанища в самых глубоких галереях вулканического массива. Главный зал с широким выходом уже не годился для жилья. Сырость на его стенах начала превращаться в сосульки, и даже если бы удалось заткнуть обширное отверстие, закрытое прежде завесой лавы, холод в зале все равно был бы нестерпимым.

В глубине темных пещер еще сохранялось немного тепла. Наружная и внутренняя температуры еще не уравнялись, но скоро это неминуемо должно было произойти. Чувствовалось, как теплые камни постепенно начинают остывать. Гора напоминала мертвеца, у которого холодеют конечности, хотя сердце еще борется с холодом смерти.

- Ну что ж! - воскликнул капитан Сервадак. - Мы и устроим себе жилье у самого сердца вулкана!

На другой день он созвал своих товарищей и обратился к ним со следующими словами:

- Друзья мои, какая опасность нам угрожает? Холод, но только холод и больше ничего. Запасов пищи нам хватит на все время путешествия на Галлии, и у нас такое изобилие консервов, что мы можем обойтись без горячих блюд. Что же нам нужно, чтобы продержаться эти зимние месяцы? Немного тепла, которое до сих пор природа предоставляла нам даром. Так вот, более чем вероятно, что это тепло еще существует в недрах Галлии: туда-то мы и отправимся его искать!

Его уверенная речь приободрила этих славных людей, хотя кое-кто из них уже начал поддаваться унынию. Граф Тимашев, лейтенант Прокофьев и Бен-Зуф крепко пожали руку, которую протянул им капитан; они-то никогда не падали духом.

- Ну как, Нина, - обратился к девочке Гектор Сервадак, - ты не побоишься спуститься вглубь вулкана?

- Нет, господин капитан, - решительно ответила Нина, - особенно если с нами пойдет Пабло.

- Пабло пойдет с нами. Ведь он храбрый и ничего не боится. Не правда ли, Пабло?

- Я последую за вами всюду, куда бы вы ни пошли, господин капитан! - заявил мальчик.

После этого разговора оставалось только приняться за дело.

Нечего было и пытаться проникнуть в вулкан сверху через главный кратер. При резком понижении температуры обледенелые склоны горы стали неприступны. Человек не нашел бы никакой точки опоры на скользкой поверхности. Значит, необходимо было пробиться к очагу подземного огня сквозь самую толщу массива и притом как можно скорее, так как жестокий мороз начинал проникать в самые отдаленные уголки Улья Нины.

Внимательно изучив расположение внутренних галерей и их направление в недрах массива, лейтенант Прокофьев определил, что один из узких проходов должен вести прямо к очагу вулкана. В самом деле, когда под воздействием паров лава поднималась, тепло как бы просачивалось там сквозь стены. Очевидно, теллурид, минеральное вещество, из которого состоял массив, был отличным проводником тепла. Значит, пробив стену этой галереи, толщина которой вряд ли превышала семь-восемь метров, они проникнут в старое русло, проложенное потоком лавы, и, может быть, найдут способ спуститься по нему.

Все немедленно приступили к работе. В этом деле русские матросы, под руководством лейтенанта, проявили особенную ловкость. Чтобы пробуравить твердую породу, лома и кирки оказалось недостаточно. Пришлось просверлить отверстия, заложить мины и при помощи пороха взорвать скалу. После этого работа пошла быстрее и через два дня благополучно закончилась.

Весь этот короткий промежуток времени колонисты жестоко страдали от мороза.

- Если нам закрыт всякий доступ в недра массива, - сказал граф Тимашев, - никто из нас не вынесет холода, и тут, вероятно, галлийской колонии придет конец!

- Граф Тимашев, - возразил капитан Сервадак, - верите ли вы в милосердие всемогущего?

- Да, капитан, но сегодня он может порешить иначе, чем вчера. Нам не дано судить о его предначертаниях. Десница его простерлась над нами... Теперь как будто он отступился от нас...

- Только наполовину, - отвечал капитан Сервадак. - Он хочет лишь испытать наше мужество. Как мне подсказывает внутренний голос, извержение прекратилось не потому, что огонь вулкана окончательно потух. Вполне вероятно, что после недолгого перерыва лава опять потечет из его кратера.

Лейтенант Прокофьев согласился с мнением капитана Сервадака. Быть может, где-нибудь на комете открылся другой кратер, и потоки лавы устремились по новому руслу. Мало ли по каким причинам могли измениться условия, вызывавшие извержение, - это не значило, что в недрах Галлии вообще прекратился процесс химического соединения минеральных веществ с кислородом. Единственное, что невозможно было предугадать, - удастся ли колонистам проникнуть вглубь вулкана, чтобы там, в тепле, выдержать холод межпланетных пространств.

Все эти два дня Пальмирен Розет не принимал никакого участия ни в разговорах, ни в работах. Он бродил взад и вперед, как неприкаянный грешник, впрочем, вовсе не желающий каяться. Никого не спрашивая, профессор сам перенес свою трубу в главный зал. Он часто наведывался туда днем и ночью и наблюдал небесные светила до тех пор, пока буквально не замерзал. Тогда он нехотя возвращался обратно, бранясь и проклиная Теплую Землю, ворча, что на острове Форментере ему было бы гораздо удобнее.

Наконец, 4 января днем раздался последний удар кирки. Послышался грохот камней, которые скатывались в центральный кратер вулкана. Лейтенант Прокофьев заметил, что они не падают отвесно, а скорее скользят по склонам, задевая скалистые выступы. Стенки жерла, очевидно, были покатыми, и, следовательно, по ним можно будет спуститься.

Замечание лейтенанта оказалось правильным.

Как только пробоину расширили достаточно, чтобы в нее мог пролезть человек, лейтенант Прокофьев и капитан Сервадак, в сопровождении Бен-Зуфа с факелом в руках, проникли в жерло вулкана. Стенки его шли отлого, под углом самое большее в сорок пять градусов. Значит, можно было спускаться, не рискуя упасть. Под слоем пепла нога ощущала надежную опору, ибо склоны были покрыты выемками, впадинами и скалистыми выступами. Это объяснялось тем, что извержение началось недавно. Действительно, оно могло произойти лишь после столкновения с Землей, когда Галлия унесла с собой часть земной атмосферы, а потому лава еще не успела отполировать внутренние стенки кратера.

- Здорово! - заметил Бен-Зуф. - Вот вам и лестница. Уж не взыщите, какая есть!

Капитан Сервадак и его товарищи начали осторожно спускаться. В этой «лестнице», как называл ее Бен-Зуф, не доставало многих ступенек. Исследователям понадобилось около получаса, чтобы пройти пятьсот футов. На стенках кратера зияли там и сям обширные, но неглубокие пещеры. Потрясая факелом, Бен-Зуф ярко освещал их, но ни одна не разветвлялась и не уходила внутрь горы, образуя длинные проходы, как в верхних ярусах Улья Нины.

Во всяком случае, у галлийцев не было выбора. Они должны были воспользоваться любыми средствами спасения, какие только предоставляла им судьба.

Надежды капитана Сервадака как будто должны были осуществиться. По мере того как путники проникали все глубже в недра огнедышащей горы, температура постепенно поднималась. Однако то не было повышение температуры, обычно наблюдаемое в рудниках. Быстрое потепление вызывалось какой-то местной причиной. Глубоко под почвой ощущался источник тепла. Продолжая исследование, они ясно чувствовали, что спускаются не в каменноугольные копи, а вглубь настоящего вулкана. Этот вулкан не потух, как можно было опасаться, - где-то внизу еще бурлила лава. Если по какой-то неведомой причине она уже не переливалась через края кратера, то все же распространяла тепло по всей подземной части массива. Ртутный термометр, захваченный лейтенантом Прокофьевым, и барометр-анероид капитана Сервадака указывали, что наши путники находятся ниже уровня моря и что температура в недрах горы постепенно повышается. На глубине шестисот футов ртутный столбик отметил шесть градусов выше нуля.

- Шесть градусов, - сказал капитан Сервадак, - этого недостаточно для людей, которым предстоит замуроваться здесь на долгие зимние месяцы. Давайте спустимся еще глубже, ведь воздуха здесь достаточно.

В самом деле, воздуху было много: он поступал и через обширный кратер сверху и через широкий пролет на боковом склоне горы. Его как бы втягивало в эти глубины, и дышалось здесь даже легче, чем на поверхности. Поэтому путешественники могли без всякого опасения опускаться до тех пор, пока не встретят сносной температуры.

Путники находились теперь на четыреста с лишним футов ниже Улья Нины. Это соответствовало глубине в двести пятьдесят метров ниже уровня Галлийского моря. В этом месте термометр показал двенадцать градусов тепла по Цельсию - температура вполне терпимая при условии, что она останется на этом уровне.

Трое исследователей могли, конечно, спуститься без труда еще глубже по отлогому руслу, проложенному лавой. Но зачем? До их чуткого слуха уже доносилось глухое шипенье и клокотанье, - это означало, что главный очаг подземного огня был недалеко.

- Останемся здесь, - решил Бен-Зуф. - Кто из колонистов озябнет, пускай лезет в пропасть, коли придет охота! Ну, а для меня и здесь достаточно жарко. Честное слово алжирца!

Вопрос теперь сводился к тому, можно ли устроить хоть какое-нибудь жилье в этой части горного массива?

Гектор Сервадак и его спутники уселись на скалистый выступ и оттуда, при свете разгоревшегося факела, стали осматривать место привала.

По правде говоря, трудно было представить себе что-либо менее удобное. Главное жерло вулкана, расширяясь книзу, образовало нечто вроде глубокой пещеры. Правда, в ней могла разместиться целиком вся галлийская колония, но приспособить пещеру для удобного жилья было довольно затруднительно. Кое-где имелись впадины и пещеры поменьше, годные для складов провизии, но совсем не подходящие для комнат капитана Сервадака и графа Тимашева. Небольшой уголок для Нины еще можно было подыскать. Итак, галлийцам предстояло находиться вместе круглые сутки. Главная пещера должна была служить одновременно столовой, залом и общей спальней. До сих пор колонисты жили точно кролики в норах, теперь им придется зарыться под землю и уподобиться кротам во всем, кроме долгой зимней спячки.

Однако при помощи ламп и фонарей легко было осветить эту темную пещеру. Галлийцы не ощущали недостатка в горючем: на складах имелось еще несколько бочонков масла, а также некоторое количество спирта для варки пищи.

Что касается предстоящего заточения на время долгой галлийской зимы, то не всегда же колонисты будут сидеть взаперти. Одевшись потеплее, они смогут делать вылазки в Улей Нины или на береговые скалы. К тому же потребуется запасать лед, чтобы добывать из него воду, столь необходимую для всех жизненных нужд. Каждому придется поочередно выполнять эту довольно тяжелую обязанность, взбираясь на высоту девятисот футов и спускаясь оттуда с тяжелой ношей.

Наконец, после тщательного осмотра исследователи решили, что маленькая колония должна перебраться именно сюда, в это темное подземелье, и устроиться в нем как можно удобнее. Единственная пещера послужит общим жильем для всех. Ведь в сущности капитан Сервадак и его товарищи разместятся здесь не хуже, чем зимовщики в полярных областях. Действительно, ни на китобойных судах, ни в факториях на крайнем севере Америки не принято расселяться по отдельным каютам или комнатам. Обычно все там пользуются одним просторным помещением, где труднее завестись сырости. В условиях севера не в почете углы и закоулки, где скопляются водяные пары. Большую высокую комнату легче проветрить, легче натопить, следовательно, жить в ней здоровее. В фортах под общий зал отводится целый этаж, на кораблях - межпалубное пространство.

Все это лейтенант Прокофьев, знакомый с обычаями полярных стран, разъяснил в нескольких словах своим товарищам, и те примирились с участью зимовщиков, раз уж им суждено здесь зимовать.

Все трое поднялись обратно в Улей Нины. Они сообщили колонистам о принятом решении, и те его одобрили. Все дружно принялись за работу; прежде всего очистили пещеру от еще теплого пепла, густым слоем покрывавшего пол и стены, затем начали без промедления переносить вещи из Улья Нины.

Нельзя было терять ни минуты. Все буквально замерзали, даже в самых глубоких галереях старого жилища. Холод еще более подстегивал усердие носильщиков, и никогда еще переправа имущества, необходимой мебели, коек, различной утвари, запасов со шкуны и товаров с тартаны не совершалась с такой быстротой. Правда, людям приходилось лишь спускать тюки вниз, да и уменьшение силы тяжести сильно облегчало их труд.

Пальмирен Розет волей-неволей тоже перебрался в подземелье, но не позволил перенести туда свою пресловутую трубу. Действительно, она не создана была для этой темной бездны и осталась зимовать на своем треножнике в главном зале Улья Нины.

Бесполезно описывать нескончаемые жалобы Исаака Хаккабута. Все его излюбленные восклицания повторялись сотни раз. Ни один негоциант во всем свете не подвергался якобы столь жестоким испытаниям. Под градом шуточек, которыми его вечно донимали, он ревниво следил за переноской своих товаров. По приказанию капитана Сервадака все принадлежащее Исааку имущество было сложено отдельно в той самой нише, которую ему отвели для жилья. Таким образом он мог сторожить свое добро и продолжать вести торговлю.

Переселение было закончено в несколько дней. Ряд фонарей освещал длинный узкий проход, отлого подымавшийся к Улью Нины. Все это было довольно оригинально и в какой-нибудь сказке из «Тысячи и одной ночи» могло бы показаться восхитительным. Обширная пещера, служившая общим жилищем, была освещена лампами с «Добрыни». К 10 января галлийцы перебрались в это подземелье, надежно укрывшись по крайней мере от наружного холода, превышавшего шестьдесят градусов.

- Va bene, как говорит малютка Нина, - воскликнул неунывающий Бен-Зуф, - жили во втором этаже, проживем и в подвале, невелика беда!

Между тем граф Тимашев, капитан Сервадак и лейтенант Прокофьев не могли не беспокоиться о будущем, хоть и не показывали этого. Если в один прекрасный день жар вулкана погаснет, если какое-либо неожиданное обстоятельство замедлит скорость обращения Галлии вокруг Солнца, если придется снова зимовать в подобных условиях, удастся ли им найти в ядре кометы недостающее им топливо? В недрах Галлии не могло быть каменного угля, образовавшегося из остатков древних лесов, залегших в земле в геологические эпохи и окаменевших под воздействием времени. Не придется ли колонистам, когда вулкан окончательно потухнет, довольствоваться расплавленными массами, таящимися в его глубине?

- Все в свое время, друзья мои, - сказал капитан Сервадак, - все в свое время! У нас впереди долгая зима. Можно будет подумать, побеседовать, поспорить. Черт возьми! Провалиться мне на месте, если мы чего-нибудь да не придумаем.

- Да, - согласился граф Тимашев, - перед лицом опасности ум работает особенно хорошо, и мы найдем выход. К тому же вряд ли внутреннее тепло Галлии иссякнет до возвращения лета.

- Я тоже так думаю, - отвечал лейтенант Прокофьев. - До нас непрерывно доносится шум бурлящей лавы. Воспламенение вулканических пород, по всей вероятности, началось недавно. До встречи с Землей, пока комета носилась в пространстве, она не была окружена атмосферой, и, следовательно, кислород проник в ее недра лишь после столкновения. Это вызвало сложные химические процессы и в результате извержение вулкана. Вот как я это объясняю и считаю несомненным, что работа подземных сил в ядре Галлии только недавно началась.

- Я согласен с тобой, Прокофьев, - проговорил граф Тимашев, - и нисколько не опасаюсь, что внутренний огонь потухнет; меня скорее страшит другая возможность, не менее гибельная для нас.

- Какая же? - спросил капитан Сервадак.

- А та, капитан, что извержение внезапно возобновится и поток лавы сметет наш лагерь на своем пути.

- Черт побери! - вскричал капитан Сервадак. - А ведь это вполне может случиться!

- Будем же начеку, - возразил лейтенант Прокофьев, - и не дадим застать себя врасплох.

Пять дней спустя, 15 января, Галлия миновала афелий, в конце большой оси своей орбиты, и находилась теперь на расстоянии двухсот двадцати миллионов лье от Солнца.

Начиная с этого дня Галлия повернула обратно по своей эллиптической кривой и стала приближаться к Солнцу со все возрастающей скоростью. Все живые существа на ее поверхности зарылись вглубь вулканического массива, за исключением тринадцати англичан на Гибралтаре.

Как-то выдержали первую половину галлийской зимы эти упрямцы, добровольно оставшиеся на своем островке? Вероятно, лучше, чем обитатели Теплой Земли, - таково было общее мнение. В самом деле, им ведь не приходилось заимствовать у вулкана жар извергающейся лавы, приспособляя его для своих жизненных нужд. У них были громадные запасы угля и продовольствия. Ни в пище, ни в топливе они не испытывали недостатка. Занимаемый ими редут, прочно сооруженный, с толстыми каменными стенами, без сомнения, служил им надежной защитой в самые жестокие холода. Англичане не жалели топлива и не мерзли; они хорошо питались и, вероятно, так разжирели, что мундиры стали им тесны. Бригадир Мэрфи и майор Олифент, должно быть, сражались по всем правилам науки на шахматной доске. Никто не сомневался, что жители Гибралтара проводили дни самым благопристойным образом и даже с комфортом. Во всяком случае, Англия должна будет воздать хвалу двум своим офицерам и одиннадцати солдатам, доблестно оставшимся на посту.

Разумеется, если бы капитану Сервадаку и его спутникам грозила гибель от холода, они могли бы укрыться на островке Гибралтар. Им даже приходила в голову такая мысль. Без сомнения, им не отказали бы там в гостеприимстве, хотя в первый раз и приняли весьма неприветливо. Англичане не такие люди, чтобы бросить своих ближних в беде. В случае крайней необходимости колонисты Теплой Земли без колебаний перебрались бы на Гибралтар. Но туда лежал долгий путь по необозримым ледяным просторам, без огня, без крова, и не все, вероятно, добрались бы до цели живыми. Отважиться на подобное путешествие можно было лишь в самом крайнем случае, и колонисты твердо решили не покидать Теплой Земли, пока огнедышащая гора дает им достаточно тепла.

Как уже было сказано, все живые существа галлийской колонии нашли пристанище в пещерах центрального жерла. Действительно, даже животные принуждены были покинуть галереи Улья Нины, где они могли околеть от холода. Лошадей Сервадака и Бен-Зуфа с трудом удалось спустить вглубь вулкана; однако и капитану и денщику непременно хотелось сохранить Зефира с Галетой и доставить их на Землю живыми. Они привязались к этим бедным животным, плохо приспособленным для жизни в новых климатических условиях. Им отвели широкое углубление, обращенное в конюшню, а на складе, к счастью, еще оставалось для них достаточно фуража.

Что касается прочих домашних животных, то ими пришлось пожертвовать. Разместить их в подземельях массива было немыслимо, а оставить животных в Улье Нины - значило обречь их на мучительную смерть. Пришлось всех заколоть. И так как мясо на старых складах при дарившем там лютом морозе могло сохраняться до бесконечности, это значительно увеличило запасы провианта.

Чтобы покончить с перечислением живых существ, нашедших убежище в недрах массива, надо упомянуть еще о птицах, питающихся исключительно крошками и объедками, которые им бросали каждое утро. Мороз прогнал их из верхних проходов Улья Нины в темные провалы вулкана. Однако они были так многочисленны и так назойливы, что приходилось гнать и истреблять их беспощадно.

В этих заботах прошел весь конец января, и лишь к началу февраля переселенцы окончательно водворились на новом месте. Но тут для членов галлийской колонии потянулись дни безнадежно однообразные и унылые. Смогут ли они побороть своего рода отупение, вызванное бездействием? Руководители попытались подбодрить их при помощи более тесного каждодневного общения, частых собеседований, в которых все приглашались принять участие, чтения вслух научных книг и рассказов о путешествиях, имевшихся в библиотеке. Усевшись вокруг большого стола, русские и испанцы слушали и просвещались; если им суждено увидеть родную землю, то они вернутся туда менее невежественными, чем были прежде.

Что же делал все это время Исаак Хаккабут? Интересовался ли он беседами и чтениями? Нисколько. Какую выгоду он мог бы там извлечь? Он проводил долгие часы, проверяя списки товаров, считая и пересчитывая деньги, которые стекались к нему в руки. То, что он нажил здесь, вместе с приобретенным ранее уже достигало по меньшей мере ста пятидесяти тысяч франков, причем наполовину золотом. Взвешивая и пересыпая этот звонкий металл, он знал, что сумеет выгодно поместить его на Земле, и если жалел об уходящих без пользы днях, то лишь с точки зрения потерянных процентов. Здесь ему не представилось еще случая ссужать деньги в рост, как он на это надеялся, разумеется, под надежное обеспечение и с надежной гарантией.

Пальмирен Розет скорее всех отыскал себе занятие и ушел в него с головой. Со своими цифрами он никогда не чувствовал себя одиноким, и сложные вычисления помогали ему коротать долгие зимние месяцы.

О Галлии он знал уже все, что можно было знать, но далеко не так обстояло дело с Нериной, ее сателлитом. Между тем права собственности, предъявленные им на комету, естественно, распространялись также и на ее луну. Следовательно, он обязан по меньшей мере исследовать новые элементы Нерины, изменившиеся с тех пор, как она была похищена из зоны малых планет.

Он решил произвести эти вычисления. Ему еще требовалось определить положения Нерины в различных точках ее орбиты. Получив эти данные и зная массу Галлии, которую ему удалось установить путем взвешивания, он намеревался взвесить и Нерину, не выходя из своей темной каморки. Беда только в том, что у него не было каморки, которую он собирался важно именовать «кабинетом», поистине не имея оснований называть ее обсерваторией. И вот в первых числах февраля он заговорил об этом с капитаном Сервадаком.

- Вам нужен кабинет, дорогой профессор? - спросил тот.

- Да, капитан, такой кабинет, где я мог бы работать, не опасаясь назойливых посетителей.

- Мы подыщем вам уголок, - заверил его Гектор Сервадак. - Не взыщите, если кабинет будет не достаточно комфортабельным, зато вы сможете там уединиться и спокойно работать.

- Я большего и не требую.

- Итак, решено.

Видя, что Пальмирен Розет находится в довольно сносном расположении духа, капитан отважился задать ему вопрос насчет его прежних вычислений, вопрос, которому он придавал особенное значение.

- Дорогой профессор, - сказал он, когда Пальмирен Розет собирался уже уходить, - я хочу вас кое о чем спросить.

- Спрашивайте.

- Ваши вычисления, касающиеся периода обращения Галлии вокруг Солнца, разумеется, совершенно правильны, - продолжал капитан Сервадак. - Но ведь, не правда ли, если движение вашей кометы замедлится или ускорится хотя бы на полминуты, она никогда не встретится с Землей в данной точке эклиптики...

- Так что же?

- А вот что, дорогой профессор, не следует ли проверить точность ваших вычислений?

- Это бесполезно.

- Лейтенант Прокофьев охотно помог бы вам в этой важной работе.

- Мне не нужно помощников, - резко возразил Пальмирен Розет, задетый за живое.

- Однако...

- Я никогда не ошибаюсь, капитан Сервадак, и ваша настойчивость неуместна.

- Черт возьми, дорогой профессор, - воскликнул Гектор Сервадак, - вы не очень-то любезны с вашими товарищами...

Но он тут же осекся: Пальмирена Розета не стоило раздражать, - он еще мог пригодиться.

- Капитан Сервадак, - сухо ответил профессор, - я не стану проверять свои вычисления, ибо они абсолютно точны. Но должен вам сообщить, что, досконально изучив Галлию, я намерен приступить теперь к изучению Нерины, ее сателлита.

- Вот это действительно как нельзя более своевременно, - с серьезным видом отозвался капитан Сервадак. - Однако я полагал, что Нерина одна из малых планет и ее элементы уже известны земным астрономам.

Профессор метнул на капитана Сервадака свирепый взгляд, точно тот усомнился в полезности его труда. Затем заговорил с горячностью.

- Капитан Сервадак, если земные астрономы и наблюдали Нерину и даже определили ее среднее суточное движение, ее годовой период обращения, среднее расстояние от Солнца, ее эксцентриситет, долготу ее перигелия, долготу восходящего узла, наклон ее орбиты, - все это необходимо определить заново, ибо Нерина теперь уже не малая планета, а спутник Галлии. Она является нашей луной, и я желаю изучать ее как Луну! Я не вижу причины, почему галлийцы должны знать меньше о галлийской луне, чем знают жители Земли о своей луне.

Надо было слышать, каким тоном произнес Пальмирен Розет «жители Земли». С каким презрением он говорил теперь о родной планете!

- Капитан Сервадак, - заявил он, - я заканчиваю наш разговор тем же, с чего начал, - просьбой предоставить мне отдельный кабинет...

- Мы позаботимся об этом, дорогой профессор.

- О, я не тороплюсь, - отвечал Пальмирен Розет, - лишь бы он был готов через час...

Для этого понадобилось целых три часа, и Пальмирена Розета устроили, наконец, в одной из ниш, где уместились его письменный стол и кресло. В последующие дни, несмотря на лютый мороз, он неоднократно подымался в верхний зал, чтобы наблюдать различные фазы Нерины. После этого он уединился в своем кабинете и больше не показывался.

Право же, галлийцам, замуровавшимся на глубине восьмисот футов, требовалась большая сила духа, чтобы выносить столь однообразную жизнь, не отмеченную никакими происшествиями. За много дней ни один из них не подымался на поверхность, и если бы не необходимость пополнять запасы льда для получения пресной воды, они и совсем бы не покидали недр вулкана.

Колонисты несколько раз спускались и в нижние ярусы главного кратера. Капитан Сервадак, граф Тимашев, Прокофьев и Бен-Зуф хотели исследовать как можно глубже эту пропасть, зиявшую в ядре Галлии, Надо признать, что их нисколько не интересовала разработка горкой породы, состоящей на тридцать процентов из золота. К тому же этот металл, бесполезный на Галлии, не имел бы цены и на Земле, если бы комета упала туда, и исследователи обращали не больше внимания на теллурид, чем на простой известняк.

Во время этой экспедиции они выяснили, что главный очаг вулкана не угас, и пришли к заключению, что если извержение и прекратилось, то, значит, лава где-нибудь проложила себе новые пути.

Так протекли февраль, март, апрель, май; затворники жили в каком-то оцепенении, хотя и не отдавали себе в этом отчета. Угнетенное и унылое состояние духа \же становилось опасным. Общие чтения, вызывавшие вначале такой интерес, больше никого не привлекали. Вместо общих бесед люди собирались по двое, по трое и разговаривали вполголоса. В особенности испанцы казались подавленными и целыми днями лежали на своих койках. Они подымались редко и неохотно лишь для того, чтобы поесть. Русские держались бодрее и выполняли порученную им работу с большим усердием.

Недостаток физических упражнений представлял особую опасность при столь долгом заточении. Капитан Сервадак, граф Тимашев и Прокофьев с беспокойством наблюдали, как галлийцами овладевает сонное оцепенение, но что они могли поделать? Одних увещаний было недостаточно. Да и сами они временами поддавались унынию и не всегда могли его побороть. Порою это выражалось в необычайной сонливости, порою в неодолимом отвращении ко всякой пище. Право, можно было подумать, что, зарывшись в землю, как черепахи на зимнюю спячку, наши узники решили поститься и беспробудно спать по их примеру вплоть до наступления тепла.

Из всей галлийской колонии наиболее стойко держалась крошка Нина. Она бегала взад и вперед по пещере, старалась подбодрить Пабло, который невольно заражался общим подавленным настроением. Девочка заговаривала то с тем, то с другим, и ее свежий голосок разносился по мрачному подземелью, словно пение птички. Одного она уговаривала поесть, другого - что-нибудь выпить. Она была душою этого замкнутого мирка и оживляла его своей беготней. Когда под угрюмыми сводами наступала гнетущая тишина, девочка распевала веселые итальянские песенки. Она жужжала, как хорошенькая мушка из басни, но приносила гораздо больше пользы и добра. В этой крошке был такой избыток жизненных сил, что они невольно передавались остальным. Быть может, благотворное влияние Нины сказывалось почти незаметно для тех, кто ему подвергался, но от этого оно не становилось слабее; присутствие ребенка бесспорно было спасительным для галлийцев, уныло дремавших в своем мрачном склепе.

Между тем дни и месяцы шли своим чередом. Чем они были заполнены? Ни капитан Сервадак, ни его спутники не могли бы этого сказать.

К началу июня общее угнетенное состояние как будто стало проходить. Сказывалось ли тут воздействие лучезарного светила, к которому приближалась комета? Возможно, хотя Солнце все еще было от них очень далеко! В то время как Галлия совершала первую половину своего оборота, лейтенант Прокофьев тщательно сверял ее перемещения с цифрами, полученными профессором. Он отметил графически эфемериды кометы и мог с достаточной точностью проследить по вычерченной орбите весь ее путь.

После прохождения афелия ему уже нетрудно было определить дальнейшее движение Галлии. Поэтому он мог и сам давать разъяснения своим спутникам, не обращаясь за советами к Пальмирену Розету.

Он установил, что к началу июня Галлия вторично пересекла орбиту Юпитера, но еще находилась чрезвычайно далеко от Солнца, а именно на громадном расстоянии в сто девяносто семь миллионов лье. Однако в соответствии с одним из законов Кеплера скорость кометы непрерывно возрастала, и через четыре месяца она должна вновь вступить в пояс малых планет, находящийся лишь в ста двадцати пяти миллионах лье от Солнца.

Во второй половине июня капитан Сервадак с товарищами стряхнули с себя тягостное оцепенение; здоровье вернулось к ним. Бен-Зуф был похож на человека, который выспался всласть и теперь блаженно потягивается.

Колонисты стали все чаще посещать пустынные залы Улья Нины. Капитан Сервадак, граф Тимашев и Прокофьев даже выходили на берег. Все еще стояли лютые морозы, но воздух был попрежнему чист и неподвижен. Ни единого облачка ни на горизонте, ни в зените, ни малейшего ветерка. Отпечатки ног, оставленные и а снегу несколько месяцев назад, были так же отчетливы, как и в первый день.

Вид побережья изменился лишь со стороны скалистого мыса, защищавшего бухту. В этом месте продолжалось непрерывное утолщение ледяного покрова. Он уже поднялся теперь больше чем на сто пятьдесят футов. И на этой совершенно неприступной высоте виднелись шкуна и тартана. При таянье льдов им грозило неминуемое падение и неизбежная гибель. Спасти их не было никакой возможности.

Хорошо еще, что Исаак Хаккабут, никогда не покидавший своей лавочки в глубинах горы, не сопровождал капитана Сервадака в этой прогулке по берегу.

- Будь он здесь, - сказал Бен-Зуф, - старый плут завопил бы громче павлина. А на черта нужны павлиньи крики без павлиньего хвоста?

В следующие два месяца, июль и август, Галлия еще более приблизилась к Солнцу, от которого ее отделяло теперь сто шестьдесят четыре миллиона лье. Короткими ночами попрежнему стоял жестокий холод, но днем солнце заметно пригревало Теплую Землю, расположенную в поясе экватора Галлии, и температура поднималась градусов на двадцать. Галлийцы ежедневно выходили наружу погреться в его живительных лучах, следуя в этом примеру некоторых птиц, которые ищут солнца днем и прячутся с наступлением темноты.

Это подобие весны оказало самое благодетельное влияние на обитателей Галлии. К ним возвращалась надежда и уверенность. Днем на горизонте сиял заметно увеличившийся диск. Ночью среди неподвижных звезд появлялась Земля. Цель уже была видна, хоть она и находилась еще очень далеко. Это была пока лишь точка в небесном пространстве.

Однажды Бен-Зуф заметил в присутствии капитана Сервадака и графа Тимашева:

- По правде сказать, никогда я не поверю, что на этакой козявке может уместиться Монмартрский холм.

- Однакож он там умещается, - возразил капитан Сервадак, - и я крепко надеюсь, что мы его там найдем!

- И я тоже, господин капитан! Но нельзя ли узнать, с вашего позволения, - если бы комета профессора Розета не захотела вернуться на Землю, разве мы не сумели бы притянуть ее туда насильно?

- Нет, друг мой, - ответил граф Тимашев, - никакая власть человеческая не может нарушить геометрическое расположение светил во вселенной. Если бы каждый изменял по-своему ход планет, какая путаница началась бы в небе! Но господь бог не дозволяет этого и, я думаю, поступает мудро.

Наступил сентябрь месяц. Пока еще не было возможности покинуть темное, но теплое убежище галлийского подземелья и снова водвориться в Улье Нины. Пчелы-галлийцы непременно замерзли бы в своих прежних ячейках.

К счастью или к несчастью, но вулкан как будто не угрожал снова стать действующим.

К счастью потому, что внезапное извержение могло бы застать врасплох галлийцев в главном жерле, единственном выходе, оставшемся для лавы.

К несчастью потому, что в случае извержения галлийцы могли бы немедленно вернуться к относительно легкой и удобной жизни в верхних помещениях Улья Нины, что всех бы очень обрадовало.

- Ну и гнусно же мы провели эти семь месяцев, господин капитан! - сказал как-то Бен-Зуф. - А вы заметили, как держала себя это время наша Нина?

- Да, Бен-Зуф, - ответил капитан Сервадак. - Это удивительный ребенок! Казалось, будто вся жизнь Галлии сосредоточилась в ее сердечке.

- Верно, господин капитан, а как же дальше?

- Что дальше?

- Ну да ведь не бросим же мы девчонку, когда вернемся на Землю?

- Черт возьми! Мы удочерим ее, Бен-Зуф.

- Браво, господин капитан! Вы будете ей отцом, а я, с вашего позволения, - матерью.

- Тогда нам придется породниться с тобой, Бен-Зуф.

- Ах, господин капитан, - отвечал верный солдат, - да мы уже и так давно породнились!

С первых дней октября благодаря отсутствию ветра холода стало легче переносить даже по ночам. Расстояние от Солнца до Галлии лишь втрое превышало расстояние, отделяющее от него Землю. Температура держалась в среднем на тридцати - тридцати пяти градусах ниже нуля. Колонисты все чаще и чаще делали вылазки в Улей Нины и даже на берег. Возобновилось катанье на коньках по ледяной глади моря. Для узников было истинной радостью вырваться из своей мрачной тюрьмы. Граф Тимашев, капитан Сервадак и лейтенант Прокофьев ежедневно выходили наружу, производили наблюдения и обсуждали важные вопросы, связанные с «высадкой на Землю». Речь шла не только о том, чтобы встретиться с Землей, надо было, если возможно, предотвратить опасные случайности столкновения.

Одним из постоянных посетителей галерей в Улье Нины стал Пальмирен Розет. Он распорядился перенести телескоп в прежнюю обсерваторию и занимался своими астрономическими наблюдениями до тех пор, пока мороз не прогонял его оттуда.

У профессора не спрашивали о результатах его новых вычислений. Он, вероятно, и не стал бы отвечать. Но через несколько дней все заметили, что ученый чем-то раздосадован. Он то и дело подымался наверх и спускался обратно по отлогому склону главного жерла. Профессор что-то бормотал и бранился сквозь зубы. Он стал нелюдимее, чем когда-либо. Раз или два Бен-Зуф - человек, как известно, не робкого десятка, - радуясь в душе этим признакам недовольства, попытался расспросить грозного Розета. Как его приняли, легко себе представить!

«Похоже на то, - подумал Бен-Зуф, - что на небе не так сложились дела, как ему хочется. Да черт с ним! Лишь бы только он не напортил чего-нибудь в небесной машине и не погубит пас вместе с ней».

Между тем у капитана Сервадака, графа Тимашева и лейтенанта Прокофьева было достаточно причин интересоваться, чем это так недоволен Пальмирен Розет. А вдруг профессор проверил свои математические расчеты и выяснил, что они противоречат его новым наблюдениям? А вдруг комета уже не занимает на орбите места, определенного по ее прежним эфемеридам, и, следовательно, ей не суждено встретиться с Землей в данной точке и в данную секунду?

Вот какие вопросы волновали наших друзей, в особенности теперь, когда Пальмирен Розет казался таким рассерженным, ибо все их надежды были основаны на его предсказаниях.

И в самом деле, профессор чувствовал себя несчастнейшим из астрономов. Его расчеты явно не соответствовали новым наблюдениям, а что могло быть хуже для такого человека, как он?

Всякий раз, возвращаясь к себе в кабинет, весь закоченевший после слишком долгого дежурства у телескопа, он впадал в настоящую ярость.

И если кто-нибудь отважился бы приблизиться к нему в эту минуту, то мог бы услышать, как профессор бормотал про себя:

- Проклятие! Что это значит? Что она там делает? Она вовсе не на том месте, которое ей указано в моих вычислениях! Мерзавка! Она запаздывает! Или Ньютон сумасшедший, или она сошла с ума! Нарушены все законы всемирного тяготения! Что за черт! Не мог же я ошибиться! Мои наблюдения правильны, мои расчеты точны! Негодяйка! Чертовка!

И Пальмирен Розет хватался руками за голову, выдирая последние скудные остатки волос у себя на затылке. И вечно, вечно один и тот же результат: постоянное необъяснимое противоречие между его расчетами и наблюдениями.

- Полно, - говорил он себе, - не произошло ли какого-либо нарушения законов небесной механики? Нет, это невозможно. Это я допустил ошибку. И однакоже... однако...

Право, Пальмирен Розет похудел бы от огорчения, если бы только мог еще более похудеть.

Чем больше он сердился, тем больше беспокоились окружающие, но это его нисколько не трогало.

Однажды, 12 октября, разгуливая возле большого зала Улья Нины, где как раз находился профессор, Бен-Зуф услышал пронзительный крик.

Бен-Зуф побежал к ученому.

- Вы не ушиблись ненароком? - спросил он невозмутимо, точно спрашивал: как поживаете?

- Эврика! Слышишь ты, эврика! - отвечал Пальмирен Розет, бегая взад и вперед, как сумасшедший.

В его возбуждении чувствовались одновременно и радость и бешенство.

- Эврика? - переспросил Бен-Зуф.

- Да, эврика! Знаешь ли ты, что это значит?

- Нет.

- Так убирайся к черту!

- Как приятно, - сказал себе денщик, - что господин Розет хоть выражается вежливо, когда не хочет отвечать.

И он убрался, правда не к черту, а к Гектору Сервадаку.

- Господин капитан, есть новости, - сказал он.

- Что такое?

- Наш ученый... одним словом, у него какая-то эврика.

- Он нашел!.. - воскликнул капитан Сервадак. - Но что же он нашел?

- Этого я не знаю.

- Именно это и нужно знать.

И капитан Сервадак встревожился более чем когда-либо.

Тем временем Пальмирен Розет спустился в свой рабочий кабинет, бормоча себе под нос:

- Да, это так... это не может быть иначе... Ах, негодяй! Он дорого поплатится, если это так! Только признается ли он? Ни за что!.. Его надо поймать с поличным... Ну что ж, я его перехитрю... и тогда посмотрим!

Хотя слова Пальмирена Розета были непонятны, но все заметили, что с этого дня он явно переменил обращение с почтенным Исааком Хаккабутом. До сих пор он либо избегал ростовщика, либо отвечал ему грубо. Теперь Пальмирен Розет держался совсем по-другому.

Кого это удивило прежде всего? Да самого Исаака, не привыкшего к подобной любезности. Профессор часто посещал теперь его темную лавчонку, проявлял интерес к особе Хаккабута, к его делам. Спрашивал, успешно ли он распродает свои товары, велика ли прибыль, сумел ли он воспользоваться столь редким случаем, который, может быть, никогда больше не представится, и о многом другом и при всем этом с трудом скрывал желание задушить торговца собственными руками.

Исаак Хаккабут, подозрительный, как старая лисица, отвечал ему крайне уклончиво. Неожиданная перемена в обращении профессора, естественно, удивляла его. Он задавался вопросом, уж не хочет ли Пальмирен Розет занять у него денег.

Как мы знаем, Исаак Хаккабут в принципе был не прочь давать взаймы, правда по самым ростовщическим процентам. Он даже рассчитывал путем этих денежных операций увеличить свое состояние и, конечно, согласился бы дать ссуду, но лишь под надежную подпись. По правде сказать, Исаак считал, что только с графом Тимашевым, богатым русским барином, можно пойти на этот риск. Капитан Сервадак, по всей вероятности, был нищим, как и все гасконцы. Что касается профессора, то кому придет в голову давать взаймы профессорам! Поэтому почтенный Исаак держался крайне осторожно.

С другой стороны, ростовщику, несмотря на всю его скупость, пришлось тратить деньги самым непредвиденным образом.

Дело в том, что к этому времени он распродал галлийцам почти все продукты из своих запасов. У него не хватило благоразумия оставить часть съестных припасов для своего личного пользования. Между прочим, у него не было кофе. А как бережливо не расходуй кофе, «раз его нет, значит нет», сказал бы Бен-Зуф.

Итак, у почтенного Исаака не было больше напитка, без которого он не мог обойтись, и ему пришлось прибегнуть к запасам главного галлийского склада.

Решив после долгих колебаний, что запасы провианта принадлежат всем галлийцам без исключения и что он имеет одинаковые права с остальными, Хаккабут отправился к Бен-Зуфу.

- Господин Бен-Зуф, - начал он самым вкрадчивым тоном, - у меня к вам маленькая просьба.

- Выкладывай, Гобсек, - отвечал Бен-Зуф.

- Мне хотелось бы взять со склада лично для себя один фунт кофе.

- Фунт кофе? - переспросил Бен-Зуф. - Как! ты просишь фунт кофе?

- Да, господин Бен-Зуф.

- Ого, это не так-то просто!

- Разве его больше не осталось?

- Как же, найдется еще сотня-другая кило.

- Так что же?

- А то, старина, - отвечал Бен-Зуф, озабоченно качая головой, - что я не знаю, можно ли тебе его дать.

- Дайте, господин Бен-Зуф, - взмолился Исаак Хаккабут, - дайте, и сердце мое возрадуется!

- На твое сердце мне наплевать с высокого дерева!

- Однако вы бы не отказали, если бы всякий другой...

- Вот в том-то и дело, что ты не «всякий другой».

- Так как же, господин Бен-Зуф?

- А так же, что я доложу об этом его превосходительству генерал-губернатору.

- О господин Бен-Зуф, я не сомневаюсь в его справедливости.

- Вот именно, старина, он до того справедлив, что тебе плохо придется.

И с этими мало утешительными словами денщик вышел.

Пальмирен Розет, постоянно подстерегавший торговца, явился как раз во время его препирательства с Бен-Зуфом. Ему показалось, что пришло время узнать правду, и он вмешался в разговор.

- Как, почтенный Исаак, - сказал он, - вам требуется кофе?

- Да... господин профессор, - ответил Исаак Хаккабут.

- Разве вы все продали?

- Увы! я совершил эту ошибку.

- А черт! А ведь кофе вам необходим! Да, да... он согревает кровь.

- Еще бы... а в этой черной дыре я просто обойтись без него не могу!

- Ну что ж, почтенный Исаак, вам дадут столько кофе, сколько потребуется.

- Не правда ли, господин профессор?.. И хотя я сам продал этот кофе, я имею право взять его наравне с другими.

- Конечно... почтенный Исаак... конечно! А много ли вам нужно?

- Всего только фунт! Я расходую его так бережливо... Мне хватит этого надолго.

- А на чем будут взвешивать кофе? - спросил Пальмирен Розет с невольным ударением.

- На моем безмене!.. - прошептал торговец.

И Пальмирену Розету послышалось, будто из груди Исаака вырвался легкий вздох.

- Да, - сказал профессор, - на безмене. Здесь ведь нет других весов?

- Нет! - ответил Исаак, горько сожалея, что не удержался от вздоха.

- Эге, почтенный Исаак!.. Это будет вам выгодно! Ведь вместо фунта кофе вам дадут целых семь.

- Да... семь, именно семь!

Профессор смотрел на свою жертву, впиваясь в нее глазами. Он собирался задать один вопрос, но не решался этого сделать, справедливо полагая, что Исаак не скажет ему правды, которую необходимо было узнать во что бы то ни стало.

Однако, не в силах сдержать нетерпения, он хотел уже заговорить, когда вернулся Бен-Зуф.

- Ну как? - живо спросил Исаак Хаккабут.

- А так, что губернатор не желает... - отвечал Бен-Зуф.

- Не желает, чтобы мне выдали кофе? - воскликнул Исаак.

- Нет, но он согласен, чтоб тебе его продали.

- Продали, mein Gott!

- Да, и это справедливо, раз ты прикарманил все наши денежки. Ну-ка, покажи, какого цвета твои пистоли.

- Меня вынуждают покупать, а всякому другому...

- Сказано тебе, что ты не всякий другой! Будешь ты покупать или нет?

- Помилосердствуйте!

- Отвечай, или я запру лавочку!

Исаак хорошо знал, что с Бен-Зуфом шутки плохи.

- Так и быть... Я куплю! - вздохнул он.

- Ладно.

- А по какой цене?

- По той самой, по какой ты продавал кофе. Не бойся, шкуры с тебя не сдерут. Кому она нужна, твоя шкура?

Исаак Хаккабут сунул руку в карман, позвякивая мелкими монетами.

Профессор все более напрягал внимание, ловя каждое слово Исаака.

- Сколько вы запросите с меня за фунт кофе? - спросил тот.

- Десять франков, - ответил Бен-Зуф. - Это его рыночная цена на Теплой Земле. Да тебе-то что, раз после возвращения на Землю золото обесценится.

- Золото обесценится? - воскликнул Исаак. - Разве это мыслимо, господин Бен-Зуф?

- Вот увидишь.

- Да поможет мне всевышний! Десять франков за один фунт кофе.

- Десять франков. Не задерживай меня.

Тогда Исаак Хаккабут вынул золотую монету, любуясь ею при свете лампы, готовый чуть ли не поцеловать ее.

- И вы взвесите кофе на моем безмене? - протянул он так жалобно, что это невольно казалось подозрительным.

- А на чем же мне вешать, по-твоему? - рассердился Бен-Зуф.

Затем, взяв безмен, он подвесил на крючок чашку и начал сыпать кофе, пока стрелка не показала фунт, то есть в действительности семь фунтов.

Исаак Хаккабут следил за ним глазами.

- Готово! - заявил Бен-Зуф.

- Стрелка точно стоит на делении? - спросил негоциант, наклоняясь над полукруглой шкалой безмена.

- Ну да, старый Иона!

- Подвиньте ее немножко пальцем, господин Бен-Зуф.

- Это зачем?

- Потому... потому... - пролепетал Исаак Хаккабут, - потому что мой безмен, возможно, не совсем... правильный!

Не успел Исаак договорить, как Пальмирен Розет схватил его за горло. Он тряс его изо всех сил, пытаясь задушить.

- Негодяй! - кричал он при этом.

- Спасите! Караул! - вопил Исаак Хаккабут.

Драка продолжалась. Бен-Зуф и не думал разнимать противников. Напротив, он подзуживал их, покатываясь со смеху. По правде говоря, в его глазах один стоил другого.

Но тут, привлеченные шумом, прибежали капитан Сервадак, граф Тимашев и лейтенант Прокофьев.

Профессора силой оттащили от Исаака.

- Что такое? В чем дело? - спросил Гектор Сервадак.

- Дело в том, - закричал Пальмирен Розет, - что этот мошенник подсунул нам неточный безмен, безмен, показывающий больше настоящего веса!

- Это правда, Исаак?

- Ах, господин губернатор... да... нет... да! - отвечал тот.

- Дело в том, что этот разбойник торговал на фальшивых весах, - продолжал профессор с возрастающей яростью, - и когда я взвешивал свою комету при помощи его безмена, я получил неправильную цифру, - на самом деле она весит меньше...

- Это правда?

- Право же... я не знаю! - заикался Исаак Хаккабут.

- Дело в том, наконец, что я принял этот неправильный вес за основу своих последних вычислений, вот почему они противоречат моим наблюдениям! А я-то подумал, будто она сдвинулась с места!

- Кто она?.. Галлия?

- Да нет же, Нерина, черт возьми! Наша луна!

- А Галлия?

- Э! да что Галлия! Она там, где ей положено быть! - воскликнул Пальмирен Розет. - Комета летит прямым путем к Земле, и мы вместе с ней!.. а с нами этот проклятый Исаак... накажи его бог!