- Восемнадцатое января. - Дожидаюсь рассвета со странной тревогой! Что скажет Хоббарт? Мне кажется, он имеет право выдать меня. Нет! Это нелепо. Ведь я расскажу обо всем, что произошло. Если станет известно, как жил Хоббарт, когда мы умирали от голода, как он питался тайком от нас, в ущерб нам, товарищи безжалостно убьют его.

Все равно! Хотелось бы скорей дождаться дня.

Муки голода утихли, хотя сала было так мало - один кусочек, «последний», как сказал этот несчастный. И все же я не страдаю, но, говоря откровенно, меня терзает раскаяние: как же я не разделил эти жалкие крохи с моими товарищами? Мне следовало подумать о мисс Херби, об Андре, об его отце... а я думал только о себе!

Луна поднимается все выше, и скоро занимается заря: утро наступит быстро, ведь под этими широтами не бывает ни рассвета, ни сумерек.

Я так и не сомкнул глаз. С первыми проблесками света мне показалось, что на мачте виднеется какая-то бесформенная масса.

Что это такое? Я еще ничего не могу рассмотреть и остаюсь лежать на груде парусов.

Наконец, по поверхности моря скользнули первые лучи солнца, и я различаю тело, качающееся на веревке в такт движению плота.

Неодолимое предчувствие влечет меня к этому телу, и я бегу к подножию мачты...

Это тело повешенного. Этот повешенный - буфетчик. Я толкнул на самоубийство несчастного Хоббарта - да, я!

У меня вырывается крик ужаса. Мои спутники встают, видят тело, бросаются к нему... Но не для того, чтобы узнать, осталась ли в нем хоть искра жизни!.. Впрочем, Хоббарт мертв, и труп его уже похолодел.

В мгновение ока веревка срезана. Боцман, Даулас, Джинкстроп, Фолстен и другие наклоняются над мертвым телом...

Нет! Я не видел! Я не хотел видеть! Я не участвовал в этой страшной трапезе! Ни мисс Херби, ни Андре Летурнер, ни его отец не пожелали заплатить такой ценой за облегчение своих страданий!

Что касается Роберта Кертиса, я не знаю... Я не смел спросить его.

Но другие: боцман, Даулас, Фолстен, матросы! Люди, превратившиеся в диких зверей... Какой ужас!

Летурнеры, мисс Херби, я - мы спрятались под тентом, мы ничего не хотели видеть! Достаточно было и того, что мы слышали!

Андре Летурнер порывался броситься на этих каннибалов, отнять у них остатки ужасной пищи! Я силой удержал его.

И, однако, они имеют на это право, несчастные! Хоббарт был мертв! Не они его убили! И, как сказал однажды боцман, «лучше съесть мертвого, чем живого».

Кто знает, быть может, эта сцена - только пролог гнусной, кровопролитной драмы, которая разыграется у нас на плоту!

Я поделился этими мыслями с Андре Летурнером.

Но не мог рассеять ужас и отвращение, которые доводят его чуть ли не до помешательства.

Однако мы умираем от голода, а наши восемь товарищей, быть может, избегнут этой ужасной смерти.

Хоббарт благодаря припрятанной провизии был среди нас самым здоровым. Ткани его тела не изменены какой-нибудь органической болезнью. Он лишил себя жизни в расцвете сил.

Но что за ужасные мысли приходят мне на ум? Неужели эти каннибалы внушают мне не отвращение, а зависть?

В эту минуту раздается голос одного из них - плотника Дауласа.

Он говорит, что надо выпарить на солнце морскую воду и собрать соль.

- Мы посолим остатки, - говорит он.

- Да, - отвечает боцман.

Вот и все. Без сомнения, совет плотника принят, ибо я не слышу больше ни звука. На плоту царит глубокое молчание, и я заключаю из этого, что мои товарищи спят.

Они сыты!