Нахлестывая коня, сурожский купец Евстафий Догорол несся куда глаза глядят. Лишь бы подальше от этих, внезапно налетевших из снеговой бури, всадников в лисьих мохнатых шапках. От визга и криков боли, от ржания встающих на дыбы лошадей, от свистящих стрел и тяжелого запаха крови. Вокруг бушевала пурга, да так, что перед копытами коня уже ничего и видно не было – одна только мокрая белая пыль. Где степь, где овраг, где редколесье? Поди, разберись… Евстафий и не почувствовал, как кубарем полетел из седла – пришел в себя лишь на дне оврага, а конь – смирный хазарский конь – унесся куда-то с издевательским ржанием. Здесь, внизу, оказалось довольно спокойно – не задувал ветер, и снег не летел в лицо, а мягко падал, чуть кружась, как и положено снегу. Евстафий уж собрался было возблагодарить Господа за это убежище, воздел руки к небу и даже попытался припомнить приличествующую случаю молитву… Да так и застыл с открытым ртом: из-за кустов, густым ковром покрывающих дно и стены оврага, на него смотрели жуткие желтовато-зеленые глаза волка. Не торопясь, словно зная, что жертве некуда бежать, хищник – матерый зверь с большой лобастой головой и белой опушкой на шее – выбрался из кустов и облизнулся, показав алую клыкастую пасть. Несчастному сурожцу вдруг показалось, что рядом, в овраге, есть кто-то еще. Еще один волк? Евстафий вытащил из сафьянных ножен кинжал, с которым не расставался – такое уж было время. Скосил глаза в сторону – какой из зверей бросится первым? – и облегченно перевел дух: там, слева от него, кутаясь в дырявый плащ, жалась к кустам молодая светловолосая девушка, в которой он тут же узнал собственную рабыню. Волк остановился, словно в раздумье, вздыбил шерсть на загривке, поводил лобастой головой из стороны в сторону и – видимо, сделав окончательный выбор – прыгнул… Прыгнул на девчонку. Та вытянула вперед подобранную с земли палку… Что эта палка перед клыками матерого зверя? Евстафий не стал ждать – знал, убив девушку, волк тут же примется за него – и, сделав рывок вперед, всадил кинжал в желтовато-серое брюхо пролетавшего мимо хищника. Лезвие лишь скользнуло, слегка ранив зверя, и тот, приземляясь, развернулся и бросился на купца. И тут же получил по голове палкой. А потом еще и еще… Купец ободряюще подмигнул невольнице – молодец, девка! А волк, рыча, скалил зубы и вертелся на одном месте – хорошо, что овраг оказался для него слишком узким, иначе б худо пришлось людям. Впрочем, им и так было не сладко: справиться с рычащим разъяренным зверем – для этого нужны и хитрость, и сноровка, и смелость. Хищник не просто кружил – он делал короткие прыжки, выпады, стараясь достать упорно сопротивляющиеся жертвы. Уже капала кровь с тонкой руки Ладиславы, а купец припадал на левую ногу. Вид крови раззадорил волка, но он видел, что люди вовсе не собираются сдаваться, наоборот – узкое лезвие кинжала все чаще достигало цель, а острый конец палки один раз чуть было не попал зверю в глаз. Постепенно волк начал слабеть, поскольку потерял уже немало крови. Уже не так ловко прыгал, уже дышал тяжело, словно загнанная собака, уже, почувствовав, что из охотника превращается в жертву, завертел головой, заоглядывался… и тут сурожец вдруг оступился, сместился чуть в сторону, и волк, используя свой, возможно последний, шанс, из последних сил ринулся в открывшееся пространство и, пробежав по кустам, выскочил в степь…

Евстафий горячо возблагодарил Господа, а девчонка устало опустилась на корточки и зарыдала.

– Эй, не плачь, девица. – Купец хотел подойти к ней, но не смог – левая нога выстрелила вдруг острейшей болью, видно, волк повредил-таки сухожилия. – Не плачь, – сжав зубы, он повалился в снег.

– Не подходи! – встрепенулась девушка, выставив вперед палку… и медленно опустила ее. Сурожец лежал вниз лицом, не двигаясь. Бросить его здесь и бежать? А куда? И – волк. Вдруг он затаился где-нибудь поблизости и теперь лежит, выжидает? В конце концов, если бы не этот поистине с неба свалившийся купец, то… Ладислава вздрогнула, вспомнив злобные глаза волка.

– Нам бы не удалось… – Евстафий с трудом поднял голову. – Не удалось бы справиться с ним по одиночке. – Он словно угадал мысли девушки. Та подошла чуть ближе – этот ромей не представлял опасности. И явно нуждался в помощи. Ладислава вдруг поняла, что не может вот так просто взять и уйти, бросив истекающего кровью купца на растерзание волку, который обязательно вернется – уж в этом-то девушка не сомневалась.

– Повернись, я перевяжу тебе ногу.

– Да возлюбит тебя Спаситель. – Евстафий с трудом перевернулся. – Но, я вижу, и ты нуждаешься в помощи.

Ладислава взглянула на свои истерзанные руки.

– Знай – ты уже больше не моя невольница, – опираясь на плечо Ладиславы, торжественно провозгласил сурожец. – Вообще – ничья не невольница. – Он довольно смешно говорил на языке славян, глотал гласные и смягчал окончания слов, так что получалось «ничьйя невольницья».

– Мы должны идти, – посмотрев в васильковые глаза девушки, со всей серьезностью произнес купец. – Иначе замерзнем или умрем с голоду.

«Или – попадем в зубы к волку!» – хотелось добавить Ладиславе.

– Там, справа от оврага, кажется, какая-то река, я видела, – сказала она. – Итиль?

– Вряд ли это Итиль, девушка, – покачал головою купец. – Скорее всего – Бузан. И, если это так – отсюда недалеко до Саркела.

– Но мне нужно в Итиль, найти Хе…

– А ты знаешь, где Итиль? То-то…

С трудом выбравшись из оврага, купец и его бывшая невольница медленно побрели в сторону широкой реки, угадывающейся за перелеском. Раненая нога купца была забинтована отрезанной нижней частью плаща, такой же тряпкой обмотали и руки Ладиславы. Бывшей рабыни Ладиславы, а ныне – свободной девушки, ведь сурожец только что, в овраге, освободил ее от рабства. Правда, формально для этого требовались свидетели, а какие тут были свидетели? Разве что волк… Впрочем, Евстафий Доморол вовсе и не думал устраивать в дальнейшем этой девчонке какие-нибудь пакости. Ведь Бог спас его, а он совершил благородный поступок, пусть даже и в убыток своему кошельку. Погода благоприятствовала путникам – небо впереди очищалось от туч, блеснуло аквамарином, а проникший сверху солнечный луч ярко золотил снег. На ночь остановились в заброшенном шалаше – и целую ночь почти не сомкнули глаз, настороженно прислушиваясь к далекому волчьему вою. Зато под утро уснули так крепко, что протерли глаза лишь тогда, когда уже вовсю рассвело. Небо снова затянули исходящие мелким дождиком тучи, что было все же лучше, нежели мороз, или вчерашняя пурга, и в этом Евстафий снова усмотрел Божье благоволение и решил даже пожертвовать несколько солидов на строительство церкви Святого Иоанна в Суроже. Они шли вдоль неплотно замерзшей реки, называемой хазарами Бузан, а греками, кажется, Танаис. Вокруг было безлюдно – что и понятно: по самой реке сейчас не пройти ни пешком, ни на лодке. Зима что-то никак не хотела приходить сюда, что, впрочем, вовсе не являлось чем-либо из ряда вон выходящим ни для этой местности, ни, уж тем более, для сурожского купца, привыкшего к декабрьским дождям и взиравшего на снег с недовольством и страхом.

– Кто это там впереди? – Ладислава в последнее время привыкшая видеть в каждом встречном врага, остановилась и указала в сторону небольшого, спускавшегося прямо к реке, овражка. В овражке, спиной к ним, а, вернее, той частью тела, что будет пониже спины, стояла, нагнувшись, старуха – видны были выбившиеся из-под шапки седые космы – и деловито шерудила под кустарником длинной, раздвоенной на конце, палкой. Рядом лежал небольшой мешок из лошадиной кожи, накрепко перевязанный узкой веревкой.

Откуда здесь взялась эта женщина? Может, она знает дорогу?

Путники подошли ближе.

– Что встали? – Бросив свое занятие, старуха быстро повернулась к ним морщинистым коричневым лицом с длинным крючковатым носом. Нижняя губа ее висела чуть ли не до подбородка, обнажая кривые желтые зубы.

– Проходите, подите, оборванцы, иначе пожалуюсь на вас сотнику Мончигаю.

– Однако не очень-то приветливая женщина, – усмехнулся купец. – Ты понимаешь, о чем она говорит?

Ладислава перевела – уроки Езекии не пропали даром.

– Угу… – Сурожец неожиданно повеселел. – Скажи ей, мы не какие-нибудь оборванцы, а богатые и уважаемые люди и можем хорошо заплатить, если она проведет нас к Саркелу.

– Заплатить? – Старуха заметно оживилась и, бросив свое странное занятие, вылезла из овражка. – А чем?

– Вот! – Купец вытащил из специально проделанной дырки зашитый в пояс серебряный денарий. – Бери-бери. Поможешь достать лошадей или повозку – получишь еще столько же.

Взяв монету, старуха вдруг громко затараторила, часто кивая на небо.

– Говорит, сегодня мы до Саркела не доберемся – к вечеру наверняка, снова пурга будет…

– И что же нам теперь делать?

– У нее здесь неподалеку хижина, и если мы хорошо заплатим за ночлег…

– Передай, что мы хорошо заплатим за ночлег!

Услыхав перевод, бабка удовлетворенно кивнула и махнула рукой – пошли, мол.

Окруженная глинобитной оградой, хижина ее располагалась в виду городских стен, средь таких же убогих строений, разбросанных не рядом, а вдалеке от жилища Кызгы-Змеищи – так звали старуху. Кызга-Змеища – ну и прозвище, недаром бабку так боятся соседи – даже дома не решились строить рядом.

Впрочем, прозвище явно не было случайным. Ладиславе чуть плохо не стало, когда из темного угла, шурша, выполз огромный блестящий змей и пополз к блюдечку с молоком, предварительно поставленному у очага хозяйкой.

– Чего боишься? Это всего-навсего уж, – фыркнула бабка. – Хотя бывают у меня и другие змейки.

– Зачем они тебе, старая? – удивленно переспросил сурожец.

– Яд, – сухо кивнула старуха. – От многих хворей подмога. Вон, у сотника Мончигая спина почти совсем не сгибалась – мажет сейчас змеиным жиром, ничего, говорит, жить можно, так что кормилицы мои – змеи, вот и прозвище такое. – Бабка засмеялась, показав желтые зубы, и потянулась к мешку. – Посмотрим, кого я сегодня насобирала…

– Так вот что она делала в овраге! – догадался купец. – Искала змеиное лежбище. И, видно, нашла… Нет, завтра же ноги нашей не будет в этой чертовой хижине. – Евстафий размашисто перекрестился.

Они ушли утром, вернее, уехали – бабка не обманула, привела ишака. Свесив ноги, сурожец сидел на попоне, а Ладислава шла впереди, ведя ишака под уздцы. Она совершенно не представляла, что будет делать в Саркеле.

У самой реки дорога круто поворачивала вправо и, проходя вдоль хижин и пристани, вела к воротам крепости, располагавшейся по обеим сторонам реки. Впереди, за хижинами, послышался вдруг топот копыт, и девушка быстро увела ишака в сторону – ишь, как мчатся, вполне могут и с ног сбить. Надо сказать, это она сообразила вовремя – обдав девушку холодной грязью, вылетевшие из-за поворота всадники проскакали прямо к дому старой Кызги.

– Видно, опять ломит спину у сотника Мончигая, – с усмешкой высказал предположение купец.

Ладислава ничего не сказала, лишь вздрогнула и пристально посмотрела в спину последнему всаднику. Первые двое были хазарскими воинами, а последним – Истома Мозгляк. Девчонка хорошо разглядела его круглое лицо, почти до самых глаз заросшее давно не стриженной бородою. И зачем Истоме Кызга-Змеища? Змеища… Девушка вскрикнула, прижав ладонь к сердцу, вспомнив предупреждение Снорри. «Смерть», «Змея», Хельги». «Смерть» – ясно, теперь стала понятной и «змея». Осталось лишь отыскать Хельги.

– Вот эти две ладьи, у третьих мостков, явно стоят здесь долго, – кивнув на вмерзшие в лед корабли и придерживая коня, заметил Езекия. – Может, купите их? Наверняка не дорого запросят. А по весне – в путь.

– Нет, парень, – улыбнулся Хельги. – Некогда нам ждать до весны… Хотя, наверное, придется.

– Езекия дело говорит, – согласился Ирландец. – Я у купцов справлялся: весна здесь ранняя – спустимся на ладьях до Сурожского моря, затем через Корсунь, по морю, затем – в устье большой реки, там – волоком через пороги, ну, а дальше уже и Кенугард.

– Ладно. – Ярл согласно кивнул. – Сходим, поинтересуемся, чьи корабли и почему тут стоят? Может, и столкуемся, хотя бы до Сурожа. На большее вряд ли хватит заплатить…

– Заплатить? О чем ты, ярл? – рассмеялся Ирландец. – Или уже затупились наши мечи?

– Ярл прав, – недовольно прервал его Никифор. – Сначала посмотрим. А насчет денег… Езекия нам наверняка ссудит, когда расторгуется…. В счет печенежского долга. А, Езекия?

Приказчик замялся:

– Ну, если вы дадите мне письмо к этому вашему Радимиру…

– Будет тебе письмо, – успокоил ярл. – Интересно, где же искать наших давних «друзей»? – Он нехорошо ухмыльнулся. – А ведь мы их отыщем. Отыщем, несмотря ни на что…

«Друзья» отыскались сами. Едва поднялись на корабль и начали беседовать с кормщиком, как Хельги краем глаза заметил мелькнувшую на причале толстую фигуру Лейва Копытной Лужи. Тот свернул к воротам, подошел к коновязи, потянулся, зевнул…

– Договаривайтесь без меня, – сквозь зубы бросил ярл и, перепрыгнув через борт корабля, побежал по причалу, расталкивая проходивших мимо людей. А перед воротами, напротив пристани, шумел рынок – последний в этом сезоне. Продавцы лошадей, кочевники, торговцы сладостями и дичью, кого здесь только не было! Дорогое оружие, рыба, переливчатые разноцветные ткани, синие, зеленые, красные – от всего этого у Хельги зарябило в глазах, и он чуть было не потерял из виду Лейва. Хорошо, тот замешкался у коновязи.

Вот и верный конь из каравана Езекии. Ноги в стремена, стрелой в седло и – вперед быстрокрылой птицей! И только грязь из-под копыт, и в лицо – свежий ветер с Бузана. А впереди маячила спина врага. Копытная Лужа и не подозревал о преследовании. Странно, что с ним не было ни Хакона, ни Альва, ни Истомы. Ярл был хорошо осведомлен обо всех, благодаря незаметной, но такой нужной деятельности Ирландца, еще в Итиле завербовавшего в осведомители слугу с постоялого двора одноглазого Авраама, где какое-то время жила вся компания Лейва. Это ведь они оскопили, а затем убили, несчастных пленников, вырезав на спине у одного из них «кровавого орла», это ведь они похитили Халису, они чуть было не убили ту светловолосую девушку с глазами, как два василька… Ладиславу… Ладиславу… Ярл улыбнулся, вспомнив о ней, но вновь нахмурился: кто-то из людей Лейва – а, скорее всего, сам Копытная Лужа – зверски замучил Войшу, которому ярл был обязан своим освобождением со двора каган-бека Завулона, убитого впоследствии по приказу кагана. И это они, Лейвовы люди, причастны к исчезновению Снорри… да, да, к исчезновению, ярл не хотел верить, что Снорри погиб.

Так пусть же они теперь ответят за все!

Вот он, впереди, враг! Лейв Копытная Лужа. Вызвать его на честный бой? Или раздавить, как раздавливают омерзительного клопа или вошь? Там видно будет.

Осадив коня возле одного из глинобитных домов на окраине города, Лейв исчез внутри. Не раздумывая, Хельги спешился и, вытащив меч, бросился за ним…

Вот, вот сейчас и настанет для тебя, Лейв, миг расплаты! За все! За всех! За убитых юношей, за Войшу, за Ладиславу, Снорри…

– Иди же сюда, нидинг! – врываясь внутрь дома, громко закричал ярл… Лейва в доме не было. А позади громко хлопнула дверь… и противно лязгнул засов, быстро опущенный в петли.

– Вижу, что все получилось, как задумано, – на крыше дома довольно кивнул головой Истома Мозгляк, осторожно развязывая небольшой кожаный мешочек.

– Зря, – глядя на него, покачал головой Лейв. – Он же с мечом. Что ему эти змеи?

– Про то Хозяин знает лучше нас, – криво улыбнулся Истома.

В доме было тепло, даже жарко.

Очутившись в почти полной темноте, Хельги неожиданно расхохотался. Громко и весело, как хохочут, развеселившись, дети.

– Ну, я и дурень! – усевшись у потухшего очага, он хлопнул себя по голове. – Однако можно было увидеть, что Копытная Лужа уж слишком медленно затягивал подпругу, будто поджидал кого-то… Кого-то? Одного дурня по прозвищу Хельги-ярл. А ведь имеющий глаза увидел бы все. И неторопливость Лейва, и то, что уж больно вовремя он появился на причале, и мой гнев… наверное, все было просчитано. Да, не зря они похитили Снорри и расправились с несчастным Войшей. А я-то… Ладно. Попался. Что дальше?

Хельги подбежал к двери, навалился всем телом – нет, закрыто надежно. Окон здесь нет – свет проникает лишь через небольшое отверстие в крыше. Вон оно светлеет там, наверху. Только кошка, пожалуй, и пролезет. Но ведь можно его и расширить! На что верный меч? Хоть и не тот, выкованный когда-то колдуном-кузнецом Велундом, похуже, но тоже надежный, франкский…

Хельги остановился под дымоходом. И увидел, как, извиваясь, выпала оттуда черная шипящая лента. Затем другая… и еще, и еще, и еще… Кто-то мерзко захохотал на крыше, закрыв отверстие дымохода рогожей. Внутри дома воцарилась полная тьма. И в этой тьме что-то ползало, шипело, что-то скользкое, холодное мерзкое… Змеи! Хельги похолодел. Невидимые во тьме, опаснейшие, ядовитые гадины. Укусит какая-нибудь – и все. Нет, ярл вовсе не боялся смерти, просто очень не хотелось умирать, не выполнив главного – того, ради чего жил, ради чего пустился в эту далекую сторону, оставив в родном Халогаланде дом и любимую жену с маленькой дочерью. Доведется ли увидеться с ними? И – в случае его смерти – найдется ли кто-нибудь, кто встанет на пути Черного друида? Найдется ли? Сумеет ли остановить? Ведь Магн говорила: «Только ты можешь…»

Ощущая вокруг себя шевеление ядовитых тварей, Хельги мысленно возопил: «Умру ли?»

И услышал в голове громкий бой барабанов!

В маленьком норвежском городе, в частной клинике, выгнулся на койке русский музыкант Игорь Акимцев. Он не знал, что ответить… На ум приходили лишь строчки Пушкина, заученные когда-то в детстве.

«Как ныне сбирается Вещий Олег». Олег. Хельги… Так вот он кто! Да, вещий князь погибнет от укуса змеи, по крайней мере так у Пушкина… Но до этого он должен еще много чего совершить! Отмстить неразумным хазарам, прибить щит на воротах Царьграда… Значит, если и умрет от змеи, то лишь после того, как совершит все это… То есть – позже! Много, много, позже!

Позже! – Ярл усмехнулся во тьме. Спокойно положил рядом с собою бесполезный меч, чувствуя, как касается ладоней скользкая змеиная кожа. Кто он для этих змей? Не ярл, не повелитель. И, уж тем более, не пища. Да, похоже, вообще никто. И звать его для них никак. И если змеи не почувствуют исходящей от ярла угрозы, с чего бы им тогда тратить на него яд? А ведь эти змеи с ярлом почти что родственники, ведь в ранней юности Хельги прозвали не как-нибудь, а – Змеиный Язык… А в доме-то холодает! Ну, да… Вон, кто-то залез к нему на колени, видно, погреться. Ведет себя прилично, не шипит, не кусает. Свернулась калачиком и вроде как спит. Ну, спите, спите, родственнички. К утру, глядишь, и вымерзнете все.

– Они убьют его, убьют, – вырываясь из ласковых объятий Евстафия, навзрыд плакала Ладислава. – Не зря Истома брал у старой Кызги змей. Он ведь за ними ездил, за ними…

– Да постой ты, не тараторь, – перебил Никифор. – Излагай все по порядку. Что за Кызга такая? Откуда у нее змеи?

Снаружи кто-то громко ругался с охраной.

– Да кого там черт принес? – Сурожец недовольно кликнул вахтенного.

– Какой-то богатый варяг, господин. Говорит – ярл.

– Ярл?!

– Ярл!

Все – Ирландец, Никифор, Ладислава и даже припадающий на левую ногу хозяин ладьи – выбежали на палубу.

На пристани, улыбаясь, стоял Хельги-ярл и, веселясь, кидал в вахтенных камни.

– Замерз, – пояснил он. – Пока змей укачивал. Теперь зуб на зуб не попадает. Это кто такой, Конхобар?

– Это? – Ирландец обернулся. – Это хозяин ладей, сурожский купец Евстафий. Мы, кстати, с ним уже договорились насчет оплаты. А рядом с ним его бывшая рабыня, а ныне – свободная девушка Ладислава…

– Чего ревешь, свободная девушка? – Ярл снова засмеялся и, перепрыгнув через борт, потрепал Ладиславу по щеке. – Ну, что, так и будем стоять на ветру? Может, пойдем в каморку купца, выпьем доброго вина? А то я замерз, как тысяча ледяных троллей! Эй, купец, найдется у тебя вино?

– Да найдется.

– Ну, тогда пошли. Эх, как ныне сбирается Вещий Олег отмстить…

– Что за вису ты поешь, ярл? – поднял глаза Никифор.

– Это не виса. Так, не знаю, откуда и взялось, – почти честно признался ярл.

Небо прояснилось, и над их головами повисла круглая, ослепительно золотая луна, а вокруг нее насмешливо покачивались желтые звезды. Покачивались и, казалось, пели: