Я хотел бы сказать кое-что — ясное и непостижимое
Точно птичьи трели в военное время.
Здесь, в уголке, где я примостился
Выкурить свою первую сигарету на свободе
Неуклюжий среди этого счастья, трепещущий
Вдруг я сломаю цветок, вспугну птицу
И Богу станет неловко из-за меня
И, однако же, всё мне послушно
И стройный тростник и согбенная колокольня
И сада целокупная твердь
Отраженная в моем уме
Одно за другим имена звучащие
Странно на чужом языке: Phlox, Aster, Cytise
Eglantine, Pervanche, Colchique
Alise, Fresia, Pivoine, Myoporone
Muguet, Bleuet
Saxifrage
Iris, Clochette, Myosotis
Primevere, Aubepine, Tubereuse
Paquerette, Ancolie, и все фигуры
Ясно выписанные среди плодов: круг, прямоугольник
Треугольник и ромб
Как их видят птицы, — пусть мир будет простым
Рисунок Пикассо:
Женщина, малыш и кентавр.
Я говорю: и это придет. И иное прейдет.
Миру нужно не многое. Что-то одно,
Малейшее. Как поворот руля за миг до столкновения
Но
Точно
В
Противоположную сторону.
Довольно мы поклонялись опасности: теперь ее черед воздать нам за это.
Я мечтаю о революции в области зла и войн, — вроде той, что в области
светотени и цвета совершил Матисс.
Впрочем там где двое друзей
Беседуют или хранят молчание — тогда тем паче —
Третьему ничему нет места.
И, похоже, точно друзья, —
И моря друг другу весть подают издалека
Легкого ветра довольно, чуть-чуть разотри
Между пальцами кожицу темной лозы, и вот:
Волна? Это она?
Это ли обращается к тебе на «ты» и говорит
«Не забывай меня» «Не забывай меня»? Это Анактория?
Или, может быть, нет? Может, это просто вода, журчащая
День и ночь у часовни Святой Параскевы?
Не забывай что? Кто? Ничего мы не знаем.
Как накануне вечером, когда что-то у тебя разбилось
Старая дружба фарфоровое воспоминание
Снова как неправедно умел ты судить
Ты видишь теперь когда рассвело
И горько во рту у тебя прежде глотка кофе
Бесцельно размахивая руками, — кто знает, — быть может,
В какой-то другой жизни ты вызываешь эхо и по этой причине
(Или, может быть, и от мысли
Некогда столь могучей, что она выдается вперед)
Напротив тебя, вдруг, сверху донизу зеркало дает трещину.
Я говорю: в одно мгновенье, единственное, какого
Сам не знаешь хватает ли
Письмена дают трещину
И кто дает, берет. Потому что если нет тогда
И смерть должна умереть и гибель
Должна погибнуть, и крошечная
Роза которую некогда
Ты держал на ладони, галька и та
Где-то, тысячелетья назад, должна сложиться в новый узор.
Мудростью и мужеством. Пикассо и Лоуренс. Ступим поверх Психологии,
Политики, Социологии, — загорелые и в белоснежных рубашках.
Человече, против воли своей
Ты зол — шаг один, и судьба твоя будет иной.
Если б с одним, хоть с одним цветком подле тебя ты умел
Обойтись
Правильно, всё бы было твоим. Ибо по немногому, бывает —
И по единственному — так любовь —
Мы узнаем остальное. Только толпа, вот она:
Стоит на краю вещей
Всего хочет и всё берет и ничего у ней не остается.
И однако наступил полдень
Ясный как в Митиленах или на картине Феофила
Вплоть до Эз, до мыса Эстель
Заливы где ветер смиряет объятья
Прозрачность такая
Что и до гор дотронуться можно и человека по-прежнему видно
Прошедшего сутки назад
Безучастно теперь уж он верно дошел.
Я говорю, да, верно уже дошли
Война до предела и Тиран до своего паденья
И страх любви перед обнаженной женщиной.
Они дошли, они дошли, и только мы не видим
Только бредем на ощупь и то и дело налетаем на призраки.
Ангел ты кто где-то рядом паришь
Многострадальный и невидимый, дай мне руку
Позолоченные у людей ловушки
И мне нужно обойти их стороною.
Потому что и Незримый, я чувствую, здесь
Единственный, кого называю Владыкой, когда
Мирный дом
Бросив якорь среди заката
Светится неведомым светом
И там где мы направлялись в другую сторону
Некая мысль внезапно берет нас штурмом.
Кто-то стоит за моей дверью.
Вот, поворачивается ручка.
* * *
Я был сейчас,
есмь тогда.
Поймите, наконец.
* * *
На чахоточных щеках полудня.
* * *
Это была просто тень точки.
* * *
Кривое крыло ветра.
* * *
Любовь не стоит в очереди,
толкается.
* * *
Это была рассеянная весна
Бросала свои вещи где ни попадя.
* * *
Нет, я не виновен в Истории.
* * *
Сердце — говоришь ему одно,
оно понимает другое.
* * *
Странно. Мы говорим по-гречески.
* * *
А если бы, к примеру, Ты послал, Господи,
Христа-негра…
* * *
Итак, наш случай настолько исключителен?
* * *
Кроме давнопрошедшего,
нам нужно еще одно время,
а его нет.
* * *
Положите на всякий случай
ручку и клочок бумаги мне в гроб.
* * *
Еще немного радости и загрущу.
Не стучи. Знаю.
Ты действительно обнаружил в стихотворении двадцать «л»?
Я обеспокоен.
Ты действительно обнаружил двадцать «д»?
Я серьезно обеспокоен.
А правда, как ты объясняешь резкое сокращение числа губных согласных
в тринадцатом стихе?
Мне сорок семь лет и я
счастлив. Потому что сижу вот тут
за лучшим столиком в углу, этим днем
который ни вчера ни завтра
Я здесь, в этом дне, который есть
сегодня, не был вчера, не будет завтра,
и я на тротуаре городском, в моей
столице (пусть и разделенной)
сижу и вижу дождь струится по стеклу
толпа течет официантка
красива (и знает это)
и не жалеет улыбок.
И я на самом деле очень
очень (пусть ненадолго) счастлив.
древо живое
из баснословных времен
холодно (в коридорах)
скрести ногтем (по радио)
дождь апельсинами (Аргос)
и
слякоть слякоть кровь на рельсах
мы души некрещеные бродим непрощеные озоруем детей воруем
мы души некрещеные бродим непрощеные озоруем детей воруем
мы души некрещеные бродим непрощеные озоруем детей воруем
мы души некрещеные бродим непрощеные озоруем детей воруем
мы души некрещеные бродим непрощеные озоруем детей воруем
мы души некрещеные бродим непрощеные озоруем детей воруем
мы души некрещеные бродим непрощеные озоруем детей воруем
мы души некрещеные бродим непрощеные озоруем детей воруем
мы души некрещеные бродим непрощеные озоруем детей воруем
мы души некрещеные бродим непрощеные озоруем детей воруем
до скончания мира
войну воевать
до скончания мира
войну воевать
до конца молитвы
Зефиреево дитя
ночью кружило по-над домами
билось в окошко светлицы
нацеливалось бельмастым оком на вепрей
— свинки, свинки хныкало засыпая
Зефиреево дитя
днем спало в глубокой могиле
с другими детьми замешивало причитанья
на меду и полыни
— бросало их после в колодцы
и по кругам на воде отсчитывало время