Почему же, почему Халиса сказала неправду? Может, она просто не знала про других варягов? Да, скорее всего, так, и совершенно незачем подозревать девушку во лжи. А вдруг, вдруг… вдруг?

Вряд ли такие тонкие вопросы интересовали бы обычного варяжского наемника. Хельги же давно привык продумывать любые возможные последствия, вытекающие или даже только могущие произойти из, казалось бы, совсем уж мелких и малозначительных событий. Вот и на этот раз не успокаивался почему-то молодой бильрестский ярл, не давала ему покоя возможная ложь Халисы, не спал ярл, ворочался в расшитом хазарском шатре, думал. Допустим, все же – соврала хазарка. Тогда возникает вопрос – зачем ей это надо? Нет… Вопрос не совсем точный. Ведь вполне может статься, что Халиса просто выполняла просьбу отца. Но зачем это Вергелу? Похоже, что незачем, будем пока так считать. Значит, скорее всего, имеется здесь у Халисы свой собственный интерес. Какой? В той варяжской дружине есть ее хороший знакомый? И они вместе что-то замыслили, к примеру, убрать Вергела, а его богатства поделить. Могла на такое пойти купеческая дочка? А кто ее знает? Может, и могла. А может, и не могла. Но если могла, то что же, выходит, она сама же и организовала собственное похищение? Или все произошло случайно? Но тогда… Тьфу ты, совсем запутался.

Хельги вышел из шатра, поставленного на берегу, рядом с пристанью. Город Булгар, куда наконец-таки прибыли суда Вергела, располагался вовсе не у самой реки, а дальше, ближе к холмам, поросшим редким лесом, и бескрайним лугам-пастбищам, тянувшимися, говорят, до самой Камы-реки. На этих-то просторах и кочевали болгары – родственные хазарам племена, пытавшиеся создать свое отдельное государства. Пока с этим получалось плохо, хоть и платили проходившие мимо купцы десятину болгарскому вождю, да тот все ж таки подчинялся Хазарии, даже вынужден был отдать сына в заложники кагану и в гарем – дочь. К тому же не все болгары подчинялись единому правителю, были такие орды – сувар и баранджар, которые вообще никому не подчинялись. Об всем этом поведал ярлу Вергел еще вчера вечером, когда караван подходил к деревянным причалам Булгара – главного города (а фактически – просто напросто зимнего становища) кочевого народа болгар. Во-он он, Булгар, на холме, видны строящиеся укрепления, башни. Рядом с ними – шатры, кибитки, кони. Не очень-то много было населения в городе, да оно и понятно – не закончились еще кочевья, не пожухли сочные травы. Еще неделю, другую вполне можно прихватить, а уж как наступят заморозки, тогда все и откочуют в Булгар, где и теплее, и веселее, где многие уж и корма на зиму заготовили, ну, а кто не заготовил – купит, если есть на что. Если нет – конь, лук да стрелы – и к печенегам, грабить караваны да хазарские города. Глядишь, даст Аллах, и на сено заработать удастся!

Со стороны города вдруг раздался протяжный истошный вопль. Настолько пронзительный и неожиданный, что Хельги подумал было – там кого-то режут. Привычно положил руку на меч, прислушался…

– Это муэдзин, помощник священника, – подойдя сзади, пояснил Никифор. – Я видел таких в Никее. Болгары поклоняются Магомету, а не Иегове, как хазары. Что, тоже не спится, ярл?

Хельги молча пожал плечами.

– А я вот все думаю о недавней находке. О тех убитых оскопленных рабах, вернее, о «кровавом орле» на спине одного из них. – Монах поежился. – Это ведь работа кого-то из викингов.

– Но, кроме нас, здесь нет ни одного викинга! – воскликнул Хельги. – Или они все-таки были здесь раньше?

– Быть может, они отплыли лишь только вчера, ярл! И я бы дорого дал, чтобы знать наверняка – кто они такие и какой пакости можно от них ожидать…

Ярл усмехнулся:

– Я бы хотел это знать не меньше тебя. И еще одно хотелось бы вызнать – солгала или нет дочь Вергела?

– О том, что ее украли меряне, а не чужие викинги?

Хельги кивнул.

– Ну, об этом мы, пожалуй, никогда не узнаем, – засмеялся монах. – И еще хочу попросить – не называйте меня монахом, этой чести я пока еще не заслужила – я всего лишь скромный послушник.

– А велика разница?

– Как между ярлом и бондом, – серьезно ответил Никифор.

Негромко переговариваясь, они прогуливались вдоль пристани, осторожно обходя еле заметные в темноте торговые ряды и шатры, на всякий случай окопанные рвами. Кое-где, перед особо большими и пышными шатрами, путь им молча преграждали воины – в таких местах приходилось поворачивать обратно или обходить эти места у самой реки. Светила луна, большая, ярко-желтая, круглая, словно огромный ромейский солид. Никифор посмотрел на множество ладей, покачивающихся на мелкой волне и причалов, перевел взгляд на луну-солид и вдруг, что-то вспомнив, спросил:

– Могу я занять у тебя немного серебра, ярл?

– Серебра? – Хельги чуть не споткнулся. Вот уж от кого он не ожидал такого вопроса, так это от этого упертого ромейско-ирландского монаха… вернее, послушника.

– Ты знаешь, я никогда не просил, мне просто не нужны суетные вещи, но… – взялся было путано объяснять Никифор.

– Вот что, парень, – перебил его ярл, которого разобрало чисто детское, мальчишеское, любопытство. – Ну, на самом деле, на что монаху серебро?

– Я просто… просто хочу выкупить у хозяйского подручного Имата одну рабыню, Ладиславу, ты ее знаешь…

– Конечно, знаю. – Хельги кивнул. – Только Имат ее тебе не продаст, уж больно красива девка – выгодный товар, даже у меня серебра не хватит. Я вот как-то пытался договориться… Постой-ка! – Ярл хлопнул себя рукой по лбу. – Помнишь, как именно украли Халису, ну, хозяйскую дочку?

Никифор наморщил лоб:

– Ну, да. Помню. Только смутно.

– Ты должен помнить, что тогда погибло четверо воинов из охраны Вергела и случайно – случайно! – уцелел Найден, которого пришлось оставить в Белоозере. Я надеюсь, что он там благополучно выздоровеет и с попутным караваном доберется обратно в Альдегьюборг. Так вот, Найден обмолвился в бреду, что в числе нападавших были те же люди, что пытались похитить девушек на берегу Волхова, те, кто похитил вот эту самую Ладиславу! А раз так, то и она должна знать нападавших. Ну, по крайней мере, хоть как они выглядели. О, боги, как же это раньше мне не пришло в голову! Завтра же поговорим с Ладиславой, когда Имат с купцом уйдут на торжище. И – я думаю, мы еще нагоним тех викингов – Ладислава нам тогда очень пригодится… Очень. Слушай-ка, Никифор! А тебе зачем эта девушка? – прищурив глаз, Хельги лукаво посмотрел на послушника.

Тот не отвел взгляда.

– Я хотел дать ей свободу, – твердо заявил он. – С попутным караваном русов она бы смогла добраться до Белоозера, а там разыскала бы Найдена, вместе бы что-нибудь и придумали.

– Опасная затея для молодой девушки!

– А лучше остаться рабыней?

– Безопасней! Ты что, Никифор, вчера родился? Хочешь выкупить девчонку из одного рабства только для того, чтобы ввергнуть ее в другое? Ты же сам прекрасно знаешь, что в пути с нею может случиться именно так, если не хуже! Да и… по крайней мере, сейчас ей здесь не так уж и плохо: рабынь не заставляют работать, хорошо кормят и не бьют. А если этот недоношенный тролль Имат опять пустит в ход свою плетку, ему придется иметь дело со мной, и он это знает.

Никифор опустил голову и замолк. А что скажешь? Молодой, но уже весьма опытный, ярл был полностью прав.

– Ладно, придумаем что-нибудь. – Хельги хлопнул приятеля по плечу. – И в самом деле, зачем такой красивой девчонке быть рабыней какого-нибудь вонючего хазарина? Уж куда как лучше быть второй или третьей женой викинга, на первую она по младости лет не потянет. Да-а-а… Красивая девушка Ладислава…

Хельги вспомнил свою первую встречу с ней, там, в Ладоге. В числе других девчонок Ладислава сговаривалась идти на тайные пляски. Нежное смеющееся лицо, чуть тронутое загаром, волосы цвета спелой ржи, длинные ресницы, глаза, как огромные васильки… И багровые полосы на золотистой, чуть тронутой мягким загаром, коже! Следы плетки Имата. А ведь эта Ладислава чем-то напоминает Сельму, жену. Такие же тонкие черты лица. Волосы у Сельмы, пожалуй, чуть светлее, а глаза, наоборот, более темные, похожие на воды фьорда в солнечный день. Сельма… Хельги ощутил вдруг прилив сильного нежно-щемящего чувства, приятно-грустного, как бывает, когда вспоминается что-то хорошее, далекое и, увы, безвозвратно прошедшее. Правда, Сельма вовсе не относилась к разряду безвозвратно прошедшего, ведь она была законной женой и, в отсутствие Хельги-ярла, законной хозяйкой Снольди-Хольма и сопредельных земель. И матерью маленькой Сигрид. У знатных викингов бывает несколько жен, но Хельги до сих пор не испытывал никакого желания ввести в дом кого-то еще. Он любил одну женщину – Сельму. Одну. Но, кто знает, быть может – пока?

Где-то рядом, за ивой, хрустнула ветка.

– Кто там? – схватился за меч ярл. Ответа не последовало.

– Брось. – Никифор махнул рукой. – Кошка или собака, да и вообще, у «сытных» рядов много всякого зверья кормится.

Вложив меч в ножны, Хельги-ярл осторожно осмотрелся и, не заметив ничего подозрительного, вслед за Никифором последовал обратно к шатрам. Золотая луна, похожая на ромейский солид, мягко светила им в спину.

Бесшумно раздвинулись ветви ивы. Освещенное луной, показалось меж них скуластое лицо приказчика Имата. В раскосых глазах его горел стойкий огонь ненависти. Дождавшись, когда варяги уйдут, он быстро прошел вдоль пристани и, подойдя к становищу Вергела, скрылся в шатре Халисы.

Красавица не спала и ничуть не удивилась столь позднему гостю, видно, давно поджидала его. Чуть приподнявшись на ложе, вопросительно взглянула.

– Все сделал, как ты сказала, повелительница! – безуспешно пряча азартный блеск глаз, низко склонился Имат. – Только вот… – Он виновато развел руками. – Они говорили по-своему, и я ничего не понял.

В темных глазах девушки зажглись искорки гнева.

– Но я запомнил несколько имен, из тех, что они называли, – поспешно добавил Имат. – Вертел и… Ладислава.

– Ладислава?

– Так зовут ту девушку, рабыню, что я купил в…

– Ага… Я давно хотела узнать о ней. Так это, значит, твоя рабыня? Это именно ее защитил молодой варяг от твоей плети? Она красива? Не отвечай! Знаю, что красива… Вот что. Завтра же, как можно раньше, поведешь ее на торг здесь, в Булгаре!

– Но, моя госпожа…

– Поведешь. – Хазарка сурово сдвинула брови. – Там, ближе к болгарским вежам, торгуют люди пророка Мохаммеда. Продашь девку им… Но не сразу. Если не встретишь прежде одного человека – низенького, плюгавого, зовут Истомой.

Имат чуть не поперхнулся слюной, хотел тут же сказать, что хорошо знает плюгавца Истому по совместным ладожским делам. Однако дочь Вергела не дала ему раскрыть рот. Вытащила откуда-то обломок синего стеклянного браслета.

– У Истомы будет такой же на шее. Так ты его и узнаешь.

Имат кивнул – еще бы не узнать.

– Передашь девчонку ему. Без всяких денег. Скажешь – от Халисы. Он знает…

– Но, госпожа…

– Я с тобой рассчитаюсь. И знай, – Халиса улыбнулась, да так, что от этой улыбки сердце несчастного приказчика чуть было не выпрыгнуло из груди, – знай: чтобы изведать моей любви, тебе, Имат, осталось ждать совсем немного.

– О, госпожа! – Имат рухнул на колени, целуя замшевые туфли знойной красавицы.

С утра, когда утряслась сутолока, всегда стоящая у пристани перед началом торгов, Хельги, прихватив с собой Никифора и Радимира, отправился к той ладье Вергела, где в специально сколоченной клетке томились невольники, в основном – девушки.

– Где Ладислава? – отстранив стражника, поинтересовался ярл.

– Ладислава? – Стражник принялся что-то путано объяснять на ломаном словенском. – Она. Туда. Идти. Торг. Торг.

– С утра пораньше продавать увели Ладиславу! – крикнула из клетки какая-то изможденная женщина. – На торжище.

– Продавать? – удивился Хельги. – С чего бы это? Ведь гораздо выгодней сделать это в Хазарии. А ну-ка, поспешим, быть может, еще и успеем.

Друзья прибавили шагу.

Кажется, не было на свете такого товара, что не продавался бы здесь, на торжище, начинавшемся у самой пристани и тянувшемся почти до самого становища-города. Меха – беличьи, куньи, соболиные – браслеты из цветного стекла, и побогаче – серебряные и золотые, искусно украшенные изящным рисунком из тоненьких проволочек – сканью, такого же рода ожерелья с изображениями волшебных птиц и зверей, металлические бляшки, подвески, замки – все это были изделия из Ладоги и Белоозера, даже попадались и из Бирки, и из Фризии – но, оттуда, в основном ткань – хорошее, крепкое сукно – тонкая шерсть, стойкая краска – это вам не черникой плащи красить, что враз выцветет, нет, плащ из фризской ткани издалека видно – легкий, прочный, изящный, такой плащ и от дождя прикроет, и обогреет в холод, а в жару даст прохладу, потому и ценится – несколько рабов смело можно просить за подобную вещь, а уж с десяток полновесных серебряных дирхемов – ногат – и подавно. Торговали всем этим меньше ладожские купцы – у тех уж сезон к концу подходил, расторговались давно, теперь вот в обратный путь собирались, а больше – болгары. Из тех, кто арабских да хазарских конкурентов-торговцев разными глупостями про ладожских людоедов пугает, а сам тишком торгует, да за сезон не один раз в Ладогу сплавает. Да и хазары, из тех, что не пугливые, вроде Вергела, часть товара не прочь были здесь сбыть – кто знает, как оно еще в пути придется, вдруг да на мель какая ладья сядет, иль нападут на стоянке злые всадники печенеги – проклятье Хазарии – хоть и одного с болгарами да хазарами роду-племени, на одном языке говорят, одних богов когда-то имели. Ну, да теперь поразошлись пути-дорожки, хазары – к иудаистской вере склонились, болгары – в пику им – к мусульманству, одни печенеги старой веры не потеряли. Ну, до Булгара, слава Аллаху, пока печенежские орды не добрались, больно уж лесов по пути много, не как в Хазарии – степи.

Ближе к частоколу и белым болгарским шатрам-вежам тянулись низкие прилавки багдадских купцов. Сами купцы – в основном смуглые крючконосые, но иногда попадались и голубоглазые светлобородые люди, ничем не отличающиеся от викинга или славянина – скрестив ноги, сидели за прилавками на специальных помостах. Продавали яркие блестящие ткани, богато расшитые золотом, серебряную и золотую посуду, украшения, пряности и фрукты. Чуть поодаль от них прислонился к березе Истома Мозгляк с обломком синего стекла, привязанным к бечевке на шее. Стоял он тут уже третий день – так для себя решил, уж больно число для него счастливое до сих пор было. И родился-то он со второго дня схваток на третий, и третьим сыном в семье был, единственным потом и остался, остальные все померли. В общем, счастливое число. Потому и не стал Истома отправляться вчера по утру с караваном Лейва Копытной Лужи. Предупредил только Альва, что есть, мол, дела в Булгаре на день. Ладьи потом нагонит, конно – и о коне уже договорился с Сармаком, болгарином местным, что у пристани ошивался артельщиком. Вот и маячил теперь у березы, сам себе не в силах признаться, что, по всему видать, одурачила его коварная хазарская девка. Ух, змея черноглазая. Ладно, постоять до полудня, а потом уж искать Сармака… С которым он не только о лошадях договорился, но и кое о чем другом, что посторонним покуда знать не надобно. Впрочем, о том после…

– Здрав будь, Истома-хакан! – Вздрогнув, Истома Мозгляк обернулся. Надо же – Имат, приказчик хазарского купчишки Вергела. Малоприятная встреча. И чего он тут трется? Здесь ведь и ладожских много. Как бы не вылезла наружу тайна пожара да девок. Впрочем, там одна девка была. А если этот косоглазый хазарин будет болтать языком или требовать за молчание мзду? Что ж, потребует – получит. Нож под третье ребро!

– Вот. Велено передать, Истома-хакан. – Имат с усмешкой вытащил из привязанной к поясу калиты… синий обломок браслета.

– Халиса? – настороженно переспросил Мозгляк.

– Она, – кивнул хазарин.

– Ну, тогда что стоишь? Давай гони монеты, Имат-хан, да побыстрее, мне торопиться надо.

– Нет монет. – Имат поцокал языком.

– Что?!

– Есть гораздо лучшее… – Приказчик кивнул за прилавки, где, на небольшом холмике у зарослей вербы, под охраной двух стражей Вергела стояла юная злотовласая девушка, бледная, как смерть.

Истома нахмурился. Вот, значит, как расплатилась с ним Халиса. Ну, змеища! Не входило в его планы возиться с рабынями, ох, не входило… Ну, да что ж. Дареному коню в зубы не смотрят. Могла ведь хазарка и вообще ничего не дать, и зачем только он, Истома Мозгляк, ей поверил? Глаза, что ли, темные околдовали? А ведь и впрямь, выходит, околдовали! Ну, делать нечего…

– Ладно. Веди, показывай свою девку.

Истома узнал ее сразу, глаз наметан был. Хмыкнул – бывают же совпадения! Впрочем, пока шел – подумал – и особо теперь не бранил Халису. Вроде как не за что было. И в самом деле, если разобраться – у рабыни, даже самой красивой, в Ладоге – одна цена, здесь, в Булгаре – совершенно другая, а уж в Хазарии, где-нибудь поближе к теплому морю… Такая красавица-златовласка – а что девчонка красивая, Истома заметил еще тогда, в лесу – целое состояние может стоить, если умело продать купцам халифата. Они возьмут, точно возьмут, и возьмут дорого, очень дорого… правда, если девка не порченая.

– Она девственна? – оглядев невольницу с ног до головы, Истома сорвал с ее груди рубище. – Давай-ка, проверим…

Пунцовая от стыда, Ладислава закричала, но тут же умолкла, получив хорошую оплеуху. Оттащив рабыню за кусты, подальше от нескромных глаз, стражники, по приказу Имата, повалили ее на траву. Содрав остатки одежды, Истома деловито помял девичью грудь – ничего грудь, упругая, стоячая, с горячими твердыми сосками, правда, не очень большая, ну, да не беда, найдутся и на такую охотники. Провел руками по животу – плоский, мягкий. Проник ниже… Девушка застонала. Действительно, девственница.

Встав, Истома довольно потер руки. Рядом тяжело дышали Имат и его воины. Нащупывая за поясом кинжал, Истома подозрительно покосился на них. Как бы чего не вышло, ишь, как дышат, жеребцы. Да и сам он не из камня, правда, себя контролировал, знал – о будущем надо думать, о будущем! Лишний кусок серебра или золота – они ж никогда не помешают. За такую девицу подобных кусков отвалят изрядно. Только бы довезти. А для похоти – мало ль в караване Лейва рабынь, правда, уже порченых, для честной торговлишки непригодных.

– Ну, что встали? – невежливо обратился Истома к хазарам. – Проваливайте. Хозяйке – нижайший поклон.

Проводив их долгим взглядом, Истома взглянул на плачущую девчонку.

– Не реви, дура, – как мог, утешил он. – Скоро, может, каганшей станешь! Или даже любимой женою багдадского князя – халифа!

– Не хочу я каганшей… – еще пуще зарыдала Ладислава. – Я домой хочу…

Неожиданно быстро она вскочила на ноги и бросилась бежать. Истома догнал ее в три прыжка, заломил руку, бросил на землю… Хотел было пнуть, да сдержался – нечего собственное богатство портить. Надавал по щекам оплеух, да и сказал только: «Пойдем!»

Руки связав, потащил за собой, знал – куда. В то место за леском, укромное, где не так давно стояли становищем восточные купцы – торговцы живым товаром. Подвел поближе, к дереву привязал. Не поленился, самолично откопал яму, нашел, что искал – белое, мягкое, окровавленное, уже чуть попахивающее гнилью. Поднес к самому носу невольницы:

– Знаешь, что это такое?

Та покачала головой.

– Девичья кожа. И сдирали ее с живой. Больно уж упрямой оказалась девица. – Истома усмехнулся, вспомнив, как самолично проделывал подобную процедуру, будучи стражником при караване знаменитого сирийца Али-бея. Да, поносила судьба по земле-матушке. И сейчас с этой вот златовласки стащить смог бы, кожу-то, да вот только будущего серебра-золота жалко. А уж что-что, а серебро-золото Истома считать умел.

Девчонка побледнела, вот-вот сомлеет.

Истома еще раз сунул ей подгнившую кожу к носу:

– А мясо муравьи сожрали. Уж и мучилась, бедная. А и поделом: не будь упрямой. Показать кости?

Белая, словно снег, Ладислава в ужасе завертела головой.

– Ну, как знаешь. – Истома двумя пальцами взял девушку за подбородок. – Знай, девка: будешь покорной – будешь в неге, никто тебя и пальцем не тронет, а невинности только в гареме лишишься и, кто знает, ради красоты твоей, не сделает ли тебя халиф или каган главной женой? Тогда все пред твоими ногами ползать будут. А будешь дурить – смотри… Видела, что с непокорными дурищами бывает. Ну, так как, сама пойдешь или подогнать?

– Сама, сама… – закивала девушка, в васильковых глазах ее читался дикий ужас.

Довольный проведенной беседой, нарочно не оглядываясь, Истома Мозгляк зашагал к пристани. За ним, изо всех сил стараясь не отставать, поспешала невольница Ладислава. Не доходя до пристани, они свернули к лесочку, где, как и договаривались, поджидал их угрюмый болгарин Сармак со свежими лошадьми.

– Ну, как, Истома-хакан? – увидев идущих, осклабился он. – Получил дэвюшку? Хе-хе… Теперь у тебя одна задача – девственность ее сохранить до Итиля. Задача трудная, вах! Только мы тебе сможем в этом помочь, только мы… Так исполнишь, о чем договаривались?

Истома кивнул.

– Тогда скоро увидимся. – Стегнув плеткой коня, Сармак скрылся за лесом.

Хельги-ярл с Никифором и Радимиром встретили Имата у торга.

– Продал? – поинтересовался ярл.

– Продал, – кивнул приказчик. – Каким-то местным болгарам. Они ее уже и увезли в свое становище.

– Куда именно, ты, конечно, не знаешь?

– Конечно, не знаю, – пожал плечами Имат. – Мне-то какое до этого дело?

– Что ж. – Хельги обернулся к друзьям. – Видно, ничего не поделаешь.

Радимир и Никифор согласно кивнули. Никифор – потому что видел во всем волю Божию, а Радимир… Он, вообще-то, собирался было набить морду Имату, да, по зрелому размышлению, раздумал. Разбить морду, или – лучше – башку – надо было тому, кто продал хазарину Ладиславу. А Имат ее лишь честно купил, а потом, так же честно, продал. Имеет право – его собственность. Что же касается Ладиславы… жалко, конечно, девку, да уж такая их, девичья, доля: сегодня свободная, а завтра, может статься, рабыня. Одним словом – судьба. Как говорят варяги – «Никто не избегнет норн приговора»!

– Никто не избегнет норн приговора, – повторив мысль Радимира, произнес Хельги. В конце концов, кто ему эта Ладислава? Никто. Просто красивая девчонка, рабыня. Могла бы стать хорошей наложницей, но, видно, не судьба. Выкинуть ее из головы – и все… Ярл так бы и сделал. Если б смог. Нет, почему-то не хотела выходить из его из головы юная златовласка с синими, как цветы-васильки, глазами. Хельги даже начал мысленно укорять себя за то, что не подошел к ней, не поговорил, не утешил ласковым словом. Не уговорил Имата продать… Ярл остановился у входа в шатер, оглянулся на Радимира:

– Буди Снорри и позови Ирландца. Сходим к кому-нибудь в гости, выпьем по чаре!

Так вот. К ночи выгнал-таки Хельги-ярл из головы разные грустные мысли. Снова сидели в шатре Вергела, пили красное терпкое вино, веселились пели песни. В конце пира, как всегда, зашла Халиса… Халиса… Бывают же красивые девки на свете! Халиса…

Не знал Хельги-ярл, не догадывался даже, что именно в этот час, в эту самую минуту, утирая слезы, думала о нем униженная и запуганная невольница – бывшая хохотушка и певунья Ладислава. И видела-то она его всего несколько раз, а вот, поди ж ты, запал в душу. Высокий, светловолосый, красивый. С небольшой аккуратной бородкой и синими, как грозное море, глазами. Хельги… или, по-словенски, Олег. Именно так – Ладислава знала – звали молодого варяга, мысли о котором, быть может, были единственным, что согревало сейчас несчастное девичье сердце.